Одна вершина тесна для двоих

Утро для Хюррем Султан начиналось не самым лучшим образом. Её любимое изумрудное кольцо куда-то запропастилось. Прислужницы, обыскавшие всю комнату султанши вдоль и поперёк наперебой уверяли её, что, вероятно, заветное колечко осталось в столице. Но Хюррем Султан была непреклонна. Вновь, как и много лет назад её подозрение пало на извечную соперницу Махидевран. Поразмыслив, хозяйка украшения пришла к выводу, что бездоказательно обвинять мать Мустафы в её же собственном дворце, при отсутствии повелителя и наличии самого Мустафы было бы довольно глупым занятием. Уставшая и расстроенная султанша опустилась на тахту и задумалась: — Подумать только! Моё любимое кольцо потеряно в доме Махидевран — дурной знак. Ведь в нём вся моя душа, вся жизнь! Этот огранённый мелкими бриллиантами изумруд — символ нашей с Сулейманом любви. Всякому кроме меня оно принесёт только горе и страдания. Лале, так и не нашли? — Нет, моя госпожа, — отвечала калфа. В дверь постучали. Через минуту Лале ввела Булута Агу, главного евнуха манисского гарема. — Достопочтенная Хюррем Султан, — поклонился толстяк. — Что тебе нужно, ага? — недовольно поинтересовалась Хасеки. — Шехзаде Мустафа Хазретлери желает видеть вас в своих покоях. — А ему-то что от меня надо? — Не имею чести знать, султанша. — Аллах-Аллах, не к добру всё это, Лале. Пока меня не будет — ещё раз тщательно проверьте всю комнату. Если до вечера кольцо не будет найдено — каждую из вас отчитаю лично. И грозная Хюррем Султан быстрым шагом покинула помещение, оставив кучку трепещущих рабынь продолжать поиски. Приближаясь к покоям старшего наследника, султанша ещё раз мысленно выругала неудачный день и шагнула в раскрытые двери. Повернувшись лицом к окну, возле которого стоял Мустафа, султанша так и обомлела. — Доброе утро, госпожа. А ко мне вот брат приехал погостить, — улыбнулся наследник. — Здравствуйте, матушка, — прозвучал звонкий голос шехзаде Мехмеда. — Мехмед, сынок! — на глаза Хюррем навернулись слёзы. Не дожидаясь церемониального жеста — целования сыном рук матери, султанша сама кинулась в объятия своего львёнка. Как же долго они не виделись! А шехзаде изменился — повзрослел, что ли. Со времени последнего свидания матери и сына прошло около полугода, за это время от природы высокий юноша вытянулся ещё больше, но в связи с этим не выглядел тощим. Напротив, Мехмед пополнел ровно на столько, чтобы выглядеть мужественнее. Этого качества добавляла и лёгкая щетина, покрывавшая подбородок шехзаде. Скоро она должна была вырасти в маленькую бородку. Вырвавшись из слишком долгих для взрослого шехзаде обниманий с матерью, Мехмед попытался ответить на многочисленные её расспросы: — Валиде, я прошу вас, успокойтесь! У меня в санджаке были очень важные дела, именно поэтому я не приехал, когда здесь был повелитель. А теперь вот, Мустафа меня пригласил погостить. Да, да, мама, я в полном здравии... — посетовав про себя на извечное беспокойство матери о нём, шехзаде оглянулся на дверь. — Простите, шехзаде Мустафа, вас с еженедельным отчётом ожидает казначей, — доложил стражник. — Мехмед, Хюррем Султан, увы, меня ожидают насущные дела. — Да, конечно. Мы с матушкой отправимся к остальным братьям и Михримах, — сказал Мехмед. — Конечно, идите, — кивнул наследник, уже настроившийся на работу. Уже в дверях Хюррем остановилась и оглянулась на пасынка: — Спасибо, Мустафа. Удивлённый благодарностью мачехи, шехзаде на мгновенье впал в ступор. А оказавшиеся в коридоре мать и сын продолжили беседу: — Мама, — недовольно молвил юноша, — как-то вы себя странно ведёте. Зачем вы сказали брату спасибо? Видимо, вы задались целью удивить его своей вежливостью? — Ну, ладно, хватит, не ворчи. Сказала и сказала. Расскажи лучше о себе, мой дорогой. Как ты там без нас? — глубокие голубые глаза султанши наполнились живейшим участием к судьбе сына. — Валиде, благодаря вашим молитвам... — начал было шехзаде. — Мехмед, прошу, прибереги торжественные слова для более удобного случая, а со мной ты можешь просто поговорить. Пока мы идём до моих покоев, расскажи мне что-нибудь, — и Хюррем с любовью посмотрела на своего старшего сына. На самом деле, ей было не суть важно, что именно он расскажет. Султанша готова была вечно слушать родной голос. Ведь на самом деле новую жизнь Мехмеда она знала настолько подробно, что он сам никогда бы об этом не догадался. Конечно, очень часто они переписывались, но ведь не зря же главной калфой в Амасье была назначена верная султанше Фахрие. — Ну, хорошо. Правда, так сразу всего и не расскажешь. В Амасье для меня столько нового, чего не было раньше! Однако я уже привык и вполне справляюсь со своими обязанностями. Знаете, мама, впервые за много лет я почувствовал себя настоящим шехзаде, — при этих словах глаза юноши одухотворённо засветились. — Раньше я был ребёнком. Знатным, богатым, влиятельным... Но я не чувствовал вполне своего предназначения. Теперь я знаю не только на словах, но и на деле, что являюсь наследником престола, — увидев по лицу матери, что она хочет что-то возразить, шехзаде поспешно добавил: — Одним из наследников, мама. Прошу, не нужно ничего говорить про Мустафу. — Но не стоит забывать о нём, сын мой. — Я помню, — сказал Мехмед. — А как вы поживаете, мама? — Ах, сынок, порой мне очень трудно, но вот я увидела тебя и сердце моё радуется, — Хюррем немного помолчала. — Ты же знаешь, как нелегко мне приходится с твоими младшими братьями! — вздохнула Хасеки. — Они вечно что-то делят, озорничают или вообще не слушаются. Вот в прошлом месяце