Одна вершина тесна для двоих

Зима в конце 1538 — начале 1539 года выдалась сумбурная, непостоянная. То шёл мокрый липкий снег, то сыпал ледяной град, а то и вовсе холодный дождь. Иногда дул пронизывающий до костей ветер, порой, в редкие погожие деньки, светило яркое солнце, так быстро скрывавшееся за серыми облаками. Чего только не повидало за эти месяцы население Османии! Снежные заносы, гололёд, неделями не стихающие бури... Такой неспокойной зимы давно не видывали турки, привыкшие к тёплому и мягкому климату. Однако теперь зима окончательно отступила, передав свои права молодой весне — к концу подходил март. Немало времени произошло с тех пор, как Хюррем Султан с детьми вернулась в Топкапы из поездки в Манису. Всё шло своим чередом: султанские дети усердно учились, не только, чтобы порадовать своих высокопоставленных родителей, но и всем своим существом стремясь получить должное образование, чтобы утолить жажду познания неизвестного. Вот, например, юный шехзаде Джихангир, которому едва исполнилось восемь лет, любил проводить время в большой султанской библиотеке. Мальчика завораживала эта тихая величественная тишина, царившая среди тысяч и тысяч книг самых знаменитых писателей и поэтов. В самом огромном имперском сборище книг можно было отыскать столько непознанного, столько значимого для Джихангира! Врождённый телесный недостаток наложил свой отпечаток на характер младшего сына падишаха: шехзаде уже можно было назвать нелюдимым, пугливым, хотя эти качества ещё прятались за ширмой детской наивности и озорства. Со сверстниками он не имел возможности да и желания общаться, друзей ему старались заменить родственники, но мальчику недоставало именно приятеля-ребёнка, который мог смотреть на мир так же, как и он. Таким другом стала для Джихангира Мелек, девочка, жившая при гареме. Их встречи были не так уж и часты, но зато дарили шехзаде бесценное чувство радости и счастья, так редко посещавшее его. В незатейливых играх и прогулках мальчик видел особый смысл, ощущал себя не таким уж и особенным, несмотря на физический недостаток. Если у Джихангира был лишь один друг, то его старший брат Баязид мог похвастаться целой ватагой приятелей. Общительный с детства шехзаде тут и там заводил друзей. Среди них были такие же мальчишки-сорванцы, как и он: ученики дворцовой школы Эндерун, дети дворцовых служителей и государственных сановников. Баязид мог целыми днями проводить время с приятелями, тренируясь в навыках военной подготовки, просиживая на уроках или просто устраивая невероятные игрища и шалости. Надо сказать, что этот шехзаде менее остальных детей султана Сулеймана интересовался учёбой, ему с трудом давались некоторые дисциплины. Программа обучения того времени не обходилась без изучения трёх основных языков исламского мира: арабского, турецкого, персидского. А наследники падишаха, кроме того, изучали четвёртый язык по собственному выбору. Мустафа в достаточной степени владел итальянским, Мехмед неплохо говорил на латыни, Михримах, не желая отставать от братьев, выбрала для себя русский, некоторые выражения которого понимала с детства, благодаря матери. Селим бойко говорил по-немецки, Джихангир же с удовольствием изучал фарси. Шехзаде Баязид, наслышанный на уроках истории о великих китайских императорах и храбрых воинах, пожелал изучать язык далёкой восточной страны, но быстро понял свою ошибку, осознав всю его сложность. В отличие от младшего брата, шехзаде Селим не тяготился умственным трудом, больше пренебрегая военными уроками. Вообще он старался в каждом деле быть на уровне, достаточном для того, чтобы его считали славным наследником, но большее его не интересовало. Селим придерживался принципа умеренности. Но всё же, наследник среди прочих наук имел склонность к искусству: его интересовала живопись, музыка, поэзия. Шехзаде и сам писал стихотворения в далёкую Манису, Румейсе Хатун, с которой по-прежнему поддерживал переписку. Пыл первой любви разрывал ему грудь, заставлял томиться и одновременно наслаждаться. Не единожды в моменты задумчивости вспоминал шехзаде нежный шёпот возлюбленной, робкие признания, её чувственные уста. Порой юноше хотелось наплевать на всё, рассказать хоть кому-нибудь о томившем его чувстве, но он брал себя в руки и благоразумно сдерживался. Рано или поздно Селим рассчитывал сделать так, чтобы девушка оказалась рядом с ним, но сейчас для этого не было нужной почвы, поэтому он спокойно ожидал подходящего времени, продумывая в голове возможности счастливого исхода будущих событий. Часто задумывалась о грядущем и Михримах. Погостив в доме старшего брата в Манисе, султанша едва застала Рустема Пашу, что отбывал в свой далёкий Диякбакыр. Между ними произошло трогательное объяснение, следствием которого стали обоюдные заверения в неравнодушии. Но время не терпело и на следующий день Рустем покинул взволнованную султаншу, на прощание подарив ей... нет, не драгоценное украшение, что всегда дарится султаншам, а ушастого сиамского котёнка. Ему избалованная дарами госпожа была несказанно обрадована. Она тут же обустроила для питомца уютный уголок возле камина с своей комнате, велела кормить малыша наилучшим образом и сама нередко играла с котёнком, веселясь при этом, словно маленькая девочка. Когда в Стамбуле наступили настоящие холода, морозы, в Топкапы тут и там появилось обилие кошек: одни, жившие в пределах дворца, сами шли в тепло, других приносили сердобольные обитатели. Как бы то ни было, к наступлению тепла в Топкапы развелось столько кошачьих, что было редкостью пройтись по коридорам и не встретить кого-то из них. По личному распоряжению султана их не трогали. Мусульмане по-особенному относились к кошке, любимому животному Пророка Мухаммеда, которого даже называли «отцом кошек». Известно его изречение: «Кошки не нечисты и не мешают молитве, они подобны пастырям». А жена Пророка, благочестивая Аиша, однажды сказала: «Они не нечистые: они — ваши домочадцы». Человек, жестокий к кошкам, по представлениям мусульман, непременно попадает в ад, поэтому каждый правоверный обязан по мере своих сил милосердно относиться к божьим созданиям, разделяя с ними пищу и кров. Подобное отношение привело к тому, что к концу зимы только у нижестоящих рабов Топкапы не было собственных пушистых питомцев. Сама Хасеки Хюррем держала в своих покоях большого пушистого кота рыжей окраски, который не подпускал к себе никого, кроме хозяйки. В