***
Джехван проснулся поздно. Он не знал, откуда ему это известно, но когда он открыл глаза, то почувствовал, что солнце уже давно село. Долгое время он просто лежал, глядя в потолок. Ему нужно было принять душ, одеться, но найти в себе силы было совсем другим делом. В то же время он понимал, что не может провести следующие несколько недель или месяцев в унынии. Санхек на этот раз не собирался помогать ему снова подняться на ноги. Джехван почувствовал, что у него задрожали губы, он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он не будет плакать снова, не будет, и через несколько мгновений, стискивая в руках покрывало, ему удалось побороть этот порыв. Он скатился с кровати и быстрым шагом направился в ванную. Лицо стянуло от засохшей за день крови, на душ у него все еще не хватало сил, поэтому он включил кран и просто окатил лицо теплой водой. Кровь расплылась разводами по его ладоням и стекала в слив. Когда вода снова стала прозрачной, а ржаво-красный цвет исчез с лица Джехвана, он влажными руками зачесал волосы назад и привел их в некоторое подобие порядка. Готовый вариант все еще казался сломанным, потрепанным. Но даже когда он пытался собрать себя воедино, он все равно выглядел именно так, это проступало сквозь трещины в наигранном фасаде. Так что, в принципе, без разницы. Он вышел из ванной, затем вообще из комнаты, и отправился на поиски своих детей. Они все еще были дома, он чувствовал их присутствие. Мрамор был холодным, как и его ноги, и треники мягко волочились по камню. Он прошел мимо комнаты Воншика и Хонбина — дверь была открыта, и было видно, что там пусто. Он снова задумался, который час. Может, они на кухне, а может, было еще позже, чем он думал… — Воншик? — позвал Джехван, подходя к библиотеке. Дверь была приоткрыта, но совсем немного. — Он, кажется, на кухне, — отозвался Хонбин, и Джехван напрягся, прежде чем распахнуть дверь. Хонбин расслабленно разлегся на диване в библиотеке, его ноги были босыми. Он поднял глаза от книги, которую читал, и посмотрел на Джехвана. — Я искал вас обоих, но хотел поговорить именно с тобой, — сказал Джехван, внезапно ощутив себя смущенным. Застенчивым, маленьким и слабым. Если бы Хонбин начал его пристально рассматривать или задавать вопросы, Джехван, возможно, и отказался бы от разговора, но Хонбин закрыл книгу, отложил ее в сторону, а затем подтянул ноги, чтобы Джехван мог сесть рядом с ним. Джехван был переполнен нервозной энергией и предпочел бы остаться стоять, но он заставил себя присесть на свободное место на диване. Когда стало ясно, что Хонбин не собирается говорить, Джехван растерялся и не знал, как начать разговор. — Я… — резко начал он, но замолчал. — Воншик, наверное, рассказал тебе о том, что я сказал вчера вечером. — Да, — сказал Хонбин, настороженно глядя на него. Джехван сглотнул, ему было немного стыдно за то, что Хонбин, похоже, опасался, что Джехван на него набросится. Это было вполне объяснимо, учитывая поведение Джехвана в последние несколько месяцев. — Все в порядке, — устало сказал он. — Я знаю, что у вас двоих нет секретов между собой, и я рад, что мне не придется заново все объяснять. — Прости, Джехван, — пробормотал Хонбин. — Я знаю… Воншик сказал, что ты собираешься начать с нами разговаривать, так что, я имею в виду… я могу выслушать, если тебе это нужно. — Я не был уверен, что кто-то из вас захочет с этим разбираться, но особенно ты, — сказал Джехван, глядя на свои руки, сцепленные на коленях. — Ты… Я сожалею, Хонбин. О том, что я сделал с тобой несколько месяцев назад. За то, что угрожал тебе. Ты пытался помочь, и ты… ты был прав, в конце концов, если бы я поговорил с Санхеком раньше, еще можно было бы что-то спасти. Но Санхек больше не может быть рядом со мной, и я не могу его за это винить. — Я думаю, что вы оба травмированы, и вам нужно время, чтобы восстановиться на расстоянии друг от друга, — мягко сказал Хонбин. Он наклонил голову в сторону. — Ты… ты напугал меня тогда, знаешь ли, но в конце концов ты… ты не… — Его лицо исказилось от досады. — Ты не злобный, не мерзавец, каким, как мне кажется, ты пытался выглядеть. — Разве я не такой? — прошептал Джехван. — Нет, не такой. Джехван, ты меняешься, я вижу, что это происходит, ты становишься лучше. То, что ты сидишь здесь, извиняешься и просишь помощи, доказывает это, — сказал Хонбин, и Джехван смахнул навернувшиеся слезы, думая, что не заслуживает такой доброты, но неимоверно благодарен за нее. — И я хочу помочь, если смогу, помочь тебе поправиться. Вчера вечером ты что-то говорил о проблемах, которые необходимо решить. Джехван тяжело сглотнул. — Я даже не знаю, как начать разбираться во всем этом. Санхек запустил процесс, распутал все мои узлы, а теперь они запутались снова в незнакомом мне виде. Хонбин переместился и сел на диван лицом к Джехвану, скрестив ноги. — А о чем именно ты говорил с Санхеком? Джехван слегка отшатнулся. Он не планировал говорить об этом сейчас, хотел морально подготовиться. — Мы… ну, мы начали с… — запнулся он, обнаружив, что под пристальным взглядом Хонбина ему труднее подобрать слова, чем при разговоре с Санхеком. Он уже сталкивался с этим однажды и начал мириться с этим, но все равно открываться было сложно. — Мы начали с моего обращения и… и сожалений по этому