***
Пробуждаясь после непродолжительного и неглубокого сна, я протянул руку, ожидая нащупать рядом с собой его горячее утреннее тело, но неприятная прохлада простыни дала понять, что он давно поднялся. Я лениво вскинул голову, подушка тут же ссыпалась вниз комом снега. Он, услышав мою возню, развернулся на крутящемся стуле, глядя из-под бровей, скрытых длинной чёлкой. Он был одет. Я нет. Я протянул к нему руку. Она одиноко призывала в воздухе, напряжённо ожидая. Он поднялся и подошёл, поставив колено на постель, смотрел на меня сверху вниз. Я дотронулся до его колена, сжимая, подталкивая его, чтобы он приблизился ещё больше. Взгляд у него был строгий и пронзительный. Впрочем, именно этот взгляд и зацепил меня в день первой нашей встречи. Он наклонился надо мной. Я протянул руку к его шее, упрямо надавил на загривок, чтобы расстояние между нами максимально сократилось. Чувствуя его тёплое дыхание, тело вспомнило недавние ощущения, волнение всколыхнулось внутри, я дотронулся кончиком языка до серьги в его носу, желая запустить язык в любую доступную мне щель на его теле. Он, как ребёнок, усмехнулся и тихо сказал: — Мать вернулась. Она спит ещё. И… я почему-то не хочу сегодня разговаривать с ней и объяснять, откуда ты взялся. — Скажи ей, что я твой старый друг, — недоумевал я, думая лишь о том, как бы побыстрее раздеть его, заманив под тёплое одеяло. Он хмыкнул, грустно улыбнувшись краем рта. — Ты не понимаешь. У меня нет друга. Ни старого… ни… — он замялся, — никакого. Она знает про каждую гусеницу в моей жизни. Я не ты. Люди не сыплются на меня, не облепляют стаями ненасытных комаров. Мне понравилось сравнение с комарами, особенно сейчас, учитывая, как сильно я жаждал всадить в его плоть свой хоботок. Но я понимал его опасения и нежелание показывать мою персону матери, которая пробудится далеко за полдень с больной головой после вчерашнего шампанского, перемешанного неудачно с белым вином. — Хочешь меня просто выкинуть на улицу или… пойдёшь со мной? — я внимательно рассматривал его, ловя реакцию. К моей радости он кивнул, добавив сакральную на тот миг фразу: «Пойду с тобой…». Я тут же поднялся, оставив всю свою никчёмную куртуазность в его смятой постели. Оделся. Тихо прошёл в коридор за ним, аккуратно накинул бушлат и выскользнул из тёмного коридора бесшумной тенью вслед за ним. Выдохнув на лестнице, я зашарил по карманам в поисках сигарет. — Пойдём ко мне. Заодно познакомишься с моей сестрой. — Кенидой? — улыбнулся он. — Да. Она хоть и девка, пока что Посейдон не приходил по её душу, но черты мужской натуры в ней просматриваются.***
На улице было зябко. Прохладный влажный воздух неприятно леденил одежду, лип к телу. Мы молча шли пешком. Он курил. Я курил, изредка тайком поглядывая на его профиль. На светофоре у крупной улицы горели одновременно и красный, и зелёный свет. Мы остановились, переглянувшись. Машины ехали, люди стояли, смотря на цветных человечков. — Это что? — спросил я. — Как понимать? — Манифест… — коротко ответил он. — Манифест равноправия. Я задумался, глядя под ноги в уличную грязь, пытаясь понять, что вообще я делаю. Почему моя жизнь вложила в столь крутой поворот? Где я был неделю назад, где я сейчас? Меня никогда не привлекали парни, или я просто никогда не встречал таких, как он? А каких? Какой он? Есть ли вообще похожие на него? Почему все мои женщины похожи одна на другую? И даже если не очень-то похожи внешне, то я их никак не различал. Они слились в один образ, в безличный типаж, ускользающий, как силуэт сквозь мутное запотевшее стекло. Они таяли в воспоминаниях шоколадными зайцами, подаренными на Новый год. Праздник кончался, кончались они. Память предупредительно стирала воспоминания, вода смывала следы губной помады, засосы рассасывались, запахи улетучивались под ветром и никотиновым дымом. Исчезали. — Здесь совсем другой мир. Ощущение «совка» на каждом шагу, — вдруг проговорил он, — и… Мордор по ту сторону реки. — Наслаждайся пешей прогулкой по моей промзоне. Теперь можешь воочию лицезреть, кто из нас больше потерян. Ты — в своём чистом, уютном доме на европейский манер или я, живущий у Москва-реки, где по ту сторону неизвестно что?.. Припять… Километры гигантских труб простирались извивающимися левиафанами-червями, серебрящимися на свету на сколько хватало глаз, вдоль жилых домов, вдоль набережной. В подъезде было сыро. Мы поднимались пешком и натолкнулись на соседей, верных традиции курить компанией между этажами. Дежавю. — Привет! — бросил я Марине с Ольгой, протянул руку Никитосу, потом его школьному другу. — Приветик! — замурлыкала Марина, обращая внимание на Глеба, который неловко пробурчал «Здравствуйте». — Это кто такой симпатичный? — игриво поинтересовалась она. — Глеб, — коротко ответил он, тупя взор, поглядывая растерянно то в пол, то на