Одна вершина тесна для двоих

Глава XXXVI. Гости в Амасье. «С тех пор, мне говорили, рабыни ночами пугают друг друга этой историей, добавляя всё новых и новых подробностей. Теперь вы понимаете, что не так в нашем гареме? Теперь вам ясно, почему не узнали сына при встрече?» *** Дни шагали один за другим. Вот уже и султан вновь оставил столицу на попечение государственных советников: он с женой и двумя сыновьями впервые отправлялся в санджак шехзаде Мехмеда. Приближалась годовщина его назначения наместником Амасьи. Преодолев немалое расстояние, султанский кортеж въехал в крупнейшую северную провинцию. Государь приехал весьма спешно, надеясь застать истинное положение вещей, а не приукрашенную торжественную встречу. Из-за этого, въехав в город, прильнувшие к окнам служанки Хюррем не увидели сборищ народа, разукрашенных улиц и хвалебных голосов. У самой султанши не было никакого желания глазеть по сторонам: её думы занимала предстоящая встреча с сыном. Юные шехзаде, Селим и Баязид, важно гарцевали в сёдлах; падишах с непроницаемым лицом ехал впереди. Едва кортеж приблизился к нужным воротам, те в мгновение ока гостеприимно растворились. Вот она, резиденция наместника Амасьи, величественный Северный Дворец. Его, как водится, окружала каменная крепостная стена, в трёх местах разделённая воротами: Казимовыми, Малыми и Речными. Казимовы Врата выходили прямо на площадь Казима-Героя, в честь которой и были названы. Малые действительно имели самый небольшой размер из всех. А вот третьи ворота, Речные, получили своё название из-за реки, что текла совсем близко — Дочери. По легенде, давным-давно на побережье Чёрного моря жил человек знатного рода по имени Джабаль Паша. Он был стар, сед и чрезвычайно грозен. Джабаль пережил всех своих жён, женил сыновей, выдал замуж дочерей, и лишь младшая девочка осталась при нём. Шли годы, исполнилось красавице Фелике семнадцать лет. Все соседки и родственницы твердили старику Джабалю, мол, негоже молодой девице век в отчем доме коротать, подыскать бы ей достойного жениха. Но грозный паша лишь бранился в ответ на такие речи, не желал отпускать дочку от себя. Фелике не смела перечить отцу, ибо знала, каким страшным он бывает в гневе. Да и не хотелось ей идти в дом незнакомого мужа, прислуживать ему, угождать. С детства взращённая в серебре да золоте, не желала Фелике другой жизни. Но однажды, гуляя в саду своей тёти, увидела красавица ловкого наездника, гарцующего на ипподроме по соседству. Статен, ладен, пригож — равного ему дочь паши не знала. С того дня не могла найти покоя Фелике, куда не кинет взгляд, о чём не подумает — всюду он. Прознала о тайных горестях племянницы тётка, побежала по товаркам да соседкам. Рассказали женщины, что наездник этот — наследник самого султана, Самир. В этих краях он проездом, скоро дальше двинется в путь. Расстроилась бедная Фелике, заплакала. Да только тётя у неё смышлёная была — вмиг устроила им встречу, да так, будто случайно. Подивился Самир красоте девушки, пленили его её робкие речи. И с той поры не сходила с лица Фелике улыбка. Когда понял Самир, что не жить уж ему без солнцеликой Фелике ни дня, по всем традициям посватался к ней. Джабаль Паша лишь нахмурился, ответа точного не дал. Повелел он Самиру привезти из самой столицы дар великой красоты для Фелике. Расстроилась предстоящей разлуке девушка, да что поделать — такова воля отца. Только отбыл Самир из города, как старый паша собрал все свои деньги, и увёз дочку далеко-далеко от родного города. Плакала несчастная Фелике, тосковала, не мыслила жизни без любимого. Спустя долгие месяцы возвратился Самир обратно, привёз он зеркало невиданной красоты для невесты, шелков персидских, украшений бриллиантовых. Юн был сын султана, лишь на два года старше невесты. Как узнал он, что пропала светлоликая Фелике, которая снилась ему каждую ночь, побледнел страшно. Вскочил Самир на коня, галопом к морю поскакал. Добрался до скалистого обрыва, где всегда бушуют волны, да прямо в пучину морскую и сорвался. Взвыло море, забурлило, затащило вглубь тёмных вод юного наследника. На ту роковую скалу вслед за Самиром приехала и его мать, которую он привёз знакомить с невестой. Глянула султанша в тёмные воды и всё поняла. Упала горемычная на колени, взмолилась Всевышнему: «Аллах-Аллах, коли есть на свете справедливость, покарай виновных в смерти сына моего, не дай невесте и её отцу жить спокойно!» В тот же миг потемнело море, всколыхнулось, и меж солёных брызг увидела султанша своего сына. Стал безвинный Самир духом моря, обратился в белую тень. А в другой стороне, средь бескрайних лесов и густых трав жила-мучилась несчастная Фелике. От рассвета до заката стала жизнь ей не мила. Маялась она круглый день; взглянет кто на Фелике, а в глазах её слёзы, а в сердце печаль. Старый паша себя не винил, считал правым, а потому с каждым днём больше и больше бранил дочь за тоску и слёзы. Однажды совсем сорвался: накричал, поднял руку и навек запер в дорогих покоях. Только Джабаль повернул ключ в замке, задрожала земля. Сильнее, сильнее — вот уж стены ломаются, крыша сыпется, как вдруг осветилось всё ярким пламенем! Услышал Бог слова матери, потерявшей сына. Свершилось возмездие. Стал старик Джабаль большой угрюмой горой, а дочь его, Фелике, превратилась в светлое чистое озеро. И гора огромная полностью окружила маленькое озерцо, кольцом вокруг сомкнулась. Год прошёл, два, или десять лет — то не ведомо. Проезжали как-то три путника через те леса, застала их ночь. Разбили они стоянку, разожгли костёр — аккурат на берегу светлого озера. Поели, выпили — завели разговоры. Сказки, россказни, легенды — тут-то один и припомнил историю о молодом сыне султана, Самире. Будто бы утопился он из-за любви. Да только приглянулся чем-то юноша султану морскому — сделал тот Самира духом Чёрного моря. Моряки сказывали, появляется он в виде белой тени, указывает заблудшим кораблям путь, отводит штили и шторма. Всколыхнулись воды светлого озера, затрепетала живность окрестная. Да только старая гора крепко смыкала в объятьях своих ясные воды, не давала прочь излиться. И взмолилась тогда Фелике, дух озера, небу чистому о проливном дожде, а силам подземным о великой тряске. Задрожала земля, затряслась, что есть мочи — силой огромной раздвинулись мощные объятия горы. А с неба полились благословенные дожди, бурные, обильные. Разомлела земля вокруг, леса словно раздвинулись. Собрала Фелике воды в реку, да направила её на север, к Чёрному морю. Влилась река в воды морские, обрели друг друга после смерти Самир и Фелике, не разлучались с тех пор. Говаривали моряки, что теперь уж являлось им две белые тени — вновь оберегали, спасали от бурь и ненастий. Да только отец-гора не смирился. Подговорил он солнце яркое помочь вернуть дочь непокорную. В жаркие дни, коих немало над Чёрным морем, испаряются воды реки, на небе в облака собираются. Гонит вольный ветер облака на юг, в леса. А над старой горой проливаются те воды дождём. Но не желает быть с тираном-отцом Фелике, вновь по проторённому руслу бежит к Чёрному морю. И так из года в год не прерывается замкнутый круг. — Ах, какая интересная история! — захлопали