поводу, — Джехван отвел взгляд. В голосе Хонбина прозвучала странная нотка, когда он заговорил дальше. — Ты жалеешь, что обратился? Джехван сделал глубокий вздох, чтобы успокоиться. — Да, — прошептал он едва слышно. — И о многом другом. Он бросил взгляд на Хонбина, на лице которого появилось выражение, которое Джехван не смог определить. Оно выглядело почти расчетливым, но не настолько холодным. — Джехван, — спросил Хонбин, — Сколько тебе было лет, когда ты стал вампиром? — Мне было… двадцать один? Двадцать два? Двадцать два, — пробормотал он, вспоминая. — Мой день рождения приходился на весну, а умер я летом. — А меня обратили зимой, — сказал Хонбин, глядя на него непоколебимым взглядом, отчего у Джехвана перехватило дыхание. Они никогда не говорили об обращении Хонбина — по крайней мере, он никогда не говорил об этом с Джехваном. Джехван с запозданием понял, что ему не стоит жаловаться Хонбину на эту тему. — Хонбин… Я… Джехван замялся, но Хонбин покачал головой и слегка улыбнулся. — Все в порядке, Джехван, — спокойно сказал Хонбин. — Я ни о чем не жалею, мою судьбу вырвали у меня из рук. А вот твою — нет. — Нет, — согласился Джехван. — Я сам сделал свой выбор, сам совершил свои ошибки. Он был рад, что Хонбин так спокойно отнесся к этой теме. В отношениях с Тэгуном данный вопрос всегда вызывал напряжение. — Потому что ты был очень молод, — сказал Хонбин, изучая взглядом лицо Джехвана. — Я всегда думал, что ты выглядишь так, как будто тебя обратили в конце подросткового возраста, но не мог точно сказать, может, у тебя было просто детское личико, — Джехван надулся, и Хонбин улыбнулся. — Почему ты решил стать вампиром, Джехван? Вот тут-то и начинались сложности. — Ты знаешь, что я был магом, — сказал Джехван, и Хонбин кивнул. — Ну, и я работал над… Он прервался и посмотрел на дверь, которая начала открываться. Воншик появился в проеме, держа в руках несколько пакетов с кровью, и застыл, увидев Джехвана. — О, — сказал он, переводя взгляд с Джехвана на Хонбина и обратно. — Прости, я не знал, что ты проснулся. Я просто принес Хонбину кровь. Хонбин вздохнул с нежностью и раздражением одновременно и жестом пригласил Воншика войти в комнату. Воншик неуверенно шагнул вперед и протянул Хонбину упаковку с кровью. Джехван тоже взял одну, что, похоже, удивило и обрадовало Воншика. — Надеюсь, я не помешал, — сказал Воншик, немного стесняясь, и взглянул на Джехвана. — Ещё как помешал, — весело сказал Хонбин. — Но все в порядке, я думаю, что тебе все равно нужно быть здесь. Джехван посмотрел на Хонбина как на предателя. Хонбин демонстративно его проигнорировал. Воншик, однако, выглядел заинтересованным и присел на край кофейного столика напротив них. — О чем вы говорили? — Джехван рассказывал мне об обстоятельствах своего обращения. Он сказал, что его обратили в двадцать два года, летом, и что с тех пор он жалеет об этом решении, — беззаботно сказал Хонбин, пока Джехван угрюмо посасывал кровь из соломинки. Воншик округлил глаза, глядя на Джехвана. — Ты жалеешь, что тебя обратили? — спросил он, а потом нахмурился. — Или что тебя обратили, когда тебе было двадцать два года? Или летом? Хонбин вытянул ногу и пнул Воншика по колену. — Он жалеет, что обратился в принципе, тупица, — сказал Хонбин, и Воншик высунул кончик языка в ответ, нахмурив брови. — Почему? — спросил Воншик, глядя на Джехвана. Джехван покосился на Хонбина. — Я был магом, — сказал Джехван, вновь повторяясь, и на этот раз ему было легче подобрать слова. Пока он говорил, пересказывая то, что уже рассказал Санхеку, Воншик ткнул трубочкой в свою упаковку с кровью, а Хонбин снова устроился на подушках и стал слушать. Разговор с ними не был похож на разговор с Санхеком, в нем не было той душераздирающей близости, но все же это приносило Джехвану успокоение и комфорт; он мог поделиться с ними своими переживаниями. Возможно, что-то в этом все-таки было.***
Солнце светило ярко, небо было насыщенного голубого цвета, и это совсем не вязалось с тем, насколько холодным был воздух. Дыхание Санхека вырывалось наружу заметным облачком. Он давно не выходил на улицу при свете дня, особенно с нынешней компанией, но сидеть на скамейке в парке под морозным светом было приятно и спокойно. Под прямыми солнечными лучами Ильхун выглядел просто ужасно, хотя во многом это было связано с тем, что солнце подчеркивало темные круги под его глазами. Санхек знал, что сам он, скорее всего, выглядит не лучше. Пока Санхек наблюдал, Ильхун сделал глоток своего американо и скорчил гримасу. — А я говорил тебе взять горячее какао, — пробормотал Санхек, держа в ладонях этот самый какао. Ильхун фыркнул, укутавшись в шарф. — Ага, что ж, ну руки хотя бы греет, — он бросил на Санхека косой взгляд. — А тебе нужно перестать тянуть резину. Санхек сглотнул и посмотрел вдаль, на парк. Тут и там все еще играли дети, закутанные в пухлые куртки. — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. — Я же говорил тебе: ты должен мне все объяснить, — сказал Ильхун. — Например, все с самого начала. Все, что ты замалчивал. Раньше я не хотел вмешиваться, но после того, что случилось три ночи назад, я официально втянут в это дела и имею право знать. Санхек поджал губы. — И я сказал тебе, что такого больше не повторится. Я поговорил с ним. — он