Imperium ex inferno

«Подумаю об этом мире бренном: Как осыпаются цветы — уходит все. И я, как те цветы, Исчезну в нем мгновенно, Но где искать судьбу другую мне?» Сайгё

И снова началась терпеливая работа. Сначала Ларра жил на постоялом дворе, вновь расплачиваясь за комнату помощью по хозяйству, но затем смог купить себе дом — не для себя даже, его вполне устраивала и комнатка на постоялом дворе: будто ему много надо! — а чтобы удобнее было принимать посетителей. Произошло это не скоро: леча людей, Ларра наотрез отказывался от вознаграждения, даже когда исцеленный мог ему заплатить. Чаще всего нет: Ларра лечил совершенно безнадежные (для медицины того времени, как понимал Аанг) случаи, такие больные обычно уже растратили все деньги на других врачей, целебные травы, заговоры против болезней и тому подобное. А когда начинающий, но уже не юный целитель все же помогал тем, у кого было достаточно денег, то всегда отмахивался от вознаграждения: «Нет, не нужно. Да зачем мне это? — Он весело улыбался. — Мне всего хватает: еда есть, крыша над головой тоже... А больше мне ничего не надо, да и без крыши обойтись смогу», — он заразительно улыбался, подбадривая измученных людей, и поспешно уходил прежде, чем они успевали возразить. И все равно на пороге его комнаты на постоялом дворе часто оставляли домашнюю выпечку в корзинах (Ларра угощал ею всех остальных постояльцев), деньги, красивую дорогую одежду. С наступлением зимы Ларра обнаружил на пороге целый взвод зимних сапог и гору теплой одежды и невольно искренне рассмеялся. Отобрал себе теплый, подбитый мехом плащ, сапоги, куртку, а все остальное раздал нищим. — Парни, там Целитель наш одежду раздает! — восторженно завопил мужчина в лохмотьях, вламываясь в какой-то притон. — Налетай, пока не ушел, там уже куча народу! Зимнее, теплое! Давайте скорей! Все, кто был в задымленной комнате с низким потолком, побросали кости, карты, еду и наперстки и бросились за благовестником. Толпа нищих мужчин и женщин пронеслась по улочкам — и вылетела на небольшую площадь, где на огромном постаменте, сделанном с помощью магии земли, стоял Ларра. — Не толпитесь, не толпитесь, всем хватит... — ворчал он себе под нос, едва успевая раздавать обувь и одежду. Теплый плащ на его плечах чуть колыхался от ветра, в волосах поблескивал снег и пока еще редкая седина. — Так, у тебя какой размер? Этот налезет? Бери, пропусти следующего... Ого, что это у тебя такое? — нахмурившись, Ларра протянул руку к огромному нарыву на худощавой руке старика. — Задержись-ка, подлечим... Заблестела вода, доведенным до автоматизма жестом вытянутая из бурдюка — точь-в-точь как у Катары, только намного больше — бережно обхватила чужую кисть, лаская, нежа и успокаивая... Старик восторженно распахнул глаза, глядя на Ларру, как на сошедшее с небес божество. Мужчина никак не отреагировал на этот взгляд, полностью сосредоточившись на исцелении. Привычно сжались упрямые губы... Раньше, когда Ларра хмурился, морщинка ложилась меж его бровями, но теперь она только углублялась. Морщины навсегда остались у него на лбу, на переносице, возле глаз — оттого, что часто щурился, глядя вперед, в морские просторы; морская соль и соль непролитых слез побила сединой его густые волосы... Ларре было всего лишь тридцать два года. — Ларра? — тихо окликнул Аанг, с нежным, благоговейным восторгом наблюдая за очередным актом самоотдачи. — Скажи... — Зачем я это делал? — закончил за него первый аватар и, дождавшись кивка, пожал плечами. — Не знаю. Я никогда не умел жить для себя. Может быть, если бы Нитта осталась со мной, я бы захотел дом, семью, детей... Жизнь простого, счастливого человека. Нитта — это то, что я хотел навсегда оставить себе. То, что я никому не был готов отдать. Но судьба сама забрала ее у меня. — Ларра тяжело пожал плечом. — А все остальное мне было не жалко. Забирай, кому надо. Я только надеялся, что дарители всего этого не обижались, что я раздавал их подарки другим. Да куда мне столько? — Он засмеялся, показывая молодые здоровые зубы. — Я ведь не принцесса, чтобы каждый день зимы в новом плаще ходить. Мне одного за глаза хватит. — Но ты ведь мог... Я не знаю, уйти от людей. Медитировать где-нибудь в лесу, вдали от них, в окружении животных, природы... — Аанг слегка повел плечами, очень похоже на свое предыдущее воплощение. Сам бы он никогда не смог бы так сделать, но иногда и ему, общительному, жизнерадостному и любящему своих друзей, хотелось уйти куда-нибудь в лес и просто слушать тишину. А уж Ларра... — Люди... Они ведь доставляли тебе много страданий, правда? — Правда, — легко согласился Ларра. — Но это стоило