Левая рука Кальва

Как и во всех известных мне лудусах, каждый раб, принадлежащий фамилии, на случай попытки побега носит на шее латунный жетон. Мне сказали, на нем написано «Мастер Друс владеет этим рабом, если вы его поймаете, то задержите, пока его не заберет хозяин*». Друс считает, что я пришел к нему как свободный человек, но это не имеет значения. Аукторат - это раб: граждане Империи оказываются в лудусе по своей воле, но осознанно отказываются от свободы на время действия контракта. Закабаленные и помеченные. Трудно бороться с тошнотой, когда цепь смыкается на моей шее. Я был готов носить знак принадлежности мастеру Кальву, но холод металла вызывает дрожь. С самого рождения я был чьей-то собственностью, и сегодня мной снова завладел лудус. И проклятый ланиста. Жетон легкий, но его невозможно не замечать, как и фальшивые свитки, что я нес из дома Лауреи. Холод на коже, тяжесть цепи на шее - он бесспорно на мне. Недостаточно просто принести клятву, как я клялся предыдущему хозяину - «терпеть, когда будут жечь, связывать, бить или убивать мечом*» - надо еще и носить рабский знак. Осмотренный, помеченный, по-прежнему желающий, чтобы Судьба сразила меня, но не оставляла здесь, я иду в свою клеть в казарме. Помещения, как и везде, разделены. У каждого бойца своя собственная клетушка, и каждая группа клеток отделена от других. Я буду жить среди других аукторатов – нас здесь пятеро – и тяжелые, запертые двери стоят между нами и остальной частью казармы. Другие гладиаторы, скорее всего, живут в общих казармах, как и в моем предыдущем лудусе. Пока они не устраивают драки и не подставляют нас всех под палки, или не шумят так, что невозможно заснуть, они могут спать хоть с дикими тварями, мне плевать. Уверен, что сегодня ночью меня не потревожат. Впервые меня успокаивает поворот ключа в замке, так же как и дверь, отделяющая наш закуток от остальной казармы. Чувствовать себя взаперти неприятно, но новичок в устоявшейся фамилии чувствует себя в безопасности лишь до тех пор, пока стражи не отопрут наши клетки на рассвете. Стоит мне устроиться на жесткой лежанке, как измученные мышцы болью напоминают о себе, я не сомневаюсь, что легко засну. Тьма и правда приходит быстро. Внезапно я просыпаюсь от тревожного ощущения. Сердце колотится. Дыхание рвется. Что-то определенно не так. Воздух в клети… изменился. В ночи эхом блуждает тихий звук, который я не узнаю, но уверен, что именно из-за него я и проснулся. Я медленно сажусь и всматриваюсь в темноту. Движение. Тени движутся в полумраке, как черные рыбы в мутной воде. Просто померещилось. Я тру глаза. Всего лишь паранойя клейменого человека в незнакомом месте. Я схожу с ума и… Дверь приоткрыта. Узкая полоска света, как от далекого факела, разрезает мрак тонкой янтарной линией. Это означает, что дверь отперта и приоткрыта. Это означает – одна из теней оживает и кидается ко мне, толкая обратно на лежанку. Я ударяюсь затылком о стену, перед глазами сияет белая вспышка, и меня оглушает ровно настолько, чтобы огромная грубая ручища успела заткнуть мне рот. Мир вращается и скачет. Прежде чем я снова могу ориентироваться в пространстве, ударяюсь грудью о… стену? Об пол? Спустя один толчок сердца, удар приходится в лицо, и огромная масса надавливает между лопаток. Значит, это пол. Кто-то связывает меня. Я сопротивляюсь, но сильные руки удерживают мои ноги, а руки больно заламывают назад. Грубая веревка обжигает кожу, фиксируя сначала одно запястье, а затем другое. Ладонь на лице сдвигается, но прежде чем я успеваю закричать, мне в рот засовывают тряпку. Она прокисла от пота. Я пытаюсь выплюнуть эту тряпку и не блевануть, но не могу ее вытолкнуть, поэтому просто стараюсь не подавиться. Кто-то накрывает мне глаза другой тряпкой и туго обвязывает ей мою голову. Затем меня вздергивают на ноги и толкают вперед. Если они хотят