в ладоши девушки, что слушали рассказ калфы. — А тебе, Фелике, понравилось? — обратилась служительница к нарядно одетой рыжей наложнице. — Понравилось, конечно! Не думала, что назвав своё имя, услышу целую повесть о своей тёзке. По правде сказать, на моей Родине ни одна Фелике не посмела бы сбежать от отца: позорный поступок. Хотя эту девушку я понимаю. — А откуда ты, Фелике? — О-о-о, — тепло улыбнулась девушка, — я родом с другого берега Чёрного моря, из Крымского ханства. — Да-да, знаем. Тебя крымский царевич Девлет Гирей оттуда привёз. — Верно, — кивнула девушка, отпив из чаши воды, — Меня, и мою сестрицу Гюзиде. — Она оглядела собравшихся вокруг неё наложниц и продолжила: — Царевич Девлет подарил нас с сестрой падишаху. О, это великая честь, далеко не каждой выпадает! Но все вы наслышаны о Хюррем Султан, она бы не допустила меня или Гюзиде до спальни обожаемого супруга. Но и отправить нас обратно в Крым госпожа тоже была не в силах. — Фелике быстро оглянулась по сторонам и понизила голос: — Честно говоря, моя беспокойная сестра уже готовилась к смерти: несчастный случай, страшная болезнь, сведение счётов с жизнью — какие есть ещё способы умереть для соперниц? Я была настроена более оптимистично, готовилась к обороне и борьбе. Но никто не мог ожидать того, что совершила Хюррем Султан, — девушка вдохнула и покачала головой. — Она уговорила султана Сулеймана на великодушный жест — подарить по рабыне каждому из старших сыновей. Одному Аллаху известно, как она этого добилась, но результат может лицезреть любой: я — в Амасье, уже причислена к гарему шехзаде Мехмеда, а Гюзиде скоро отправится в Манису, в подарок шехзаде Мустафе. Так говорила юная татарка перед десятком собравшихся вокруг неё рабынь. Девушка разбирала вещи, попутно демонстрируя те немногие украшения и наряды, что имелись у неё. Вскоре пришла и Гюзиде, чтобы помочь Фелике. Теперь калфы и рабыни могли сравнить двух сестёр. Обе были очень красивы: стройные, изящные, с длинными рыжими волосами и карими глазами. Но остальное их лишь рознило. Гюзиде была на несколько лет старше, а потому её красота имела чувственный оттенок настоящей женщины. Она отличалась неторопливостью и задумчивостью, знала толк в услаждении мужчины. Младшая сестра, Фелике, будто бы противопоставляла свои качества старшей: весела, игрива, подвижна, хорошо пела и танцевала. Вот и сейчас, припомнив какой-то крайне забавный момент, татарка с хохотом пустилась в пляс. Она, было, потянула за собой и Гюзиде, но та осторожно отстранилась. — Что здесь происходит? В самый разгар веселья в комнату нагрянула главная калфа, несколько позади которой шествовала Хюррем Султан. Пока падишах с сыновьями ездил по городу, изучая состояние провинции, Фахрие Хатун демонстрировала госпоже гарем шехзаде. Пробыв в комнате, где веселились наложницы не более минуты, уставшая Хасеки пожелала вернуться в покои вместе с главной калфой. Пока личные рабыни делали ей массаж, султанша делилась мыслями с Фахрие: — Мне не совсем понравился гарем, это не то, что нужно. Как то всё здесь слишком... мм… без души. Ты дельный руководитель, хорошо командуешь, верно определяешь качество работы и меру для каждого, хоть подчинённые и сетуют на строгость. В материальном плане они обеспечены, знают и труд, и отдых, но всё же что-то не так. — Простите, госпожа, но мне не ясен ход ваших мыслей, — отчеканила калфа. — Речь идёт о счастье моего сына, Фахрие! — с отчаяньем выдала Хюррем. Собравшись с мыслями, она продолжила: — Мехмед занимает достойное положение в государстве, любим отцом, имеет пред глазами такое очаровательное существо, как моя внучка, его прекрасный дворец наполнен дивными девицами, мечтающими об одном лишь взгляде господина, и что? Он счастлив? Можно ли назвать довольным человека грустного и скучающего? С первого взгляда я и не поверила, что это и есть мой сын. А это твоя забота, главная калфа, следить за желаниями шехзаде! Как ты могла такое допустить? Для этого я поставила тебя ближе всех к моему сыну? — Госпожа, вы же знаете, то несчастье… — Знаю, я ясно всё знаю, — на лице её отобразилось выражение мучительной усталости. Хюррем скрестила руки в замок и сидела, периодически покачивая головой, несколько минут. Фахрие, тут же подстроившись под настроение хозяйки, завела разговор о несправедливости жизни. В какой-то момент Хюррем резко встрепенулась и с шумом прогнала девушку, массировавшую ей плечи. — Я хочу увидеть внучку! Немедленно принесите её сюда! Да, и её прислугу тоже привести! — отослала она другую рабыню. — Несмотря ни на что, Фахрие, тобой я довольна. Но, разумеется, не полностью. Во всём этом есть и твоя вина. Конечно, о потере возлюбленной нелегко забыть, но, Всевышний! Какими же невнимательными должны быть девицы, цель которых усладить шехзаде, чтобы этот самый шехзаде выглядел несчастнейшим из людей? Ах, как хорошо, что я взяла с собой тех женщин из столицы. Думала, они будут служить как простые калфы, но нет, теперь они станут калфами специальными. Растормошат гаремниц, поговорят с ними, подучат чему надо. Короче говоря, займутся просвещением девушек. Северному Дворцу нужны новые люди со свежими идеями. — Да, это пойдёт на пользу, — лаконично согласилась Фахрие. — А тебе лично я дам в помощницы одну калфу интересную, она раньше моей личной служанкой была. Иногда, знаешь, спрошу что-нибудь бытовое, а у неё тут же ответ готов, да такой оригинальный! Смышлёная она, много знает, а ещё больше понимает. Тебе понравится. — По правде говоря, помощники есть у меня… — Отказываться вздумала?! — Что вы! Разумеется, об этом и речи не идёт. Однако смею заметить, госпожа, я отлично справляюсь сама, привыкла важные вопросы решать в одиночку. — Почему? — Так надёжнее. Никто не напортачит, да и доверие безграничное к себе испытываешь. Откинувшись на спинку дивана, Хюррем звучно рассмеялась. Вскоре она пожелала переодеть платье, после чего в покои вошла делегация из нескольких женщин, одна из которых несла на руках крошечный свёрток. Переняв малышку на руки, султанша устроилась с ней на тахте. Хюма Шах мирно спала, временами, беспокойно хныкая во сне. Не прошло и трёх минут, как она открыла глаза. Хюррем с нежностью взирала на маленькое личико: тёмные волосики, маленький аккуратный носик и светлой голубизны глаза — как у мамы. Поймав слабеньким кулачком мизинец бабушки, малютка цепко ухватилась за него и не отпускала на протяжении всей беседы. Хюррем тем временем с тщанием расспрашивала нянечек, кормилицу и прислужницу султанши обо всём, что касалось её. Женщины рассказали, что в любое время суток близ султанши находится минимум одна следящая за ней рабыня. В течение дня при ней находится кормилица, на ночь её отпускают домой. Комната крошки-госпожи содержится в идеальной чистоте и безукоризненном порядке. Для Хюмы даже назначен специальный лекарь, следящий за её здоровьем. Отпустив женщин, Хасеки оставила внучку при себе, та пока вела себя спокойно. Хюррем с того самого момента, как увидела Хюму, поняла, что готова бесконечно наблюдать за ней, любоваться. Фахрие не разделяла настроений хозяйки, но также весьма мило отзывалась о девочке. — Удивительно, но