того. Освобожденные рабы, чьих лиц касалось дыхание свободы, а в глазах загорался огонь надежды, решимости и отваги. Моряки, изуродованные шрамами, отвечающие детскими улыбками на теплые слова, сказанные их Молчуном. Люди Северного Племени Воды, в счастливых слезах обнимающие вновь обретенных любимых... Ларра тепло улыбнулся, видя, что Аанг понимает, и легонько взъерошил и без того растрепанные каштановые волосы. — Я не умел быть равнодушным, — сказал он просто. — Хотел иногда сделаться именно таким: чтобы не задерживать взгляд на чужой боли, чтобы мне самому никто сделать больно не мог. Но не умел. Наверное, за это судьба и наделила меня всеми этими дарованиями. Уйди я медитировать в лес — кому бы они пригодились? Я чувствовал ответственность за то, что кроты, драконы и Туи и Ла наделили меня всем этим. Я должен был сделать все, чтобы мои способности кому-нибудь пригодились. И пусть поначалу было очень тяжело — потом начался период, когда люди меня любили. И Аанг видел подтверждение его словам. Благодарные улыбки, озаряющие сотни лиц: щербатые, солнечные, неумелые, скупые, чуточку опасливые, искренне счастливые, радостные... Аанг завороженно наблюдал, как сотни лиц сменяли друг друга. Старик, измученный, уже приготовившийся к смерти, с дряблой морщинистой кожей и пигментными пятнами на лысой голове в редких клочках седых волос — недоверчиво-счастливо улыбается беззубым ртом и щупает чистую, без рытвин и нарывов, обновленную кожу. Совсем маленькая девочка с худеньким, заостренным после болезни лицом и краснотой вокруг чарующих травянисто-зеленых глаз, тихонько смеется, глядя на сияющую целительной силой воду, перебирает пухлыми пальчиками, и Ларра тихонько посмеивается сам и создает для нее диковинные фигурки, и девочка смеется, тянется за ними руками, а за спиной у Ларры рыдает, уткнувшись в передник, ее мать, а потом сотни раз шепчет Ларре, цепляясь за его плечи: «Спасибо-спасибо-спасибо вам! Как я могу вас отблагодарить?! Она же... я уже думала — все... хоронить... она месяцы не вставала... — катились слезы по худенькому лицу. — Спасибо-спасибо-спасибо!» — и Ларра смущенно улыбается, трет рукой затылок, не знает, что сказать, как выразить щекотное, теплое чувство внутри... Он не привык к таким бурным эмоциям. Не привык, чтобы его любили. Чтобы ему улыбались на улице, подбегали, благодарили. «Вы помните? Вы вылечили меня год назад, помните? У меня родился сын... Я назвала его Ларрой...» — и он снова не знает, что сказать, замирает, словно соляной столб, и растерянно смотрит на месячного карапуза с серьезными зелеными глазенками, и сердце у него щемит так странно, так незнакомо... Несколько раз к Ларре приходили девушки, молодые женщины. Некоторые отцы даже предлагали дочерей ему в жены, думая: раз стольких вылечил, значит, денег свинопетухи не клюют. Аанг видел их, этих девушек, приходящих к нему вечерами. Невысокая, кругленькая, с белоснежной кожей и нежной улыбкой на младенческих розовых губах, с крутыми каштановыми локонами, она вертела в пальцах желтый цветочек и в ответ на вопрос Ларры «Здравствуйте. У Вас что-то болит?» — вскинула светло-зеленые глаза и, покраснев, прошептала: «Нет... Я хотела... Может, мы прогуляемся?..» И другая: золотисто-смуглая, с густым бархатом угольно-черных волос и глаз, она пришла к нему в роскошном откровенном платье. Оплетала шею горячими руками, манила гипнотизирующим блеском золотых украшений, шептала на ухо, что будет счастлива видеть его своим — своим мужем, своим мужчиной... Ларра оттолкнул их обеих, как отталкивал и многих других. Обеих — не грубо, но обеих — твердо. «Прости, — мягко сказал он первой, — я очень устал. Я провожу тебя домой, хорошо? — чуть помедлил, неловко касаясь ее руки. — Пожалуйста... не приходи больше». — Я чувствовал себя безумно виноватым перед ней, — негромко прошептал Ларра-старший. — Казалось: обидел... Наверное, так и есть. Но я не мог быть ни с кем другим, кроме Нитты. Руки второй он крепко стиснул в запястьях... Замер на мгновение, утопая в чарующей мгле глубоких глаз... И грубовато оттолкнул прочь. — Уходи, — выдохнул хрипло. — пожалуйста. Я не хочу видеть тебя. — На миг мне показалось, что она на нее похожа. Но это было лишь наваждение. Аанг скромно опустил голову, безмолвно благодаря за доверие и не зная, что сказать еще. Он восхищался столь верной любовью и бесконечно жалел свое предыдущее воплощение. — Люди любили меня, и эти годы были самыми счастливыми в моей жизни, не считая тех лет в городе Воинов Солнца, но в то же время эти годы были самыми тяжелыми. Картинки вроде бы остались все теми же: множество людей, которых Ларра видел и лечил