Селим умудрился разбить окно в гареме, а Баязид однажды вообще сорвал урок в дворцовой школе. Да, кстати, уже здесь, в Манисе, он умудрился сломать ногу на обычной конной прогулке. — О, Аллах, неужели он упал с лошади? Надеюсь, его здоровью ничего не грозит? — Слава Всевышнему, Баязиду ничего не угрожает, нужно лишь некоторое время, чтобы кости вновь срослись. Ах, Баязид-Баязид! — вздохнула Хюррем, — Он не упал с коня, как ты говоришь, а просто-напросто свалился с самой вершины горы прямо в озеро. Мало того, что ногу сломал, так ещё и чуть не утонул! Право, мне кажется после этого я даже поседела. — Нет, матушка, вы всегда останетесь такой же прекрасной. Однако Баязид действительно мог бы вести себя поосторожнее, он нисколько не меняется. — Я бы сказала — не взрослеет, — поправила сына султанша. — Ну, с Селимом и Баязидом, всё ясно, — усмехнулся Мехмед. — А Джихангир? — Джихангир? Джихангир-Джихангир... — покачала головой султанша. — Он тоже доставляет мне немало забот. — Что, тоже бьёт окна? — иронизировал юноша. — Ах, если бы... — вздохнула Хюррем. — Вообще он маленький милый мальчик: послушный, усердный, вежливый. Но, порой, в него словно чертёнок вселяется, и тогда шехзаде становиться капризным, эгоистичным и очень несносным. В таком настроении он требует к себе много внимания, исполнения всех его желаний и категорически отказывается подчиняться кому бы то ни было кроме повелителя, пожалуй. Он также пытается подражать Баязиду и Селиму, приводя в шок Назлы своими выходками. Но, слава Аллаху, подобные настроения посещают Джихангира нечасто. — Раньше, когда я ещё жил в Топкапы, в случае, если Джихангир, например, отказывался есть — мы прибегали к помощи Михримах. Она всегда умела уговорить брата вести себя хорошо. — У Михримах сейчас свои заботы, — вновь вздохнула госпожа. — По поводу неё у меня два опасения. Во-первых, она до сих пор в неприязненных отношениях с Эсмахан. При личной встрече она не может удержаться от оскорблений, а за спиной так просто мечтает избавиться от неё. — Да, знаю, Эсмахан писала мне об этом, — вздохнул Мехмед. — Но почему же вы не пресекаете подобное поведение, валиде? — Вы с ней переписываетесь? - удивилась Хюррем. — Не знала, не знала. По правде говоря, я совсем не удивлена. Эсмахан всегда относилась к тебе с интересом. А уж в связи с последними событиями вам есть о чём поговорить. — Да, за то время, что мы не виделись, её жизнь очень поменялась. Эта нелепая случайность, погубившая не рождённое дитя... Эсмахан в переписке давала о себе очень мало сведений, в основном расспрашивая о моих делах. Валиде, как она? — Ты знаешь, нельзя сказать, что она несчастна, но и счастливой её не назовёшь. Живёт в своём особняке, практически никуда не выезжая. С Бали Пашой у них всё гладко, насколько я знаю, хотя пост третьего визиря в государственном совете занимает большую часть дня Малкочоглу. Но с ней живёт племянник, так что она точно не скучает. Да к тому же Эсмахан в её доме навещает Шах Султан или Гюльфем Хатун. — А тётушка Хатидже? — Хатидже-е... — протянула Хюррем, — Её редко увидишь вне собственного дома. Изредка она наведывается к Шах Султан, в Топкапы бывает ещё реже. Но я уверена, что так для неё лучше. В своём маленьком мирке ей будет спокойнее, — Хюррем помолчала. — Мама, вы, кажется, говорили о Михримах... — начал шехзаде. — Михримах-Михримах... Ты же знаешь, что тем старше она становиться, чем больше проявляется её своенравие. Конечно, перед всеми Михримах позиционирует себя как до крайности послушная и почтительная дочь, но на самом деле ей хочется решать всё самой. Иногда её своенравие переходит все границы. Она очень добрая девушка, но отталкивает любые попытки вмешательства в свою жизнь, будь то простой совет в выборе платья или же серьёзная просьба задуматься о будущем. — Не удивлюсь, если завтра она сама выберет себе мужа! — покачал головой Мехмед. — В этом-то и состоит вторая проблема... После свадьбы Эсмахан и я, и повелитель, и твои тётушки чуть ли ни ежедневно интересовались у Михримах, а что, собственно, она сама думает о своём будущем. Вернее, о будущем замужестве. Но Михримах упорно молчит, ловко увиливая каждый раз, когда разговор заходит на эту тему, — констатировала Хюррем. — Зная её характер, могу сказать следующее: либо Михримах решила вообще не выходить замуж, либо у неё на примете уже есть конкретная кандидатура. — Опять же, зная её, нельзя утверждать наверняка, какой из этих путей лучше. — Да, матушка... Я вам сочувствую, — на губах Мехмеда появилась усмешка. — Представляю, как к вам со всех сторон бегут слуги и докладывают: там шехзаде Селим сорвал урок, там шехзаде Баязид разбил окно, там шехзаде Джихангир довёл свою няню до истерики, а там Михримах Султан нашла себе мужа, — под конец шехзаде откровенно засмеялся. — Ага, — кивнула Хюррем. — А там, в Амасье, шехзаде Мехмед решил потомством обзавестись, — Хюррем выразительно посмотрела на сына. — Мама, прошу вас, не будем об этом, — вымолвил юноша. — Я уже не маленький мальчик. Мне семнадцать лет и я живу отдельно от вас в собственном дворце. И управляю большой провинцией, между прочим, — шехзаде наградил мать не менее выразительным взглядом. — Тем не менее, я хотела бы обсудить с тобой этот вопрос, — по лицу матери шехзаде понял, что это попахивает нравоучениями. — Но, мама, мы уже подошли к вашим покоям, — попытался отговориться он. — Михримах и братья ждут меня. — Никто тебя не ждёт — они не знают о твоём приезде. А мы пока зайдём, побеседуем, — не терпящим возражений тоном заявила Хюррем и