повелитель не проявил к ней почти никакого внимания, — с сожалением констатировала она. — Он взглянул на неё не как на ребёнка, а как на значимую, но неинтересную ценность. Будто она не единственная дочь нашего сына… — Возможно, это от того, что у повелителя уже есть внуки, — вставила Фахрие. — Ах, да, конечно! Милейшие… как их там? Наргизшах, Ахмед и эта… девочка, которая нашлась… Аншель… Айгюль… — Айшель, моя госпожа, — услужливо уточнила калфа. — Да, верно. И теперь, немного побыв здесь, в гостях у Мехмеда, он с удовольствием вновь отправиться в Манису. Мустафа — любимый старший сын. — Вы, вероятно, также поедете? — О, нет. Я задержусь во дворце, чтобы посмотреть, что выйдет из того, что я задумала. Изменения должны принести свой толк, — отпив из стакана остывшего чаю, Хюррем, усмехнувшись, процедила: — А мои мальчики покидают отчий дом. Сулейман говорит, что они уже не дети и им пора приобщаться к тому, что ждёт их через пару лет. А мне страшно и подумать об этом! Знаешь, ничего ты не знаешь! — усмехнулась вдруг госпожа, встряхнув головой. Внучка перевела взгляд на неё. — Может быть, вы прикажете отнести Хюму Шах Султан в её покои? — Нет, девочка со мной останется! — возражений не последовало. — Совсем недавно мои мальчики были ровно такими, как она сейчас, — снова всмотрелась в лицо внучки Хасеки. — А когда они станут мужчинами, всё кончится. Будет кровь, бой, война, борьба и женщины. Другие женщины заберут их объятья, будут шептать лживые слова, внушать свои мысли… Тем мне и нравилась её мать, Нурбахар. Чистая, искренняя — ничего дурного. Её единственное письмо ко мне было таким неподдельно трогательным! Ах, случившееся ужасно! — бросила Хюррем. — Чем заслужили они, отец и дитя, те страдания, что вечно будут с ними и во сне и наяву? Это действительно несправедливо. Мы должны делать всё, чтобы ни Мехмед, ни кто-либо другой в Северном Дворце не мог столкнуться со столь чудовищной халатностью. Теперь ты понимаешь, о чём я говорю? — Случившееся воистину несправедливо, — со страхом перед повышающимся тоном госпожи ответила Фахрие. — Эй, кто-нибудь, уберите это беспокойное дитя! Немедля снесите её в покои! — поспешно передала султанша Хюму няне. Девочка уже несколько минут беспокойно хмурила бровки, и наконец, громко разревелась. Как только маленькую унесли, Хюррем осторожно подозвала Фахрие и приказала ей сесть подле себя. Словно решаясь на что-то, с таинственным видом она, понизив голос, обратилась к калфе: — Стамбул и Амасья находятся далеко друг друга. Чтобы попасть сюда, я преодолела путь в несколько дней, почти не останавливаясь в дороге. Учитывая всё это, слухи, дошедшие до моих ушей, могут быть весьма преувеличены, — со значительным видом она взглянула в глаза собеседнице. — Продолжайте, — кивнула Фахрие, начиная догадываться. — Гибель бедняжки Нурбахар просто ужасает: сколько она часов она терпела родовые муки? Долго? — Это продолжалось больше суток, госпожа. — Как мне и сказали, — нахмурилась Хюррем. — В таком случае, и всё остальное может оказаться правдой. Пойми, Фахрие, я не могу напрямую спросить об этом у сына. О таком молчат и не вспоминают. — Много чего дурного выпало на долю шехзаде… — Я говорю о семи лекарях! — с ужасом прошептала султанша. — Мне не один человек рассказывал — я не могу доверять таким сведениям. Да и верить не хочется.… Но всё же, что было? За несколько тяжёлых, вечных мгновений Фахрие не проронила ни слова. С опаской смотрела она на хозяйку. Между ними начался странный диалог глазами. Наконец калфа задала решающий вопрос, будто он мог всё изменить: — Вы действительно хотите знать всё? Подумайте. — Правда жестока? — Я… — замялась хатун, — Право, не имею силы сказать. — Если так, то… я должна знать. Мой сын сделал это. Прошу, не таи ничего. — Чтобы вы не судили обо всём поверхностно, если это слово вообще уместно, я поведаю обо всём с самого начала. Наш шехзаде очень любил Нурбахар, не чаял в ней души. Практически всё свободное время проводя с ней, он с каждым днём привязывался к девице всё больше. Не могу сказать, что она не любила наследника (напротив, обожала его), но всё же вела себя излишне непочтительно. Обращалась к шехзаде по имени, приходила в главные покои в любое время, и даже будучи беременной, проводила ночи с ним. Неоднократно я пыталась вразумить Нурбахар, но в ответ получала лишь лёгкие насмешки. Шехзаде нравились такие непринуждённые отношения. А как он ждал рождения ребёнка! Для мужчин считается важным, чтобы первенец был сыном, но шехзаде Мехмед прилюдно объявил, что будет рад и дочери. Они с Нурбахар даже имя ребёнка обсуждали вместе! Одна из служанок маленькой султанши (раньше эта рабыня служила её матери) говорит, что именно Нурбахар выбрала имя для дочери. Меня всегда поражала та свобода действий, которую шехзаде предоставлял своей фаворитке. — Не сбивайся, Фахрие. — Да, конечно. Как я уже сказала, ваш сын безумно любил Нурбахар и с нетерпением ждал, когда на свет появится ребёнок. Сама хатун предстоящих родов не боялась, всё, что нужно было знать, ей было известно. Девушка отличалась хорошим здоровьем, благодаря своему телосложению могла легко родить, и вообще беспокоилась только о том, хорошо ли она выглядит в глазах шехзаде. Надо сказать, ни до, ни во время беременности Нурбахар ваш сын не делил ложа с другими девушками. Просто поразительная верность! — Их связывала настоящая любовь, — печально вздохнула Хюррем. — Однако ты снова сбилась с пути повествования. — Простите. Итак, настал тот самый день. Нурбахар, словно актриса какая, нарядилась в лучшее платье, велела достать прекраснейшее убранство для своих покоев — и всё это во время схваток! Правда, после четырнадцати часов родовых мук пыл её поугас. Спустя ещё столько же, она таки разродилась девочкой. Всё было прекрасно, все были счастливы! Долгие мучения те самые лекари объясняли крупным весом младенца — ничто не предвещало беды. А на следующее утро, когда прислужницы вошли к своей госпоже, то увидели, что постель её залита кровью, а сама девушка без сознания. Дежурившая при родильнице лекарка спала беспробудным сном. Когда послали за главным лекарем, тот пришёл, нетвёрдо стоя на ногах — пьян. Остальные пять из нашего дворца тоже были не в лучшем состоянии, да и собрались не сразу. Когда стали приводить бедняжку в чувство, сделали только хуже — кровотечение оказалось смертельно опасным. Через два часа девушка уже не дышала, — мрачно потупив взгляд, Фахрие нахмурила брови, погружаясь в пучину того страшного дня. — Ужасная, ужасная доля. А ваш сын, влюблённый Мехмед, рано утром верхом выехал из дворца, чтобы лично из другого конца города забрать у торговца букет роскошнейших дорогих цветов, что не растут в Османии. Нурбахар давно о таких мечтала. И вот он, окрылённый любовью, входит в покои любимой. Странно: на пути встречает он лишь молчаливые отстранённые лица, а у покоев фаворитки подозрительно тихо. Но с предвкушением порадовать свою любимую зашёл шехзаде к ней в комнату. А там увидел он лишь её мёртвое бренное тело… Страшно и подумать, что чувствовал он тогда. — Что же дальше? — с тревогой спросила Хюррем. Развязка