Вельвет

      Глава 15. Тимур       На часах был полдень. Полдень 31-го числа. Ещё ровно двенадцать часов минуют и вместе с ними уйдёт в историю этот год. Старые планы будут перечёркнуты за ненадобностью, новые — внесутся в свежий список. Кто-то подведёт итоги. Кто-то забудет всё, что было, выбросив в мусорную корзину, как просроченные продукты. Выбросит события и людей, с которых он уже успел снять пенку в старом году. Они выварены, как говяжьи кости в бульоне, нет в них калорийной ценности даже для собаки. Бульоном воспоминаний подкрепив уходящее настроение, можно смело бросаться в новый охотничий рейд за крупной добычей, чтобы было, что вспомнить, чтобы комнату украшали искусно выпотрошенные чучела более достойных представителей фауны, чтобы их стеклянные обманутые глаза стали лампочками-проводниками на весь грядущий год. И гирлянды из сушёных черепков с огнём, пылающим в пустых глазницах, пусть напоминают молодым и сильным охотникам о былых победах и высушенных сердцах, а самый главный артефакт — их собственное, выкорчеванное сердце в самой большой стеклянной банке, — плавает заспиртованное, надёжно спрятанное, чтобы ни в коем случае более профессиональный и хитрый охотник не выскреб его. Моё же сердце при мне. Стучит, бухая в районе сонной артерии. А сон меж тем вытекает из неё, растворяясь и нейтрализуясь с поступлением в ушные раковины чётких слов и звуков, доносящихся и находящих тропинку к ещё спящему сознанию. Я различил стук, шевеление рядом, мягкие шаги, пружинящий отклик дверной ручки, затем аккуратный хлопок двери и потонувшие голоса.       — Милый, извини меня, что не сказала заранее. Просто… — женский голос искал правильные сочетания слов, — Борис настаивает, чтобы я переехала к нему жить. Я всё переживала — как ты тут один, но… — она снова начинала мысленно ощупывать слова, грозящие вот-вот вылететь, — я вижу, что ты уже взрослый и самостоятельный. Ты же не обидишься из-за того, что мама не будет встречать с тобой Новый год? — рассмеялась она.       — Насовсем? — спросил голос, который ночами глухо стонал в подушку подле меня.       — После праздников я пришлю машину забрать мебель из моей комнаты. Тебе же не нужна дамская спальня? — хихикнула она.       — Ты отцу про меня не рассказывала? — оттенки беспокойства в голосе я уловил чётко.       — Я что, идиотка? Его не касается наша личная жизнь. Я бы и тебя попросила не рассказывать ему, если позвонит… в связи с нынешними событиями. Можешь сказать ему, что я у мужчины живу, но про беременность ни слова.       — Я знаю. Не волнуйся.       Дверь вновь открылась, судя по движению воздуха. Я открыл глаза, лениво перекатившись на живот, и приподнял голову. Глеб осоловело посмотрел на меня, тёмные волосы его были растрёпаны, торча в разные стороны.       — Чёрт, я вообще не выспался, а тут мамка разбудила, — он кивнул в сторону двери. — Уезжает, прикинь? — растерянно пробурчал он.       Я внимательно слушал, взглядом прося пояснений.       — Ну, я думал — да… у них там всё серьёзно, но даже более чем. Борис приехал — чемоданы её таскает.       Глеб подошёл и присел на кровать рядом со мной.       — Сам подумай, — тихо проговорил я слегка хриплым спросонья голосом, — каково ей жить в одной квартире с педиком-сыном, к которому каждый день парень приходит?..       — Не очень-то, полагаю…       — Помочь надо? — предложил я, но Глеб замотал головой, бросив: «Я сам», резко поднялся и вышел.       