Левая рука Кальва

Вот уже несколько дней я живу в этом лудусе. Спина медленно заживает, синяки сходят, а те ублюдки после памятной ночи оставили меня в покое. После того, как я уложил на землю Сикандара, никто не беспокоит меня, если не считать случайных ударов на тренировках. Теперь, когда вопрос иерархии решен, все мое внимание приковано к задаче, которая, собственно, и привела меня сюда. Это то, чем я намерен заняться, но едва мы приступаем к утренней тренировке, Тит внезапно приказывает всем построиться. Оружие гремит о землю, и мы, как солдаты, выравниваемся в линию. - Что происходит? – спрашиваю я соседнего бойца. - Не знаю. Вряд ли что-то приятное, - он смотрит на меня. – Хозяин никогда не прерывает тренировку ради хороших известий. Тит встает перед нами. - Луций, Квинт, Иовита, Севий и Филосир, - орет он, при звуках своего имени я покрываюсь холодным потом. – Идите за мной. Остальные возвращайтесь к тренировке. Мужчины расходятся, а моя кровь стынет в венах. Один из бойцов хлопает меня по плечу: - Удачи, брат. И тоже уходит. Мы, оставшиеся, обмениваемся растерянными взглядами. Никто не смеет открыть рот. Я еще не запомнил все имена и лица, но понимаю, что эти четверо живут в той же части казармы, что и я. Ауктораты. Все мы. - Сюда, - Тит жестом приказывает следовать за ним и ведет по коридору, мимо казарм в пустой двор. Здесь он снова осматривает нас и рявкает: - В линию! Быстро! Мы тут же выстраиваемся в ряд. - Не двигайтесь, - рычит он. – Мастер хочет поговорить с вами всеми. Я перевожу взгляд на дверь комнаты, в которой после прибытия в лудус встретился с Друсом, и пока он не явился, успеваю молча помолиться. В первый раз он выглядел устрашающе, но теперь… теперь я понимаю, откуда взялась его легендарная репутация. Его шаги неторопливы. Расчетливы. Каждое движение точно, как у охотящегося тигра, а мы – пять беззащитных оленей в ожидании расправы. Нагрудник не скрывает сведенные лопатки, и я уверен, что каждый мускул под толстой кожаной броней напряжен от бешенства, которое заставляет его стискивать зубы и хмурить брови до глубокой морщины на лбу. Его голубые глаза сощурены и еще более холодны, чем в ту ночь, когда он отправил меня в яму. Друс идет вдоль строя, по очереди разглядывая каждого из нас. Он осматривает нас с головы до ног, а затем пугающе долго смотрит в глаза. Когда подходит моя очередь, я уверен, что он видит меня насквозь. Мою душу и всю ту ложь, что я скрываю под латунным жетоном, который камнем висит на моей груди. Но он проходит мимо. Дойдя до конца линии, он разворачивается и идет обратно. - Пять римских граждан, - говорит Друс ровным ледяным тоном. – И все вступили в мой лудус практически друг за другом. Редко когда приходит один за год, а тут сразу пятеро с начала весны. Он улыбается, но могу поклясться, что от этого его лицо леденеет еще сильнее. - Я почти верю, что Фортуна благоволит мне, хотя и не представляю, за что. Возможно, я просто неблагодарный. Улыбка исчезает, но лед не тает. - Особенно, когда не могу отделаться от мысли, что тут есть нечто большее, чем просто пять погрязших в долгах идиотов. Порыв посмотреть на других и найти в их глазах вину и объяснение происходящему чудовищным зудом щекочется под кожей, мужчины по обе стороны излучают такое же желание. Но я не шевелюсь. Догадываюсь, что и другие тоже. Шеренга заканчивается, и Друс начинает обратный путь. - Сегодня утром из моего лудуса ушло сообщение. Вернее попыталось, - он достает из-за пояса свернутый свиток и протягивает его на всеобщее обозрение: - Кто-нибудь из вас узнает это? Он замирает. Его взгляд останавливается на мне. На Иовите. На Квинте. Друс впивается глазами в каждого из нас. Не говоря ни слова и не опуская свиток. Никто не отвечает. Никто не двигается. Никто не дышит. Друс снова начинает ходить туда-сюда, высоко держа свиток. - Говорите. Если кто-нибудь из вас узнает его или знает имя пославшего его, говорите сейчас, прежде, чем я забуду о милосердии. Все по прежнему молчат. Друс в третий раз проходит мимо нас. Слышны только отдаленный шум и крики тренирующихся мужчин, будто находящихся за много миль от нас. Внезапно Друс останавливается перед Филосиром и делает шаг вперед так, что их лица практически соприкасаются. - Ты что-нибудь знаешь об этом, Филосир? Огромный карфагенянин качает головой. - Нет, доминус. Ничего. Клянусь. - Ничего? – почти шепотом переспрашивает Друс. – Ты уверен? – он поднимает свиток и подносит его к глазам бойца. – Ты его не узнаешь? Филосир мотает головой. Друс нервирующе долго смотрит на него, затем смещается на шаг влево, и