комнате Джихангира поочерёдно жили несколько котят: когда малыши вырастали, младший шехзаде возвращал их в гарем, беря оттуда нового пушистого крошку. Даже Сюмбюль Ага держал у себя тигрового кота по кличке Император. Да и у других евнухов были кошки, калфы так же не отставали. Лишь рабыни не могли содержать личных питомцев, подкармливая и лаская котов, живших в общем гареме. Из Топкапы к себе во дворец пушистых любимцев взяли и султанши: Шах Хубан выбрала изящную чёрную кошечку, Эсмахан — пушистого персидского кота дымчатого окраса, а Хатидже разрешила своим детям взять по одному понравившемуся котёнку. У неё вообще жизнь текла тихо и мирно, не внося никаких резких изменений. Сестра султана наконец смогла обрести душевное равновесие спустя три года после гибели Ибрагима Паши. К нынешнему мужу Хатидже стала относиться мягче, обретя в Хюсреве доброго друга. Оказалось, что у супругов много общего: например, оба любят музыку и детей. Хюсрев Паша был большим ценителем музыки, а Хатидже хорошо играла на скрипке, обучая этому и близнецов. Хуриджихан и Осман замечательно ладили с отчимом, он нередко проводил время с ними, беседуя с пасынком, а падчерице помогая в верховой езде, ведь девочка с детства любила лошадей и мечтала стать ловкой наездницей. Ещё малышкой она постоянно ходила с няней на конюшню кормить лошадок, подрастя, девочка начала рисовать любимцев, а потом и вовсе стала усердно обучаться наездничеству. А её брат Осман больше всего на свете любил читать, чему способствовали частые, приковывающие к постели хвори: мальчик рос болезненным. Вместе с героями любимых произведений он мечтал изведать мир, покорить горы и моря, открыть новые земли, где каждый человек смог бы найти счастье. Кроме близнецов в доме Хюсрева и Хатидже жила девочка шести лет, взятая супругами из приюта на воспитание. Ещё младенцем Малу бросила её мать-цыганка. С первых дней в новом доме приёмные родители окружили девочку вниманием и заботой, впрочем, весьма сдержанным. Осман сразу подружился с девочкой, а Хуриджихан, напротив, восприняла Малу как соперницу за влияние матери. Хатидже жила заботами о своей маленькой семье, хозяйстве и всё реже пересекалась с родственниками. Ей опостылела придворная жизнь, полная ненависти и интриг. В этой атмосфере жили все те, кто когда-то был ей очень близок. Шах ныне чуть отошла от дворцовой жизни, посвятив своё внимание младшей дочери, с Хюррем они уже давно не подруги, а Гюльфем ныне далеко. Около месяца назад она вышла замуж за Джандара Бея и втроём, вместе с Алемшахом, они вернулись на родину Малкочоглу, в Семендире. Там учитель и бывшая наложница надеялись обрести позднее счастье, налаживая хозяйство и растя сына. А Хатидже порой чувствовала себя одинокой от того, что те, кто были рядом с ней долгие годы отдаляются. Лишь переписка с Бейхан гасила в ней это чувство. Сестра всегда умела найти нужные слова, чтобы успокоить растревоженную душу Хатидже. И хоть писала она о самых обыденных вещах, султанша чувствовала поддержку родного человека. Бейхан Султан уже много лет жила в провинции Амасья, в имении, доставшемся ей в наследство ещё при жизни отца. Сюда она переехала через несколько лет после смерти мужа, Ферхада Паши, от которого имела троих детей. Её гордость и надежда, старший сын двадцати трёх лет — Орхан, занимался тем, что изготовлял в специально отстроенном комплексе мастерских оружие, преимущественно кривые турецкие сабли и клинки. Несмотря на молодость он слыл мастером своего дела среди окрестных пашей и беев. Три года назад он женился на прелестной дочке местного кадия, приблизившись к самому уважаемому кругу людей в городе. У супругов уже подрастал двухлетний сын Демир, радовавший всю семью. Бейхан Султан так просто не чаяла души во внуке, порой донимая своими советами невестку. Но по сути жили они дружно. Сам Демир среди остальных более привязался к тёте Рафийе, семнадцатилетней дочери Бейхан. Добрая нравом девушка уже вполне готова была выйти замуж и создать собственную семью, о чём и мечтала, однако мать придирчиво отметала всех кандидатов в её женихи, памятуя историю старшей дочери. Двадцатиоднолетняя Гевхерхан несколько вёсен назад пышной свадьбой соединила свою судьбу с Рамизом Беем. Молодые любили друг друга и чтобы быть вместе преодолели не мало препятствий, в числе которых была бывшая жена бея. Отверженная женщина, потерявшая мужа из-за скандального характера, и после свадьбы не оставляла Рамиза и Гевхерхан в покое, назойливо добиваясь внимания бывшего мужа. Итогом многочисленных обоюдных сцен страсти, ревности и ненависти стал развод бея и султанши, а затем его вторая свадьба с первой женой. Нешуточные страсти кипели и в семье другой султанши, Эсмахан. Сначала выяснилось, что она снова ждёт ребёнка, но радостный пыл быстро остудили долгие разбирательства с мужем. А дело было в посещении Бали некого заведения, что отнюдь не добавляло доверия женатому мужчине, а именно — публичного дома. Бали Паша клятвенно заверил и жену, и тестя с тёщей, которые не упустили возможности сунуть свой нос в это дело, что его, верного мужа, с неблагоприятным заведениям связывает лишь привычка — с молодости он с приятелями, разъезжающими по всей стране, уговорился встречаться на пирушки именно там, ведь ни у кого из них не было постоянного жилья в столице. Такой удар по доверию между Бали и Эсмахан мог привести и к разводу, как поговаривали некоторые, но паша сумел убедить жену примириться, в конце концов их ожидало чудо деторождения. Но с тех пор девушка стала более мнительной и часто испытывала приступы необоснованной ревности. Её матушка, напротив, была вполне счастлива, реализуя себя и как мама, и как женщина. Крошка Назлыхан подрастала с каждым днём, сейчас ей было уже восемь месяцев. Шах с особым тщанием относилась ко всему, что окружало дочь: нянечки и кормилица были самыми опытными и надёжными, комнатка дочери — самая уютная и светлая, за питанием был особый контроль, а уж если у малютки появлялись признаки недомогания — на ногах стоял весь дом. Лютфи Паша уделял Назлыхан меньше внимания, лишь вечером или с утра заглядывая в её комнатку. Большую часть дня великий визирь посвящал государственным заботам. На высоком посту он уже провёл ряд экономических, административных и социальных преобразований, призванных обеспечить порядок и достаток в государстве. Тем самым он заслужил одобрение не только султана и чиновников, но и