[...] времени не возвратит даже знающий благодарность. (Письмо I, "Нравственные письма к Луцилию", Луций Анней Сенека).
***
Для Кэйтрин. С благодарностью и теплом.
***
- Неблагодарный! - Джон срывается, заходится криком, потом проглатывает очередное оскорбление (Шерлок буквально видит, как он пропихивает его усилием воли обратно в глотку), стиснув зубы, закрывает глаза и морщится, будто ему больно. Шерлоку тоже больно, но это какая-то такая странная боль, которую толком и классифицировать нельзя. Тоньше, чем от пореза о край листа бумаги, но больнее, чем от крепкого удара в живот. Нерационально длительный болевой шок, эмоциональная заторможенность - и, вот он - анестетик - безразличие. Выпестованное с любовью к собственному внутреннему миру, оно, как защитная пленка, не дает сделать вдох, залепив рот, чтобы набрать воздуха в легкие и ответить. Ответить чем-нибудь честным, искренним, больным и обиженным. Джон подавил свой приступ бешенства и упреков. С поразительной периодичностью на него накатывает особенное нетерпение к мелким и средним промашкам Шерлока, которое выливается в какую-нибудь особенно ожесточенную ссору с особенно безразличным детективом - и все это уже привычно. Это в норме вещей уже. Только отчего-то этот упрек в неспособности испытывать благодарность ранит особенно сильно. Все стало особенно тяжело после того как Шерлок вернулся. С Мэри как-то сразу не сложилось. Все чувства обрели опору, плоть и кровь, и не смогли быть отданы не тому человеку. А с Шерлоком... Недоверие, злость, обида, обожженное нутро - вот, что было во взгляде Джона в тот вечер их встречи после столь долгой разлуки. Обвинение, угрозы, срыв, боль, такая черная и огромная - все это и еще что-то. Этим «что-то» оказался упрек в неблагодарности, как Шерлок выяснил чуть позже, осознав, что сам испытывает нечто схожее, ведь Джон... Джон не оценил в должной мере тот самый шаг с крыши. Джон оценил его в три года ужаса и тоски, в несколько месяцев особенно жестоких кошмаров, в голодный пост длиной в несколько дней, в недельный алкогольный запой, в тысячу часов одинокого хождения по пустой гостиной на Бейкер-стрит, в невысказанное количество секунд чудовищного осознания беспомощности перед лицом той бездны, в которую Джон был вынужден шагать теперь без своего человека рядом, впереди. Чаще всего впереди. Но этой оценки было мало для Холмса, ведь он был бесконечно долго снова один против того, с чем бороться так страшно. Одинокий, узнавший иной, обратный вкус одиночества и отрыва, он каждую секунду своего отлучения от Джона жил ради него, умирал ради него и во сне шагал с крыши раз за разом ради него, слыша острым упреком тот крик своего собственного имени. Это Джон был неблагодарным, - и с этой обидой безразличие было таким легким способом ее спрятать, что Шерлок неизменно им пользовался. Джон кричит, обрывает себя на середине обвинений и молчит. Обычно на этом все заканчивается, но в этот раз он не замолкает, а спрашивает, и то, насколько голос его звучит глухо и безжизненно, Шерлок вздрагивает: - Ты хотя бы представляешь себе, что со мной было, пока тебя не было? Почему ты не ценишь всего того, что я делаю, чтобы вернуть... - И Джон не может договорить, он без сил опускается в кресло и закрывает лицо руками, собираясь с мыслями. - Почему ты не ценишь всего того, что я сделал, чтобы вернуться? - Шерлок платит своему благодетелю последнюю плату, признаваясь в утаенном, показывая свои эмоции без прикрытия защитной пленки. Джон отнимает руки от лица и смотрит завороженно, как бледный, с истончившимися чертами лица от расчерченных лезвиями упреков эмоций на нем, Шерлок делает шаг к нему, медленно опускает руки, поворачивая их ладонями к Джону, сидящему в кресле, как он закрывает глаза и чуть качает головой, отбрасывая мысленно все эти образы, что клеймом выжжены в памяти, пущены темной гнилью по крови. Холмс делает еще шаг, морщится, кусает губы, будто идет по битому стеклу, подходит вплотную, опускается медленно и немного неловко на колени и обнимает своими слишком длинными руками икры Джона, укладывает голову ему на колени и жмурится, говоря: - Мне не вернуть тебе того времени, что ты прожил, пока меня не было, но это не значит, что я не благодарен тебе. Ты не забыл меня, Джон. И Джон выдыхает, судорожно, рвано, наклоняется и обнимает, как может, этого несносного человека у его ног, обнимает и шепчет куда-то в кудрявую макушку, вдыхая до боли родной запах, по которому тосковал в первые дни так сильно, что едва не изорвал в лоскуты чужую подушку: - Я отдам тебе все мое время, и можешь не возвращать, только не оставляй меня больше. И Шерлок благодарен этому мудрому сердцу его доброго доктора, которое в очередной раз смягчает собой все те острые грани, что могли бы изрезать их. И, что самое важное, Джон понимает, сколько искренней и беззащитной благодарности в этом человеке, в мягких водах которой позволено купаться лишь ему.