близко. — Прогнав всех из комнаты и заперев двери, несколько часов провёл шехзаде Мехмед наедине с бездыханным телом Нурбахар. Со стражниками и калфами я стояла под дверьми, прислушиваясь к каждому звуку. Наконец он вышел. Шехзаде словно повзрослел, словно перестал быть тем, кого я знала, чего стоил один его взгляд: тяжёлый, полный невысказанного отчаяния, горя и ещё чего-то, я помню до сих пор. Вскоре я поняла: последним из чувств была жажда мести. В тот же день состоялись похороны: шехзаде на своих плечах нёс гроб до кладбища. — Что же ты замолчала? Неужели… — начала догадываться султанша. — Да. А потом он вернулся во дворец. Немедля приказал бросить каждого из лекарей и лекарок в темницу, где лично присутствовал на допросах. Сразу стало понятно, что случившемуся виной халатность, незнание и не профессиональность. Наказанием могла стать лишь смерть. На четвёртый день после кончины Нурбахар лил дождь: угрюмый, монотонный. Но это не остановило шехзаде. Когда на востоке стали заметны отблески молний, семь человек вывели на задний двор. Они стояли там, дрожа, босые, простоволосые, в одних белых рубахах. Когда грянул первый удар грома, с плеч слетела одна голова. Рукоять меча, что отсёк голову, держал сам шехзаде. Одного за другим он саморучно лишил жизни, заставляя смотреть остальных. После того, как скатилась на землю последняя голова, можно было видеть, семь белых рубах, обагрённых кровью, точно такой же, что была и на сорочке Нурбахар. Тела казнённых утопили в неизвестном омуте, а семь голов лишь недавно убрали. — Убрали откуда? — с трудом произнесла Хюррем, её била дрожь. Неужели так поступил её Мехмед? — После казни, больше месяца, в назидание, отрубленные головы торчали на пиках у ворот, наводя ужас на всех, кто касался их взглядом. С тех пор, мне говорили, рабыни ночами пугают друг друга этой историей, добавляя всё новых и новых подробностей. Теперь вы понимаете, что не так в нашем гареме? Теперь вам ясно, почему не узнали сына при встрече? Нервно теребя в руках перстень, Хюррем старалась унять внутреннюю дрожь. Под силу ей далась лишь одна фраза: — Выйди. Я хочу остаться одна. *** — Фаиза Хатун, признаёшь ли ты, что родившаяся девочка — твоя дочь? — Нет, шехзаде. Мой — сын. — Лейла Хатун, признаёшь ли ты, что родившаяся девочка — твоя? — Это не так, шехзаде. Я родила сына. Шёл час суда, вернее, полтора, а может и все два. Раз в неделю, по пятницам, санджакбей Амасьи посвящал рабочий день разбирательству судебных дел. Подданные провинции спешили доказать свою правоту наместнику в споре друг с другом. Сегодня разбиралось дело двух жён. Купец по имени Каплан Эфенди был женат на двух женщинах: Лейле и Фаизе. Этот добрый мусульманин очень хотел иметь сына: так уж вышло, что в свои тридцать три у него была лишь дочка Халиса от первой жены, Лейлы. Вторая супруга, Фаиза, была совсем молода. Удивительно, но обе женщины забеременели практически одновременно, и каждая из них мечтала родить сына. Тёмной дождливой ночью, когда купца не было дома, и Лейла, и Фаиза разрешились от бремени. Прибывший наутро отец семейства обнаружил в доме своём крики и ссоры. Оказалось, на свет появились мальчик и девочка. Да только вот каждая из жён твердила, что сын именно её. Повитухи, принимавшие роды, путались в показаниях, а служанки повторяли слова своих госпожей. Разбирательство предстояло длительное. — Объявляется перерыв! — в третий раз за сегодня громогласно провозгласил советник шехзаде. Спустившись по ступеням с возвышения, на котором восседал, Мехмед направился в уединённую комнату за перегородкой. — Повелитель, снова ничего не ясно, — понуро объявил наследник отцу, тайно следившему за процессом из-за ширмы. Султан интересовался делами сына. — Что ж, шехзаде, это дело нужно довести до конца, — непреклонным тоном сообщил свою волю падишах. — Разумеется, всё будет решено по справедливости, — заверил его Мехмед. Вот уже около недели султан находился в Амасье. И каждый день исправно уделял оцениванию совершённых сыном успехов. Государем уже были осмотрены: богадельня, дом призрения и обновлённый городской водопровод. Также была произведена инспекция на центральном базаре и финансово-налоговом ведомстве. Этим утром падишах, шехзаде и его ближайшие советники посетили для совершения традиционного пятничного намаза главную мечеть Амасьи. После рассмотрения одного судебного дела (которое излишне затянулось) планировалось направиться на пятничную молитву в мечеть. — Повелитель, признаюсь, спор этих женщин кажется мне неразрешимым. Как уличить одну из них во лжи? Это не представляется возможным, — посетовал шехзаде. — Битый час я и мои советники пытаемся понять, как рассудить произошедшее, как истолковать. Ещё и купец этот: хорошо муж, разводящий руками при ссоре жён! При его характере я бы вообще не рекомендовал жениться, а он проделал это дважды, да, причём практически одновременно! — Женщины полны тайн и загадок для любого мужчины, сын мой. Они не могут, подобно нам, решить свои разногласия силой, оттого и не могут спокойно жить. Глупец тот муж, который думает, что знает свою жену и её желания. В действительности то, чего хочет женщина, порой не может предугадать даже она сама. Переменчивые натуры, но в чём-то — постоянные. — В чём же, по вашему мнению? — Это скажет не только философ, но и всякий обыватель: сильнейшие чувства у женщин — материнские, — султан хотел, было, припомнить изречения из священного Корана на этот счёт, но услышал, что люди вновь занимают свои места в зале. — Вот тебе мой совет — главное здесь не изобличить в одной из женщин лгунью, а признать в мать, жаждущую вернуть несправедливо отобранного сына. Ступай, — похлопал он Мехмеда по плечу и вновь сел в дальний угол. Допрашивая обвиняемых (и истиц в одном лице), прислугу и незадачливого мужа, судья в лице шехзаде пришёл к выводу, что окончательно запутался. Мехмеда приводила в ужас одна мысль, что в его гареме может произойти что-то подобное. Однако, наследник не терял надежды, снова и снова выспрашивая участников и свидетелей событий. В конце концов, заседание затянулось до такой степени, что сдержанность обеих обвиняемых начала им изменять. Сначала женщины сверлили друг друга взглядом, перекидываясь оскорблениями, а потом с криками и ругательствами набросились одна на другую. Слушание дела незамедлительно было прервано и отложено на другой день. Измотанные участники процесса разошлись по домам. Мехмед после окончания суда не услышал от отца ни слова. Повелитель молча покинул свой наблюдательный пункт и направился к выходу. Домой он поехал не как прибыл сюда, в карете, а пожелал проехаться верхом. Всю дорогу шехзаде, ехавшего в карете одного, не покидали угрюмые мысли. *** Стук в дверь. Это стало для наследника неожиданностью, ведь вечер был поздний и он никого не ждал. — Да, — с неохотой произносит шехзаде. Он уже устроился на софе со стаканом горячего молока и книгой наперевес, и тревожить себя не хотел. — Шехзаде, пришла ваша матушка, — доложил охранник. — Пусть войдёт, — оживился Мехмед. Через открытые перед ней двери в покои вошла Хюррем Султан. Так как час был поздний, многие уже спали, госпожа была