вывести меня в другое место, это означает, что там у них будет дополнительное преимущество. Я пытаюсь затормозить пятками, но у меня нет точки опоры, и я слишком дезориентирован, чтобы драться, не рискуя свалиться с ног или врезаться в стену. А если я упаду, они без сомнения потащат меня, и их более чем достаточно, чтобы сделать это. Я прекращаю сопротивление и позволяю им вести себя. По пути я считаю шаги и повороты, надеясь, что смогу вернуться обратно, когда они отпустят меня. Узел на запястьях слабый, его завязывали в спешке и в темноте, и я пытаюсь развязать его на ходу. Сбиваюсь со счета шагов, но все еще отмечаю повороты, и сосредотачиваюсь на попытках освободить руки. Земля под ногами холодная и твердая - камень под тонким слоем гравия. После двух поворотов налево, одного направо и двух переходов по лестнице, камень внезапно сменяется песком, не остывшим после дневной жары. Я делаю глубокий вдох, и в этот раз воздух не наполнен густым, едким теплом казарм. Он прохладнее. Тоже теплый, но прохладнее. Мы снаружи. Скорее всего на тренировочной площадке. Мое сердце бьется чаще. Если эти люди могут пройти сквозь запертые двери, они могут попасть и в оружейную. Возможно даже к заточенному оружию, которое хранится для настоящих боев. Я начинаю быстрее дергать веревку на запястьях. - Только пикни, - шипят мне на ухо, - и ты труп. Понял? Я киваю. Тряпку из моего рта выдергивают, едва не вырвав вместе с ней половину зубов. Кто-то срывает повязку с глаз. Прежде, чем глаза могут привыкнуть к свету или я успеваю понять, где мы находимся, меня бьют под колени и я валюсь на песок. Еще один пинок, в спину, и я падаю плашмя. Руки все еще связаны и я не могу закрыть лицо, поэтому с размаху врезаюсь в землю. Сплевывая и мотая головой, чтобы стряхнуть песок, я пытаюсь подняться, но колено, упирающееся мне в спину, снова опрокидывает меня на землю. Чья-то рука упирается в мой лоб, запрокидывая голову назад. - Значит так, гладиатор, - рычит голос парфянца, и брызжущая слюна обжигает мне ухо. – Пора тебе научиться уважению. Он утыкает меня лицом в песок. Прежде чем я успеваю сделать вдох, он переворачивает меня на спину, и мощный кулак впечатывается мне в живот, выбивая весь воздух из легких. Я вскидываю колено и получаю удовлетворение от хрипа, когда оно встречается с промежностью Сикандара. Я выдергиваю одну руку из-за спины, зачерпываю горсть песка и швыряю его в лицо парфянцу. Пока он задыхается и плюется, я бью его кулаком по скуле. Он не успевает произнести и слова, как я бью снова. Меня хватают за плечо. Кто-то другой вцепляется мне в ноги. Мужчины прижимают меня к земле. Удерживают одну руку. Затем другую. Мне удается вырвать одну руку и одну ногу. Моя ступня встречается с чьим-то лицом, а кулак - с животом. Один из них бьет меня в висок, и мир окрашивается в белый и красный. Я на мгновение перестаю ориентироваться в пространстве, но этого хватает, чтобы они взяли верх и снова свалили меня с ног. - Поднимите его! Грубые руки тянут меня вверх. Кто-то заламывает мои локти назад, и я не могу шевельнуться. - Смотри на меня, проклятый новичок, - рычит Сикандар. Я намеренно не поднимаю на него взгляд. Он хватает меня за челюсть и заставляет встретиться с ним глазами. - Ты должен знать свое место в этой фамилии, кусок… Я харкаю кровью ему в рожу, и пока он отирается, бью его по коленям, используя как опору того, кто стоит позади меня. Сикандар, яростно рыча, падает на землю. - Сын шлюхи! – ревет он, вскакивая. Он бьет меня с такой силой, что равновесие теряет даже удерживающий меня боец, и мы оба валимся с ног. Кто-то вздергивает меня и наносит новый удар, но у меня свободна рука, и я замахиваюсь на Сикандара. - Эй! Эй, вы! - раздается крик. – А ну прекратите! Немедленно! - Дерьмо! В одно мгновение напавшие исчезают, и ноги перестают меня держать. Во рту соленый привкус