взглянул на Ильхуна, который выжидающе смотрел на него, требовательно вздернув одну бровь. — Ильхун, я правда думаю, что все основное ты уже знаешь. — Я не знаю, почему ты не ушел до того, как он сошел по тебе с ума, — сказал Ильхун, — или почему ты все еще держишься рядом с ним, если честно. Я, конечно, понимаю, он горячий вампир, и секс, наверное, астрономический, но Санхек, это не может быть настолько хорошо. Санхек почувствовал, как наливаются румянцем его щеки, и подумал, что если он покраснеет достаточно сильно, то от его лица пойдет пар. — На самом деле у нас давно не было секса, — он сделал паузу. — Вообще-то, мы и не касались друг друга очень давно, — они не прикасались друг к другу с тех пор, как в последний раз занимались сексом, а это было многие месяцы назад. Единственным исключением был тот раз, когда Санхек позволил Джехвану питаться его кровью после срыва. На лице Ильхуна отразилось откровенное недоумение. — Значит, я знаю, что вы были секс-приятелями, но без части «приятели». А если убрать еще и секс, то вообще ничего не остается. Вы покончили с этим, а он просто… продолжал появляться, потому что был одержим? Потому что, знаешь, Санхек, надо ли тебе напоминать, что ты охотник и у тебя имеется много острых серебряных предметов. — Я подумывал об этом несколько раз, если честно, — сказал Санхек, немного погрустнев. — Но нет, все не совсем так. Он… он как бы в силу обстоятельств стал неотъемлемой частью моей жизни. — Богом клянусь, если ты и дальше будешь ходить вокруг да около, я вылью этот сраный кофе тебе на голову. Санхек тяжело вздохнул. — Он обратил Воншика, — пробормотал он и почти увидел, как в голове Ильхуна загорелась лампочка. — Ох, — неуверенно произнес Ильхун. — Так вот как ты с ним познакомился? Санхек отвел взгляд. — Ага. На мгновение между ними воцарилась тишина, и Санхек прислушался к тихому шепоту ветра, к далеким голосам двух мальчишек, играющих в футбол на противоположном склоне холма. Наконец Ильхун сказал: — Я вроде как всегда думал, что вы встретились с ним во время охоты или что-то в этом роде. Нет, это история Хакена и Тэгуна, подумал Санхек, но промолчал. — Когда он дотронулся до меня, мои чары не подействовали, — продолжал Ильхун. — Потому что он Элимия, — пробормотал Санхек, и Ильхун коротко кивнул. — Мои чары тоже не работают. — А ты пробовал ими пользоваться? Санхек тихонько улыбнулся про себя. — Скорее, иногда это происходит само собой. Ты же знаешь, что их нельзя полностью контролировать. Особенно плохо было вначале. Трудно было находиться рядом с таким старым вампиром, как он. К этому нужно было привыкнуть. Ильхун просто смотрел на него и молчал, как бы ожидая продолжения рассказа, и Санхек снова тяжело вздохнул. — Когда мы только познакомились, я больше переживал за Воншика. Я не понимал Джехвана, он уже так давно не был человеком, что поначалу мне было трудно понять его особенности. В конце концов, он выразил свой интерес ко мне таким очевидным образом, что даже я смог осознать его намерения, — Санхек почувствовал, что снова краснеет, что было глупо, особенно в нынешней компании. — И ты такой решил, что, черт возьми, я буду трахаться с вампиром? — спросил Ильхун, как будто в этом не было ничего странного, обычное решение для охотника. Санхек смерил его взглядом. — Нет. В тот момент я был напуган до чертиков, да и… зациклился на аморальности всего этого, — тихо сказл он, и Ильхун вздохнул, словно нежелание Санхека спать с вампиром, потому что это неправильно и, возможно, противоестественно, было всего лишь нелепым протестом. — Не начинай, я знаю, что ты без раздумий трахнул бы самого дьявола, но это был… я, а я тогда был еще совсем зеленый. — Ты был таким милым юным девственником, — с тоской сказал Ильхун. — Кто бы мог подумать, что вампирам это нравится. Санхек предпочел это не комментировать. — Он изрядно потрепал меня, в конце концов, конечно. И нет, прежде чем ты спросишь, он меня не зачаровывал. Джехван… он сам по себе очарователен, когда хочет, и в нем есть что-то притягательное, — сказал Санхек. — Он мне нравился, но я… даже тогда я знал, или мне так казалось, что я знал: он никогда не полюбит меня, а если я начну испытывать к нему чувства, он просто уничтожит меня эмоционально. Просто у него такая натура. С ним было классно трахаться и перекидываться колкостями, он наделен острым умом и интеллигентностью, но он с презрением относился к проявлениям более нежных чувств. — Ах, — с нежностью произнес Ильхун. — Я бы ожидал такого отношения от столь возрастного вампира, — Санхек ничего не сказал по этому поводу, потому что если характер и взгляды Джехвана были вполне ожидаемы, особенно учитывая все, что Санхек узнал о нем за последнее время, то Тэгун являлся его полярной противоположностью и был даже старше Джехвана. Но Санхек не мог рассказать об этом Ильхуну. — Как вы добрались от начала о текущей ситуации? От приятелей по сексу до… — До одержимой любви Джехвана? — мрачно закончил Санхек. — Честно говоря, я понятия не имею, Ильхун. Я даже не знал, что это происходит. Он был настолько напуган и возмущен тем фактом, что влюбился в меня, что скрывал это и решил, что в лучшем случае будет делать вид, что я ему безразличен. Думаю, его философия заключалась в том, чтобы притворяться, пока не