в простом домашнем платье и просто убранными волосами вместо пышной дневной причёски. Она, прежде чем подпустить к себе сына, прошлась по покоям, всё осмотрела. — Я ещё не была здесь, — поделилась Хасеки. — Тебе, вижу, хорошо живётся. — Валиде, — наконец подошёл к ней сын, — зачем вы сами пришли столь поздно? Я право, и сам собирался зайти к вам, но не решился беспокоить. — Мехмед-Мехмед, — улыбнулась Хюррем, беря его за руку, — Ты думаешь, мой сын может меня побеспокоить? — Думаю, — в свою очередь улыбнулся шехзаде. — Ты прав. Кажется, я никогда не перестану тревожиться за тебя. С молчаливого предложения сына госпожа присела на софу. Увидев оставленный на столе стакан с молочным напитком, называемым салеп, султанша полюбопытствовала: — Почему ты пьёшь салеп сейчас? Обыкновенно его употребляют зимой. Тебе холодно? — и рука матери потянулась к сыновьему лбу, потрогать, не горячий ли. — О, нет, не надо, — отмахнулся шехзаде. — Всё в порядке, правда. Я просто люблю салеп. — Раньше ты его не пил. В детстве… — Раньше всё было по-другому, мама! — не выдержал Мехмед. — Раньше я был весел и беспечен, раньше не знал тоски, раньше та, которую я любил, жила! — со злостью схватив злосчастный стакан, шехзаде круто бросил его об стену. Металлической посуде вреда это не принесло. А вот молоко залило и стену, и пол. Мехмед резко встал и начал ходить по комнате, заложив руки за спину. — Матушка, простите, но вам лучше уйти. Сейчас не лучшее время для разговора, вы явились не вовремя. Поговорим завтра, — и шехзаде устремился на террасу, давая понять, что встреча окончена. Выйдя на свежий воздух, он сразу понял, как душно было в покоях. Подставив лицо под сильные дуновения ветра, Мехмед устремил взгляд на небо. Был поздний вечер, по одной начинали зажигаться звёзды. Они, такие далёкие, сверкали где-то там, в вышине, внушая удивительный покой и умиротворение. Мехмед прикрыл глаза и отдался мечте. Мечте единственной, страстной и, увы, неосуществимой. Снова нахлынули мысли о том, что всё можно было предотвратить, что она осталась бы жива. Много раз вот так стоял он ровно на этом же месте, думая о своём, а сзади вдруг нежно, но настойчиво его плечи оплетали тёплые руки. Нурбахар умела подкрадываться незаметно, словно мышка. В главные покои доступ ей был открыт всегда, так что возлюбленная появлялась, когда ей вздумается. Однажды, поздно вечером, Мехмед вернулся с охоты, тут же лёг спать. Утром проснулся, а она уже с ним, рядом. Его умиляли такие моменты. Мать с тоской смотрела на силуэт сына на террасе. Не решаясь подойти, она решила получше осмотреть покои. Походила по ковру, вяла в руки статуэтку, прикоснулась к дорогому покрывалу на кровати, оглядела светильники причудливой формы. Оказавшись на софе, где недавно сидел Мехмед, султанша взяла в руки кину, что он читал, вернее, тетрадь. То был сборник стихотворений неизвестного автора. Пробежав глазами несколько отрывков, султанша, нахмурившись, прочла на обороте: «Здесь собраны заметки и выдумки, облачённые в стихотворную форму. Тот. Кто их сочинил, не претендует на оригинальность. Написано по просьбе единственного читателя для него же. Фантазёрка Н.» Снова прошлое… Нет, так страдать нельзя. Вернее, можно, но только не ему. Мехмед достоин самой блестящей судьбы: не для горестей был рождён этот шехзаде ею, Хюррем Султан, не для печалей оберегала она его детство, не для несчастий боролась с врагами. Мехмед выполнит то, для чего был рождён. Для достижения мечты, лелеемой много лет в дни побед и неудач, Хасеки сделает всё. И заставит других помочь ей, либо убраться с пути долой. И её шехзаде, её гордость и надежда возвысится до небывалых высот. Высот османского трона. И вот снова, словно во сне, родные руки ложатся шехзаде на плечи. Как хорош этот миг — не хочется размыкать глаз. Но очнувшись, Мехмед разочарованно вздыхает: не Нурбахар принадлежат эти руки. Ещё долго, долго беседовали мать с сыном, поверяя друг другу свои горести и печали. Обоим стало намного легче. Много позже, после ухода матери, Мехмед вернулся в покои. Всё там же лежала оставленная им тетрадь. С осторожностью взял шехзаде бесценную для него рукопись. К этим страницам прикасалась Нурбахар, когда к ней снисходило вдохновение. Писала она обо всё на свете, например, любила бытовые сказки. Над землёй проносится стая воронья, И кричит погонщику: «Лейла не твоя! Променяла жёнушка свадебный обет На усы соседушки непреклонных лет. Любится, целуется с ним в ночной глуши И грехи замаливать явно не спешит. Распустил ты жёнушку, жалостливый муж, Ты не верь ей, слушай-ка, ведь она как уж! Позабыла женскую долюшку жена, Что супругу верности век хранить должна. Накажи, погонщик, ты змиецу-жену, И скажи: «Приданое Лейле не верну». Пусть как хочет, мается скверная хатун, Пусть лишь Богу жалится на судьбу одну. Карой благородною вспыхнут небеса: Грешнице-изменнице в горе нет конца. Ты, погонщик миленький, как развод дадут Поезжай на ярмарку, там тебе найдут: Лошадь с гривой доброю, снеди да питья. И прощай, погонщик мой, улица твоя. Едешь, куда вздумаешь, знаешь, что везёшь. Уж наверно, в городе ты не пропадёшь. Только ты, погонщик мой, больше не женись, Пропадёшь ты, скатишься, прямо в яму, вниз. Девушки-красавицы могут обмануть: За прелестным личиком дьявольская суть. Сколько вот изменщиц-то бродит по Земле? Не сочесть, погонщик мой, ни тебе, ни мне». Как и все поэты, не могла обойтись Нурбахар без воспевания силы любви. Зачем богатство, почести, чины? Зачем мне власть, зачем почёт? Коль рядом нет тебя, то в этом нет цены, Все эти радости не в счёт. С тобою я дышу, о, мой Мехмед. Я забываю время бег. И нет мне дела до дворцовых бед, Не разлучимся мы вовек! Ты будь лишь рядом, бережно храни Нашу любовь и не предай. Мы будем рядом долги дни, А после смерти - вместе в рай. Прочитав когда-то любимое им стихотворение, Мехмед содрогнулся: пророчество Нурбахар не сбылось. Дни, проведённые вместе, были лишь крупинкой от будущего совместного времени, проживи они долгую жизнь. Но теперь Мехмед здесь, один, а она там, далеко. Земля и небо не дают возлюбленным воссоединиться вновь: его душе ещё слишком рано туда, а её душа уже никогда не вернётся сюда. Несколько минут шехзаде просидел, закрыв глаза. В голове рождались новые мысли. « В память о ней», — подумалось вдруг. Взяв перо в руки, на последнем листе он записал лишь то, что смог сложить в стихи, ведь шехзаде поэтом не был: Не разомкнутся очи, Не глянешь на меня, Ходить будет до ночи Лишь тень одна твоя. *** На следующий день султан с сыновьями и женой посетил дом, давно ожидающий его. Дом сестры Бейхан в Персиковом переулке. Султанша с детьми уже много лет жила в этом просторном трёхэтажном особняке. На неё трудились лучшие каменщики, садовники, повара и охранники. Дом сестры самого падишаха посещали знатнейшие люди Амасьи. Если юные дочери, Гевхерхан и Рафийе, лишь до будущего замужества жили вместе с матерью, то сын Орхан считался полноправным хозяином усадьбы. В течение последних трёх лет султанзаде уже обзавёлся женой и сыном. Сам Орхан в свои молодые годы уже имел некоторый авторитет среди людей своего круга — отчасти, из-за