И я остался лежать посреди его серой комнаты, за окном которой кружились, резвясь, белые пушистые хлопья, словно небожители, полные сил и молодости, потому что они бесконечно юны, и это их право, прыгали по мягким и пружинистым облакам, кидаясь подушками, из которых нещадно лез трансцендентальный пух. Заведя руки за голову, я смотрел в прямоугольник окна, погружённого в чёрно-белые краски длинной московской зимы, которая вводила в уныние лишь при мысли о ней, и думал о том, как бы хотел я вскочить с этого дивана, схватить потерянного Глеба в охапку, ворваться в картинку, где в старом облупившемся кабриолете двое рассекают пространства дорог под закатным калифорнийским солнцем, горячий ветер ударяет в лицо, и треснувшее радио поёт уютный добрый хард-рок до мурашек по телу про открытые дороги, по которым хочется нестись «Till the day, I die…», ворваться в маленький придорожный мотель, где возле входа в запыленных джинсах и широкополой шляпе наигрывает «кантри» на гитарке забородевший седовласый человек с загорелым лицом. Я видел это в фильмах, я чувствовал эти ритмы в музыке, я даже не успел понять, откуда «американская мечта» прокралась в голову. Или мне просто захотелось тепла, простора и задора среди неуютного шумного города, утонувшего в грязи и вони, когда перестаёшь получать удовольствие от благ цивилизации.       Я ощутил прилив негодующего возбуждения вперемешку с желанием буйной весёлой активности. Я решил, что буду встречать Новый год в необузданном обществе, я притащу туда Глеба, потому что его надо форсировано транслировать и демонстрировать, нельзя утаивать и скрывать от людей столь величественное и прекрасное создание! Вся моя неукротимая решительность подняла голову. I had just one wish for tonight…

***

      Сын аккуратно поставил два чемодана на снег возле машины. Она нежно поцеловала его в щёку.       — Береги себя, если что, то сразу звони, не стесняйся. Ирина Анатольевна позвонит насчёт нового заказа. Давай, милый… — взволнованным голосом говорила она.       — Созвонимся.       Борис приоткрыл дверцу автомобиля, лицо его оставалось невозмутимым, никак не реагируя на общение матери с сыном. Она забралась на сиденье, движения её были женственны и как будто величественны, словно она усаживалась в экипаж. Борис хлопнул дверцей, загрузил сумки и два одиноких чемодана в багажник, пока Глеб потерянно стоял посреди резвящихся в неукротимом вихре снежинок. Волосы его разбрасывал по лицу ветер, тонкая фигура оставалась недвижна, лишь глаза жили на лице, провожая отъезжающую машину. Он чётко помнил это детское ощущение щемящего одиночества, когда видел удаляющуюся фигуру матери в окно детского сада. Он всегда в тайне боялся одиночества и стремился к нему одновременно.       — Ощущаю, что бросаю его. Но мне кажется — вовремя, — проговорила она, обращаясь к Борису и заматывая плотнее палантин вокруг шеи.       — Успокойся. Всё своевременно. Он не один, — угрюмо процедил Борис, глядя на дорогу через стекло, по которому из стороны в сторону гуляли дворники, размазывая белые хлопья.       — Мне не по себе. Я даже думала, что тот парень с ним только потому, что Глеба — обеспеченный. Не знаю… — она поёжилась, инстинктивно поднимая воротник шубы.       — У меня был институтский друг, — вдруг заговорил Борис, продолжая сурово смотреть на дорогу, — он был тогда молод, как твой, так вот он бросил всё, уехал в Париж, бежал в никуда. Причина была одна: всё, что он хотел от жизни — это открыто трахать красивых парней. Он сам был молод и красив, это было не проблемно, пока он не начал стареть. И насколько я знаю, он до сих пор там — никому не нужный, обрюзгший, стареющий проститут в Булонском лесу, — Борис замолчал.       — Что это было сейчас? Поучительная история? Ты… намеренно издеваешься? — закипала она, сверкая глазами.       — Ты неверно поняла меня, — бесстрастно продолжал Борис. — У моего приятеля не было стержня внутри. Твой сын не такой. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы увидеть его сущность. Ты лишь сомневаешься. Он вырос, Ларис. Всё, что ты можешь сделать для него — верить ему, — он замолчал, вкладывая машину в поворот, но через миг договорил: — Займись своей жизнью уже…