ежедневно, но теперь — не благодарные улыбки и светлые взгляды, не дети, доверчиво играющие с водой и любующиеся огоньком над теплой ладонью, а то, из чего Ларра выцеживал эти светлые мгновения, чтобы показать Аангу. Ежедневная страшная рутина великого целителя: люди. Великое множество больных людей. Отчаянная безнадега в многоцветных глазах, одинаково подернутых дымкой боли и отрешенности, когда тело горит в лихорадке, и душа отчаянно цепляется за жизнь. Хриплое дыхание: громкое и частое или едва различимое, умирающее. Иссохшие руки: старческие, детские, женские, мужские... Ларра рассматривал их. Видел родинки, шрамы от ожогов, царапин, видел узелки мышц, проступающие жилы. Сколько всего делали эти руки? Качали колыбель, точили клинок, лепили горшок, наносили на холст краску, играли в куклы, строили песчаные замки — а теперь лежат поверх одеяла, безжизненные, лишь сжимаются порой, цепляясь за ткань так же, как цепляются за жизнь. Глаза. Сотни пар глаз, красных от слез. «Вылечите... — шептали больные, тянули к нему исхудалые руки, текли по их щекам крупные соленые капли. — Прошу... Больно... Больно...» Слезы и плач — каждый день, искренний, надрывный. Кто-то плакал в уголке, забившись, закрывая лицо руками, душа ладонью надрывный крик. Кто-то голосил, не стыдясь, упав на колени посреди комнаты, сломленный ужасной потерей. Магия воды не была всесильной. Ларра лечил многих — но все же не всех. И так — каждый день. Сотни людей, проходящих мимо него (многие, привлеченные славой великого целителя, стекались к Ларре со всего мира), просящих о помощи, умирающих от ужасных болезней. Нарывы на человеческих телах, сочащиеся гноем раны, вспухшие животы, измученные лица, пылающие в лихорадке головы. Руки, цепляющиеся за его одежду, глаза, в которых отражается отчаяние и надежда. Слезы, текущие по щекам, окропляющие его руки. Движение, доведенное до автоматизма: вызвать воду из бурдюка, обернуть вокруг рук сияющими перчатками, протянуть руки к изуродованным болезнью телам. Не морщиться, не отводить глаз, причиняя еще большую боль брезгливостью. Молиться, чтоб не заразиться самому... Несколько раз Ларра все-таки заражался и, конечно, тут же исцелял себя сам, но однажды едва не умер: болезнь оказалась очень быстрой и цепкой, едва дойдя до дома, Ларра свалился замертво, пылая жаром. Первый посетитель нашел его наутро, едва живого, и ему самому пришлось тащить его в больницу. Там Ларре помогли прийти в себя, и он сумел вылечить себя сам. Как всегда — сам. В бреду ему мерещились бессвязные, горячечные картинки: Ненне и Айса, но не внуки Таллака, а его собственные дети; нежные руки Нитты, обнимающие со спины, но он почему-то все не может увидеть ее лица; снова и снова — больные, больные, даже в беспамятстве от них не спастись! И — те, другие больные... те, которых он не спас. Они тянули к нему руки, умоляя. Они били его наотмашь, гневаясь. Они обвиняли его, и обвиняли справедливо. Ларра очнулся в слезах и поту и долго еще дрожал всем телом, даже когда машинально притягивал к себе воду для исцеления. Ему невыносимо было понимать, что он чего-то не сделал. Чего-то не успел, перед кем-то остался виноватым. Чьего-то сына, брата, жену, сестру, мать, бабушку — не сумел, не спас. Они являлись ему во снах, они выпивали из него все силы... Усталость давила на спину, делая тяжелым каждый шаг и движение. Ларра отмахивался, считая себя слабаком: да что я, от одного сна расклеился, что ли?! А ну, соберись, у тебя на сегодня много работы! Он приходил домой поздним вечером и падал в кровать, измученный, но подолгу не мог заснуть. Мозг был не в силах переварить все произошедшее за день, уложить все эти ужасные картины в памяти и позволить себе провалиться в сон. Иногда накатывало отчаяние: я хочу спать! Безумно хочу, я очень устал, назавтра мне потребуются силы! Но, Кох забери, я не могу, не могу! Ларра стонал — глухо, по-звериному страшно — и вцеплялся зубами в подушку. Под глазами у него залегали густые тени, черты лица болезненно заострялись. Казалось, ему самому уже нужна была помощь, но он, привыкший помогать сам, отмахивался: «Со мной все хорошо, давай посмотрим, что можно сделать с Вами» — и вновь принимался за дело. Чего он только ни пробовал, чтобы вернуть себе здоровый и крепкий сон: медитации, физические нагрузки до полуобморочного состояния, травяные настои... Но единственное, что помогало по-настоящему — Двуликий Яну, приходящий во время медитации. В тот миг, когда Ларра уже хотел, отчаявшись, махнуть на все рукой и просто пойти читать до рассвета, на плечо его ложилась теплая рука. — Вставай, — говорило улыбающееся (к нему Яну