добьешься своего. Если он притворится, что не влюблен, то это станет правдой. – А ты тем временем… ты на самом деле не был влюблен и вел себя соответствующим образом, — Ильхун сделал паузу, а затем добавил, немного смущаясь. — Цеплял мужиков во всех хороших клубах города. — Да, — вздохнул Санхек. — Он был таким собственником, злился, я рассказывал тебе об этом, и тогда мне казалось, что он просто мудак, которому нужно все контролировать, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это имело смысл, если… если он был влюблен. Ильхун строго посмотрел на него. — Это не оправдывает того, что он говорил тебе, как обращался с тобой. Он сам виноват, что ты не знал. — Я знаю, — сказал Санхек. — Знаю, и я сказал ему об этом сразу после его признания. Его любовь придает всему этому смысл, но не исправляет ничего. Это никак не оправдывает ту боль, которую он мне причинил. Его манипуляции ранили меня, потому что, хотя я никогда не был влюблен, я был близок к этому, Ильхун, — Санхек с ужасом обнаружил, что его голос дрогнул при этих словах. — Ты уже говорил это раньше, — тихо сказал Ильхун. — Но, Санхек, ты уверен, что просто был близок? Пальцы Санхека сжались на бумажном стаканчике, и ему пришлось проследить за тем, чтобы случайно не раздавить его. — Нет, — прошептал он, — я не уверен, — он с отчаянием посмотрел на Ильхуна. — Не думаю, что я влюбился. Но я думаю, что мне было не все равно. Мне кажется, я дорожил им настолько, что… из-за этого я никогда не смогу влюбиться в кого-то другого. Даже в конце, когда он разваливался на части, потому что наши отношения разрушались и превращались в сплошной ужас, этого оказалось недостаточно, чтобы это чувство ушло, — он прикусил губу. — Через некоторое время я вроде как начал… не то что забывать, ведь я не смогу забыть его. Не смогу забыть, что он заставлял меня чувствовать, но, по крайней мере, я начал отстраняться настолько, чтобы смириться с тем, что мы расстались, что все кончено. Но потом он… он… — Он? — мягко спросил Ильхун. — Он признался, — прошептал Санхек. — И как ты и сказал, то, что он меня любит, не оправдывает его слов и поступков, как он думал, но это дало мне причину, которой я так отчаянно жаждал. Причину для жестокости, для боли. Я понял, что он вел себя так, потому что боялся и был глуп, так глуп, триста лет сдерживания и глупости. И я понимал, что признаться в том, что он сделал — это все равно что вскрыть себе грудную клетку, — Санхек с усилием встретил взгляд Ильхуна, какой же напряженный и пристальный, как всегда. — Я… это меня задело, — признался Санхек. — В тот момент я все еще злился на него, мне было больно, и я хотел покончить с ним, но в глубине души я понимал, что это нечто большее. Мне нужно было держаться подальше, потому что я не любил его, нет, но я мог бы, и если бы он был влюблен в меня и попытался соблазнить снова, я… — У тебя были бы проблемы, — закончил Ильхун. — Когда это случилось? — Это случилось в ту ночь, когда я впервые сказал тебе, что мой любовник — вампир, — прошептал Санхек. — Я пошел к Кёнсу, моему колдуну, и обнаружил, что Джехван снова преследует меня… — На недоуменный взгляд Ильхуна Санхек добавил: — Джехван часто так делает. Я думал, что это собственничество, но он сказал, что пытается меня уберечь. Когда я разошелся с Сондже и начал работать в одиночку, Джехван очень тяжело это перенес. Теперь я понимаю, почему, — он сглотнул и выпил небольшой глоток остывшего какао. — Я пошел к нему, чтобы поговорить об этом, и он наконец сломался. — И ты… что? Это было месяц назад, и с тех пор ты всё ещё с ним общаешься? Санхек покачал головой. — Я сказал ему, что не люблю его в ответ, что его любовь ко мне не может… исправить это. И что, в конце концов, это не исправит его самого. И я сказал ему, чтобы он перестал преследовать меня, а потом я ушел, — он вздохнул. — И несколько дней я был спокоен. Но потом… потом пришел Воншик, сказал, что Джехван плачет все это время и не говорит, почему. Это было проблемой, потому что вампиры, понимаешь ли, плачут кровью, а Джехван еще и отказывался питаться. — Это… интересный факт, которого я не знал, — сказал Ильхун, слишком мягко. — Он не мог умереть от отсутствия пищи, но мог поддаться жажде крови, и мысль о том, что Джехван может разгуливать по городу, лишившись рассудка, была, мягко говоря, тревожной, — сказал Санхек, кривя рот. — Они не смогли убедить его ни словами, ни силой, поэтому Воншик попросил, чтобы я поговорил с ним, попытался убедить его поесть. — Охотник, уговаривающий вампира поесть, какая ирония, — суховато заметил Ильхун, и Санхеку не нужно было напоминать об этом. — Я как бы… Я неоднократно недооценивал глубину чувств Джехвана ко мне. Он был в плохом состоянии, когда я пришел к нему. Я… я дал ему своей крови, — на недоверчивый взгляд Ильхуна он добавил: — Я знаю, что я сердобольный человек, не нужно это озвучивать. Ильхун решил ничего не говорить в ответ, просто слегка покачал головой и посмотрел вдаль, на парк, на озеро. Санхек тоже посмотрел на воду, сверкающую в ярком солнечном свете, пытаясь успокоиться. Его трясло и, как ни странно, ему было грустно. — Так что же сейчас происходит, Санхек? — мягко спросил Ильхун. — Ты выглядишь очень встревоженным. Руки Санхека были холодными. — Я убедил его, что