***

      Он разувался на пороге посреди тёмного коридора.       — Проводил? — спросил я, видя непонятную мне грусть в его глазах.       Он кивнул и скинул второй ботинок. Я подошёл к нему и, взяв за подбородок, заставил поднять понурую голову.       — Я хочу, чтобы сегодня ты вдохновенно оторвался, чувствуя себя абсолютно свободным, но не одиноким… Я с тобой…       Я ведь стал причиной того, что его привычный мир ломался. Хотелось приободрить его, но я никогда не умел этого делать. Есть лишь один известный мне способ — язык тела. Я поцеловал его, расталкивая языком переживания, заставляя его сублимировать переживания, трансформируя их в сексуальную энергию. Поцелуй этот был долгий, потому что день предстоял долгий…       Под не прекращающим сыпать снегом мы прошли полдороги пешком, на светофоре по ту сторону тротуара стояли вальяжные чернокожие. Чёрные лица, испёкшиеся на знойном солнце, обрамляли цветастые шапки и капюшоны. Они наверняка ненавидят нашу зиму, бесконечно долгую как сегодняшний день. А у нас всё без перемен. Те же километры нечищеных дорог, та же наледь на покатых ступеньках подъезда, те же стойкие соседи на лестнице. Сначала потусить с младшей сестрой и её друзьями, потому что все они к полуночи разойдутся по домам слушать предновогоднее поздравление президента, откупоривать шампанское с родителями и запускать фейерверки возле дома. Перекуры на лестнице. Уже крепко подвыпившие соседи не просто предлагают, но требуют тяпнуть с ними водки. Глеб открывает рот, желая возразить, но я перебиваю, зная, как разговаривать с такими людьми. Отказ они воспримут в штыки, как оскорбление.       — Непременно! Но позже! Время водки ещё не пришло, мы ещё не всё вино и шампанское дома выпили, выпьем — сразу придём-накатим! — уверенно пообещал я.       — Реально? — покачиваясь, спросил сосед.       — Конечно. Непременно придём.       Лукаво посматриваю на Глеба, он смеётся глазами. Покурив, возвращаемся в квартиру.       — Реально, что ли, пойдём? — переспрашивает.       — Нет, конечно, к тому времени он уже отрубится и будет без сознания валяться. Ему главное пообещать, — улыбнулся я.       В одиннадцать вечера школьники, гулко вопившие в квартире, начали растекаться по домам, а мы, захватив Катьку в «дедморозовском» красном колпаке, отправились к брату.       На кухне дым коромыслом. Долгие приветствия и рукопожатия, народ набился в длинную кухню битком. Кто-то сидел на полу, двое поигрывали на гитарах и одна девчонка, я опять забыл её имя, выбивала ритм маракасом. Мы пристроились с Глебом на широком подоконнике. Ровно без пяти минут до полуночи вся громкая компания затихла: кто-то спешно гасил бычок в советскую пепельницу, кто-то торопливо всовывал всем в руки разнокалиберные фужеры и бокалы из запасов предшествующих поколений, брат, открыто улыбаясь, умудрялся разливать присутствующим дамам искрящееся шампанское, мы с Глебом откупорили бутылку вина на двоих, кто-то задрал голову вверх к телевизору на стене, смотря классический пейзаж с Красной площадью в ожидании напутственных слов. Потом знакомый голос из телевизора, удары курантов, под которые девчонки напрягли лица, загадывая сокровенные желания. Громкие «УРА!», сотрясающие стены и потолок, раскатывающиеся по квартирам, по подъездам, сопряжённые со звоном стекла и хрусталя. И я поддался всеобщему неудержимому счастью, я громко орал, смотря на Глеба, который, кажется, тоже крикнул, но голос его потонул в общем рёве басовитых глоток. Потом задорные истории, нереальные байки и анекдоты, поросшие мхом, заливистый смех, кто-то разбил стакан… «На счастье!» — крикнули разом пара человек. Новая закуска из холодильника, очередная пустая бутылка под столом, мускулистые руки мучают струны, округлые бёдра ходят из стороны в сторону на табуретке, руки, пластично взмывают вверх.       