простого народа. Однако Лютфи Паша отличался жёстким характером: за малейшее нарушение он жестоко карал, не любил разнузданности, халатности, от окружающих требовал беспрекословного подчинения. Именно поэтому он был не в ладах со многими, кто не соглашался с ним. Шах, сама не из робких, умело выдерживала властное поведение мужа. Она наконец нашла ту грань между категоричным изложением своей позиции и гордым молчанием, научилась ладить с мужем. В час досуга султанша непременно садилась за письменный стол, чтобы черкнуть послание сестрице Фатьме. Хатидже и Бейхан были старше Шах на тринадцать и двенадцать лет соответственно, с Фатьмой же её разделяли всего девять лет. К тому же, весёлый нрав, так молодивший третью дочь султана Селима, сокращал разницу между сёстрами ещё на несколько лет. Как-то так ещё с детства пошло, что четыре султанши часто держались определёнными парочками: две старшие и две младшие. Бейхан и Хатидже сближала романтичность их натур, любовь к прекрасному и добрый нрав. Шах же с Фатьмой были яркими и сильными личностями. Может быть именно поэтому Шах Хубан именно с Фатьмой хотелось поделиться своими мыслями, рассказать о жизни. Да, совсем рядом жила Хатидже, но отношения с меланхолично настроенной сестрой в последнее время становились весьма и весьма условными. К тому же, Фатьма жила вдали от двора, и Шах могла навязывать ей свою точку зрения по поводу происходящих событий, не опасаясь несогласия. Действительно, провинция Антакья, где жила султанша, находилась на другом конце страны, близ Сирии, около восточного побережья Средиземного моря. Санджакбеем этой провинции был муж султанши, старый Мустафа Паша. В конце зимы он скончался от подагры, оставив Фатьму бездетной вдовой, чему она крайне печалилась, сомневаясь в своей женской полноценности. Но если у кого и не было проблем с деторождением, так это у шехзаде Мехмеда, которого в последний месяц зимы фаворитка Нурбахар одарила дочкой-первенцем. К сожалению, по халатности повитухи роженица умерла на следующий день от большой кровопотери. Неистовствовавший шехзаде жестоко покарал тех, кто хоть косвенно был причастен к смерти любимицы: повивальную бабку, что принимала роды, казнили, как и ближайших её помощников, оставшихся же лекарей выгнали из дворца, заметив новыми, прошедшими тщательную проверку. Однако, совершив месть, Мехмед так и не нашёл покоя, его сердце сгорало в огне скорби и печали. Лишь к малютке Хюме Шах (именно так назвали султаншу) он проявлял особое внимание, стараясь углядеть в её чертах образ милой Нурбахар. Наследник был потрясён потерей фаворитки столь сильно, что отказался принимать любую из наложниц в своих покоях. Вообще он стал меньше бывать во дворце, подолгу занимаясь делами провинции.

***

В эти тёплые дни, что радуют сердце, во дворце Топкапы полным ходом кипела жизнь. Слуги сновали туда-сюда, главная калфа Лале едва не сорвала голос, отдавая многочисленные указания, а молоденькие рабыни, совсем недавно прибывшие сюда из дворца Эдирне, так и вовсе мало что понимали. Вот одна-то из таких девушек, более остальных понимающая по-турецки, и донимала расспросами свою знакомую Берну Хатун, давно живущую в Топкапы. — Берна, отчего все так волнуются, бегают, суетятся? Почему нас заставляют трудиться? — Эй, Сиси, ты чего это? Трудиться тебе придётся всю жизнь, не жалуйся. — Я так не привыкла, — обиженно заявила темноволосая невольница. —Что случилось? Отчего такие хлопоты вокруг? — требовала она ответа. Берна удивлённо взглянула на собеседницу и вымолвила: — Не стоит вести себя столь дерзко, за такое поведение и поплатиться можно. Лучше не мешай мне, хатун, иди работать. А если хочешь поговорить — за обедом подсядь за столик, где я буду сидеть с приятельницами, послушаешь, ума наберёшься, — пронзительно зыркнув глазами, Сиси удалилась. Как только наступил обеденный перерыв, хатун окинула зорким взглядом комнату и заметила стол, за которым сидела Берна и ещё две девушки. Оставалось одно место, которое она и заняла. — О, а вот и Сиси пожаловала. Садись, не стесняйся, — пригласила девушку Берна. — Знакомься, это Нурсан, — указала она на рыжую рабыню, — а вот эта девица, поигрывающая своими кудрями — Сулико. Наложницы мило улыбнулись новенькой и продолжили трапезу. Взяв в рот ложку супа, Нурсан заметила: — Помощник повара, готовящий для нас еду, явно влюбился, — при этих словах Берна поперхнулась, а затем справилась: — С чего ты это взяла? — Обычно говорят, что влюблённые всё время что-то путают и забывают. Особенно норму соли в супе. — А я думала, мне одной кажется, что еда пересолена. Несмотря на это, обед продолжился. Через некоторое время, доев свою порцию, Сулико слегка насмешливым тоном обратилась к Сиси: — Ну, милая, рассказывай. Кто ты, откуда будешь, давно ли в Османской империи? — Моё полное имя — Сесилия. Родилась и жила я в городе Парос на одноимённом острове, что в Эгейском море. Раньше он принадлежал Венецианской республике, но совсем недавно стал османским. Тогда меня и поработили. А ведь я аристократка, дочь паросского губернатора. Ах, если бы я жила на Крите, в имении моей матери, то никогда не стала бы жалкой рабыней, не попала бы в плен с захватом острова! — Твои родители жили отдельно? — задала вопрос Нурсан. — Отчего? — Видишь ли, они не состояли в браке. Когда мой отец, герцог Верньер на маскараде повстречал маму, графиню Баффо, оба были уже глубоко несвободны. Я стала плодом их запретной страсти. Не раз я страдала от такого положения: единокровные и единоутробные братья и сёстры не считали меня своей, хоть по благородству крови я была знатнее их. Родственники родителей также открещивались от меня, как от порочного свидетельства связи герцога и графини, хотя и сами были замешаны в прелюбодеяниях, адюльтерах и имели бастардов. Думаю, всё дело в том, что я представляла для них угрозу. Мама и папа при желании вполне могли сделать меня наследницей их имуществ, но под давлением родни не спешили переписывать завещания, — взволнованная венецианка отпила воды из стакана. — Поочерёдно я жила то у отца, то у матери, но в тот роковой день, когда турецкие корсары захватили Парос, я была в доме отца. Помню бал, что давался в мою честь, нескончаемое веселье и танцы. Всё случилось в один миг: налетели османы, стали всё крушить, убивать людей и грабить, грабить наш особняк. Отца убили тут же, у меня на глазах, как и всю прислугу, и гостей. Женщин ожидала