постучала в дверь. Трепещущие от волнения служанки (они так и не нашли кольцо султанши) отворили покои, и мать с сыном продолжили беседу, сидя на низенькой софе. — Так вот, Мехмед, как поживает Нурбахар? — Вам не о чем волноваться матушка, — заверил султаншу сын. — Она в полном здравии, если не считать некоторых периодических недомоганий. Фахрие Калфа лично следит за всем, что касается образа жизни Нурбахар. Она взяла под полный контроль её питание, режим дня и даже настольную литературу. — Ты доволен Фахрие? Она справляется со своими обязанностями главной калфы? — Да, матушка, Фахрие Хатун — очень исполнительная и ответственная женщина, я вполне удовлетворён её службой. Мне не нужно даже думать о том, всё ли в порядке в гареме — все знают, что там царит строжайшая дисциплина. Только вот они с Нурбахар не очень ладят... — Правда? — заинтересовалась Хюррем. — Я не знала. — Это не достойно вашего внимания, однако иногда Нурбахар жалуется, что Фахрие слишком строга к ней. Ваша калфа до фанатизма следует всем гаремным предписаниям. Рабыни с евнухами недовольны слишком жёсткими правилами, установленными ей: за малейшую провинность из жалования провинившегося вычитается некоторая сумма, а то и вовсе дело доходит до телесных наказаний и высылки из гарема. Хюррем, слушая сына, одобрительно кивнула. Судя по всему сказанному, Фахрие ведёт себя так, как хотела бы того сама султанша: гарем Мехмеда в идеальном состоянии, среди наложниц не гуляют бунтовские настроения. Она сумела стать действительно хорошей начальницей. Но размышления Хасеки и дальнейший рассказ шехзаде прервал настойчивый стук в дверь — пришла Михримах Султан. — Очень хорошо, пусть моя дочь войдёт, — обрадовалась Хюррем. Прекрасная как-никогда султанская дочь быстрым шагом переступила порог комнаты и тут же изумлённо воскликнула: — Братец? — Михримах, сестрёнка, — Мехмед подскочил навстречу девушке. Хюррем несколько минут созерцала их объятия и расспросы после долгой встречи. Да, её дети были невероятно красивы, особенно, когда стояли рядом друг с другом. Милые и забавные львята выросли, превратившись в молодых льва и львицу. Миниатюрная и грациозная Михримах великолепно смотрелась рядом с высоким и статным старшим братом. И, словно сговорившись, оба сегодня были в голубом. Рассматривая наряд дочери, Хасеки заметила маленькую, но весьма интересную деталь: на пальце Михримах сияло потерянное изумрудное кольцо Хюррем. — Михримах? — султанша вопросительно глянула на руку юной султанши. — Что? — невинно воскликнула Михримах, но вскоре поняла, в чём дело. — А-а-а, вы, верно, хотите узнать, как ваше изумрудное кольцо оказалось у меня? Хюррем молча кивнула. — Понимаете, валиде, — виновато вымолвила девушка, — Вчера вечером я играла с Наргизшах. После того, как я рассказала ей сказку, в которой фигурировал изумрудный камень, малышка захотела посмотреть на настоящий изумруд. Она так смешно повторяла: «Зюмзют, зюмзют!» — вот мне и захотелось показать ей, что это такое. А поскольку мои изумрудные серьги остались дома, я ненадолго позаимствовала ваше кольцо. Понимаете, валиде, вас не было в комнате и я сочла, что в этом не будет ничего страшного. Ведь там, в покоях Айше Хатун была и Махидевран Султан, — добавила Михримах, полагая, что последний аргумент оправдает её в глазах матери. — Вид вашего несравненного кольца, принёс султанше некоторое огорчение. Да, большое огорчение, — поправилась девушка, считая, что немного приукрасить никогда не плохо. — Михримах, дочка, — тихо произнесла Хюррем, — больше никогда не бери мои вещи без спроса, особенно это кольцо. Ты меня поняла?! — при последних словах султанша перешла на крик. — Да, матушка. Простите меня, — виновато пролепетала девушка. — Дети, вы же знаете, что это кольцо — символ любви между мной и повелителем. Оно не должно попасть в чужие руки, ибо принадлежит только мне. — Мы поняли, валиде, — хором повторили Мехмед и Михримах. — Вот и отлично. А теперь ступайте повидать ваших младших братьев. Оказавшись за пределами покоев Хюррем Султан, Михримах вымолвила: — Пойдём к Баязиду, он точно у себя. — Точно у себя? — удивился Мехмед. — Ах, да, он же теперь прикован к постели... — Ну, почему же прикован? Да, большей частью он находится в своей комнате, но не сидит на месте, а передвигается на кыстелях. — На чём, на чём? — переспросил Мехмед. — На кыстелях, — повторила Михримах. — Ну, или как там называются эти палки? — Костыли, Михримах, кос-ты-ли, — по слогам произнёс шехзаде. — Кос-ты-ли, — медленно повторила султанша. — Не знал я, что единственная дочь повелителя Османской империи не знает такого элементарного слова, — усмехнулся Мехмед. — Не издевайся надо мною, пожалуйста, — еле слышно прошептала девушка. — Не надо, прошу. — Михримах, — несколько растерявшийся шехзаде всмотрелся в опущенное лицо сестры. — Что с тобой? Она молчала. Не могла ответить. И, действительно, что с ней? Ах, столько всего тяготило её, столько хотелось обсудить со старшим братом! Вздохнув, султанша покачала головой и вымолвила: — Давай сначала навестим Баязида, а уж потом... — Да, хорошо, — согласился шехзаде. — А потом посмотрим. Они побывали в покоях Баязида, где уже сидел и Джихангир. Мехмед успел обсудить с Баязидом и свой санджак, и его сломанную ногу, а с Джихангиром ещё и немного повеселиться. Затем Михримах предложила одному только старшему брату погулять с ней в дворцовом саду. Поняв намерение сестры уединиться для личной беседы, Мехмед пообещал рвущемуся пойти с ним Джихангиру побыть с ним вечером. На том и порешили. — Я