ему нужно поесть, но… Он провел последние три столетия, скрывая свои эмоции, похоронив столько всего глубоко внутри, что все это гнило в его душе. Он сказал мне, что понимает, что ему нужно жить, но он просто… не может. Он не знал, как со всем справиться. Поэтому я сказал, что помогу ему. Он… он многое потерял, когда обратился, и не меньше потерял с тех пор. Ему нужно было разобраться со всем этим, посмотреть правде в глаза, а он был слишком напуган, чтобы справиться самостоятельно, и… и я знал, что я — единственный, с кем он может поговорить. Его… его чувства ко мне открыли дверь для этого. В интересах того, чтобы поставить его на ноги и, возможно, помочь ему преодолеть все это и стать относительно адекватной личностью ради Воншика, я согласился выслушать его, вытянуть из него яд. Санхек поставил свою чашку на скамейку рядом с собой, обнял себя руками. Он продолжил: — Я знаю, это может показаться глупым, но Джехван… Это то, с чем он явно боролся долгое время, ему очень больно, и теперь, когда он открылся, я вижу это так ясно. В начале наших отношений были моменты, когда вся его острота пропадала, и он был таким интересным и почти милым — и сейчас он такой же, больше не пытается держать для меня маску, обнажая себя. Под колючей оболочкой он такой мягкий, Ильхун, мягкий и ранимый, и мне хочется прикоснуться к нему, обнять его, и я ненавижу себя за это. — А тебе не приходило в голову, — прошептал Ильхун. — Что все это может быть уловкой, чтобы заставить тебя вернуться? — Приходило, — ответил Санхек. Он подумал о Джехване, свернувшемся на кровати с лицом, залитым кровью, о том, как он смотрел на Санхека, когда тот впервые вернулся к нему — глазами, полными поклонения. Джехван знал, что лгать и манипулировать — это в его силах, и он знал, что готов на все, на что угодно, лишь бы Санхек полюбил его. Но Санхек знал, что дело не в этом. — Однако это не так. Ильхун хмыкнул. — Как ты можешь быть уверен? Особенно потому, что… это работает, Санхек. Кончики пальцев Санхека впились в его руки. — Он покончил с этим прошлой ночью, — прошептал он, и Ильхун затих. Это не было похоже на неподвижность вампира, но было близко к ней. — Мы… я не хотел говорить ему о твоем предсказании, оно вырвалось само собой, и он воспринял это тяжело и… выследил тебя. Я разозлился, но, более того, поразмыслив, я понял, что тоже сломался. Ты и сам это прекрасно видишь, — Глаза Санхека защипало, в горле запершило. — Я потратил месяцы на то, чтобы отстраниться от него, забыть его и жить дальше, и после нескольких недель, когда он был раним, нежен и отчаянно нуждался во мне, я… я думаю, что вернулся в то начальное состояние. Когда был на грани того, чтобы влюбиться. И мне страшно. Я не могу… не могу любить его, он меняется к лучшему, я вижу, как это происходит, но я просто… не могу доверять ему. Поэтому я сказал, что не могу больше быть его опорой, не могу больше слушать, как он рассказывает о себе, что он должен поговорить с Воншиком. Думаю, он считает, что это из-за того, что я на него злюсь, но я не могу сказать ему правду. Я не хочу давать ему ложную надежду. — Звучит так, как будто это ты закончил, а не он. Санхек замотал головой. — Я закончил, отчасти. Но я, как дурак, все еще хотел видеть его, проводить с ним время, как друзья, как что-то. А он сказал, что мы не можем, что… что если мы будем продолжать проводить время вместе, то он неизбежно снова причинит мне боль, как всегда. А он этого не хотел. Поэтому мы попрощались, — он одарил Ильхуна слабой улыбкой. — Так что, если бы целью было просто удержать меня рядом, я… я не думаю, что он бы разорвал отношения. Ради меня, — он сделал паузу. — Тот факт, что он так поступил, говорит о том, насколько он уже изменился. Он ожидал, что Ильхун что-то скажет, но тот с любопытством молчал, напряженно всматриваясь в горизонт. — А что насчет тебя, Санхек? — наконец сказал Ильхун. — Ты слушал его боль, пытался помочь ему исцелиться, но как же твоя боль, твое избавление? Ведь у тебя их нет. Твои раны еще не зажили. Санхек отпрянул, совсем чуть-чуть. — Что ты имеешь в виду? — Мы уже говорили о том, что ты запечатлелся на нем… — Кенсу сказал, что это невозможно. — Может быть, не магически, а просто эмоционально, Санхек? Я видел, как ты становился резким, жестким и холодным, а ведь раньше ты был таким милым и мягким. В тебе все еще есть что-то от этого, но… Он изменил тебя. Он ранил тебя. Ты не можешь этого отрицать. Санхек почувствовал, как его потряхивает. — Потому что… я был слишком близок, слишком близок к тому, чтобы влюбиться, и… — Санхек, — мягко прервал его Ильхун, — я думаю, что ты был влюблен, хотя бы немного. Я думаю, что ты предлагал ему себя по крупицам, пытался что-то сделать, распространяя доброту и мягкость, которые он уничтожал, потому что боялся принять. И в конце концов вы обожглись настолько, что сдались и отступили, но… Санхек, он все равно причинил тебе боль. Он ранил тебя, и все это время речь шла только о его боли и о том, как ты можешь помочь ему справиться с ней, но… Санхек, как насчет того, что он должен тебе? Санхек встал, отошел и затем вернулся. — Что он мне должен, Ильхун? — сурово спросил Санхек. — Если я и любил его раньше то теперь он любит меня. Он вернул мне мои чувства в десятикратном размере. — Нет, он