Критическая масса

Спок сидел на кровати, читая что-то с мерцающего полупрозрачного экрана; услышав приглушённый свист открывающейся двери, он повернул голову и выключил устройство, внимательно оглядывая нарисовавшегося в проёме капитана. — Можешь так не беспокоиться, Спок, я честно закончил свою смену, — фыркнул тот и уселся рядом с вулканцем, заставляя того немного отодвинуться, избегая слишком тесного контакта. — Как ты себя чувствуешь? — Удовлетворительно, капитан. Я не знаю, почему доктор Маккой… — Доктор Маккой уже разрешил тебе приступить к работе вчера, — перебил Джим. — И мы оба знаем, чем это закончилось. — Если быть откровенным, то я знаю далеко не все детали. — О, — замешкался Кирк. Если Спок забыл их разговор на обзорной площадке… хуже этого ничего не могло быть. — Что именно ты помнишь? — Наш с вами диалог, а затем — слова уважаемого доктора о том, как он, если выразиться не дословно, чтобы не повторять земных ругательств, разочаровался в моей рассудительности. — В таком случае, ничего особенно интересного ты не пропустил, — немного слукавил Джим. — А что касается нашего диалога… Думаю, он нуждается в продолжении? — Вполне вероятно, — маска хладнокровия Спока рассыпалась на глазах; было очевидно, что вулканцу неуютно в его присутствии, и Кирка это задевало. — Вы говорили очень странные вещи, капитан. В связи с недавней потерей сознания я не могу быть до конца уверен, что всё правильно отпечаталось у меня в памяти… Он посмотрел вниз на свои сцепленные пальцы, выглядя совсем несчастным. — Я мог бы броситься начать уверять тебя, что всё сказанное мной было правдой, — мягко сказал Джим. — Но сначала спрошу: хочешь ли ты такого расклада? Наступившая пауза тянулась так долго, что Кирк уже начал сомневаться, задал ли он свой вопрос вслух. — Я… хочу, — наконец, ответил вулканец. — Но я боюсь. Фраза «я боюсь», услышанная из уст Спока, олицетворения расчётливого бесстрашия, могла заставить испугаться кого угодно, а уж Джима в особенности. Капитан неловко пошевелился; самым большим его желанием было немедленно обнять Спока, как обычно обнимают того, кто нуждается в поддержке, но опыт подсказывал, что это может только усугубить ситуацию. Кирк только недавно начал понимать, как часто касался раньше коммандера — то по руке похлопает, то как будто невзначай коснётся длинных пальцев, передавая что-нибудь, то дотронется спины, наклоняясь сзади, чтобы посмотреть через его плечо. Теперь он постоянно держал себя в руках, небезосновательно думая, что подобные моменты могут быть неприятны Споку, но это было чертовски тяжело, потому что ему необходимо было хоть изредка почувствовать тело вулканца, прижатое к своему собственному. — Спок, не закрывайся от меня, — попросил он. — Продолжай. Чего ты боишься? Он чувствовал себя в одной клетке с запуганным диким животным; когда протягиваешь ладони и говоришь шёпотом, когда всем своим телом и мимикой пытаешься показать, что настроен дружелюбно, но при этом догадываешься, что все твои старания не возымеют, скорее всего, никакого успеха. — Боюсь верить, — каждое слово Спок выдавливал из себя, как будто ему невыносимо было проговаривать эти слоги. Джим и сам боялся верить — своим ушам и глазам, потому что Спок был таким открытым, обнажённым, почти наизнанку вывернутым, и — господи, его могло уничтожить любое сказанное слово и любое несказанное тоже. И Кирк задержал дыхание, как его задерживают исследователи, впервые ступая на поверхность только что обнаруженной планеты; предвкушая новые открытия, но ни на секунду не забывая о грузе ответственности. — Это ничего, — пробормотал он, — ничего. Это гораздо лучше, чем твои обычные заявления о том, что всё в порядке. Доверься мне; я помогу, если буду знать, что ты чувствуешь. — Должен заметить, вы довольно