вижу тебя что-то тяготит, — начал беседу Мехмед, оказавшись с сестрой в кипарисовой аллее. Рядом не было никого, не считая двух служанок султанши и пары охранников шехзаде, находящихся в отдалении. Михримах молчала. Наследник заметил, что она нервно теребит рукава собственного платья, а щёки её рдеют от неизвестных ему мыслей. — Пожалуй, ты — первый, — наконец сказала она. — Да легко! — воскликнул шехзаде. — Судя по всему, — сказал он, ещё раз внимательно вглядевшись в её лицо, — тебе хочется услышать рассказ о моей новой жизни. — Верно, — кивнула Михримах. — В своих немногочисленных письмах ты не слишком утруждал себя в подробностях, обходясь общими словами. Я всё понимаю и поэтому слушаю тебя с большим вниманием. — Я хорошо тебя знаю, Михримах, — сделал умное лицо Мехмед. — И поэтому полагаю, что тебя, подобно шехзаде Баязиду и шехзаде Джихангиру, не заинтересует моя деятельность санджакбея, то есть непосредственно управленческая часть жизни в Амасье. — Ну, если тебе уж совсем нечего рассказать, то можешь, конечно, поговорить и об этом. — Михримах! — резко, но аккуратно ухватил сестру за плечи шехзаде. — Хватит прятаться за этими многочисленными фразами о твоём участии в моей жизни! Могла бы сразу сказать, как только мы вышли от матушки, что тебя интересует одно: мои отношения с Нурбахар. Я же знаю, что вся твоя голова заполнена мыслями о любви. И читала ты только о любви, и стихи пыталась писать... А практики нету, да сестрёнка? Отношения твои с Яхьёй Беем закончены давным-давно, Бали Паша — муж Эсмахан, а нового ничего не предвидится, ведь так? — издевательски промолвил Мехмед. — А вот и не так! — торжествующе воскликнула Михримах! — Ты не так уж и хорошо меня знаешь, как навоображал себе! Или, ты думаешь, зачем я позвала тебя сюда? Ничего тайного в твоих отношениях с наложницами нет, об этом можно говорить где угодно, хоть посреди базарной площади! — горячилась Михримах. — А вот о том, что я, дочь османского султана, влюбилась, следует говорить только в укромных местах, подобных этому! Поражённый Мехмед молча взирал на Михримах, пытаясь понять, перешла ли она грань между шуткой и истиной. — Да, братец, ты не ослышался, так и есть, — подтвердила свои слова чуть успокоившаяся девушка. После признания ей стало значительно легче. — Михримах-Михримах! Ты вновь нашла себе объект обожания! Очередного Малкочоглу или Ташлыджалы? Постой-ка! — сообразил шехзаде. — Ведь Яхья Бей здесь, рядом с братом Мустафой! Неужели... — Нет. Нет-нет, что ты! — замахала руками Михримах. — С ним у меня точно всё в прошлом. — Ну, а кто же? — Понимаешь, Мехмед, так сразу всего не скажешь. Да и вообще, может быть он меня не любит или сама судьба помешает нам... — начала объяснять Михримах, но вдруг, подскочив на месте, быстро взглянула брату в глаза и затараторила: — Это Рустем, Рустем Паша, понимаешь? Ах, если бы ты знал, до чего он, оказывается, мил и обходителен! С ним вообще не бывает скучно: постоянно какие-то шутки, увлекательные истории или что-то подобное. Это он, он научил меня так хорошо держаться в седле! Рустем чему хочешь может обучить — такой образованный человек! — глаза султанши при рассказе одухотворённо светились изнутри мягким ровным светом. — Михримах, — серьёзным тоном начал юноша. — Ты не можешь говорить об этом просто так. Пойми, ты — султанша, дочь повелителя многих народов. Малейшая тень на твой репутации запятнает не только тебя, но и весь наш османский род. Ты не можешь относиться к этому столь легкомысленно, не маленькая девочка — должна понимать, какую ответственность несёшь за свои поступки. «Он мил» — говоришь ты. Но какое это имеет значение? Твоим мужем станет тот, кого посчитает достойным наш повелитель, и никто не властен над его решением. Пока не поздно, задумайся о моих словах, сестра. — Что ты такое говоришь? — нагловатым тоном поинтересовалась девушка. — Я — Михримах, любимая дочь властелина огромной державы. Я — особенная. Единственная и неповторимая. Солнце и луна почитают за честь осветить мой лик своим светом. Сам султан Сулейман пообещал мне, что я одна изберу свою судьбу, сама назначу себе супруга, когда придёт время. И ты говоришь мне о легкомысленности? Да может быть для меня сам факт новой симпатии стал отрадой, ведь после истории с Малкочоглу я уже ни на что не надеялась, похоронив все свои мечты. — Глупые девичьи грёзы! — вставил Мехмед. — Вчера полюбила, сегодня разлюбила, завтра опять кто-нибудь понравиться... Ты непостоянна и ветрена, Михримах. Именно поэтому твоим мужем станет тот, кого выберут родители, а не ты. У них намного больше опыта, они с детства знают, что тебе нужно. — Конечно, тебе легко говорить! — обиженно вымолвила Михримах. — Ты волен в своих решениях, будь то выбор девицы на ночь или решение о том, какая из рабынь более других достойна выносить и родить твоего первого ребёнка, отпрыска правящей династии. Видимо, твоя нынешняя беременная фаворитка оказалось удачливее других или я не знаю, по какому критерию ты их отбираешь. — Да как ты смеешь говорить такие вещи?! — возмутился шехзаде. — Я искренне люблю Нурбахар! — А она тебя? — с ехидной улыбочкой произнесла султанша. — Да она просто использует своё нынешнее положение, красивой жизни ей хочется! Забрюхатела и в ус не дует — чего-то захочет — тотчас слуга, а то и сам шехзаде, с удовольствием поднесёт всё прямо на золотом блюдечке с лиловой каёмочкой, потому что традиционная голубая капризную беременную не устраивает, хоть ты тут весь перед ней извертись да тресни! — Михримах, ты переходишь все границы! — не