отдал тебе свои. У него остались частички тебя, — спокойно сказал Ильхун, продолжая сидеть. — Слишком много частичек. — И как же мне их вернуть? Как мне исцелиться? — сказал Санхек, доходя до легкой истерики. — Я скоро умру, у меня нет времени. — Я не могу ответить на этот вопрос, Санхек, — сказал Ильхун, отворачиваясь и откупоривая крышку стакана с кофе. — Что даст тебе возможность закончить? Чего ты хочешь? Я хочу вернуть те моменты, подумал Санхек. Я хочу вернуть их и не запятнать. Временами между ними было столько близости — совместное принятие ванны при свечах, густой запах роз в воздухе. Джехван показывал свою коллекцию странных и удивительных артефактов, сморщенные головы и зачарованные ожерелья. Они вместе смотрят «Тихоокеанский рубеж», Санхек прислоняется к груди Джехвана, а Джехван громко жалуется, что фильм безвкусный. Жар лица Джехвана, когда он уткнулся в шею Санхека, когда Санхек трахал его. Он так много дал Джехвану, так старался, а этого оказалось недостаточно. Он думал, что это не так, думал, что сдерживал себя, но он ошибался. И это была не любовь, никогда ею не было, но это было что-то, и это было случайно, и ему нужно было с этим разобраться. Он просто не знал, как. — Я не знаю, — сказал Санхек, эхом озвучивая ответ на тот же вопрос Джехвана несколько ночей назад. Ильхун посмотрел на него говорящим взглядом и вылил свой американо за кусты.***
Человек, которого Джехван пригвоздил к грязной стене ветхого здания, на ощупь и на вкус не был похож на Санхека. Он был слишком низким, слишком худым, от него пахло улицами, а на вкус он был похож на мазут и дым. Человек не издал ни звука, когда Джехван глубоко выпил из его шеи, слишком зачарованный, чтобы всплыть на поверхность. Он был немного теплее Санхека, который, как правило, был прохладным на ощупь, возможно, из-за плохого кровообращения, и, черт возьми, Джехван хотел бы перестать сравнивать каждого человека, которого он кусал, с Санхеком. Но каждый раз он вспоминал, как несколько недель назад Санхек позволил Джехвану погладить его по руке, попробовать на вкус. Тогда до него еще не дошло, что Джехван пьет его кровь в последний раз. Он пожалел, что тогда не смог в полной мере насладиться этим. Поток крови в рот Джехвана становился все медленнее, сердце замедлялось, и когда оно остановилось, Джехван отстранился. Ему не нужно было получать все до капли, не хотелось напрягаться сегодня. Он позволил телу упасть на землю и отошел, вытирая рот тыльной стороной ладони. Рука немного дрожала, и он попытался ее успокоить. Была глубокая ночь, улицы вокруг были тихими и неподвижными, лишь шелест листьев по асфальту нарушал тишину. Он вышел на улицу, чтобы поесть, но не думал о том, чем заниматься дальше, и тишина ощущалась как физическая тяжесть. Он перевел взгляд на труп, привалившийся к стене, и снова отметил все физические различия между ним и Санхеком. Он понял, что сегодня не сможет быть один, как бы ему этого ни хотелось. Мысли проникали в его сознание, как дым, коварные, с ними невозможно бороться. Ему нужно было отвлечься, чтобы не ходить кругами, думая о Санхеке, гадая, где он — дома, в тепле и безопасности, или на улице, где сладкий запах крови под кожей зовет таких существ, как Джехван. Существ, которые могли бы поступить с ним так же, как Джехван поступил с человеком, лежащим у его ног. Если Джехван не остановит себя, то он рисковал сорваться и отправиться на поиски Санхека, возможно даже понаблюдать за ним. А он обещал себе не допустить этого и не хотел нарушать обещание. Поэтому он направился домой, быстро, словно спасаясь от собственных порывов. Когда он переступил порог своего дома, то обнаружил, что все еще немного дрожит. — Хонбин? — позвал он, — Воншик?. Он знал, что они дома, об этом ему сообщили чары. В последнее время они не так часто выходили на улицу: возможно, зимняя стужа, уничтожившая большую часть листвы, помешала Хонбину заниматься фотографией. Какова бы ни была причина, Джехван был рад этому и начинал находить утешение в их присутствии, как порознь, так и вместе. В последнее время они все чаще проводили время в разных частях дома, занимая себя по-разному. Они не ссорились, и Джехвану показалось странным, что они решили побыть наедине. Возможно, это было полезно для здоровья, хотя у Джехвана было очень мало оснований для сравнения. — Здесь, — ответил Хонбин, и Джехван, войдя в дом, обнаружил его и Воншика сидящими бок о бок на диване в гостиной. Ноги Хонбина были подогнуты так, что он почти прислонился к Воншику. На журнальном столике стоял открытый ноутбук, и Джехван слышал, как идет фильм, как разговаривает женщина, как едет машина. Джехван поднял голову и улыбнулся Хонбину. — Ты охотился? — спросил Хонбин, его голос звучал достаточно громко, чтобы быть услышанным поверх фильма, но не настолько, чтобы разрушить непринужденную атмосферу. Воншик немного сдвинулся, еще больше прижавшись к Хонбину. — Да, — ответил Джехван. На его одежде еще чувствовался запах сигаретного дыма его жертвы, но вместо того, чтобы пойти в душ и переодеться, он сел на свое обыное место, подсознательно подражая позе Хонбина. Воншик несколько мгновений наблюдал за ним, словно хотел что-то сказать, но когда Джехван просто сидел и слушал фильм, который они смотрели, он снова