всегда обращал улыбающееся) лицо. — Идем. И Ларра шел, наполняясь облегчением. Зная, что его друг достаточно насмотрелся на воду за день, Яну приводил его в тихую пещеру, где, вопреки всем законам природы, росли цветы, и изумрудный травяной ковер устилал и стены, и пол, и даже с потолка свешивались унизанные цветами лианы. Дух и человек неподвижно сидели друг напротив друга, и лианы тихонько покачивались над их головами, роняя в пустые подставленные чашки полупрозрачный цветочный сок, который они пили вместо чая. Молчание успокаивало. Слышался только тихий стук чашки о каменный стол, умиротворяющая прохлада пробиралась под одежду, гладила, словно чьи-то холодные руки... Ларра почти не говорил — не хотел, да и язык во рту ворочался плохо. Яну тоже был молчалив, но развлекал его притчами. Размеренный, ровный голос баюкал, постепенно погружая в дремоту и топя Ларру в чувстве благодарности. Но время от времени Яну — дух правосудия — хмурился и рассказывал другу о конфликтах, которые ему нужно было разрешить. Он не просил помощи, но что-то внутри Ларры словно сжималось, и на смену дремоте приходила настороженность и какая-то нездоровая готовность помочь. И он шел и помогал, и находил выход из ситуации, или они с Яну находили вместе, и духи искренне благодарили его. Некоторые даже начали звать Ларру помощником Яну или вторым Яну. Кто-то шутил — мол, был двуликий, а стал трехликий, и Ларра всегда негромко смеялся. Хотя... Он очень мало смеялся в последние годы. Однажды, когда Яну в очередной раз позвал его в уже знакомую пещеру, он отчего-то казался молчаливее обычного. Не рассказывал притч, просто сидел напротив и гнул Ларру к земле внимательным выжидающим взглядом. — Ну? — Что? — Ларра. Ты ведь знаешь, что от меня бесполезно что-то скрывать. Скажи, что тебя гнетет. Ларра вздохнул и опрокинул чашку с цветочным соком, словно стопку огневой воды и вскинул на друга тяжелый взгляд. Его действительно кое-что беспокоило. Ценой бессонных ночей, каторжной работы, пота и крови, он сумел остановить эпидемию. Работы стало поменьше, у него даже находилось время на учеников: привлеченные славой не только целителя, но и человека, овладевшего сразу тремя элементами, к нему стекались те, кто хотел научиться покорять свои элементы. — В мой век на земле было довольно мало покорителей, — негромко начал Ларра-старший. — Дети с даром покорения, конечно, рождались, но мало кто из них решался развивать дар. В особенности это касалось тех мест, которые потом станут царством земли. Если Воины Солнца и водное племя еще хоть как-то обучали юных покорителей мастерству, то царство земли... — Мужчина покачал головой. — Покорители боялись самих себя и сил, которые им дарованы. К тому же, тогда еще не было столь четкого разделения на нации, и покоритель воды мог родиться в царстве земли, или наоборот. — Наверное, такие вовсе не узнавали, что они могут покорять землю? — хихикнул Аанг. — Точно. Поначалу я отвечал им честно: научился у драконов, кротов и Туи и Ла, лучше вам направиться к ним. Но, — Ларра негромко засмеялся, — думаю, я внушал больше доверия, чем огромный огнедышащий ящер. Поначалу я не очень-то хотел обучать их. Я всегда считал себя простым работником, целителем, но уж никак не лидером и не педагогом. Но... Они рассказывали мне ужасающие истории. Перед глазами Аанга плавно сменялись образы. Молодой худощавый парень. Красивый, со скуластым тонким лицом и длинным носом. Длинные рукава простой грубоватой одежды, шрам от ожога, уродующий тонкие черты. Ларра усаживает его на скамейку, привычно оборачивает руки сияющей влагой... Парень прикрывает глаза, подставляясь под прохладные прикосновения. Говорит, не поднимая ресниц, и прохладная вода смешивается с горячей. Соленой, каплющей из глаз. — У меня была невеста... Мы с ней... Мы с ней с детства были вместе. Играли... Я любил ее. Она очень добрая... Глаза, как янтарь... Я так и звал ее, Янтарем, ей нравилось... Она готовила вкусно, и... — сорванно вздохнул, весь сжался, ссутулился, словно под неподъемной тяжестью. — Ей нравилось, когда я играл с огнем у нее на глазах. Казалось красивым. Я показывал фокусы, а однажды... Увлекся... Потерял контроль... Учителя-то не было никогда! И.. И... — судорожно дернул горлом. — У нее поперек лица полосы, у меня — вот... Я хотел ее к Вам повести, она отказалась. Она меня боится! — парень вскинул на Ларру отчаянные глаза. — Она прогнала меня! Разорвала помолвку... Она сказала, что я опасен... Пожалуйста, Ларра, — сморгнув слезы, он неуклюже встал и сложил руки в древнем жесте просьбы. — Научите меня. Я люблю ее, я не хочу делать ей больно... Уже другой