на шутку разволновался шехзаде. — Уймись сейчас же, или мы с тобой крупно поссоримся! Мало того, что о себе всякие непристойности рассказываешь, так ещё и мою возлюбленную грязью поливаешь! — Возлюбленную! — передразнила брата Михримах. — Ишь ты! Слово-то какое приятное нашёл для рабыни, с которой ты спишь! — Всё, с меня хватит! — гаркнул Мехмед. — Ты оскорбила меня и поплатишься за это! Валиде, думаю, в своих покоях? Что ж, если нет, то я всё равно найду её — она должна знать, что её дочь по уши втюрилась, а никто о том и не ведает! — подобно сестре шехзаде перешёл на грубые слова. — Остановись немедленно! — потребовала Михримах, но Мехмед уже направился ко воду во дворец. — Наивная девчонка, кому доверилась! — с досадой махнула она рукой и кинулась прочь с места ссоры. *** На следующий день солнце ярко светило, заставляя почти забыть о по-зимнему морозном воздухе. Лучики света заманчиво звали прогуляться — мало кто в этот погожий день не побывал на улице. Куда не глянь — везде люди. Хорошая хозяйка Махидевран вывела увидеть последние тёплые лучики солнца перед долгой зимой несколько десятков рабынь — девушки помогали калфам и садовникам делать последние приготовления к будущим холодам: там срезали кустарники, тут выдирали из земли отцветшие растения, здесь выкапывали корни и собирали семена, а в середине дворцового парка очищали уже отключенный фонтан. Мимо прошли беседующие братья — шехзаде Мехмед и шехзаде Селим вежливо поприветствовали мачеху. Из парадного двора в это время отъезжал наследник Мустафа, решивший посетить городской рынок. Махидевран Султан оглянулась и увидела, что из дворца выходят и Джихангир с Хюррем — засиделись в покоях, хотят подышать свежим воздухом. Черкешенка решила обойти рыжеволосую славянку стороной и свернула по дорожке, ведущей к заднему двору, где находились все хозяйственные постройки: конюшня, сараи, хамам, кухня, прачечная и другие подсобные помещения. Некоторые из них соединялись с самим дворцом особыми коридорами, а в другие можно было войти только с улицы. Махидевран любила так прогуливаться и осматривать свои владения: тишина, спокойствие, дающие пищу для размышлений, а за спиной только несколько верных прислужниц, готовых в любой момент исполнить любое поручение своей госпожи. — Девушки! Где-то здесь должна гулять Айше Хатун с моими маленькими султаншами, — сказала, не оборачиваясь, Махидевран. Четыре рабыни тотчас кинулись во все стороны, искать фаворитку шехзаде. Через несколько минут Несрин Хатун доложила своей госпоже: — Айше Хатун с султаншами на скотном дворе. — Я и забыла, — улыбнулась Махидевран, — они ведь часто там бывают. Наргизшах с Айшель очень любят смотреть на животных. И султанша последовала в нужном направлении. Услышав детские крики и смех, она повернула к одному из закутков и увидела живописнейшую картину: девочки бегали-играли с двумя маленькими козлятами. — Дорогу! Махидевран Султан Хазретлери! — прокричал евнух, увидев госпожу. Тотчас Айше Хатун и её служанки низко опустили головы. — Баба! Баба! — радостно вскрикнула Наргизшах и бросилась навстречу этой самой бабе (бабушке). Махидевран легко подхватила любимую внучку на руки. — Ах ты моя козочка! Надо же, совсем недавно она не говорила и слова, а теперь вот уже по имени обращается ко мне, — умилилась султанша, гладя малышку по голове. — Наргизшах очень способная девочка, — сказала Айше. — Все её любят: третьего дня вот, Михримах Султан приходила понянчиться, а вчера сам шехзаде Мустафа заглянул. — Как может не нравится такая прелесть? — улыбнулась Махидевран, чмокнув малышку в носик. А Айшель стояла-стояла, смотрела-смотрела на всё это да вдруг, ни с того, ни с сего, как заревёт! — Девочка моя, что случилось? — подлетела к девочке Айше. Но та не только не далась в руки, но ещё громче заревела. — Видимо, ей не хватает внимания, — заключила Махидевран. Отдав Наргизшах матери, госпожа протянула руки к старшей внучке: — Айшель, моя красавица, иди ко мне! Но раскапризничавшаяся малышка не только не успокоилась, но и вообще отвернулась от бабушки, уцепившись за подол няни Гюрай. — Хатун, успокой-ка Айшель Султан, — обратилась Махидевран к нянечке. Та послушно взяла малышку на руки и отошла чуть в сторону, что-то шепча ей на ушко. Султанша огляделась по сторонам: — Айше, а почему вы гуляете только с одной служанкой? Неужели нельзя было подумать о том, что одна рабыня здесь не справится? Я не понимаю, — продолжала она, — как можно быть такой непрактичной? А если обе девочки закапризничают? Да и вообще, мало ли чего может случиться? В конце концов, ты — фаворитка шехзаде, у тебя в подчинении находятся несколько служанок. Если их не хватает — только скажи, и будет сделано всё, чтобы султанши ни в чём не нуждались. — Госпожа, — сказала Айше, — у меня достаёт прислужниц, только вот... — Что? — Одной из нянек я не очень довольна, — осторожно сообщила девушка. — Она нерадива? — Нет. — Плохо обращается с девочками? — Она их любит. — Груба или невежлива? — Напротив, сама вежливость. — Так в чём же дело, Айше? Чем тебя не устраивает эта хатун? — заинтересовалась Махидевран. — Понимаете, султанша, Румейса — очень аккуратная и исполнительная девушка, но всё чаще я замечаю, что у неё появились какие-то тайные дела. Нет, не просто болтовня с другими рабынями или что-то подобное. Здесь кое-что посерьёзнее. Она может долго отсутствовать, а затем внезапно появиться, будто и не исчезала. А на все мои расспросы эта девица всегда имеет отговорки, мол, на кухню за чем-нибудь для маленьких султанш ходила или