Левая рука Кальва

Теперь я глаза и уши ланисты, а заодно глаза и уши обманутого мужа-политика. Изучаю. Подслушиваю. Жду. Я наблюдаю даже во время тренировок, смотрю по сторонам и ловлю обрывки разговоров. И жду. Рано или поздно Верина и ее любовник выдадут себя. Женщины, особенно жены богатых и влиятельных людей, частенько тайком наведываются в лудус, как правило, под покровом ночи. Иногда приходят служанки и, заплатив Друсу солидную сумму, ведут нас в городской дом или на виллу. Еще чаще в комнату в борделе. В этом нет ничего необычного: в Риме женщины ведут себя также. Особенно после боя или тренировки, когда мы уставшие, потные и покрыты кровью. Я слышал, некоторые ланисты зарабатывают на нас после игр больше, чем во время них. А учитывая приближающиеся Аполлинарии, мы, похоже, тренируемся больше для женщин, чем для боев. Имена редко произносятся вслух, но те, кто пробыл в Помпеях некоторое время, уже многое знают о местных женщинах. Об одержимости жены магистрата карфагенянами и экзотическими финикийцами. О том, что дочь уважаемого сенатора имеет слабость к самым мощным и кровожадным самцам. О женах богатых виноделов, которые всегда зовут одного мужчину на двоих. Большинство их мужей смотрят на это сквозь пальцы. Мы всего лишь рабы, не граждане и даже не вольноотпущенники, связь с которыми может грозить скандалом. Тем не менее все продолжают хранить молчание: как женщины, так и мы. Да и кому мы расскажем? Только ауктораты покидают лудус без сопровождения, но все они знают: любой скандал, связанный с фамилией, вызовет большое неудовольствие ланисты. В то же время в стенах лудуса мужчины, подобно женщинам, сплетничают о своих связях с женами помпейских патрициев. Они приукрашивают детали, как солдаты, рассказывающие военные байки. Болтают даже о жене одного важного, влиятельного политика, чей ребенок совершенно не похож на ее мужа. - После того, как я провел время с госпожой Аурелией, - широко улыбается Хасдрубал, - ее мужу повезет, если она не заснет, пока он ее трахает. - Везучий ублюдок, - болтает кто-то из новичков. - Госпожа Антония настоящая шлюха. После нее он будет кровожаднее, чем на арене. - Не знаю, кто она, - заявляет другой боец, на подкашивающихся ногах вваливаясь в лудус перед закатом,- но ее муж полный идиот, если не пялит ее каждую ночь. Сам я тоже побывал во множестве постелей. Обычно в убогих борделях в худших районах города. Местах, где никто не будет искать жену патриция. Поскольку я еще не участвовал в помпейских играх, меня редко зовут, если только это не женщина, с которой я был раньше, но после Аполлинариев все может измениться. И все же, в свободное время от тренировок и ублажения жен помпейской знати в борделях никто даже не выдохнул имени Верины Лаурея. Возможно, Кальв ошибся. Вдруг его жена – единственная женщина в Помпеях, которая не трахается с гладиатором. По крайней мере, не из этого лудуса. Кальв что-то знает. Он не дурак. Если он озаботился подделкой документов и засланным рабом, а может, и не одним, он наверняка что-то знает. А если это так сильно его беспокоит, ее любовник не один из нас. Я не могу представить римлянина, который бы удивился, я не говорю «впал в бешенство», из-за интрижки его жены с рабом. Один из тренеров? Медик? Сам Друс? Это может быть кто угодно. Я провел здесь не так много времени. Местные бойцы пока не доверяют мне настолько, чтобы делиться самыми скандальными слухами, и рано или поздно госпожа Лаурея и ее любовник выдадут себя. Мне остается лишь надеяться, что у Кальва хватит терпения дождаться, пока окружающие постепенно ослабят бдительность. А тут еще Друс. Подсматривать и подслушивать по его приказу бесполезно, но не от того, что вокруг нет болтунов. Кто-то перешептывается. Грамотные передают друг другу послания, неграмотные обмениваются парой слов на тренировках. Сами боги наверняка не могут уследить за всеми тайными контактами в стенах этого лудуса, и трудно сказать, что еще происходит, когда гладиаторов уводят на встречи с женами помпейской элиты. Но о госпоже Верине по-прежнему не слышно ни слова. Также я ничего не узнал о том, кто отсылал послания из лудуса. Последнее время все говорят лишь о приближающихся играх. Кто останется в живых, кто, скорее всего, погибнет, захочет ли мунерарий* честной борьбы. Последнее, конечно, зависит от того, сколько он заплатил Друсу. Если он заплатил за бои до смерти, как и любой ланиста, Друс обеспечит ему такое зрелище. В любом случае, некоторые из нас не вернутся с игр. Ни одна фамилия не покидает игры в том же