парень, невысокий, крепкий, с проворными, ловкими руками и потрепанным вещевым мешком за плечами. Рядом с ним — безногий старик на доске, к которой приделаны колеса. Ларра, стоящий на пороге и виновато, болезненно качающий головой. — Прости, сынок, — он, седеющий, с тяжкой глубиной в глазах, имел право так его называть, — ноги я твоему отцу не верну. — Я не за этим, — парень упрямо наклонил голову, словно бык, приготовившийся бодаться. — Я слышал, вы магией земли владеете?.. Научите меня. Я буду работать, помогать вам, — Ларра едва заметно приподнял брови: какие знакомые интонации!.. Не он ли сам говорил так же?.. — Что угодно, только научите меня правильно покорять землю! Это я... — он судорожно сглотнул. — Я отрезал моему отцу ноги... Старик молча сжимает руку сына, безмолвно говоря, что давным-давно уже его простил... И другие люди — не сотнями, конечно, но все равно достаточно много — Ларра сам не заметил, как оказался окружен учениками. В том числе и магами воды, рожденными не на Северном Полюсе, которые помогали ему исцелять. За жизнь одной девушки он вместе с лучшим своим учеником боролся трое суток подряд. Ава, единственная дочь богатого отца, слегла с тяжелой лихорадкой и грозила уже никогда больше не подняться. Бледное, тонкое личико в обрамлении тяжелых смоляных кос напоминало Ларре подросшую Айсу, и он готов был сделать что угодно, чтобы девушка открыла глаза — но этого не случилось. Она умерла. — Я заплачу любые деньги, — трясущимися губами шептал ее отец, — но верните ее! Любые деньги, забирайте все, дом, драгоценности, только верните ее мне! Отдайте ее мне! — Никто не в силах вернуть мертвого, — устало выдохнул Ларра, дрожащими руками стирая с лица испарину холодным полотенцем, чтобы взбодриться. — Не лгите! Вы уже сделали это на Северном Полюсе! — «Эк, как все переврали-то...» — изумился Ларра про себя. — Я заплачу! Но верните ее мне! Верните ее мне! — повторял старик, как безумный, а Ларра, растерянный, отступал дальше и дальше к двери, не зная, что ему делать... ...Двуликий Яну медленно кивнул и размеренно проговорил: — Значит, теперь ты просишь меня преступить главный закон мира духов ради девушки, которую увидел один раз в жизни. — Я не прошу! — резко возразил Ларра. — Я не знаю, что собираюсь делать! — Из тебя паршивый лжец, — усмехнулся Яну. — Если бы ты не знал, ты бы не стал мне ничего рассказывать. И он решительно поднялся на ноги. На лице Ларры-старшего застыла болезненная гримаса. Руки стиснулись на груди, словно стараясь удержать вместе что-то внутри, распадающееся на куски и отчаянно ноющее от этого. Аанг было приподнял брови в изумлении: что с ним, обычно таким спокойным? — но тут же тоскливо отозвались внутри сказанные совсем недавно, а на деле годы и годы назад: «Сколько бы у него ни было лиц, он всегда оставался моим лучшим другом». «Ларра...» — сочувственно-больно заныло внутри. Аанг не стал прибавлять «бедный» или «несчастный»: какой в том был бы смысл?.. Ларра не заслуживал жалости. Но от сочувствия разрывалось сердце и хотелось его обнять. Аанг не решался: что ему, такому сильному и выносливому, его неловкие объятия? — Я часто спрашивал себя затем, почему он сделал это... — медленно, глухо, как бы нехотя, проговорил первый аватар. — Потом понял. Такие духи, как Яну — я никак не привыкну звать его Безликим — очень... одиноки. И очень... привязчивы. Он был древним уже тогда, а сейчас еще древнее. И, найдя человека, которого он смог назвать другом за конфликты, что мы разрешали вместе, за наши долгие чаепития, за то, что я слушал его притчи и терпел его занудство — он, знаешь, был страшным занудой! — он готов был преступить любой закон. И... — руки сжались на груди сильнее. — Поплатиться за это. Несколько мгновений Аанг и Ларра стояли в глухой и тяжкой тишине. От желания обнять свое предыдущее воплощение ныли руки, но в то мгновение, когда Аанг порывисто шагнул к нему и протянул руки — Ларра вскинул голову и умиротворяюще-тепло улыбнулся. — Ты знаешь еще одного такого человека. Аанг вздрогнул и озадаченно нахмурился: кто, я? Да нет, вроде никого не знаю... — Принц Айро. Из-за «принца» Аанг даже не сразу сообразил, кто это, а затем на лице его отразилось искреннее изумление. Он?! Этот милый благообразный старичок?! Ларра даже негромко, сорванно-болезненно засмеялся, глядя на его ошеломленную физиономию. — Он тоже пытался проникнуть в Лес Душ и вернуть своего сына. Мой друг Яну сопровождал его... — Аанг готов был поклясться, что почувствовал, как сердце у Ларры больно екнуло. — В память о нас. Цветочная пещера тем временем уходила в небытие, сменяясь иным местом — Лесом Душ, местом, куда