обратил внимание на экран. Видимо, фильм уже подходил к концу, или Джехван потерял счет времени, пока сидел и слушал его, потому что не успел он опомниться, как зазвучала музыка финальных титров, инструментальная композиция, показавшаяся ему смутно знакомой. Возможно, дело было в том, что она звучала так же, как и все саундтреки к фильмам, снятым в нынешнее время. Джехван поднял голову и увидел, что Воншик и Хонбин ведут беседу, молча поднимая брови и слегка покачивая головами. Даже в тишине Джехван понял, что они говорят о нем. Он не был уверен, что заставило его сказать это, может быть, музыка, наполнявшая комнату, но что-то побудило его открыть рот и сказать: — Я играл на пианино. Воншик и Хонбин обернулись и уставились на него. Джехван сжал губы, словно сдерживая улыбку, но на самом деле он был не в настроении улыбаться. На минуту воцарилась тишина, прежде чем Воншик проговорил: — Подожди, правда? Хонбин шлепнул его по руке. Джехван улыбнулся. — Да, правда. Еще до… ну. Давным-давно. — До того, как умер твой создатель? — спросил Хонбин. Джехван коротко кивнул. — Тебе нравилось? — Да. Это было то, что у меня хорошо получалось. И петь тоже, — По мере того как он говорил, его голос становился все мягче. — А учился ты уже после того, как тебя обратили? — с любопытством спросил Воншик. Уголки рта Хонбина почему-то дрогнули. — Нет, — ответил Джехван, пытаясь вспомнить какие-то детские воспоминания, которые сейчас были очень размытыми и приглушенными. — Я начал, когда мне было совсем мало лет, может быть, пять? Во всяком случае, я был маленьким ребенком. Мои родители считали, что лучше начинать с раннего возраста. — О, — сказал Воншик, слегка опустив плечи. — Я тут подумал, что надо бы заняться каким-нибудь хобби. В конце концов, у Хонбина есть фотография. — У тебя не было хобби, когда ты жил? — спросил Джехван. — Просто слушал ужасную музыку и убивал незадачливых вампиров? Воншик не стал отвечать на этот вопрос, пожав плечами. — Я тоже смотрел фильмы, — сказал он. — Читал книги. — И никогда не стирал, — услужливо добавил Хонбин и рассмеялся, когда Воншик бросил на него взгляд. Он столкнул их плечами. — Чем бы ты ни решил заняться, это будет лучше, чем то, во что превратилось хобби Хакена после обращения. Джехван сузил глаза, гадая, какой ерундой сейчас занимается жена его брата. — И что же это такое? — Профессиональное занятие сексом в непристойных количествах, — сказал Хонбин, и его гогот был заглушен протестами Джехвана и Воншика. — Я не хочу об этом думать, — пожаловался Воншик, а Джехван добавил: — И я совершенно уверен, что до профессионала ему далеко, раз уж на то пошло. Смех Хонбина утих и перешел в хихиканье. — Но, действительно, нам предстоит жить целую вечность, и мы можем делать все, что захотим, — сказал он. — Я всегда хотел играть на гитаре, может быть, когда-нибудь возьмусь за это. — он посмотрел на Джехвана. — А ты играешь на гитаре? — Нет, –- ответил Джехван, немного напрягаясь. — Только на пианино. — Я мог бы освоить и его, — сказал Хонбин. Он, кажется, заметил, что задел какой-то нерв, но они уже обсуждали, что Джехван может выйти из зоны комфорта, немного расширить ее. — Если ты перестал играть после смерти своего создателя, значит ли это, что в этом доме есть пианино? — Есть, — ответил Джехван отрывисто — Но я бы предпочел, чтобы его оставили в покое. — Значит, ты не сыграешь для нас? — спросил Воншик. — Нет, — ответил Джехван, голос его стал немного тверже. Воншик только пожал плечами и успокоился. Наступило долгое молчание. — Почему ты перестал, Джехван? — вдруг спросил Хонбин. — Ты ведь играл с самого детства. — Думаю, я бросил это занятие, потому что хотел как можно дальше уйти от своего человеческого «я», — тихо сказал Джехван. А потом, прежде чем они успели сказать что-нибудь еще, что было бы для него слишком близко к сердцу, он продолжил. — Для того времени это было довольно женское увлечение, но поскольку я был младшим ребенком, мои родители баловали меня и были снисходительными к любым моим увлечениям. — Это кое-что объясняет, — сказал Воншик, и Джехван послал ему взгляд, способный содрать краску со стен. Именно так сказал Санхек, когда тоже узнал об этом. Хонбин переместился, повернувшись к Джехвану всем телом. — Когда именно ты родился, Джехван? Джехван усмехнулся и слегка оскалил клыки. — Угадай, — сказал он. — Ну, тебя обратили в двадцать два года, а сейчас тебе где-то триста лет, — пробормотал Хонбин, в основном про себя, явно размышляя над этим. — Математика никогда не была моей сильной стороной, — сказал Воншик, выжидательно глядя на Хонбина. — Где-то в начале 1700-х годов? — сказал Хонбин, затем его глаза расширились. — О, я никогда не задумывался об этом раньше. — 1689, если мне не изменяет память», — пробормотал Джехван, с удовольствием наблюдая за выражением лиц своих детей. — Это было совсем другое время. Хонбин уже полностью расположился на диване, положив руки на подлокотник, уперевшись в него подбородком, и жадно смотрел на Джехвана. — Расскажи нам. В голове Джехвана промелькнули самые яркие из его человеческих воспоминаний. Все они были нечеткими и приглушенными по сравнению с ясностью вампирских воспоминаний, но если хорошенько поискать, то можно было найти немало. — Что ты хочешь знать? — Что