составе, что и пришла на них. Близится полдень, я веду тренировочный бой с Квинтом. Луций и Тит наблюдают со стороны, и тут распахиваются ворота лудуса. Мы с Квинтом останавливаемся и поворачиваемся. Как и все остальные бойцы. За воротами несколько рабов аккуратно опускают на землю занавешенные паланкины. Оттуда появляются три женщины явно благородного происхождения. Они одеты в безупречные яркие платья, которые, наверно, обошлись их мужьям дороже, чем каждый из нас стоил Друсу. Первую сопровождают двое малышей, девочка и мальчик. Вторая, держа на руках младенца, помогает выбраться из паланкина маленькому мальчику. Третью сопровождает мальчик семи-восьми лет. Он тянет мать за руку на тренировочную площадку, даже мне видно, как азартно сверкают его глаза. Женщина улыбается, что-то говорит, и он заливисто смеется. Кое-кто из мужчин прекращает бои и направляется к гостьям, не выпуская из рук оружие. Первая женщина смотрит на них со страхом вперемешку с презрением, удерживая детей на месте. Вторая следит за сыном, бегущим на песок, взгляды, которыми она обменивается с Сикандаром, невозможно не заметить. Как и то, что ее малыш – это черноглазая миниатюрная копия парфянина. А третья женщина, похоже, не замечает никого вокруг. Она смотрит, как ее сын общается с Филосиром и Хасдрубалом, смеется вместе с ним над безумными энергичными рассказами о сражениях с десятками противников одновременно или о том, как они дрались со львами голыми руками. Кроме первой женщины никто не волнуется, когда гладиаторы вручают детям деревянные мечи или катают их на плечах. В такие моменты, когда среди нас есть женщины, гладиаторы ведут себя почти как порядочные римляне. Особенно в обществе аристократок. Пожалуй, это последняя грань, отделяющая нас от зверей, с которыми в один прекрасный день мы можем оказаться на одной арене. Или, возможно, это единственное, что нам позволено делать по собственной инициативе без риска вызвать гнев ланисты. В любом случае, непривычно видеть женщин в лудусе вот так. С детьми, при свете дня, пришедших сюда не для того, чтобы попользовать кого-нибудь из нас. - Кто это? – спрашиваю я стоящих рядом бойцов. – Почему они привели в лудус детей? - Дети нас любят, - смотрит на меня Квинт. - Разве к вам в лудус в Риме никогда не приходили женщины с детьми? Я мотаю головой. Луций фыркает. - Ну, дети, наверно, очарованы нами, а вот та женщина? – он кивает в сторону третьей матери, которая, похоже, совсем не обращает на нас внимание. – Мне кажется, она просто доводит своего мужа, таская ребенка по всему городу. Прежде чем я успеваю спросить, что он имел ввиду, Квинт издает сдавленный смешок. - Таким женщинам, как она, стоит быть поосторожней. Игры с репутацией политика опасны. - А… - я смотрю на Луция и Квинта, - она жена политика? - Да, - отвечает Луций, - жена самого Кальва Лауреи. Задержав дыхание, я медленно перевожу взгляд на женщину. Вот она какая, госпожа Верина. Даже в юности женщины не кружили мне голову, но я отлично понимаю, почему любой мужчина в Помпеях, не говоря о лудусе, с радостью уложил бы ее в постель. Талия и грудь, достойные самой Венеры. Заплетенные темные длинные волосы спускаются по спине. Прекрасные голубые глаза, которые унаследовал ее сын. - Она таскает сына в лудус? – спрашиваю я. – Исключительно ради того, чтобы позлить мужа? Луций мотает головой: - Не сына. Внука. Квинт согласно ворчит: - Кальв Лаурея терпеть не может, когда мальчишку видят на людях, поэтому она выставляет его напоказ при любой возможности. - Я слышал, Кальв с тем же успехом мог бы бросить мальчишку волкам, - бормочет Луций. – Лично я думаю, ему следует бросить волкам эту сучку, а внука оставить себе. Я выгибаю бровь, и оба собеседника поворачиваются ко мне. Квинт понижает голос до шепота: - Мальчишку зовут Каесо. Он ублюдок их дочери Стации. Девка уже давно мертва, и только богам известно, от кого она нагуляла сына. Луций насмешливо фыркает. - А Верина совсем не стыдится таскать его в город при любой возможности. - Не могу винить ее в том, что она трахается со своим муженьком, - присоединяется к разговору Тит. – Я слышал, что для нашего дела он подходит гораздо больше, чем для политики. - В таком случае ему бы наверняка уже вспороли брюхо. - Он политик, - возражает Луций. – Возможно, он и не самый честный человек в Помпеях, но он не проклятый ланиста. - Змея он, вот кто, - сплевывает Тит. – Я знаю десятки гладиторов, которые были уважаемыми гражданами, пока не спутались с этой тварью. - После чего оказались на арене? – спрашиваю я. Тит