другая участь: крестьянок отдали на поругание пиратам, а нескольких прекрасных невинных девушек — меня, ещё двух гостий и нескольких служанок решили продать на невольничьем рынке. Тот день стал для меня самым страшным, самым ужасным, но единственная мысль грела истерзанную душу: мачехе, всего на несколько лет старше меня, тоже предназначалась для рабская доля. Ах, как же я её ненавижу: это она подговаривала отца против меня, это ей доставляло удовольствие унижать и оскорблять меня. Уверенна, что она проживёт долгую и несчастливую жизнь, сладкоголосая Арабелла. — А ты коварна и мстительна, маленькая Сиси, — покачала головой Сулико. — Тебе опасно переходить дорогу. И что же случилось с тобой потом? — Потом? Ничего особенного. На стамбульском невольничьем рынке меня, как и многих других девушек, купили для нужд султанской семьи. Как нам объяснили, мы предназначены для гаремов шехзаде. Несколько месяцев, с момента покупки на невольничьем рынке до прошлой недели, мы с девушками (нас называют «новенькие») жили в султанской резиденции в Эдирне, где обучались турецкому языку, письму, основным обычаям и навыкам. — Да, новых молоденьких рабынь действительно готовят для гаремов шехзаде Селима и Баязида, — кивнула грузинка. —А «старых» рабынь (по возрасту они, конечно, ещё молоды), проживших во дворце несколько лет в роли простых наложниц, выдают замуж, — пояснила она. — За кого? — Исключительно за выгодных женихов: торговцев, купцов, известных воинов, государственных сановников, пашей, беев. — А разве эти самые сановники, паши, беи захотят жениться на рабынях? — поразилась Сиси. — Глупенькая, ну разумеется! — улыбнулась Берна. — Во-первых, перед заключением никяха, то есть свадьбы, девушек освободят. Во-вторых, в Османии считается большой честью получить в жёны женщину, побывавшую в гареме самого султана. Это исключительная милость, проявленная по отношению к самым достойным. Ну и в-третьих, всякий будет не прочь иметь подле себя здоровую, недурно образованную красавицу-супругу, имеющую хорошее приданое. Всякая гаремная рабыня мечтает выгодно выйти замуж, если султан или шехзаде не разу не обратил на неё внимание. — А ты, Берна, тоже мечтаешь стать женой богатого паши или отважного воина? — полюбопытствовала Сиси самым невинным тоном. — Да, конечно. Не век же в гареме киснуть, — с какой-то печалью отвечала хатун. — А я бы хотела вернуться домой, — помолчав, сказала девушка. — Несмотря ни на что, я бы хотела вернуться домой. Среди прочей ненавидящей меня родни на Крите остался дедушка, который во мне души не чаял, любил больше остальных детей моей мамы. Бывало, я приду к нему в комнату, под самой крышей замка, и мы сидим, разговариваем у камина. Он у меня такой добрый, такой рассудительный, любит поговорить и послушать. Или обидит меня кто: приду к дедушке, он меня пожалеет, проведёт ласково рукой по головке, — голос девушки предательски дрогнул и из глаз закапали слёзки. — Не плачь, Сиси, успокойся, — наперебой заговорили девушки. — Понятно, что не легко сразу забыть о прошлом и смириться с тем, что теперь ты рабыня. Однако пройдёт время и станет легче, поверь. — Откуда вы знаете? — всхлипывала несчастная. — Сами через это проходила, как и все, кого ты можешь видеть вокруг. Не мы первые, не мы последние, — Сиси успокоилась и вытерла слёзы. — Извините, девушки, я ненадолго отлучусь, — захихикала Нурсан и направилась в уборную. — Ах, какая красивая у тебя подвеска, — восхитилась Берна, взглянув на шейку Сулико. — Где брала, у торговки Бешгюль? — Что ты, что ты, упаси Аллах! — замахала руками грузинка. — После того случая с подделкой Бешгюль Хатун близко к Топкапы не подпускают! — Какого такого случая? Почему я не знаю? — возмутилась Берна. — А тебя тогда во дворце не было. Ты, верно, была в свите Михримах Султан, когда госпожа выезжала в гости, — Так вот, мастер очень поразил своей работой султаншу, в награду она заплатила ему больше, чем договаривались. И все были бы счастливы и довольны, если бы однажды госпожа не надела то ожерелье, собираясь на ужин к повелителю. Султан Сулейман, опытный ювелир, взял утром украшение жены в руки и сразу заметил подмену: все камни оказались фальшивыми. Судьба мастера и его жены после этого была плачевной: его разгневанный падишах казнил, а женщине отныне запрещалось заниматься торговлей. С тех пор главный евнух лично контролирует всех торговок, допускающихся в гарем. Да и в целом, практически все сферы жизни дворца контролируются Сюмбюлем Агой и его ближайшими помощниками. С каждым днём он приобретает всё большую власть, его смело можно назвать первым человеком в гареме после повелителя и его семьи, разумеется. — Подумать только: вот нахалка! Вот я ей задам жару! — вылетела из-за угла взбешённая Нурсан. — Что случилось, чего ты так кричишь? — спокойно поинтересовалась Сулико. — Эта наглая Ниса Хатун одета в моё платье! — Ты извини, конечно, но твоё платье сейчас на тебе. Мне не веришь — Берна и Сиси подтвердят. — Ни чуточки не смешно, Сулико! Ниса носит точно такое же платье, что и я, один в один просто. Как она могла? — Уймись, Нурсан, — успокаивала приятельницу грузинка. — Послушай лучше, что давеча поведала мне одна калфа. Помнишь на прошлой неделе рабыню-немку выслали в Старый Дворец? Так вот, мне известна причина. Эта девица однажды убиралась в покоях Михримах Султан, но оказалась настолько глупой и жадной, что выкрала золотое кольцо госпожи. Чтобы спрятать украденное, она тут же под неким предлогом отлучилась в гарем. Но мало того, что она была глупой, так ещё и страдала неуклюжестью, а в тот день её преследовало фатальное невезение. Ты подумай: девица просто шла по коридору, зажав в руке колечко, но умудрилась споткнуться, упасть и выронить драгоценность. Притом, всё это происходило на глазах Афифе Хатун! Конечно, во всём сразу разобрались и несчастная была выдворена из Топкапы. — Подумать только! Мне даже жаль её. Бедная глупая девочка, — сочувственно вздохнула Берна. — Кстати об Афифе: видите ту молоденькую девушку-калфу, что разговаривает с нашей хазнедар в конце коридора? Так вот, её зовут Санабиль — это новая лекарша и внучка самой Афифе Хатун! — Да неужели? — Так и есть. Хазнедар взяла к гарему дочь своего сына, знаменитого врачевателя Яхьи Эфенди. Говорят, она будет получать большее жалование, чем остальные лекарши, да и некоторые другие поблажки у неё будут. Возможно, девушке подыщут богатого и