The Piano

— Эрвин? Ты здесь? — с удивлением прокричала Ханжи, выбегая из больницы навстречу гостю. — Ты же не любишь это место… — С чего ты взяла? Это тоже больница. И ты такой же доктор, как и я. Просто я исцеляю тело, а ты душу, — он сдержанно улыбнулся, когда психиатр на радостях обняла его. — Ты так редко заходишь, — поправив очки после объятий, сказала Ханжи. — Вот я и подумала, что избегаешь либо меня, либо мою клинику. А так как я тебе вроде ничем не насолила, пришлось сделать такой вывод, — быстро объяснила она. — Может быть, пройдёмся? — Эрвин указал на тенистую аллею, что окружала больницу. — Сегодня хороший день, дождя нет. Очень редкий случай. Ты, наверное, совсем из здания не выходишь, — заметил он, смотря на её растрёпанные волосы и испачканный халат. — Да. Столько больных нуждаются в моей помощи… — Ханжи кивнула, до сих пор удивляясь появлению Смита. — На самом деле я пришёл, чтобы рассказать тебе о том парне, которого привезли из моей больницы. И узнать о нём. Найл собрал на него досье, — Смит достал из сумки папку с бумагами. — Я его по началу осуждал за тот поступок и поведение, но теперь… Даже не знаю, что и думать, — когда они прошли несколько метров, признался Эрвин. Ханжи сделала тяжёлый вдох. Её лицо погрустнело. — Что-то не так? — Смит сразу же заметил это. — Уже неделя прошла с тех пор, как ты привёз его. А он так и не заговорил, — тихо произнесла она. — Совсем? — Ни слова, — покачала головой доктор. — Я каждый день пытаюсь разговорить его, но бесполезно. Может, у него что-то со связками? — задумалась Ханжи. — Нет, с физиологией у него всё в порядке. Вот, почитай, — Эрвин протянул ей папку с бумагами. — Думаю, это должно помочь в его лечении. — Может, лучше ты расскажешь? А то это долго… — смотря на объём, пробормотала она. Эрвин кивнул, спрятав руки в карман. — В детстве мальчик частенько попадал в больницу с многочисленными побоями. Поначалу всё это списывали на уличные драки. В школе он был необщительным, многие его не любили. Однажды ему нанесли тяжёлую травму левого глаза из-за чего нарушилась зрачковая реакция. В одной из карт также было отмечено, что на шее синяки явно от удушения. Похоже, над ним издевались не ровесники, а родители. Но даже после этого никто никуда не заявил. А через пару месяцев его родителей обнаружили мёртвыми. Убиты в собственном доме многочисленными ножевыми ранениями. — Это ведь не… — ошеломлённо прошептала Ханжи. — Мальчика нашли в своей спальне. Он крепко спал. Полиция всё списала на неумышленное убийство во время грабежа. Ребёнка определили в детский дом, где он был до совершеннолетия. По словам воспитателей, мальчик был молчалив и угрюм. Все относились к нему с подозрением — никто из детей не хотел дружить с тем, кто ничего о себе не рассказывал. Дети таких боятся. Да и взрослые тоже. Однако, учитель музыки, который приходил в детдом, заметил у ребёнка способности. Если бы он решил заниматься этим профессионально, то мог бы стать неплохим пианистом. Но не сложилось. Однажды обнаружилось, что на фортепиано перерезаны все струны, а денег у детдома не было, чтобы купить новое. На еду едва хватало, — врач вздохнул. — Как жаль. Ведь именно в детские годы закладывается основа, — смотря на общие фотографии, отметила Ханжи. — После детдома его призвали в армию. Он служил несколько лет в самых горячих точках. Говорят, добровольно туда вызывался, будто искал смерти. Во время одного взрыва был контужен. Отправлен в отставку по врачебному заключению. Несмотря на свои подвиги, ушёл практически без звания, чуть ли не рядовым. Видимо, не нужно оно ему было. После работал в почтовом отделении вплоть до сегодняшних дней. Коллеги ничего плохого о нём сказать не могут, как и ничего хорошего. Он ни с кем из них не общался. Жил один. Квартира на удивление пустая — кроме кровати, стола и рояля там ничего не было. Очень странно. Его сосед-школьник говорит, что по вечерам тот постоянно играл в одно и то же время. Выучивал всё сам, без преподавателя. И закончилось всё тем, что он перерезал себе вены. Связки он не задел, поэтому смог продолжить играть. Вот и всё, — мрачно закончил Эрвин. — Что скажешь, Ханжи? — Что ж… Как ты знаешь, все проблемы идут из детства, — печально улыбнулась она. — Возможно, что у него психическое расстройство, однако налицо лишь симптомы тяжёлого депрессивного состояния. Хотя… каждый из нас в какой-то степени безумен, — она засмеялась, касаясь рукой затылка. — Уж тебе ли не знать, — пристально смотря на неё, отметил Эрвин. Ханжи тут же перестала смеяться. — Если диагностируем нарушение психики, то придётся прибегнуть к методам лечения посерьёзнее, — осторожно произнесла она, поглядывая на Смита. — Пока я просто прописала ему лёгкие транквилизаторы, но при таком состоянии они бесполезны, и… — Ты что-нибудь давала ему кроме успокоительных? — перебил её Эрвин. — Ну… — глаза психиатра забегали по аллее. — Просто хотела его как-то разговорить, и… — Ханжи, я же просил обойтись без особых методов! — повысил голос Эрвин, вытащив вспотевшие ладони из карманов. — Это всего лишь расслабило его ненадолго. И всё! Я ничего такого страшного не делала. Даже электроды не использовала, — обидчиво произнесла она, будто сожалела об упущенной возможности. — Рецидива не было? — немного успокоившись, спросил Смит. — Нет. Ему нечем себя убить. Если только язык откусит, — протянула Ханжи. — Но я и это предусмотрела. Хочешь увидеть его? — Скажи мне для начала вот что: его возможно вернуть без применения особых методов лечения? — Это довольно сложно. Тем более, если его до конца не вылечить, а лишь приглушить болезнь, может случиться рецидив. Его лучше оставить в клинике, где над ним будет полный контроль, — ответила Ханжи. — Хорошо. Тогда, если ты не против, я хочу увидеться с ним, — тихо произнёс Смит, когда они обогнули лечебницу и оказались прямо у крыльца. — Почему ты заинтересован в нём? У тебя полно своих пациентов. Оставь его мне! Я позабочусь о нём как следует! — вбегая в клинику, прокричала Ханжи. — Сам не знаю. Но он чем-то притягивает, — задумчиво пробормотал Эрвин, тоже поднимаясь по лестнице. — И вижу, что не одного меня.