происхождения, отчасти — из-за личных качеств. Он был дружен не только с рядовой местной молодёжью, но и со своим кузеном Мехмедом. Двоюродные братья с первой встречи нашли общий язык и нередко проводили время вместе, привлекая к этому (охоте, например) и молодых амасьских беев. Супругой Орхана была Зульхиджа, одна из пяти дочерей городского кадия Амасьи. В сравнении с Рафийе и Гевхерхан она не казалась красавицей, имея типичную внешность турчанки: тёмные волосы, карие глаза, густые брови, и в целом не выделяющееся лицо. Фигурой она была стройна, однако роста ей не хватало. Зульхиджа, так же в отличие от золовок, не получила высокого образования, умея лишь читать и с трудом писать. Двухгодовалый Демир, сын Орхана и Зульхиджи, пользовался в своём доме всеобщим обожанием, начиная от родственников, и кончая служанками. Если у родителей Зульхиджи кроме неё было ещё много детей, а значит и внуков, то для бабушки-султанши Демир был единственным. Часто она, на правах старшей в семье просто забирала мальчика у снохи, не давая им видеться часами. Ей казалось, что девушка слишком легкомысленно относится к своим материнским обязанностям. Себя же она почитала за образцовую мать и бабушку. Надо сказать, что внешне приветливая и миролюбивая Бейхан в кругу своей семьи не стеснялась открыто управлять близкими. Орхана и Демира, любимых мальчиков, не касался несколько тираничный нрав султанши, а вот женская половина дома трепетала перед ней. Младшая дочь беспрекословно подчинялась, Гевхерхан делала почти то же самое, правда, выказывая недовольство, а Зульхидже доставалось больше всех. Что тут сказать — материнская ревность доводила и не до такого. Правда, дочерей Бейхан любила. Обе они обладали светлым оттенком кожи, утончёнными чертами лица и русыми волосами. Старшая была чуть изящнее, а младшая чуть милее. Гевхерхан на людях держала себя с полным достоинством и осознанием своей красоты, тогда как Рафийе порой одолевала робость. Различие девушек объяснялось и природными склонностями, и возрастом, и опытом. Гевхерхан ведь уже побывала в браке, тогда как Рафийе редко покидала пределы усадьбы. Так или иначе, а перед султановой семьёй родственники предстали, подобострастно склонившись и сдержанно улыбаясь. Лишь Бейхан не робела перед венценосным братом, выспрашивая его о сёстрах в столице. Девушки почти сразу удалились, не съев и двух блюд, юноши также скоро покинули обеденный стол. И тогда султан приступил к тому, что можно было назвать целью его визита к сестре. Небрежно отодвинув от себя блюдо с тушёным мясом, он принялся выспрашивать Бейхан: — Судя по всему, Мехмед неплохо проявил себя в роли санджакбея. Однако иные говорят, что он слишком юн и неопытен, что вредит и ему, провинции. Какое мнение разделяешь ты, Бейхан? Мне хотелось бы узнать всю правду о своём сыне, будь она даже горька и неприятна. Бейхан чувствовала, что этот вопрос непременно будет задан. И она знала, что ответит. — Я, конечно, не знаток в политике, но своё мнение по отношению к племяннику имею. Это добрый, честный и смелый юноша. Под его не слишком сильной, но уверенной рукой наша провинция процветает, грех жаловаться. Шехзаде стремится постичь всё, чего не знает, что требуется от него. В последнее время он подавлен случившимся с матерью его дочки несчастьем, но Амасья от этого ничуть не страдает. Уверена, вскоре от окончательно оправится и возьмётся за дела с большим рвением. Пробыв в доме сестры для приличия ещё около часа, Сулейман, наконец, велел семье собираться. Распрощавшись с Бейхан и её домочадцами, он первым переступил порог дома. Чуть дольше задержалась Хюррем, сердечно поблагодарив золовку за гостеприимство, и особенно за лестный отзыв о Мехмеде. Братья-шехзаде и вовсе не понимали, почему вынуждены покидать дружелюбного кузена так рано, но вслух свои мысли не выражали. Проводив взглядом карету и всадников, Бейхан с облегчением вздохнула. — Эй, Зульхиджа! Немедля позови-ка сюда Орхана! — раздался её резкий голос. — Сию минуту, матушка! — девушка кинулась в верхние комнаты, едва не споткнувшись на лестнице. «Слава Всевышнему, они уехали. А то и вздохнуть нельзя было!» *** Не прошло и недели, как султан вместе с шехзаде Селимом покинул дворец Мехмеда, направившись в гости к старшему сыну. Всё, что хотел, он узнал. При прощании Мехмед всеми силами старался держать себя в руках, но у него это мало получалось. Каждый видел, что шехзаде чем-то весьма огорчён. Многие справедливо думали, что отъездом отца-повелителя. Так оно и было, но лишь немногие приближённые догадывались, что всё не так просто. За день до запланированного отъезда султана в городе бушевала гроза. Тяжёлые тучи пригнал западный ветер. Несколько раз принимался дождь, но быстро стихал. Небо будто тревожилось, серело всё больше, а под вечер стало беспросветно чёрным. Сначала слышались лишь отдалённые раскаты грома, у горизонта мелькали редкие молнии, но вскоре в город пришла большая гроза, не прекращавшаяся до утра. Гром гремел, будто небесный барабан, молнии сверкали, едва не ослепляя своей яркостью, дождь лил, не смолкая, выпуская целые реки воды. Наутро обнаружилось страшное ночное последствие грозы, испугавшее всякого правоверного мусульманина: шальная молния, ударив в купол, разрушила древнюю городскую мечеть. Суеверные горожане тотчас сочли это дурным предзнаменованием. Султан Сулейман, конечно, так не думал, но сделал определённые выводы насчёт сына. Разрушение мечети грозой, разумеется, никак не связано с Мехмедом, но дурной осадок всё же остался из-за всего этого. Да и вообще, судя по осмотру города и подведомственных лично Мехмеду организаций, дела в Амасье нельзя было назвать отличными. Серьёзных проблем не было, но всё же… Мехмед старался, проводил реформы, пытался улучшить жизнь простого народа, но толку от этого было немного. Возможно, свою роль играл маленький управленческий опыт, а может быть его планы были недоработаны до того состояния, чтобы с успехом воплотиться в жизнь. Как бы то ни было, шехзаде был огорчён впечатлением, произведённым на отца. *** Видя печаль своего сына, Хюррем Султан не могла не вмешаться. Душевным разговором утешив шехзаде, она принялась за дело. Состоявшийся на следующий день отложенный ранее суд не обошёлся без скрытого присутствия Хюррем. Снова были выслушаны показания двух женщин, их мужа, слуг и соседей. Ни Лейла, ни Фаиза не отступали от своих слов, не уставая доказывать свою правоту. Когда дело снова дошло криков и взаимных оскорблений, был объявлен перерыв. — Матушка, я действительно не знаю, что ещё предпринять, чтобы узнать правду. Это дело невозможно распутать. — В этом мире нет ничего невозможного, сын мой, — блеснули глаза Хюррем. — Я знаю, как тебе вынести правильное решение, — пододвинувшись ближе к Мехмеду, она принялась нашёптывать ему на ухо что-то, что шехзаде весьма внимательно слушал и кивал головой. Следуя совету матери, наследник, понаблюдав за поведением женщин, их мимикой и тоном сказанных фраз вычислил лгунью. Как показала отысканная свидетельница, соседка, подменила детей Фаиза, родившая девочку. Она любыми средствами пыталась занять положение любимой