родовитого мужа. В таком случае ей выпадет большая удача, — высказалась Нурсан. — Не такая уж это и удача! — возразила Берна. — Один Аллах знает, насколько ужасным может оказаться супружество! Несмотря на чины и звания, мужья бывают грубы, жестоки, невежественны, подвержены самым низким порокам и склонностям! — Что ты такое говоришь! — ахнула Сулико. — А, вспомните-ка Зулию Хатун, что служила в этом дворце пару лет назад! — Помним, — закивали девушки. — И что с того? — Её выдали замуж за одного из конюхов, в которого она была влюблена. И что же теперь? Вы думаете, что она счастлива в браке? Нет, наша знакомая ныне проклинает день, когда познакомилась с будущим мужем. Судьба её изрядно помотала, да. На днях один евнух встречала её на городском рынке: исхудалая, бледная, в старенькой одёжке она пыталась продать последнюю шаль, доставшуюся ей в приданое, чтобы прокормиться. Дело в том, что конюх, которого Зулия так обожала, оказался мерзким человеком: частенько бивал её, сквернословил, нередко не ночевал дома и пропивал все деньги, водившиеся в семье. И в такой-то обстановке вынужденны расти двое маленьких ребятишек. Какими они вырастут, постоянно наблюдая жестокость отца и тупую покорность матери? Уж не лучше родителей-то точно. Девушки ещё немного пообсуждали несчастную Зулию и её детей, а затем, спросив у калфы разрешения, собрались в сад. Иногда невольницам позволялось бывать на свежем воздухе. В гареме девушки вели здоровый образ жизни: в меру ели, работали, гуляли и обучались, чередуя физические и умственные нагрузки. К тому же не было такого человека, что при случае отказался бы взглянуть на сад Топкапы, бесподобный Хасбахче. Сотни садовников ежедневно поддерживали в нём порядок, ухаживая за тысячами растений. По желанию хозяйки гарема или падишаха создавались причудливые цветочные композиции, заставлявшие всякого застывать в немом восторге. Например, в начале весны по задумке главного садовника-итальянца в самом центре Хасбахче расположилась огромная круглая клумба, которую было видно практически отовсюду. Это были цветочные часы. Всё пространство было поделено на двенадцать секторов, из которых каждый час был украшен цветами только один, остальные же смыкали лепестки. Надо сказать, не один год главный садовник работал над этой задумкой и только теперь смог её претворить в жизнь. Ранее в главном саду были лишь песочные часы, сооружённые ещё при Баязиде Втором. Десятки аллей расходились от входа в сад к разным его сторонам: инжировая, кипарисовая, миндалевая, и не было среди них двух одинаковых. Особое место занимала юго-восточная часть Хасбахче, там росли всевозможные фруктовые деревья: от простых персиковых до экзотических манговых. В саду также были и водоёмы: искрящиеся на солнце фонтаны, естественные пруды, искусственные бассейны. Немало было и небольших рощиц, искусственных пещер, а в западной стороне значительное пространство занимал лес, в котором даже жили мелкие животные. Так как сад был предназначен исключительно для султанского гарема и приближённых, Хасбахче окружали мощные каменные стены, скрывавшие обитателей дворца от нескромных взоров. Для удобства повсюду были выстроены скамейки и беседки, по желанию господ разбивались шатры. В самой удалённой от дворца части сада возвышался особняк, называемый Мраморным павильоном. Это было небольшое двухэтажное здание, состоящие из десятка комнат. Оно использовалось в целях отдыха, иногда там размещали гостей или назначали встречи. Вот и сегодня павильон не пустовал: в зале на первом этаже Хюррем Султан вела оживлённую беседу с гадалкой Хаджар. — Как, как такое возможно? Отчего ты знаешь, что это правда? — возмущению Хасеки не было предела. Давеча её посетил смутный сон, который она и поведала гадалке. В ответ женщина предрекла возможность опасности для одного из сыновей Хюррем. — Госпожа, я говорю лишь то, что пытается довести до вас судьба. Она подаёт вам знаки, а я лишь расшифровываю их. — Э, нет, Хаджар, так не пойдёт. Мне всего лишь приснился серый голубь, летящий на кладбище, а ты уже готова объявить о несчастье, — прозвучал нервный смешок говорящей. Она доверяла Хаджар Ханым, уважала её и не раз убеждалась в правоте её высказываний, ведь, как показывала практика, вещунья почти не ошибалась. Но сердце не желало верить дурному будущему. Хюррем обладала сильным характером и не приемлила самообман, предпочитая горькую самокритику, но на людях она ни разу не признала своей неправоты, даже если та имела место. Сделав глубокий вдох, будто собираясь с силами, султанша, помолчав, задала единственный вопрос, интересующий её теперь: — Кто это будет? Селим, Баязид, Мехмед или Джихангир? На стоящем перед ней столике гадалка разложила мелкие хрустальные шары, к середине опустила розу, в ряд поставила четыре красные свечи, подле положила чёрное перо ворона, зловеще мерцающее на свету. Хаджар, не торопясь, зажгла каждую свечку, попутно что-то шепча и стала водить левой рукой над открытым пламенем. Хюррем заворожённо следила за действом, не отрывая взора. Перо ворона скользило у самого огня, едва не сгорая, ведомое умелой рукой. Чёрные глаза гадалки внимательно всматривались в каждую деталь, не упуская важного. Четыре раза опалилось пёрышко, четырежды непонятно отчего колыхнулось пламя свечей, на четыре шарика упало по капле воска, четырьмя чёрными платочками накрыла Хаджар центр стола, где лежала кроваво-красная роза, ранее таящаяся. Резко встряхнув головой, гадалка закрыла лицо руками и несколько минут сидела, не шелохнувшись, лишь поминутно водя рукой над спрятанной розой. Наконец женщина убрала ладони. Лицо её побледнело, утратив прежний здоровый оттенок, чёрные глаза напряжённо взглянули на султаншу: — Беда, госпожа. — Говори, Хаджар, — сглотнув, вымолвила Хюррем. — Вижу огонь. Пламя бушует повсюду. И крики, крики женские... Ваш сын, там ваш сын. Он спасёт их, но его руки останутся в крови. Орёл сокрушит его, отняв силу десницы, — говорила гадалка, прерываясь иногда в задумчивости. — Кто этот мой сын, Хаджар? Скажи, не томи, — охрипшим голосом вопрошала Хюррем, в душе испытывая тревожное чувство неизвестного. — Это тот, кто не склонится пред тремя напастями, но падёт под четвёртой. По нему плачет невинная душа, восхваляет его маленькое сердечко. Это шехзаде, названный в честь великого султана. Сейчас ваш сын рядом, госпожа, не упустите его. Горестно вздохнув, Хюррем тяжело склонила голову.