металла. Каждый вдох дается мне с жуткой болью, а площадка с бешеной скоростью кружится перед глазами. - Стоять! Все! – кричит кто-то. - Эй! Вернитесь! - Вернитесь и постройтесь! - Клянусь, я переловлю вас всех и засуну в яму! Крики и топот стихают. Все еще плохо соображающий, я сплевываю кровь и приподнимаюсь на дрожащей руке, обхватив другой живот. Зубы на месте. Боль не походит на переломы. Завтра я буду чувствовать себя как кусок дерьма, но это не смертельно. - Что тут происходит? – гаркает резкий ледяной голос. Я выдыхаю сквозь зубы. Возможно, и смертельно. Боги, кто угодно, только не он. Но голос раздается слишком издалека, и когда я поднимаю голову и фокусирую взгляд, Друс выходит из темноты с другой стороны тренировочной площадки. Он несет мерцающий факел, и с обеих сторон от него движутся массивные тени телохранителей. - Поднимайся, - меня хватают за руки и вздергивают вверх. - Стой смирно, гладиатор. Я подчиняюсь, хотя удерживать равновесие тяжело. Друс останавливается прямо передо мной. Факел нагревает воздух между нами, и меня почти трясет, когда ланиста рычит: - Что здесь произошло? Кровь заполняет рот, и я сглатываю, чтобы не сплюнуть ее под ноги хозяину: - Прошу прощения, дом... - Оставь, - зло отвечает он. – Думаю, ты не сам себя избил до потери сознания, - его глаза сщуриваются в узкую, поблескивающую полоску. – Кто еще в этом участвовал? Отвечай, гладиатор. Немедленно. Я поворачиваю голову и схаркиваю кровь на песок. - Это моя вина, доминус. Друс молчит, но изгибает бровь в молчаливом приказе продолжать. - Ссора, - объясняю я, - между мной и другим гладиатором, я сам ее начал. Во всем виноват я. - Между тобой и другим гладиатором, - он медленно осматривает меня. – Ясно. Он скрещивает руки на груди. - У тебя есть выбор, Севий. Наказание неминуемо. Ты разделишь его с теми, кто разбил твое лицо, либо получишь один за всех. Если я назову хотя бы одно имя, весь лудус узнает об этом, и следующую ночь я не переживу. Поэтому я молчу. Друс постукивает пальцами по руке и вопросительно смотрит на меня. - Так кто был здесь еще, гладиатор? Я сглатываю кровь еще раз, в этот раз ее меньше. - Это целиком моя вина, доминус. - Значит, твоя, - он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по моей скуле. Затем он убирает руку, осматривает и поворачивает ее ко мне, так что я вижу размазанную по коже кровь. – И ты сделал это сам. - Нет, доминус, - отвечаю я. – Но драку начал я. Он смотрит мне в глаза, снова изогнув бровь, но не дает возможность что-то добавить. - Вы стоите мне кучу денег. Каждый. Он вытирает кровь о мою тунику. - Я ненавижу, когда портят мою собственность на арене. А теперь представь мои чувства, когда ее портят бесплатно. - Понимаю, доминус, - тихо отвечаю я. - Хорошо. И я хочу убедиться, что ты меня понял, - Друс щелкает пальцами. – Арабо, в яму его. Десять ударов, - он смотрит в мои глаза и бросает мне в лицо. – Если это повторится, ты узнаешь, что сегодня я был очень милосерден. Сказав это, он уходит в тень. - Пошли, - Арабо хватает меня за руку, - в яму. *** К тому времени, когда медик выпускает меня, я дюжину раз клянусь больше никогда не испытывать милосердие Друса. Запястья ноют и пылают от стягивающей веревки, и я в полной уверенности, что плечи и спина горят, удивляюсь, что не вижу языков пламени, лижущих стены, когда иду по коридору, держа в руках потную, окровавленную тунику. Арабо вталкивает меня в комнатушку: - Больше так не делай. Хозяин не любит, когда его будят посреди ночи. Я молчу. Дверь захлопывается и ключ поворачивается в замке. По крайней мере, на эту ночь я в безопасности. Во всяком случае, я на это надеюсь. Запертая дверь не остановила напавших на меня, поэтому я допускаю, что они могут сделать это снова. Но я надеюсь, они не настолько глупы, а если и так, я слишком устал для переживаний. Я ложусь лицом