для тех же девочек была у портного, садовода, дворцового учителя. И так изо дня в день. Я уж и не знаю, что с ней делать: прямо ничего не предъявишь, а просто так не выгонишь. — Странно всё это, — задумчиво вымолвила Махидевран Султан. — И главное: ни разу я её не поймала за чем-то запретным. Ужасно изворотлива, — поморщилась фаворитка. — Выгнать её мне не за что: свои обязанности няни она исполняет с завидной порядочностью. Пропадает она лишь в те моменты когда девочки спят или её услуги излишни. — Ах, Айше-Айше! — улыбнулась султанша. — Какая же ты внимательная! Тебе есть дело до простых рабынь: ты так внимательно наблюдаешь за этой Румейсой! Ну, мало ли у девушек её возраста забот, а ты волнуешься. И мать ты хорошая: воспитываешь Наргизшах и Айшель должным образом, следишь, чтобы подозрительные, как тебе кажется, служанки не причинили им вреда. — Я просто... слежу за всем... — смутилась фаворитка шехзаде. — Махидевран Султан, что же мне делать? Махидевран молчала и задумчиво глядела вокруг. Пышные летом деревья теперь сбросили свои листья, а те, что остались на ветках потеряли былую красу и казались сирыми, невзрачными. У подножья деревьев пожухлая травка колыхалась на ветру и дрожала, словно стайка маленьких продрогших оленят. Грусти добавляло и серое тоскливое небо, вот-вот готовое разразиться нескончаемым дождём. За последние полчаса погода переменилась с ярко-солнечной на тускло-дождливую. — Ты хорошая девушка, Айше, — Махидевран легонько потрепала невестку по щеке. — Скажи, ты любишь Мустафу? — неожиданно спросила она. — Да, конечно, разумеется, — закивала немного растерявшаяся Айше. — Все мы безмерно любим и почитаем нашего шехзаде. — Нет, ты не поняла. Любишь ли ты его так, что сердце бьётся при встрече, что все мысли только о нём, что не представляешь счастья, если не одарит он тебя нежным словом или добрым взглядом? Любишь ли ты его как женщина только может любить мужчину? — сыпала вопросами Махидевран, приведя невестку в окончательное смущение. Щёки девушки залились краской, она немного опустила голову, но тотчас же подняла её, как только заговорила: — Мне посчастливилось однажды разделить ложе с шехзаде. Это было лучшим событием моей маленькой жизни. С той ночи у меня и осталась крошка Наргизшах. Но видит Аллах, тот вечер не сотрётся из памяти моей никогда. Сколько скрытых слёз я пролила, ожидая, что шехзаде снова призовёт к себе меня, его смиренную рабу? Никому не ведомо, — девушка тяжело вздохнула. — Знаете, я ведь первое время после родов одевала лучшие свои платья, красивейшие украшения, делала изысканные причёски и вела себя премилым образом, но... — голос Айше горестно сорвался и она всхлипнула. — Но Мустафа и не смотрел на тебя, — закончила Махидевран. — Ага, — снова всплакнула Айше. — Я искренне не понимала, почему так происходит. Шехзаде уделял мне минимум внимания, обращаясь ко мне только как к матери Наргизшах. Будто я провинилась в чём-то! — по лицу девушки пробежала тень обиды и отчаяния. Она действительно говорила искренне и делилась с Махидевран Султан самым сокровенным, надеясь, что та сумеет её понять. Редко происходили подобные разговоры между ними, вернее, никогда. Султанша прижала к своей груди трепещущую Айше. Она отчасти понимала её, хотела утешить. В памяти всплывали сцены прошлых лет, отношения между ней и нынешним султаном. Та же отрешённость, то же равнодушие и внимание не как к молодой и полной сил женщине, а только как к матери своего ребёнка. Нет, нет, нет... Всё снова повторяется. Неужели Мустафа вырос таким же, как и его отец? *** Вечерело. Сумерки сгущались над городом, застилая небо тёмной густой пеленой. Даже звёзды не мерцали в ночи. Утихающий ветерок слабыми своими порывами всё ещё пугал случайных прохожих, заставляя поскорее убраться с улицы домой. Пугающий сильный гул издавали потоки воздуха, сталкиваясь с крышами и другими преградами. Где-то вдалеке беспокойно выла собака, предвещая скорую беду. На одной и дворцовых террас стояли две фигуры, поминутно беспокойно оглядывающиеся вокруг себя. Хрупкий стан и длинная коса выдавали в одном из таинственных людей прелестную девушку, спутник же её был среднего роста юношей. Они долго о чём-то говорили, иногда перебивая друг друга и торопливо извиняясь. Это было одно из тайных свиданий шехзаде Селима и Румейсы Хатун. Со дня знакомства наследник по-прежнему проявлял внимание к девушке, а ей это весьма и весьма льстило. Ежедневно они находили такое время и места, чтобы вероятность того, что их кто-нибудь увидит была ничтожно мала. Ещё бы, ведь Румейса принадлежала к гарему шехзаде Мустафы. Но влюблённая девушка осторожно обходила запреты, а в крови Селима играл адреналин, предававший смелости. Но всё же... — Шехзаде, поймите, так дальше не может продолжаться — что-то нужно делать. Я предчувствую, что со дня на день всё раскроется и тогда... — Румейса прервалась, заслышав заунывный вой собаки где-то неподалёку. — Слышите? — воскликнула она, — Собака чует недоброе. Так протяжно и жалобно скулит... Что-то надо делать. — Что же ты — собаки испугалась? — нарочито непринуждённо усмехнулся Селим. На самом деле и ему было не по себе. А тут ещё этот ветер, неприятное ощущение быть пойманным, всё больше сгущающиеся сумерки... Шехзаде с детства боялся темноты. Бывало, совсем маленьким проснётся внезапно ночью — кругом тьма, ни души вокруг, и мамы нет рядом. Где-то рядом должна мирно спать няня, но где же она? Тут же мальчику начинало казаться, что вот-вот откуда-нибудь вылезет страшный шайтан, которому непременно нужен