***

Наступил банный день. Это тот день, когда хамамы дворца топились с раннего утра до позднего вечера, когда в баню ходили все наложницы. Это было воистину время праздника для девушек: они могли позволить себе отдохнуть от работы, вдоволь повеселиться, расслабиться и вкусить лучшие фрукты. Не секрет, что турецкая баня включала в себя не только саму процедуру омовения. Хамам являлся своеобразной беседкой, особенно для женщин: том они могли непринуждённо поболтать, не отвлекаемые заботами, вволю отдохнуть и телом, и душой. Такие процедуры как массаж, купание в бассейне, уход за кожей и волосами, ароматерапия и многие другие заставили многих турчанок да и иностранок тоже, пристраститься к хождению в хамам. Хамам Топкапы был разделён на множество отдельных бань: несколько больших женских, несколько больших мужских и десяток маленьких, более уютных комнат для господ и госпожей. Уже под вечер в одном из общих хамамов собрались девушки, последние дни проводящие в Топкапы. В ближайшие недели их развезут по домам мужья, окончится беззаботная жизнь. Будут заключены никяхи, отпразднованы свадьбы и все забудут о бывших невольницах, занявших место в гаремах столичных пашей и беев. Внезапно калфы и посторонние рабыни вышли, разговоры стихли, и всё с интересов уставились на двери. Медленно, плывя, словно лебедь по озеру, в баню зашла Хасеки Султан. Вставшие со своих мест наложницы мгновенно склонились в поклоне. Величественная Хюррем выглядела шикарно: тёмно-красное бархатное платье с длинным подолом, золотые украшения, сверкающая сапфирами диадема с закреплённым сзади платком из тончайшего алого шёлка. Поступь, взгляд и осанка были не менее выразительны. Хасеки являла собой саму властность. — Добрый вечер, девушки! — сдержанно поприветствовала рабынь госпожа. — Добрый вечер, султанша! — хором отвечали невольницы. — Довольны ли вы сегодняшним банным днём? — Довольны, госпожа. — Чудесно, — уголками губ улыбнулась Хюррем. — Теперь, девушки, вы должны узнать, зачем я вас здесь собрала. Рабыни озадаченно переглянулись: им и в голову не могло придти, что каждая из них явилась сюда не просто так. — Все вы в ближайшее время выйдете замуж и уедете из Топкапы. Ваша судьба была горькой, трудной, несчастной: многие пережили гибель близких, иные натерпелись горя, скитаясь между работорговцами, почти каждая пережила унижение под названием невольничий рынок. И в Топкапы вам на долю выпало немалое: трудная работа, сложные уроки, требовательные калфы и евнухи. В вашей душе загорался огонёк надежды, когда мечтали вы попасть в покои султана, пройти Золотым путём. Возможно, некоторые недолюбливают меня за то, что я лишила их такой возможности. Более того, все вы знаете распоряжение нашего повелителя, отданное на днях: после выдачи замуж «старых» наложниц, новых набирать не будут, кроме тех, которые предназначены для будущих гаремов моих подрастающих сыновей. Надеюсь все понимают, что это значит? Разумеется, все прекрасно понимали значение султанского приказа: безграничная власть Хасеки не только во дворце, но и покоях самого падишаха. Он, фактически, распускал свой гарем, уделяя внимание лишь Хюррем. Естественно, такое решение правителя не обошлось без воздействия самой султанши, но это значения не имело. Никто не в праве обсуждать решения повелителя. — Это означает, что ваше проживание в Топкапы отныне не имеет смысла. В таком случае, следуя традиции, следовало бы высылать вас по одной в Старый Дворец. А там уж, как повезёт. Некоторым нашли бы каких-никаких мужей, а другие были бы вынужденны влачить пустое существование, киснуть до старости, — девушки чуть пригорюнились. — Но не волнуйтесь, красавицы, я взяла ситуацию в свои руки: теперь всё обстоит наилучшим образом. Никого не сошлют в Старый Дворец, более того, каждой из вас, а таких сотня, определён в мужья знатный, состоятельный и уважаемый стамбулец. Помните тот день, когда в гареме был большой праздник? Тогда я принимала во дворце уважаемых дам, родственниц ваших женихов. Большинство из них — попечительницы моего благотворительного фонда. На том празднике прислуживала, играла музыку, танцевала или пела каждая из вас, ведь так? — Девушки дружно закивали. — Именно в тот момент благородные хатун и присматривали невест для своих родственников. Невольницы загалдели, чувствуя добрый настрой Хасеки: — И почему же мы раньше об этом не догадались? — А я ещё удивлялась: отчего те женщины всё нас выспрашивали? — Ой, а я кажется поняла, кто будет моей свекровью. — Представляете, а одна хатун, говорившая со мной, упомянула, что её муж хочет взять в дом вторую жену! — А молодая женщина, спрашивающая меня, сказала, что у неё три неженатых брата! — Ой, а там ведь была жена самого Хайреддина Паши! — Так это были смотрины! По прошествии нескольких минут Хюррем знаком подозвала Лале Калфу и велела ей утихомирить рабынь. Распоряжения султанши не посмели ослушаться, и вот она продолжила: — Среди тех дам были супруги, сёстры и и матери самых уважаемых людей Стамбула. Между мной, как вашей хозяйкой, и ими были подписаны договорённости, так что уже смело можно сказать, кто из вас станет чьей женой. Возможно, многих вы не знаете, но некоторые вам хорошо известны. Вначале огласят только самых именитых женихов, но это не значит, что остальные эфенди чем-то хуже, просто их меньше знают. Например, вряд ли кому-то и вас известно имя Назара Эфенди, а между тем бакалейные лавки этого торговца занимают половину Румелии, часть Анатолии, а также присутствуют и в остальных провинциях. Кстати, сестра купца присмотрела ему в жёны Гюльгюн Хатун. Названная девушка зарделась и улыбнулась. По знаку Хюррем, начала говорить стоящая подле неё