вниз, подставляя воздуху измученную спину. Веки тяжелеют, все тело ноет, но сон никак не идет. Сомневаюсь, что вообще смогу заснуть, но, в конце концов, меня сморило благодаря огромной пробирающей до костей усталости. Утром я не одеваю тунику. Пусть солнце сожжет меня, но я не рискую прикрыть раны, терзающие мое тело. Появившись на площадке, я молчу. Меня замечают, головы поворачиваются более заметно, чем кажется бойцам, разговоры и схватки стихают, когда я прохожу мимо. Они замечают и мою израненную спину. Да и как можно не заметить? У некоторых мужчин тоже есть отметины. Там разбитая губа. Тут подбитый глаз. Пестрый синяк на ребрах. Ничего необычного для бойцов, но я уверен, что кое-какие из них оставлены моими ногами и кулаками. Я ни с кем не говорю. Мы тренируемся с Титом, и я убежден: он, как и любой на этой площадке, знает, что произошло ночью. Он бросает хмурые взгляды на синяки, и я замечаю, как он косится на мою спину, но он не произносит ни слова. Единственные звуки, издаваемые нами – это стук и лязг оружия. Уже посреди третьего раунда с Титом, каждое движение усиливает пожар на моей спине. Сикандар идет к корыту с водой. Я поднимаю руку. - Хочу пить, - говорю я. Тит кивает, но бросив взгляд в сторону воды, замирает. - Севий, - предостерегает он, - ты не… - Я прохожу мимо, и он умолкает. Ругается под нос, но не загораживает дорогу. Сикандар спокоен, когда я подхожу. Все вокруг застывают. Все взгляды сосредоточены на нас, все забывают дышать. Единственный раздавшийся звук – это тихий плеск зачерпываемой воды и капель тонкой струйки, когда я снова поднимаю ковш. Я не тороплюсь. Я выжидаю, и когда подношу ковш к губам, в упор смотрю в глаза Сикандару. Никто не двигается, особенно парфянин, стоящий рядом. Я допиваю и поворачиваюсь к бадье. После этого я медленно обращаюсь лицом к Сикандару снова. Он вскидывает подбородок и смотрит на меня сверху вниз. Расправляет плечи. Один его глаз заплыл, губа разбита, и яркий синяк темнеет прямо над бедром. Я не чувствую удовлетворения, видя, как он чуть горбится, скорее всего, скрывая тянущую боль ниже пояса. Не отрывая взгляд, он слегка поворачивает голову и сплевывает: - Ты что-то хотел сказать, глад… - Пошел ты, Сикандар. Его брови резко взлетают. Несколько мужчин набирают воздуху. Но я еще не закончил. - Возможно, в этом лудусе я и новичок, но я не идиот. И не буду крысятничать перед хозяином, – я делаю шаг вперед, и хотя он уверенно стоит на земле, Сикандар напрягается, но не как лев, а скорее как олень, готовый дать деру. – Давай проясним кое-что. Этой ночью был последний раз, когда я принял удар от тебя. И клянусь перед Фуриями, это последний раз, когда я принял удар за тебя. И пока он успевает отреагировать, мой кулак врезается в его челюсть. Массивный парфянин удивленно хрюкает и падает на землю, хватаясь за корыто одной рукой и за лицо другой. Две раны на моем плече снова горят от резкого движения, и боль отражается в костяшках пальцев, но уже ослабевая. Сикандар садится. Пыль оседает вокруг нас и на нас. Я молча протягиваю ему руку. Сикандар с ухмылкой смотрит на нее. Он косится по сторонам, затем возвращается взглядом к моей руке. Ворча под нос, возможно, призывая на мою голову проклятия парфянских богов, он обхватывает мое запястье и позволяет помочь ему встать. - Ну так что, - говорю я, отпуская его руку. – Мы поняли друг друга? Он выдерживает мой взгляд. На какой-то момент я уверен, что он ударит меня, и мы устроим свару прямо здесь при свете дня. Но он протягивает руку: - Да, гладиатор. Поняли. _________________________________________________________________ Справка: * Там писали: "Арестуйте меня, если убегу, или верните меня в добрый дом моего хозяина". * Реальная клятва аукторатов. Правда, тут у автора неточность. Раньше Сева не приносил эту клятву, поскольку рабов вообще-то никто не спрашивал.