противоречивы, капитан, — криво улыбнулся вулканец. — В каком смысле? — Вы сами сказали мне однажды, что я ничего не чувствую. — Я не… когда?.. — Незадолго после нашей первой встречи и сразу перед тем, как я освободил себя от должности капитана. Что за?.. Постойте-ка… он имеет в виду… ещё тогда?! — Спок, — выдохнул Джим, медленно очерчивая для себя масштабы катастрофы, — Спок, это не… Я солгал тогда, я совсем так не думал, даю слово, я… мне просто нужно было вывести тебя из равновесия, — он откровенно мямлил, путался в объяснениях, уже чувствуя, как под ногами сдвигаются обломки будущей лавины, которая вот-вот сойдёт и похоронит всё, что он бережно отстраивал в течение последних дней. Но он ведь даже подумать не мог, что Спок всё ещё помнит тот случай, когда сам он уже давно забыл; и не просто помнит, он принял его за истину, за исходную установку их дальнейшего взаимодействия. А потом Кирк понял, что так и не объяснил ему ничего, не признался в том, что это было спланировано заранее, даже не извинился. — Я виноват, — заставил он себя сказать, потому что Джеймс Кирк — бесчувственный идиот, но он не трус. — Я виноват перед тобой, Спок. Я не знаю, что нужно сделать, чтобы ты меня простил. Помоги мне. Но вулканец молчал, и сколько бы Джим не вглядывался в его лицо, он никак не мог нащупать его взгляда. — Спок. Посмотри в меня, ты ведь можешь… просто соединиться со мной? Я не лгу тебе, я хочу, чтобы ты убедился в этом, — у Кирка, должно быть, помутилось в голове от отчаяния, но он вдруг резко схватил вулканца за запястья, насильно прижимая его ладони себе ко лбу. — Сделай это, я прошу тебя. Пожалуйста, Спок. Пожалуйста, — это вдруг стало жизненно важно, и Джим почти умолял его хотя бы ненадолго проникнуть в свой разум, потому что никакие слова больше не могли распутать нити между ними. — Вы правда… хотите этого? — голос Спока смягчился. — Да, — успел сказать капитан, а потом как будто оступился и провалился в трясину, но совсем не такую зловещую, как на каком-нибудь болоте; погружение даже можно было назвать приятным. Спок был близко, очень близко, неуверенный, как незваный гость в чужом доме. Джим попытался помочь ему, распахнуть свои мысли навстречу. «Джим, не пытайся казаться ещё более толстокожим, чем ты есть на самом деле, — сказал взявшийся не пойми откуда Маккой. Ты ведь его…» Люблю. «Ну, — хмыкнул тот, — разобрался, значит?» «Не волнуйтесь, он видит в вас не только капитана, — присоединилась к нему Ухура. — Вернее, хочет видеть». А уж как я этого хочу. Картинка перед его глазами расплылась и сменилась; тепло вокруг нарастало, пока не стало палящим жаром. Джим попытался освободиться от него, уйти в сторону, но не смог пошевелиться: он был связан по рукам и ногам, растянут, как лягушка на препаровальной доске. Совсем один и в то же время не один: неясные тени маячили на краю зрения, что-то хрюкали, рычали и жалили огнём, вгрызались тупым, зазубренным лезвием под рёбра. Капитан! Вы оставляете меня здесь? Он извивался в агонии, чувствуя едкий запах собственной палёной кожи, кашлял, разбрызгивая кровь. Помогите мне, капитан! Джим! Джим! Джим! Кирк вынырнул, инстинктивно хватаясь за горло. Он лежал на кровати Спока; коммандер распластался рядом и бормотал виновато: — Простите, капитан… Джим, это получилось случайно, я не должен был… — Спок, — Кирк приподнялся на локте, — это вообще-то я обязан попросить у тебя прощения. Не отбирай мою прерогативу. Он знал — это было просто эхо, мимолётный отголосок; настоящая пытка Спока длилась гораздо дольше, и была куда ярче, больнее, мучительнее. Джим! Вулканец перекатился на бок, давя в себе рвущиеся наружу всхлипы в тщетной попытке сохранить остатки собранности, и капитан придвинул его поближе, почти накрывая собой. — Всё хорошо, Спок, — сказал он. — Я за тобой вернулся.