жены, даже ценой судьбы собственной дочери. *** Со всех сторон сыпались восторженные оклики и возгласы. Ликование толпы достигло ушей тех, кто находился в квартале от места скопления народа. Первый радостный гул вспугнул стайку голубей, кучковавшихся неподалёку. Последующие излияния восторга людей доходили почти до преклонения перед тем, что вызывал такое неистовое ликование. Мечеть в небогатом районе Амасьи не приковывала ничьего взгляда. Заурядная архитектура и весьма скромные размеры не выделяли её среди других мечетей города. Вряд ли кто-то задумывался, что это место может однажды привлечь столько внимания. Началось всё с той самой злосчастной грозы. Заряд молнии, ударивший в крышу, практически испепелил её в самом центре. Повреждения можно было устранить, поправить, но среди горожан с невиданной скоростью распространилось предубеждение: плохое место, дурной знак. В положенный для всеобщей молитвы день собрались прихожане, не зная, где молится. Власти вот уже несколько дней особых мер к устранению разрушений не принимали, народ начал выражать недовольство. Оповещённый обо всём шехзаде Мехмед ломал голову над тем, что ему предпринять, когда стражники доложили и приходе матери. — Валиде, — поприветствовал он её. — Валиде, зачем вы носите куда-то Хюму Шах? — Таким крошкам тоже нужно гулять, правда, деточка? — взглянула султанша на внучку. — Хюма хотела увидеть папу, папа ей очень рад, правда ведь? — Разумеется, но сейчас я очень спешу. — Не случится катастрофы, если ты уделишь несколько лишних минут дочери, Мехмед. Вернёмся в покои. — Простите, мама, но не сейчас, — возразил шехзаде. — Ну, конечно же, сейчас! — чуть повысила голос Хюррем, давая понять, что не шутит. Наследник молча повиновался, не преминув, всё же, состроить крайне недовольное выражение лица. Этакое вмешательство в дела жутко раздражало, хоть и не подчиниться было бы непочтительно. Расположившись на софе у окна, Хюррем подозвала сына: — Ну, подойди же ко мне, возьми Хюму Шах. Мехмед молча стоял на прежнем месте, всем видом выражая недовольство. Хюррем чуть улыбнулась: ведёт себя, как ребёнок, а сам зовётся взрослым. — Ай, ты, моя малышка! — умилилась женщина тому, как зевнула внучка. — Кто-то у нас хочет спать? Тише-тише, скоро-скоро. Мехмед, когда рабыням в твоём гареме достроят новый хамам? Уже несколько месяцев девушки вынуждены толкаться в одной бане, они крайне возмущены этим, — как бы нечаянно уронила султанша. — Какие рабыни, мама? Какой хамам?! — Не выдержал шехзаде. — Это не моё дело, пусть с этим разбирается кто-то другой, хоть Фахрие… — Но ты же не собираешься вечно спихивать свои проблемы с подвластными тебе людьми на других? — Да причём здесь это? У шехзаде, знаете ли, есть чем заняться, а вы отвлекаете меня ненужными разговорами! Я не понимаю, к чему это! — всплеснул руками Мехмед. — Если мы с Хюмой Шах настолько тебе мешаем, то, конечно же, уйдём. Но прежде, прошу, не сердись на меня. Ты мой сын, и я хочу тебе помочь, — султанша посмотрела прямо ему в глаза. — Не гневись, посмотри лучше на дочку, — Хасеки подошла к сыну и аккуратно передала ему на руки малышку. Хюма Шах удивлённо смотрела по сторонам, тихонечко сопя. Её тёмные волосики на лбу выбивались из-под нарядного чепчика, обрамляя маленький нежный лобик. Носик то и дело вздрагивал, вдыхая и выдыхая воздух. Мехмед легонько дотронулся до её кожи — мягче персика. Будто почувствовав своё передвижение в пространстве, девочка сжала по-младенчески морщинистую ладошку в кулачок. Смотря на дочку, шехзаде не мог сдержать улыбки — светлой, грустной. Каждый раз он настойчиво искал в чертах лица Хюмы до боли любимое лицо Нурбахар. Мехмед так и замер, когда наивный взгляд малышки столкнулся с его собственным — голубые глазёнки удивлённо взирали на папу. — Вот видишь, стоит найти подход — и любой разговор можно решить миром, не прибегая к резкостям и колкостям. Уверена, тот, кто имеет при себе Хюму Шах, способен добиться от тебя чего угодно, — заключила Хюррем Султан. — Верно, — кивнул шехзаде. — Она — мой самый светлый лучик, самая яркая звёздочка. — Дочка-звёздочка — это восхитительно. Но ты, однако, кричал о каких-то неотложных делах… — Пока мы с моей малышкой вместе, любые дела могут подождать. — Ну, правда, Мехмед, нам тоже пора идти. Хюме Шах пора кушать и спать, мне ещё разбираться с твоим гаремом… — И что же вы намерены делать? — С недовольными рабынями? Всё как обычно: авансом выдам им часть жалования. Ну, и пообещаю им светлое будущее, что там ещё? — Ах, мама, мне и правда, пора уходить! — окрылённый внезапно возникшей идеей шехзаде через минуту почти вылетел из покоев. — Вот они, Хюма Шах, какие мужчины. Ходят вокруг да около, думают, гадают, а стоит им намекнуть на правильный путь — уже мнят себя гениями, самостоятельно выдумавшими новые идеи. Вскоре у разрушенной грозой мечети толпилась уйма народу (тотчас забывшего про все дурные приметы). Шехзаде Мехмед, санджакбей Амасьи, лично посетил полуразрушенное здание, на ступенях его воззвав к горожанам. Он клятвенно заверил всех, что в ближайшее время все последствия разгула стихии будут устранены. Говорил он и о городе в целом, и о насущных проблемах, и о последних достижениях, а конце особо подчеркнул, что непременно сделает всё для блага своего народа. *** Плавная напевная мелодия лилась, словно полноводная река, течение её захватывало и медленно увлекало. Слушатели, затаив дыхание, внимали каждой ноте, вылетавшей из струн багламы. Под аккомпанемент пела звонкоголосая изящная девушка. Свои слова она сопровождала плавными взмахами рук, двигавшимися в такт музыке. Не сказать, чтобы мелодия была действительно завораживающей или голос певицы поистине чуден. К тому же, пела девушка на непонятном многим языке — татарском. Однако ж, почти все невольницы собрались в тот день в общем зале. Их ждал обед. Однако сегодняшняя трапеза обещала быть самой неповторимой из всех, что когда-либо проводились среди этих рабынь. Во главе всех, на возвышении, за отдельным шикарным столиком, с наложницами сегодня делила пищу сама Хюррем Султан. Именно поэтому, желая усладить её слух, и была организована музыка. Желая лучше вникнуть в обстановку гарема сына, госпожа при помощи неотлучной Фахрие Хатун подробно знакомилась со всем, что её интересовало. Сегодня ей в голову пришла восхитительная мысль: посмотреть на наложниц сына вблизи, устроив совместный обед с ними. Певица, радовавшая слух султанши, была выбрана неслучайно: Хюррем сама решила дать шанс Фелике Хатун, которую намеривалась сделать своей протеже. Надо сказать, юная крымчанка ничуть не растерялась: не смотря на то, что за её слушал весь гарем, она была спокойна и сосредоточена. Окончив последний куплет, Фелике грациозно поклонилась и собиралась вернуться на своё место, однако подошедшая калфа сказала ей пару слов, и за руку отвела к столику султанши. Хюррем прилюдно поблагодарила девушку за чудно исполненную песню. Несколько хвалебных фраз, сказанных лично Хасеки-султаншей, сделали своё дело: Фелике заметили все. Крымчанка и до этого слыла небезынтересной персоной, а уж после сего знаменательного обеда от приятельниц, подруг и просто