трепещущий шехзаде. И вот уже рядом слышаться какие-то шорохи, и тени за окном становятся какими-то странными... Единственным спасением тогда было — позвать на помощь. Но Селим боялся это сделать, его горло будто обхватывал своей железной хваткой зверь по имени страх. К тому же подрастающий мальчик стыдился выставлять напоказ свои маленькие фобии, особенно перед старшими братьями и младшим Баязидом, который рос на редкость бесстрашным. Когда шехзаде Селим получил в своё распоряжение отдельные покои, ему стало немного легче, хотя тревога не отступала: каждый вечер он непременно засыпал с горящей свечой на прикроватном столике. — Шехзаде, всё же нам стоит всё решить прямо сейчас, дальше откладывать этот разговор нет ни сил, ни времени, — талдычила своё хатун. — Знаешь, Румейса, ты — большая трусиха. Чего ты боишься? — Да если хоть кто-то увидит, что мы тайно встречаемся — не поздоровится нам обоим. С каждым новым свиданием риск возрастает. Мне уже невмоготу выкручиваться перед Айше Хатун: со дня на день, я чувствую, она выгонит меня из служанок, сделав самой обычной рабыней. А вы... Уж и не знаю, что будет. Ведь я принадлежу к гарему вашего брата, — вздохнула девушка. — Да ничего не будет! Не забывай, я — шехзаде, сын самых влиятельных родителей во всей Османской Империи! — раскинул он руками, а затем замолчал. Честно говоря, с каждой встречей глупые волнения Румейсы о её маленькой судьбёнке раздражали всё больше. Да эта рабыня должна быть счастлива оттого, что на неё обратил внимание сам шехзаде Селим! — Румейса, — юноша резко приблизил своё лицо к личику возлюбленной, — скажи: ты любишь меня? Девушка робко глянула на шехзаде и прошептала: — Люблю... Селим улыбнулся и прижал возлюбленную к себе, осторожно поглаживая по волосам: — Если любишь, то никакие преграды не страшны. Любовь придаёт сил. — А вы, шехзаде? Вы любите меня? — с надеждой прозвучал тонкий голосок девицы. — И я люблю, — мягко произнёс Селим. Румейса ещё крепче прижалась к нему. Ей хотелось бы простоять так долго-долго, пока ноги не онемеют, пока тело не устанет, пока не настанет рассвет. Она понимала, что этот короткий миг счастья не может длиться вечно, обязательно что-нибудь помешает, но эта мысль забывалась, когда рядом был он. — Расскажи мне что-нибудь, — попросил Селим. — Знаете, прошлой ночью... — Давай, пожалуйста, без условностей. Я не люблю, когда в такие моменты ты обращаешься ко мне, как к шехзаде. — Хорошо, Селим, — поправилось Румейса. — Так вот, прошлой ночью, когда мне не спалось и я думала о тебе, в голову пришла мысль... Знаешь, этой осенью я видела множество птичьих стай, что летят над нашими головами, минуя невзгоды, стремясь на юг, в тёплые края, где их ожидает счастье. Там они обретают долгожданный покой. Но наступает время, когда птицы вновь собираются в дальнюю дорогу... — девушка прервалась, её голос слегка задрожал. — Селим, скоро и мы расстанемся. Вскоре ты с остальными шехзаде, Хюррем Султан и Михримах Султан вернёшься в Стамбул. И что тогда? Мы больше никогда не увидимся... — заключила расстроенная девушка. — С чего ты это взяла, глупенькая? — А как же иначе? — вопрошала Румейса. — Над этим стоит поразмыслить. Я обязательно что-нибудь придумаю, — пообещал он. — Что тут можно придумать? — горько усмехнулась она. — Не отправлюсь же я с тобой в столицу, право слово! — Хм... — протянул Селим. — Что? Нет, это невозможно, немыслимо. Я принадлежу шехзаде Мустафе, а у тебя так и вовсе собственного гарема нет. — Но будет, обязательно будет, — пообещал Селим. Он крепко задумался. Не однажды шехзаде намекал матери о том, что он уже не мальчик и имеет желание поближе познакомиться с женщинами. На такие заявления Хасеки всегда отвечала, что Селим ещё слишком молод, чтобы иметь собственный гарем. А однажды вообще объявила, что ему будут позволены наложницы, только после того, как старшая сестра выйдет замуж. В тот же день Селим решил поговорить с Михримах о её планах на будущее, но раздражённая многочисленными расспросами на тему замужества султанша просто не пожелала ничего отвечать. Но шехзаде решил не отступать. — Я обязательно что-нибудь придумаю, Румейса. Обещаю. *** А тем временем Булут Ага и Фидан Калфа вели расследование. По строжайшему приказу шехзаде Мустафы и его матери они отыскивали виновных в умышленном причинении вреда здоровью шехзаде Ахмеда. Главную свидетельницу и по совместительству главную подозреваемую, Йонсу Хатун, сразу же после снятия первых показаний заперли в одной из камер дворцовой темницы, что находилась в подвале. Девушка вызвала у Фидан большие подозрения из-за своего странного поведения: нервничала, путалась в показаниях и густо краснела при неожиданных вопросах. Не применяя даже пыток, лишь угрозами удалось выяснить у бедняжки-рабыни всю суть дела. Ситуация сложилась таким образом, что во всём оказалась виновной Ещиль Хатун. Именно она подкупила Йонсу, заставив выдумать несуществующую калфу, якобы присланную Джамал. И окно открыла, и шехзаде оставила нагим именно Йонса. А Ещиль хладнокровно отчитала исполнительнице причитающуюся сумму и приказала молчать. Но она не учла одного. Слабовольная Йонса уже нарисовала в своей голове картину ужасного исхода в случае, если станет известно о том о тёмном деле, в которое её втянула фаворитка шехзаде. И поэтому главной калфе и главному евнуху практически ничего не пришлось делать: взвинченные до предела нервы девушки выдали её, а затем и она сама рассказала нужные сведения. Тотчас же была допрошена и Ещиль Хатун. Но фаворитка страшно оскорбилась