стены. Со своей серьгой в носу сейчас он более всего походил на телёнка, путано перебирающего длинными ногами в стойле. Разве что бубенцами не звенел. Я хохотнул. — Где ты его нашёл? Познакомишь? — веселилась Марина. — Не могу. Ты женщина порядочная, — я подмигнул ей. — У тебя муж. Забыла? — Покурите с нами хоть для компании, — лукавила она. — Извиняйте. Я дома полтора дня не был, хуле? — я потянул Глеба за куртку вслед за собой. Сестры ещё не было, отца тоже. Я воспользовался минутой и поцеловал его, стараясь не сильно распаляться. Но от осознания, что в любую секунду может кто-нибудь прийти, становилось ещё волнительней, атмосфера наэлектризовывалась. По крайней мере, мне так казалось, или это действовало статическое электричество между нашей верхней одеждой. Я бы с великим удовольствием заорал как дурной кот в ночи, и тогда какой-нибудь недовольный потревоженный сосед непременно вылил на меня ведро воды, электричество стекло бы по моей спине, разряжаясь. И я снова стал бы прежним. В дверь позвонили. Упрямо и с натиском. Я оторвался от Глеба и приоткрыл дверь. Сквозь щель увидел соседа с пятого этажа. — Тимур. Тут это… — мямлил он, — отца-то забери… Я, не понимая, шире распахнул дверь и увидел, что он под локти придерживает моего отца, едва стоящего на ногах. — Чёрт! — ругнулся я, видя, что и дядя Саша сам плохо устойчив. — Какого хрена вы так надрались? — Ну… Тимур… ну, ты это… ну… извини ты… а… вот батька-то… твой… батька вот… Я с досадой распахнул дверь настежь, подойдя к ним ближе, подхватывая под руки отца. Сашка, пошатнувшись, отошёл, чтобы не мешать. Отец мешком повис на мне. Я едва не уронил его. Глеб, увидев, что я не справляюсь, подскочил, хватая его под вторую руку. Кое-как боком мы ввели, вернее, внесли его в узкий коридор. — Давай вон туда, — я мотнул головой в сторону комнаты. Мы заносили его в двери, а он постоянно извинялся путавшимся языком и повторял: — Прости меня, сынок… Я даже злиться на него не мог. Чувство досады ударило меня с разворота. Чувство стыда за него, за себя. Мы положили его на диван. Я стянул с него куртку и ботинки. — Я просплюсь… — повторял он, укладываясь. Глеб стоял в метре от меня: ошарашенный, шапка съехала, глаза большие, как будто испуганные. — Пойдём, — проговорил я, подталкивая его. Закрыл дверь, слыша, что отец ещё что-то бормочет. — Может… — растерянно начал Глеб, — ему чем-то помочь? Я печально хмыкнул и предложил ему снять куртку и разуться. В комнату с балкона попадали тусклые лучи далёкого и холодного солнца. Он внимательно разглядывал беспорядок в моей комнате, бережно и с интересом изучая содержимое книжных полок. Вскоре домой вернулась сестра. Она весело забежала в комнату и остановилась у порога, увидев нового человека: неловкая поза, неуверенное лицо, стеснительные движения. — Привет, — тихо проговорила она. — Знакомься. Это Глеб. — Катя, — прошептала она, невинно глядя на Глеба. — Привет, — коротко ответил он. А между тем из отцовой комнаты стало доноситься недовольное бурчание. Не этого я хотел. Не так всё должно было быть. — Я… пойду, — произнёс Глеб. — Как б… не хочу сейчас вам мешать своей персоной. Он решительно вышел в коридор. Я поспешил за ним, нескладно извиняясь. И, закрывая входную дверь, я остро ощутил, что, возможно, вижу его в последний раз. Отец громко что-то лепетал в своей комнате. Единственно, что я мог различить — это ругань. Сейчас мне было паршиво. — Кто это был? — вдруг раздался Катькин голос. — Твой интернет-задрот, — с досадой бросил я. — Так ты с ним встретился?! — с детским удивлением и возбуждением почти крикнула она. Но я не ответил. Оделся и ушёл. Холод не дал мне возможности долго блуждать в одиночестве. Я пришёл к брату, пил с его друзьями до темноты, курил на лестнице со смеющимися девицами. И когда я сидел на мятой газете на ступеньках между вторым и третьим этажами, один, в кромешной тьме, потому что никого не волновали перегоревшие лампочки, а густой сигаретный дым облеплял мои лёгкие, пошёл снег. Я видел несущиеся белые хлопья под светом мерклого фонаря. Мне бы хотелось быть сейчас не здесь: смеяться рядом с ним, радуясь первому снегу. Но две чёрные вороны на белом снегу слишком заметны, слишком унылы. Да и… не дал ли он понять мне своим уходом свою разочарованность и страх? Испугался он. Меня испугался с моим неприятным багажом. Рафинированный он. Домашний. Эфемерный. Я закрыл глаза. Руки. Пальцы. Рот. Сжимая зубы. Вельветовая темнота под веками. Задерживая дыхание. В движении… Или это спирт, попавший в кровь, или чернеющий сумрак лестницы, но перед моим мысленным взором снова возник он: растянутый свитер съехал на одно плечо, острые ключицы торчат, изящные длинные пальцы осторожно высовываются из рукавов, тонкие трещинки губ и этот серьёзный взгляд из-под бровей. — Я бы смотрел на тебя вечно…