доброжелателей у неё не стало отбоя. Многие уже называли её «подающей большие надежды». Хотя тут же за спиной Фелике нашлись и сплетники, и завистники, пока лишь тихо перешёптывавшиеся. *** День прошёл не зря. Помимо исполнения служебных обязанностей, Мехмед получил значительную долю приятных впечатлений. Сейчас, незадолго до сна, он сидел в своих покоях напротив окна, читая книгу. Вернее, сначала шехзаде действительно вчитывался в текст, но мысли его всё настойчивее убегали вдаль. В конце концов, наследник полностью отдался им. Да, день выдался насыщенным. Тело до сих пор приятно ломило от тренировки в военном корпусе. Несколько часов, проведённых бок о бок с товарищами, среди которых был и кузен Орхан, существенно поднимали самооценку Мехмеда. Он может быть неважным политиком, но умения мастерски владеть мечом у него никто не отнимет! В ближайшие дни запланировано ещё несколько подобных тренировок, на которые непременно явится Баязид, его неугомонный брат. По правде говоря, с ним не соскучишься. Это даже хорошо, что он поживёт в Амасье месяц-другой. Глядишь, научится чему, какой-никакой опыт. Не всё же ему под мраморными сводами Топкапы чахнуть, юноше нужна и воля. А здесь, вдали от родителей, её предостаточно, это Мехмед знал не понаслышке. Хотя, в общем-то, замечательно, что Валиде осталась погостить. Он, хоть и взрослый мужчина, за месяцы разлуки не редко откровенно скучал по ней. С появлением матери и дворец словно зажил новой жизнью: закипел, забурлил, заиграл красками. Недавно, проходя мимо одной из комнат гарема, Мехмед услышал заразительный смех, звуки возни и беготни. Оказалось, то действовало введённое Хюррем Султан распоряжение: выполнившие основную часть работы наложницы могли полчаса отдохнуть весьма своеобразным способом: за игрой в мяч. Это, по словам госпожи, способствовало эмоциональной разрядке и заставляло наложниц двигаться. Ведь ни для кого не было секретом, что гаремные девушки при любом удобном случае предпочитали какому бы-то ни было активному времяпрепровождению мягкость и удобство диванов. Мехмед и сам в последние недели нередко уединялся в своих покоях, предаваясь тоске и печали. Порой он не знал, сможет ли когда-нибудь пережить боль постигшей утраты. Но теперь всё словно стало меняться, и шехзаде понял, что нужно жить дальше, смотреть в будущее, верить, наслаждаться каждым хоть мало-мальски радостным моментом. Нурбахар не вернуть, однако он будет помнить о ней. Всегда. Ведь у Мехмеда есть её частичка, самая лучшая память о ней — Хюма Шах. Его крошка, лапушка, дочка-звёздочка. Ах, как же забавно носится с ней бабушка! Маленькая султанша буквально переехала в покои Хюррем Султан, ведь та постоянно хочет видеть внучку при себе. Сидит ли Хасеки в своих покоях, ходит ли по гарему, гуляет ли по саду — Хюма всё с ней. Да не где-то рядом, а прямо на руках. На днях, когда Хюррем пришла с малышкой в центр гарема, девушки буквально окружили маленькую госпожу, развлекая её на все лады. Развеселившаяся малышка сразу заулыбалась, чему все несказанно умилились. Мехмеда несколько клонило в сон, но ложиться всё же не хотелось. От чего-то стало жарко, надо освежиться. Накинув тёплый халат, шехзаде вышел на балкон. Дул холодный неприятный ветер, гнувший ветви деревьев, однако вид был безупречным: момент, когда вечер вот-вот перейдёт в ночь. Синее небо было безоблачным, уже виднелся тонкий серп убывающей луны и редкие далёкие звёзды. Листва деревьев, крыши домов тёмными силуэтами выделялись в грядущей тьме, представляясь чем-то таинственным. Простояв не больше минуты, задумавшийся шехзаде вернулся в покои, поплотнее затворив дверь на балкон. Спать всё так же не хотелось. В главную дверь раздался осторожный стук. Услышав разрешение войти, на пороге показался Эдиз Ага, главный евнух мехмедова гарема. Он, как полагается, низко поклонился, и произнёс: — Как я вижу, достопочтенный шехзаде ещё не изволили отойти ко сну? — его манера говорить о собеседнике в третьем лице всегда раздражала Мехмеда. — Какие-то проблемы, Эдиз Ага? — с ноткой неудовольствия поинтересовался наследник. — Нет-нет, что вы! Однако… осмелюсь сказать... Я не сомневаюсь, что достойнейшему шехзаде всегда найдётся, чем заняться, однако осмелюсь предложить способ скрасить ваш досуг. Мехмед лишь кивнул. Расплывшийся в льстивой улыбке евнух прошептал лишь: «Наслаждайтесь!». Отступив за порог, он развёл руками, приглашая кого-то в раскрытые двери. Едва Эдиз скрылся из вида, в покои медленно, но уверенно зашла девушка. Она была воистину прекрасна. Изящная, стройная, с милыми чертами лица. Её длинные рыжие волосы волнами раскинулись по плечам. Ступала она мягко, опустив при этом глаза долу. На ней почти не было украшений, тонкое красное платье также почти ничего не скрывало. Дойдя до шехзаде, она легко опустилась перед ним на колени. Мехмед, оторопев, несколько мгновений смотрел на коленопреклонённую хатун. Его сердце вдруг забилось необычайно быстро, дыхание словно перехватило. Ведь он почти забыл, каково это, быть с девушкой! Чуть успокоившись, юноша одним движением велел наложнице подняться. Элегантно оправив платье, она уже стояла прямо перед ним, как водится, не глядя в глаза. — Кто ты? — прошептал наследник. Чуть смущаясь, девушка подняла на него ласковый взгляд карих очей: — Я та, что пришла разогнать вашу грусть, — чуть помолчав, будто чего-то выжидая, она добавила: — Меня зовут Фелике. Момент был пойман верно. Шехзаде стоял, не шелохнувшись, изучая вечернюю гостью заинтересованным взглядом. Но шли мгновения, и бездействие всё больше казалось неуместным. Тогда Фелике взяла инициативу в свои руки: — Позвольте? — она протянула ему свою тонкую руку. Будто бессознательно Мехмед вложил свою ладонь в её. Девушка чуть улыбнулась, от чего на щеках показались две маленькие ямочки. По телу пробежали мурашки, как только их руки тесно соприкоснулись. Легко сделав несколько шагов, хатун усадила наследника на край ложа, сама тотчас отступив чуть назад. Взмахнув руками, она начала легко двигаться, кружась в затейливом танце. Мехмед заворожённо наблюдал за каждым её движением, затаив дыхание. Сердцебиение снова участилось. Изгибаясь и плавно двигаясь, Фелике, словно ненароком, бросала в сторону шехзаде недвусмысленные взгляды. Она всё ближе и ближе подбиралась к Мехмеду, пока, наконец, не оказалась прямо перед ним. Не спрячешься. Не скроешься. Первый раз девушка вскользь провела кончиками пальцев по груди шехзаде, наблюдая за его реакцией. Наследник жадно впился взглядом в тело красавицы. Его словно потянуло к ней. Осмелев, Фелике провела руками по плечам Мехмеда, всё так же продолжая двигаться. Его губы пересохли, горячее дыхание вырвалось наружу. Ещё немного, и вот уже её тонкие руки сплелись вокруг его шеи. Словно волной захлестнуло. Одним движением Мехмед притянул Фелике к себе. Неминуемая буря ощущений захватила и её. Движение — и вот красавица уже сидит на коленях шехзаде. Искра одновременно зажглась в их глазах, и вот двое уже слились в чувственном поцелуе. Обуявшую страсть уже не остановить, нахлынувшие чувства не стереть. Пусть время длиться вечно, и наслаждение не прекращается.