таким обвинением и заявила, что она никогда бы не посмела совершить ничего подобного. Впрочем, главный евнух ей не поверил и в срочном порядке оповестил о ходе расследования шехзаде Мустафу и Махидевран Султан. Госпожа была довольна оперативной работой своей главной калфы, а её сын пожелал немедленно видеть в своих покоях Ещиль. — Это правда? — с порога задал единственный мучивший его вопрос Мустафа. — Шехзаде, послушайте, здесь какая-то ошибка. Меня подставили! Я никогда бы не осмелилась совершить подобное деяние, — твёрдо заявила сербка. — Я бы хотел тебе верить, но все факты свидетельствуют о твоём участии в этом тёмном деле. К тому же, у тебя был мотив, — Ещиль молча слушала. — Как известно, вы с Джамал относитесь друг к другу весьма неприязненно. Из чувства мести ты могла бы решиться избавиться от её ребёнка, ведь так? — Да, — кивнула девушка. — Да? — изумился шехзаде. — Да, могла бы, но не избавилась, — девушка пристально посмотрела в глаза Мустафе: — Шехзаде, вы мне не верите? Ответом ей было молчание и его отведённый взгляд. — Если так, то нет смысла оправдываться. Вы свой приговор уже вынесли, ведь так? И снова тишина. — Что ж, тогда мне здесь нечего делать, с вашего разрешения я вернусь в свою комнату. И в третий раз Мустафа не ответил. Тогда девушка поклонилась и направилась к двери. Шехзаде знал, что прямо сейчас она выйдет в коридор и оставит его наедине со своими сомнениями и терзаниями. Но у самого порога девушка пошатнулась, судорожно оперлась рукой о стену и резко сползла вниз, практически упав на пол. Тут же её подхватили стражники, а Мустафа в ужасе подбежал к фаворитке и увидел, что та находится на грани обморока. — Немедленно позовите лекаря! Ещиль, Ещиль, что с тобой? Девушка хрипло дышала, закатив глаза. Жизнь будто выскальзывала из её хрупкого тела. *** Последние несколько дней шли своим чередом друг за другом, привнося в дворцовую жизнь немало изменений. Михримах и Мехмед помирились на следующее утро после ссоры, взаимно извинившись; Баязид уже почти выздоровел, оставалось долечить ногу всего несколько дней; об отношениях осторожных Селима и Румейсы по-прежнему никто не догадывался; малышу Ахмеду уже исполнился месяц; обморок Ещиль оказался обыкновенным следствием эмоциональной нестабильности при беременности; Мустафа под влиянием любимицы окончательно снял с неё все подозрения в деле о причинении вреда здоровья его сыну; Йонса была признана виновной в нападении на младенца и клевете на фаворитку, конец её был печальным. И среди калейдоскопа сменяющих друг друга событий ярко вспыхнуло одно — из Стамбула пришло послание от султана. Падишах в своём письме приказывал Хюррем с детьми вернуться в столицу, так как их прибывание в Манисе несколько затянулось. Сам Сулейман уже скучал, Топкапы оставался без главной хозяйки, шехзаде пропускали учёбу, а Мустафу не следовало долее отвлекать заботами о гостях. Что ж, против воли султана не пойдёшь, а потому были отданы приказания о скорейших сборах к отъезду. За два дня усерднейшей подготовки все вещи были собраны, сувениры из провинции закуплены, незабываемые впечатления об отдыхе получены, и настала пора прощаться. Но никому не хотелось уезжать. И Михримах, и Джихангир, и Баязид, и Селим очень полюбили это место. Оно для них стало символом свободы, развлечений и теплой дружбы старшего брата. Михримах полюбила здешние природные пейзажи, которыми безмерно восхищалась. Баязид в Манисе впервые познал, что такое настоящая физическая боль. Впрочем, ощущения быстро забылись, а вот мысль о том, что сломанная нога может послужить веской причиной для временного отсутствия на скучных уроках в дворцовой школе, не могла не радовать юного шехзаде. Джихангиру вообще было хорошо везде, где находились все его старшие братья и сестра. Селима же с Манисой связывало чувство первой любви: нежное, но такое тревожное. Когда Румейса узнала о том, чего так боялась — об отъезде милого шехзаде, её личико вмиг сделалось таким печальным, что Селим готов был пойти на всё, лишь бы она не расстраивалась. Склонив на свою сторону посулами и подарками одну из прислужниц дворца, прачку, а по совместительству жену главного придворного гонца, сообразительный наследник сумел наладить путь для их с Румейсой переписки. Правда, риск попасться всё же оставался, но чего не сделаешь ради горящих радостным блеском глаз венецианской красавицы? Раннее утро начала ноября. Во дворце шехзаде Мустафы суета. Остались считанные минуты до отъезда родственников в Стамбул. Кареты запряжены, багаж уложен, осталось лишь попрощаться. В широком холодном коридоре дворца (в том, что находился у самого выхода а не в центра гарема) выстроилась целая вереница отъезжающих и провожающих. На первых была надета по-зимнему тёплая одежда, вторые же кутались в наспех наброшенные платки, шали, кафтаны. В начале шехзаде Мустафа произнёс длинную речь, смыслом которой было пожелание увидеться вновь. Потом попыталась что-то сказать Махидевран Султан, но торопившая всех с отъездом Хюррем (путь-то не близок), первая сделала переход от официальной части к собственно прощальной. Она крепко обняла сына Мехмеда, потрепав его по волосам, словно он всё ещё оставался её маленьким львёнком. Нет смысла описывать бесконечные объятия старших братьев и младших, среди которых затесалась единственная их сестра — Михримах. При выходе на улицу дети Хюррем не сразу дошли до ожидающих их карет. На территории парка они отыскали мелкий пруд и дружно бросили туда по монетке, чтобы обязательно вернуться. Вернуться туда, где нет забот.