каждый человек отправится после смерти. Аанг потрясенно оглядывался: так, значит, здесь я окажусь, когда погибну?.. «Наверное, я никому не должен об этом рассказывать», — подумал Аанг, но тут же понял: если судьба когда-нибудь швырнет его к кровати тяжело больного друга — он расскажет как можно красивее. Огромный, безграничный лес, окутанный мягким молочным туманом, простирался настолько, насколько хватало глаз. Здесь было очень тихо и удивительно спокойно. Изредка слышался тихий шелест легкого ветерка, журчание отдаленного ручья, негромкий стук упавшего камушка... Аромат цветов наполняли воздух. Нежные косы красавиц-глициний спускались до земли, мягко касались водной глади. Пышно убраны огромные кусты сирени, больше похожие на деревья, роняли розовые счастливые слезы вечно цветущие сакуры... Здесь тихо. Здесь очень спокойно, в отличие от всего остального мира духов, тревожного и никогда не затихающего. Ласковые духи, хранители этого места, тихонько скользят по дорожкам: они разговорчивы, если душе хочется говорить, или молчаливы, когда хочется молчания... — Здесь человек просыпается на красивой поляне в том возрасте, когда он был всего счастливее, и его окружают люди, которых он любил, но которые умерли раньше, — тихо проговорил Ларра. — А если так вышло, что он умер, не успев никого потерять, то духи Леса Душ предлагают ему подождать немного — и почему-то все неизменно отвечают: «Пусть тогда они не торопятся». Говорят... Говорят, Лес Душ очищает помыслы. Даже те, кто при жизни был до краев полон злых мыслей, находит здесь умиротворение. Потому что каждый, даже самый злобный человек заслуживает тишины. Однако Ларра и Двуликий, быстро и бесшумно скользящие по тихим сиреневым дорожкам, были далеки от тишины и спокойствия. Они оглядывались быстрыми, настороженными взглядами, искали глазами смоляные косы и нежное бледное личико. Ларра было воровато огляделся, ища те, другие лица... Худощавое, похожее как две капли воды на его собственное — отца... Чуть круглее, чуть мягче и нежней, покрытое веснушками — матери... — Это опасно, — негромко, как всегда спокойно, предупредил Двуликий. — Нам нужно найти ее как можно скорее и сразу же уходить. Быстро. Ларра вздрогнул всем телом: Двуликий, как всегда, угадал его мысли и, насильно подавив короткую боль в груди, молча кивнул и стремительно направился по ближайшей дорожке, с жадностью осматриваясь по сторонам. Сквозь молочный туман угадывалось множество человеческих силуэтов: некоторые оживленно разговаривали, кто-то молча обнимался, наслаждаясь присутствием друг друга. Казалось, они замечали только тех, кто был им дорог, остальные, незнакомые, словно вовсе не существовали. Должно быть, особенность этого места. — Простите, господин, — послышался негромкий свистящий голос над его головой. Ларра вздрогнул и вскинул голову. На ветке сакуры сидел совокот. — Кого из своих родных Вы ищите? Ларра быстро переглянулся с Яну: говорить? Двуликий чуть заметно кивнул и сам назвал совокоту имя. Тот кивнул большой круглой головой и с негромким звуком, напоминающим одновременно уханье и мяуканье, взлетел вверх, показывая дорогу. Будущий аватар и его друг бросились следом — и не заметили, как другой совокот, проводив их глазами, полетел в совершенно другую сторону. Вскоре они нашли Аву на одной из многочисленных полянок. Она тихонько сидела на бревне у ручья в легком белом платье (здесь, как заметил Аанг, никто не носил агрессивных и ярких цветов своей нации) и перебирала струны какого-то инструмента: Аанг не узнал его, но, должно быть, нечто вроде сямисэна или скрипки. Заслышав шаги, она с удивлением подняла голову. — Ава! — Ларра бросился к ней, схватил тонкие кисти. — Идемте с нами! Прошу, у нас мало времени... Ваш отец очень мучается в разлуке с Вами! Идемте, скорее! Девушка порывисто поднялась на ноги, изумленно переводя взгляд с целителя на Двуликого и обратно. — Это возможно?! — прошептала испуганно. — Но ведь... между двух миров... Двуликий жестом показал: время дорого. — Нет времени! — Ларра схватил девушку за руку. — Идем! Быстрее, к порталу, открытому Двуликим, по тихим дорожкам, стараясь никого не потревожить, взметывая лежащие на земле лепестки сакуры, задыхаясь от волнения и то и дело оглядываясь... Ава спешила за ними, испуганно вцепившись в горячую ладонь, и по ней видно было, как сильно у нее бьется сердце. Умереть — и тут же воскреснуть! Снова увидеть своего отца, наверняка убитого горем... О, скорей бы, скорей! Вот и портал — круглые ворота, ведущие в другой мир, сияют, переливаются тревожным голубоватым светом, зачарованные Двуликим, чтобы через них — впервые за