Лале Калфа: — Исар Хатун выйдет замуж за Ахмеда Челеби, сына достопочтенного кадия Стамбула Эбус Сууда Эфенди. Ханин Хатун станет женой сына Хызыра Хайреддина Паши, Хасана Реиса. Кифа Хатун выйдет за другого сына Капудан-паши, Джафара Бея. Шафика Хатун супругой будет племяннику казначея столицы, Озгюру Бею. Джайлан Хатун выйдет за Мустафу Агу, султанского цирюльника и брадобрея, младшего брата третьего визиря Хюсрева Паши. Пембе Хатун выйдет замуж за крупного купца Метина Эфенди... И долго так перечисляла калфа парами имена невест и женихов, ибо наложниц на выданье было около сотни. О многих беях и пашах наложницы были наслышаны, иных не знали. Впервые будущим супругам предстояло увидеться на собственных бракосочетаниях. Но это никого не смущало: Хюррем Султан мало волновали чужие судьбы, женихи были довольны оказанной им честь со стороны правящей династии и не тревожились, зная, что их супругами станут лучшие из лучших, ведь в гареме падишаха других не держат. Рабыни, большинство из которых уже перешло четвертьвековой рубеж своей жизни, прекрасно понимали, что таковы традиции османского общества и нет смысла им перечить. К тому же, бывшие невольницы становились теперь свободными, состоятельными и в достаточной степени влиятельными. Они ещё могли познать счастье. — Итак, девушки, — вновь начала свою речь султанша. — Теперь, думаю, вам понятно, что вас не ссылают из дворца, не бросают на произвол судьбы, а обеспечивают хорошую партию и безбедное существование. Чтобы вы ещё больше убедились в моих словах, слушайте, что будет дальше. Через несколько дней в гареме будет проведена всеобщая традиционная для свадеб Ночь хны. Думаю, не нужно объяснять, что это такое. В приданое невесте будут даны все её личные вещи, не выплаченное за последний месяц жалование, новые наряды, необходимые каждой замужней женщине, триста акче серебром, свадебное платье, да ещё кое-какие подарки лично от меня и моей дочери. Что тут началось! Польщённые щедростью и великодушием султанши, что так заботится об их счастье, рабыни без устали благодарили Хюррем, целовали подол её платья, называли своей благодетельницей и клялись в верности. Этого-то Хасеки и надо было. Едва смолкли громкие возгласы, госпожа спросила: — Девушки, столь щедро одарённые мною, могу ли я требовать после всего, что для вас сделала, преданности? — Да! Мы готовы умереть за вас, султанша! — выкрикивали особо впечатлившиеся. — Готовы ли служить мне верой и правдой, даже будучи свободными! — Да, госпожа! — Не отступите ли вы от своих обещаний? — Никогда! Клянёмся быть верными до конца! Ажиотаж охватил наложниц. Даже самые степенные и рассудительные девушки подверглись непреодолимому влиянию убедительных и чётко спланированных речей Хюррем Султан. Долгое время готовилась эта многоходовая комбинация в голове Хасеки, лишь недавно начав претворяться в жизнь. Её рассуждения были таковы: во-первых, подрастающим шехзаде пора подготавливать собственные гаремы, во-вторых, необходимо укрепить свои позиции как супруги султана, в-третьих, нужна была поддержка и опора и за стенами Топкапы, в первую очередь, среди знати. Все эти проблемы решал один ход: массовое выданье стареющих наложниц замуж, причём, за нужных людей. Освободив Топкапы от прежних рабынь, его можно было заполнить новыми, которые однако не будут принадлежать султану напрямую. За время, оставшееся до тех пор, когда шехзаде будет позволено принимать наложниц, Хюррем сумеет организовать обучение будущих фавориток, а возможно, и жён наследников подобающим образом. А отдав дворцовых воспитанниц в жёны первым людям Стамбула, султанша обеспечит себе пожизненное уважение, а как следствие и преданность знати. К тому же, от бывших наложниц Хюррем всегда будет иметь самую свежую и достоверную информацию об их мужьях. Благодарные за безбедное существование женщины будут ревностно поддерживать авторитет Хасеки за пределами Топкапы, в первую очередь, в своих семьях. Добившись бурных признаний в верности, султанша теперь объясняла наложницам, какова будет их роль помимо хороших жён, хозяек и матерей. Прожившие несколько лет подряд в гареме, где интриги являются нередким делом, девушки мало удивились задумке госпожи. Конечно, в пылу восхищения они были только рады пообещать благодетельнице такую малость, как клятву держать в курсе творящихся дел Хюррем Султан. Но сдержит ли каждая из них своё слово?

***

*** Как и обещала Хюррем Султан, в течении нескольких дней все избранные ею девушки покинули дворец, разъехавшись во все концы Стамбула по своим семьям. Этому предшествовало подписание документов, делающих девушек свободными, а затем и торжественная церемония в большом зале гарема. Все невесты, наряженные в дорогие платья, по очереди беседовали с Хюррем Султан и Михримах Султан, сидящими на тахте на возвышении в центре одной из сторон комнаты. От каждой госпожи девушка получала какой-то из подарков: колечко, ферроньерку, браслет, кулон, ожерелье, отрез шикарной ткани, серьги, платок, шкатулку, брошь, пузырёк с эфирным маслом, заколку, зеркальце, пудреницу и многое иное. Подле султанш стояли сундуке, набитые драгоценными безделушками, кои и дарились невестам. Этот акт щедрости со стороны Хасеки тоже не был простым проявлением великодушия, в конце концов, все расходы она оплачивала из собственного кармана. Таким образом султанша хотела подкрепить уважение к ней тех, кто в ближайшие годы не раз пригодится. Далее каждая обряженная по-свадебному невеста вместе с женихом присутствовала на заключении собственного брака в мечети. Ну, а после долгих прощаний длинные вереницы повозок с приданым потянулись из ворот Топкапы, увозя счастливиц домой, в новую жизнь.