Три часа ночи. Если бы алкогольная шкала оценивалась в баллах — крепкая пятёрочка. Ощущается почти всеми. Часть посуды уже разбита, о сне нет и речи, все крайне возбуждены, доходит дело до танцев, до покачиваний бёдрами и ритмичных движений, местами появляются трещины в штукатурке, непременно опрокидывается неустойчивая мебель. Кто-то уже не держит равновесия, наблюдает колебание земной тверди. Время в часах останавливается. Народ начинает рассредотачиваться по квартире, потом вновь собирается, предчувствуя второе дыхание. Толпа вываливается на улицу со смехом, с визжащими девицами, в ночи разгораются и мерцают сигаретные огоньки, брызжут искрами бенгальские огни, с грохотом взлетают ввысь фейерверки. И когда компания, медленно, но верно переходящая в следующую стадию — одну из наименее приятных, двигается к дому, я решаю, что пора. У подъезда прощаюсь с братом, он крепко обнимает меня, потом процедуру проделывают остальные, захмелевшие и эмоциональные девушки осыпают нас с Глебом поцелуями вперемешку с дружескими нежными объятьями, чередующимися с более грубыми мужскими. Катька покидает сборище вместе с нами. Она всё ещё много болтает, периодически крепко зевая, заслоняя рот ладошкой. В шесть утра квартиру обнимают густая темнота и тишина, нарушаемые отсветами фейерверков с улицы и взрывами петард. Отца нет дома, он где-то у соседей в компании самых давних и проверенных годами друзей напивается, смешивая солёную рыбу с искренними задушевными беседами. Катька отправляется в маленькую комнату спать, плотно закрывая дверь. Не включая свет, мы на ощупь пробираемся, притягиваемые тусклым светом с балкона, как светлячки. Нам не нужен свет, мы горим внутри. Так… «Kiss the stars and touch the moon!». Привкус вина на губах вперемешку с запахом табачного дыма, увязшим в волосах, проникшим под одежду, пропитавшим кожу. Чужие лёгкие выдыхали этот дым, выпускали ртами, оставив привкусом на его коже, посягнув на то, что им не принадлежит. Перед закрытыми глазами кружатся лица, мелькая, уносятся малиновыми сполохами. Голова вертится падающим вертолётом, бессмысленно вращающим лопастями, уже не взлететь. Крушение. Я продолжаю падать, чувствуя лицом его тёплую кожу. Я всё ещё жив. Он лежит на спине, перебирая и ероша волосы, смеётся, сгибая ноги в коленях. Он касается цепкими пальцами ремня на джинсах, продолжая смеяться, гремит железным крепежом, высвобождая стропу. Я хватаюсь за неё словно за спасительную стропу парашюта, который никак не раскроется. Я продолжаю лететь, утаскивая его за собой. Я чертовски пьян. Он чертовски неадекватен со своим непрекращающимся смехом. Свободное падение. Но как только я прижимаюсь к нему, он затихает, прислушиваясь к своим ощущениям. Затяжной прыжок… Имитация в движении… иллюзия настолько реальна и тактильна. Сквозь вельвет и джинсу я осязаю неровности его напрягшегося тела, продолжая лететь, поранившей крыло птицей, так и не победив гравитацию, не смог сопротивляться беспорядочному вращению, не поймал аэродинамические потоки. Вниз… Стремительно… До тех пор пока с силой не обрушился, разбившись о твёрдые камни сновидения…