всю историю — можно было провести душу не внутрь, а наружу. Яну оглядывается по сторонам, напряженный, впервые в жизни Ларра видит, чтобы у него нервно подрагивали пальцы... — Быстрее, — голос звучит привычно спокойно, но Ларра кожей чувствует страх. — Мне кажется... Не успел договорить. Увлеченные, они не заметили, как сгустился туман, отсекая от них лес глициний и сакуры. Как похолодало вокруг, как тревожная влажная прохлада хлынула под одежду. И лишь в последний миг, когда над их головами с уханьем пронесся совокот, со свистом рассекая воздух крыльями, они поняли, что попались. Сотни рук и лап протянулись к ним отовсюду, и тьма хлынула со всех сторон, чтоб поглотить их через мгновение. Из покоя, света и умиротворяющей тишины Леса Душ они вновь оказались в тревожной мгле и многоголосьи мира духов. Ава пропала бесследно, очевидно, оставшись в Лесу, а Ларра вновь оказался связан сотнями живых лиан, но на этот раз тот, кто мог бы его спасти, висел, связанный рядом с ним. Какая вина отражалась в глазах будущего аватара! Казалось, он готов был броситься перед другом на колени. «Прости меня, это я виноват, это из-за меня, я...» От чувства вины, острого стыда и страха за себя и него Ларру трясло, и живые лианы ощущали это. На оба лица Двуликого легла печать бледности. Улыбающееся лицо казалось теперь неестественным, окропленное холодным потом предчувствия. — Не вини себя, — глухо выговорило оно. Как всегда, Двуликий обращал к нему лицо с улыбкой. — Все хорошо, Ларра. Спасибо тебе. «Прощается...» — острой болью прошило его. Из тьмы выступил... — Нет... — изумленно выдохнул Аанг. — Да, — без тени веселья, хотя лицо Аанга казалось довольно забавным, подтвердил Ларра. Это был тот самый белый павиан, который когда-то указал Аангу дорогу к пещере Коха! Но если тогда он выглядел непоколебимым воплощением спокойствия, то теперь спокойное выражение его морды, ничуть не изменившейся с течением тысячелетий, внушало страх. Шаги небольших лапок звучно отдавались в воздухе, лапы скрестились на груди. — Здравствуй, Ларра, тот, кто звал себя другом духов. Здравствуй, Двуликий Яну, — ровным голосом проговорил он. — Здравствуй, Укун, — так же ровно и глухо откликнулся тот. Бабуин склонил голову набок, измеряя духа тяжелым взглядом. — Похоже, теперь тебя можно назвать Двуликим в несколько... ином смысле, о старый друг мой... Двуликий низко склонил голову и стиснул кулаки. Грудь его тяжело вздымалась от дыхания. Ларре невыносимо было видеть своего вечно спокойного друга таким, но прежде, чем он успел яростно рвануться из пут и выпалить самоубийственное признание, Двуликий решительно вскинул голову. — Да! Да, я преступил Первый Закон. Я прошу прощения, о Укун, властитель мудрости, — Яну почтительно склонил голову, опустил глаза. — Прощения?! — неожиданно прогремел Укун, и вся человечность вдруг слетела с него, обнажив страшную звериную сущность: напряглись под шерстью и мантией сильные мышцы, он всем телом дернулся вперед, обнажая ряд острых белых зубов. Аанг даже отшатнулся назад. — Тебе нет прощения, предатель! — павиан стремительно кинулся к ним, наотмашь ударил Двуликого по одному из лиц, оставляя глубокие кровавые полосы. Ударил бы чуть выше — вылетел глаз. — Говори! Зачем ты это сделал?! — Я влюбился в нее! — крикнул Яну. — Решение об ее смерти было несправедливым! — Не тебе решать, кому жить, а кому умереть! — Любовь... — взгляд Яну сочился горечью. Взгляд Яну был направлен на Ларру. — Любовь... Делает безрассудным. Лицо Ларры исказилось так, словно его полоснули по сердцу ножом. Все тело выгнулось в судорожном напряжении, но слова словно застряли в горле. Может, это Двуликий наложил на него печать молчания... — Не трогай мальчишку... — умоляюще прошептал Яну. — Он не при чем. Он не знал наших законов. Поэтому я попросил его о помощи. Боялся... что за мной, духом, она не пойдет, а он сможет ее успокоить... Люди ему доверяют. Он заслуживает доверия. Вновь гримаса боли исказила лицо Ларры, оно мертвенно побледнело. Полными отчаянных слез глазами он встретил холодный, цепкий взгляд Укуна. Обезьяна долго смотрел на него, и человеческое в его зрачках тесно смешивалось со звериным. — Хорошо, — наконец, медленно проговорил дух. — Мы не тронем его. Но ты, о глупейший из справедливых... Ты понесешь наказание. Чей-то смешок послышался из темноты. — Мой друг Кох осуществит его. Аанг, конечно, не был в шкуре Двуликого. Но он мог бы поклясться, что чувствует, как сердце у него ушло в пятки. Кох, конечно, тоже ни капли не изменился за тысячелетия. Все та же огромная многоножка с сотнями цепких сильных лапок. Все те же издевательские интонации