***

*** Ночью население дворца пробудила беготня, запах гари, дым и крики: «Пожар! Пожар!». Горела малая кухня. Огонь вовсю бушевал, захватив не только помещение, откуда началось возгорание, но и близлежащие комнаты. Дым прорывался в коридоры, двери, окна. Возбуждённые зрители с ужасом наблюдали за неистовством стихии: языки пламени добрались уже до крыши. Толпясь в узких коридорах, праздные зеваки лишь нагоняли панику и мешали устранению пожара, охранникам никак не удавалось отогнать их. Когда ситуация грозила перерасти в критическую, начальник дворцовой стражи всеми правдами и неправдами, применяя жёсткие методы, заставил таки разойтись неугомонную толпу, заблокировавшую подход к пламени. В покои проснувшейся Хюррем Султан влетела взбудораженная Лале Калфа. Госпожа уже знала о начавшемся бедствии и послала осведомиться о подробностях главную калфу. — Госпожа, моя госпожа, это ужасно, — тряслась от ужаса женщина. — Каков размер бедствия? — невозмутимо спросила Хасеки. — Пожар охватил малую кухню, кладовые при ней и некоторые другие помещения. Ясно, что ничего не уцелеет, лишь стены останутся. Говорят, там люди были, а ещё, ещё... Хюррем Султан, шехзаде Баязид пострадал от огня... — Что? Что ты сказала?! — растерянно переспросила госпожа, тут же опомнившись и закричав: — Где мой сын, что с ним, говори, говори же, окаянная!!! — вне себя от злости Хюррем схватила калфу за плечи и трясла, словно грушу. — Ожоги и кровь... Его отнесли в лазарет... — Мой сын! Мой сын Баязи-и-и-ид! — пронзительно выкрикнула Хюррем и упала без чувств на руки подхватившей её Лале. Очнувшись, Хасеки заметила у своей постели Селима, тревожно всматривавшегося в её лицо. — Мама, вы очнулись! — облегчённо воскликнул шехзаде, взяв её за руку. — Селим, что с Баязидом? — слабым голосом спросила она. — Не буду врать: всё плохо, — опустив голову, признался наследник, но поспешно добавил: — Он жив, мама, жив. — Жив? — переспросила Хюррем и тут же зарыдала, уткнувшись в плечо сына, который обняв, гладил её по спине и растрёпанным рыжим волосам, приговаривая: — Всё будет хорошо, вот увидите. Главное, что Аллах смилостивился над братом и сохранил ему жизнь, несмотря ни на что. Тише, мама успокойтесь. Баязид настоящий герой: очевидцы рассказывают, что он лично спас двух рабынь и одного трусливого евнуха, не имевших возможности выбраться из своих комнат из-за застилающего взор дыма. Он поправится и будет здоровее, чем прежде, ему не в первой. Помните, как он года три назад упал с лошади? А как в Манисе сломал ногу? Ничего, пронесёт и теперь. Когда мы были совсем маленькими, вы часто говорили нам, когда кто-то получал синяки, ссадины, царапины: «Ничего, до свадьбы заживёт!». Так будет и теперь, мама, успокойтесь. — Селим, Селим, это правда? — Ну, конечно, матушка. Я бы не стал вам лгать. — Госпожа, вы взволнованны, вам нужно выпить успокоительного, — робко вмешалась служанка. Хюррем вдруг приподнялась на локтях, пытаясь встать с кровати: — Нет, со мной всё в порядке. Нужно увидеть Баязида. Как там мой мальчик? Лале говорила, что у него ожоги и кровь, ах! — резко вскрикнула султанша, схватившись за сердце. Она всё вспомнила. В голове всплывали фразы, произнесённые давеча Хаджар Ханым: «Пламя бушует... крики... ваш сын спасёт их... его руки в крови...». — Матушка, что с вами? — встревожился Селим. — Да позовите же кто-нибудь лекаря!

***

*** Встревоженная Михримах, металась под дверью лазарета, ожидая вестей. Она разрывалась: уже давно должны были сообщить о состоянии Баязида. Там же, вместе с лекарями подле постели раненого шехзаде находился сам султан, более никому не было разрешено войти. Наконец двери растворились и на пороге показался султан. Хмурый взгляд, опущенные плечи и тяжёлая поступь едва не свели с ума султаншу. Она с криками бросилась на грудь отцу. Никто не успел сказать и слова, как выбежавший из-за угла Сюмбюль Ага отчаянно возвестил: — Хюррем Султан дурно! Оказавшись в покоях Хасеки, Сулейман и Михримах увидели у постели Хюррем держащего её за руку Селима и прижавшегося к ней Джихангира. — Повелитель! — поклонились шехзаде, служанки и лекарша. — Сулейман! — с тревожной надеждой прошептала Хюррем: — Что с Баязидом? — Жив, Хюррем, наш сын жив, — проговорил повелитель, чуть после добавив: — Но ранен и обожжён. Лекари делают всё возможное, чтобы избежать осложнений. А ты, Хюррем, почему ты в таком состоянии? Тебя осмотрели? — Это ничего, это всё нервы, — махнула рукой госпожа. — Это пройдёт. Главное, что Баязид жив... — она закрыла лицо руками, не в силах больше вымолвить и слова. — Хюррем, ты очень плохо выглядишь, выпей успокоительного и ложись спать, ты должна поправляться. — Султанша, — вмешалась лекарка, — вы бы послушали повелителя! У вас лицо сильное нервное расстройство, непременно нужно выпить лекарственную настойку и не тревожиться. — Сулейман, — с горечью вымолвила султанша, посмотрев на супруга: — Моё состояние сейчас ничто в сравнении со здоровьем Баязида. Ему в сотню раз хуже. — Однако тебе, как и ему, нужен покой. Дети, отправляйтесь спать, — безапелляционно объявил султан. Попрощавшись с родителями, Михримах, Джихангир и Селим разошлись по своим покоям, султан же остался с Хюррем. Всю ночь он провел рядом с женой. не отпуская ни на минуту её руки. А она то и дело порывалась к больному сыну, всякий раз сдерживаемая сильной и нежной рукой.