я клянусь, что чувствую дрожь, пробегающую по телу Иовиты. - Иовита, - произносит Друс, - во всех лудусах тебя видели путающимся со служанками патрициев. До боев. И после, – он слегка щурится. – В том числе и со служанками политиков. Скажи мне, Иовита, неужели у служанок политиков какие-то особенные дырки? Иовита молчит. Друс приближается к нему и понижает голос до внушающего ужас рычания: - Или ты говорил с ними о чем-то, что может заинтересовать и меня? - Нет, доминус, - голос Иовиты дрожит, словно невысокий человек, стоящий перед ним, наоборот, больше его раза в два. – Мы не говорим. Ни о чем. Я следующий, и пока Друс допрашивает Иовиту, не могу дышать. Кальв Лаурея хитрый мужчина. Угрожая сообщить, что я украл деньги у Друса, он вынуждает меня играть по своим правилам. А что мешает ему устроить в этот лудус других гладиаторов? Других, чтобы быстрее найти признаки неверности Верины, но, возможно, еще и для того, чтобы твердо знать: такие как я беспрекословно подчиняются его приказам. Голос Кальва эхом звучит у меня в ушах: «Будь осторожен, Севий. Я не потерплю ложь или измену». Призрачные пауки снова появляются у меня под кожей. А что, если пока наблюдаю я, кто-то следит и за мной? Клянусь, я чувствую руку Кальва, сжимающую мое плечо, и его голос, вибрирующий во всем теле. Я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил. Ты меня понял? Что может помешать другому гладиатору, особенно так же как и я трясущемуся за свою шкуру, подставить меня и обвинить в предательстве обоих хозяев сразу? И вот Друс передо мной. Его ледяные глаза почти просверлили во мне дыру. - Севий. Новичок в моем лудусе. Он поднимает свиток, смотрит на него и, прищурившись, возвращается взглядом ко мне: - Кто-нибудь снаружи ждет весть от тебя? Я облизываю пересохшие губы. - Нет, доминус. Никто. - На самом деле? - Никто, - повторяю я, - клянусь, доминус. Он не двигается, не говорит. Не смотрит по сторонам, только на меня. Капли холодного пота выступают на моей шее. Раны на спине и плечах покалыванием напоминают о каждом месте на теле, куда вгрызался хлыст, а ведь если я попадусь, они покажутся мне царапинами. Уверен в этом. Внезапно Друс двигается к Квинту, и я с трудом удерживаю рвущийся с губ вздох облегчения. - Квинт, - рычит Друс. – Ты же был торговцем прежде, чем скатился до уровня ауктората? Квинт стискивает зубы. - Да, доминус, был. - Это означает, - продолжает Друс, - что ты умеешь читать. И я думаю, писать тоже. Верно? Квинт тяжело сглатывает. - Да, доминус. Я умею и читать, и писать. - Ммм… - Друс держит свиток перед лицом Квинта. – Значит, это вполне может быть твоим. - Я умею читать и писать, доминус, - голос Квинта срывается, выдавая страх. – Но я не писал это письмо. Клянусь. Друс поднимает бровь. Квинт с усилием выдерживает его взгляд: - Клянусь именем предков, доминус. Послание не мое. Друс молча смотрит на него. Затем он делает еще один шаг: - И наконец, Луций, - он кладет руку на плечо Луция. – Похоже, жена сенатора Октавиана Аврелия питает к тебе слабость. Не поделишься, чем ты так покорил ее? Кожа на нагруднике скрипит, когда Друс отрывается от Луция и скрещивает руки на груди. Его ухмылка холодит мне кровь. Луций роняет челюсть и таращится на Друса дикими глазами: - Прошу прощения, доминус? - Продолжай, - Друс резко взмахивает рукой, - нам же должно быть завидно, что ты очаровал такую красивую и влиятельную женщину? – он наклоняется, и веселье покидает его голос. – Или вы заняты разговорами, которые должны оставаться за закрытыми дверями спальни? Он беззвучно сминает свиток. - Или, возможно, вы общаетесь посредством папируса? Луций сглатывает и тянется к поясу. - Ох, оставь его в покое, - Друс машет рукой и, отвернувшись, отходит на пару шагов. Смотрит на всех нас и на каждого в отдельности: - Посмотрите на тех, кто стоит рядом с вами, и запомните их лица так же, как они запомнят ваше. Если кто-то из вас пришел сюда не для того, чтобы тренироваться и драться, пытаясь не сдохнуть от голода, как бродячий пес, он может быть уверен: я узнаю его имя. И когда я узнаю, чьих рук это дело, – он снова поднимает свиток, – будьте уверены, что вы покинете этот лудус живыми и невредимыми, только если боги окажутся намного снисходительнее меня. Развернувшись, он уходит через тренировочную площадку. Мы дружно переводим дух, однако Друс останавливается и снова поворачивается к нам лицом. - Чуть не забыл, - ухмылка говорит, что на самом деле это не так, - тот, кто назовет мне имя и мотив предателя, будет весьма щедро вознагражден, - улыбка становится шире. – А вот теперь все.