ты помнишь? — Хонбин тут же ответил. Воншик наклонился вперед и закрыл ноутбук, который все равно замолчал несколько минут назад. Что помнил Джехван. Он помнил, как повар, нанятый его семьей, отхлестал его деревянной ложкой по костяшкам пальцев за то, что он часто пробирался на кухню, чтобы украсть горячую выпечку из духовки. Он помнил бассет-хаунда, который ходил за ним по пятам в детстве, с седой мордой, потому что к моменту рождения Джехвана он был уже довольно взрослым. Он помнил, как прятался под стульями и пугал служанок, хватая их за лодыжки. Он помнил, как ранними утрами крался через территорию родового поместья в соседний персиковый сад, как с криками и смехом его с руками, полными украденных фруктов, прогоняли сторожа. Он вспомнил, как впервые сорвал бутон розы и заставил его расцвести под своими пальцами, как волшебство покалывало его кожу. А потом он вспомнил, как рос с кровью и сажей на руках, вспомнил опиумные притоны, накрашенных и податливых женщин. Он помнил, как бежал по ночам, безрассудно и без страха. Он помнил, как тихо плакал в объятиях вампира на пороге своей смерти. — Я многое помню, — сказал Джехван, затем его голос стал тише. — Я помню больше, чем предполагал, — Хонбин и Воншик уставились на него в ожидании. Джехван почувствовал, что улыбается. — Можете себе представить, что я часто вставал перед рассветом, чтобы тайком украсть персики у соседа? — Легко, — хмыкнул Воншик, и Джехван рассмеялся. — Я перестал, когда мне было лет одиннадцать, потому что однажды, спасаясь от поимки, я пошел другим путем и поскользнулся в ручье, рассек себе голову, — с сожалением сказал он, потрогав место над правым виском, как раз на линии роста волос. — Шрам уже давно зарубцевался, но крови было ужасно много. Служанки не могли отстирать ее от моей рубашки. — Тебя это шокировало, или ты уже привык? — спросил Хонбин, как будто уже знал ответ. – О, я был довольно скандальным мальчишкой, — со смехом сказал Джехван. — И, честно говоря, вырос в ужасно несносного пофигиста. Возможно, если бы родители меня обуздали, моя жизнь сложилась бы иначе. Но как бы там ни было, я провел свою человеческую жизнь, потакая своим прихотям, пока они не привели меня к смерти, — Улыбка Джехвана стала самоуничижительной, когда он подумал о том, каким человеком он был перед самым обращением, полным надежд и обещаний. Он с удивлением обнаружил, что это не приносит ему той боли, которая была раньше. — Джехван? — спросил Воншик. — Ты в порядке? Джехван встряхнулся. — Я думаю, — сказал он, — что, возможно, начинаю быть в порядке.***
Было холодно, но солнечный свет был ярким, даже чуточку слишком. Санхек обхватил руками бумажный стаканчик с дешевым какао, от которого ленивыми вихрями шел пар. Мир казался туманным по краям от мороза. Дыхание Санхека вырывалось наружу, а задница прижималась к мерзлой скамейке. Его мучило ощущение дежавю, но он не мог на нем сосредоточиться. Он повернулся к своему компаньону, который сидел рядом с ним на скамейке, не совсем касаясь его плеч. Джехван посмотрел на него в ответ, сжимая в руках стакан с американо. — Тебе не холодно? — спросил он. Его глаза блестели, отражая мороз вокруг. — Мы можем вернуться ко мне домой. Темнота. Санхек пока не хотел возвращаться в темноту. Волосы Джехвана так красиво блестели в лучах зимнего солнца. — Нет, я хочу остаться здесь, — сказал Санхек, и Джехван звонко рассмеялся, словно прочитал его мысли. От этого смеха лицо Санхека потеплело. — Тебе нравится зима, Джехван? Джехван перестал смеяться, но улыбка все еще не сходила с его лица, когда он смотрел на парк. Они были одни, и даже шум озера не мешал им. — Я предпочитаю весну, — тихо сказал он, и в его словах было что-то тайное, но Санхек не мог этого знать. — Я думаю, весна тебе идет, — пробормотал Санхек. Когда Джехван снова посмотрел на него, он все еще улыбался, но уже немного грустно. — Я бы хотел, чтобы мы пошли гулять весной. Здесь есть цветы. — Ты же знаешь, я не могу, — прошептал Джехван. А потом он ушел, и Санхек остался сидеть один на скамейке в парке, ледяной ветерок трепал его волосы. Его била дрожь. Он по-настоящему дрожал. Осознание этого не давало ему покоя, и он медленно выходил из дремоты, чувствуя, что нужно что-то предпринять. Ночью он сбросил с себя одеяла на пол, а из окна подул сквозняк. Пальцы на ногах стали ледяными, и он потянулся через край кровати, собирая одеяла и укутываясь в них. В голове Санхека запечатлелся образ Джехвана, сидящего в лучах солнца, с гладкой румяной кожей, сверкающими прекрасными глазами. Ему хотелось, чтобы он стал реальностью. Джехван не должен был оставаться в темноте, в одиночестве. Возможно, именно это, наряду со всем остальным, и было причиной его грусти. Санхек сглотнул. Ему захотелось снова заснуть и увидеть этот сон. И все же он понимал, что это часть проблемы. Но он не мог остановиться. Он жаждал завершения, примирения, чего угодно. Он жаждал прикосновений Джехвана, но не так, как раньше. Санхек знал, что сегодня ему не удастся заснуть, но все равно зарылся поглубже в одеяло. Он не мог больше так жить. Ильхун был прав. Они так много внимания уделяли травмам Джехвана, хотя у Санхека были свои собственные, и все это было оставлено, чтобы отравить и его. И он поддался. Нужно было что-то делать.