кивает. - Ауктораты, как и вы трое. Не имеет значения, переходит ему дорогу человек намеренно или случайно. Кальв Лаурея ничего не забывает и уничтожает всех таких людей. Губит репутацию, доводит до нищеты… - И они погибают на арене, как и все мы, - ворчит Квинт. По коже ползут мурашки, и внутри все сжимается. Что же тогда уготовила богиня судьбы для фальшивого ауктората, которому известно о мнимых прегрешениях жены этого человека? Если Фортуна может мне что-то подарить, то пусть это будет смерть не на кресте. - Эта женщина, - говорю я, наблюдая за Вериной и ее внуком, - похоже, она идет на слишком большие сложности и риски, чтобы просто позлить мужа. Тем более что все прочие женщины находят другие способы использовать нас для решения семейных проблем. Луций невесело смеется: - Знаешь, это наверно единственная женщина, которая приходит сюда и ни разу ни с кем не трахнулась. - Правда? Он кивает. - Жаль. Я бы все отдал… - он переводит дыхание и смотрит на нее. Мой взгляд тоже прикован к ней, пусть я остаюсь равнодушен к ее чарам. Она красива, и любой мужчина, отказавшись от нее, будет дураком, но я думаю только: «Так вот ты какая. Причина, по которой я здесь». Но по какой причине здесь она? Я смотрю ей в глаза, жду, с кем она обменяется взглядом, чтобы узнать имя, которое открою Кальву. Ничего. Не происходит ничего. Ее взгляд скользит от одного мужчины к другому, но выражение ее лица меняется, только когда она с улыбкой смотрит на внука. Или она невероятно искусно прячет свои эмоции, или ее любовника здесь нет. Или ее любовника вообще не существует, и она пришла сюда лишь для того, чтобы покрасоваться внуком, от которого ее муж предпочел бы отказаться. Но что-то подсказывает мне: Кальва не устроит ни один из этих ответов. Женщины с детьми уходят, и мы возвращаемся к тренировке, словно и не было этого перерыва. Я не могу выкинуть Верину из головы, но, как и все, я должен сосредоточиться на приближающихся играх, и вскоре мой разум занят только противником. После полудня становится жарко, солнце опаляет спину и плечи. Мускулы ноют, синяки пульсируют, даже тупые деревянные тренировочные мечи бьют больнее, оставляя более темные следы. Несколько дней отделают нас от ревущих трибун, заточенных клинков, и это чувствуется в каждом движении, каждой напряженной, тяжелой схватке. Хасдрубал делает выпад в мою сторону, я кряхчу и поднимаю указательный палец. - Ха! – он отступает, торжествующе взмахивая мечом. - Получай, леворукий ублюдок! Я фыркаю и снимаю шлем: - Может, ты даже выживешь после встречи со мной на арене. - О, я выживу, - он грозит мне оружием, - а если нет, то утащу тебя в Тартар вместе с собой. Я смеюсь, запрокинув голову: - Хотелось бы увидеть, как это у тебя получится. После этого я показываю на корыто с водой: - Наслаждайся победой. Сейчас я напьюсь, а затем укажу тебе твое место. Он хмыкает, но не отвечает, и я, сложив оружие и шлем за пределами круга, иду к лохани. Зачерпываю ладонями вожделенную воду. Если сегодня так жарко, уверен, во время игр будет еще хуже. Радует лишь то, что я выйду на песок только на один бой, в отличие от нескончаемых тренировок на жаре. Хлебая теплую воду, краем глаза замечаю движение. Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть Друса. Он появляется из коридора, ведущего в дом, но не пересекает площадку, а останавливается у ворот, находящихся в задней части лудуса. Телохранителей не видно, он один. В неизменном кожаном доспехе и, несмотря на невыносимую жару, на его плечах тяжелый серый плащ. Друс накидывает капюшон, выскальзывает из ворот и исчезает. Глядя на закрывшиеся ворота, я чувствую сосущее ощущение под ложечкой. Если Друс покидает лудус в одиночку без телохранителей, он идет в место, о котором не должны знать даже его самые доверенные лица. Но ланиста окружает себя телохранителями не для солидности. Пожалуй, для человека его профессии улицы представляют большую опасность, чем для большинства из нас. Тем более когда до Аполлинариев осталось всего несколько дней. Только богам известно, на что способен любой ланиста, включая Друса, чтобы получить преимущество над фамилией соперника еще до начала игр. - Эй, Севий! – Хасдрубал ударяет мечом по щиту. - Собираешься вылакать все корыто, или мы все-таки будем драться? - Иду, - выплескиваю воду и еще раз оглядываюсь на ворота. Друс не появляется в собственном лудусе без сопровождения, но выходит в город в одиночку? Качая головой, я поворачиваюсь к корыту и вешаю пустой ковш на стойку. Возможно, этот человек не так умен, как кажется.