в шипящем голосе, все та же привычка обходить свою жертву, обездвиженную, бледную, зябко дрожащую, по кругу... — Ммм... — маска его сменилась собачьей мордой и демонстративно потянула носом. — Какой интересный экземпляр попался в мою коллекцию сегодня... От этих издевательских, шипящих ноток в его голосе, от того, как он растягивает слова, у Аанга мурашки побежали по коже. А еще он поймал себя на том, что автоматически надел на лицо маску непроницаемого спокойствия и, хотя внутри сжимается от страха и боли за Двуликого, внешне не дрожит ни единый мускул. И, хоть он знает, что Кох не сможет его увидеть, ему до одури страшно, но страх все равно покрывается сочувственной болью. — Сам Двуликий Яну... — дух склонился к одному из его лиц. — Настоящая жемчужина для меня. Хотя нет... — Кох издевательски захохотал. — Целых две жемчужины! — Не медли, — глухо выдохнул Яну, пока еще Яну. Глаза его нездорово блестели, отражая готовность к неизбежному, но голос звучал спокойно до отрешенности. — Забирай. Ларре не давали пошевелиться. Ларру сковали по рукам и ногам, не давая шевельнуть и мускулом. Зашелестели ножки Коха, подбирающегося все ближе к лицам Яну. Ларра не мог это видеть. Ларра зажмурился до слез, пытаясь отвернуться, но чья-то сильная обезьянья лапа тряхнула его за подбородок, острые когти впились в кожу. — Смотри! — прошипел Укун, скаля совсем рядом острые зубы, но не они, способные в один миг перекусить сонную артерию, сейчас вгоняли Ларру в зябкую дрожь. Цепкие лапки алчно потянулись к лицам его друга. Лицо Ларры исказилось страданием, но какая-то неведомая сила — проклятые духи! — не позволяла закрыть век. «Нет, нет! Пусть все это будет сном... Это я виноват, это моя вина... Я не должен был просить его, я... Яну! Двуликий! Друг мой!..» Что-то сияющее, что-то безумно важное медленно — Кох явно рисовался, проклятая каракатица! — отделилось от тела Яну — и погасло, поглощенное тьмой внутри древнего духа. Ларра бессильно обмяк, мутными, больными глазами глядя куда-то прямо перед собой. Тот, кто стоял там, где только что стоял Яну, уже не был им по-настоящему. Вместо двух лиц — ни одного. Вместо Двуликого — Безликий, Хранитель Пустоши. — Его отправили на границу миров в вечное наказание, — глухим голосом проговорил настоящий Ларра, так же, как Ларра из воспоминаний тупо глядя куда-то перед собой. — Перед тем, как навсегда уйти туда, он обернулся ко мне и сказал... Голос его прозвучал эхом — так, словно говорили двое. — «Друг мой». Спустя мгновение Ларру буквально вышвырнуло обратно в человеческий мир. Он открыл глаза и увидел свою спальню: аскетичную, полутемную комнату с минимумом мебели с полосами тусклого серого света на полу. Приближался рассвет. Во всем теле звенела легкость, как всегда после медитации... после общения с Двуликим... Да только какой толк был в той легкости?.. Секунду Ларра сидел неподвижно, еще не до конца осознавая произошедшее. Словно мозг отказывался воспринимать, вспоминать, систематизировать, отказывался работать, словно то, что случилось, оказалось для него слишком. Но затем воспоминания хлынули в нездорово-бодрый — как сейчас раздражала эта бодрость! — разум, и огненный пульс отдался во всем его теле. С надрывным, невнятным криком, похожим на рык, Ларра ударил кулаками об пол — и одновременно и земля под ним вспухла, как живая, и пошла трещинами, и злобное шипучее пламя яростно рванулось из рук. Двуликий! Друг! Единственный, кто понимал его, единственный, с кем забывалось плохое! Уничтожен, стерт — из-за него! Никогда больше они не увидятся: не сунется живой на границу между мирами, не услышит он привычно спокойного голоса... Никогда! И все — по его вине! Яну... Дорогой друг мой... Даже перед смертью (хуже — перед стиранием личности) ты защитил меня. Мой благородный, мой верный, мой неизмеримо мужественный друг... Духи — нет, нет, не хочу сейчас даже упоминать их, не желаю! — как мне справиться с этим чудовищным чувством вины? Как простить себя, как отпустить, забыть?.. Да возможно ли это? Ларра со стоном стиснул кулаки до кровавых полумесяцев. Больное безумие исказило его черты. Нет. Нет, невозможно. Трясясь всем телом, будущий аватар сжался в комок на полу, закрывая руками голову, словно пытаясь от чего-то защититься. Всего этого было слишком. Казалось, плохие события, большие и маленькие, сотни мелких, но острых, ранящих камушков все сыпались и сыпались на него сверху — и, каким бы сильным он ни был, он не мог этого вынести. Сухие рыдания рвались из его груди, зубы в мясо и кровь раздирали иссушенный беззвучным криком рот, в глазах горело больное пламя... — Учитель... — послышался тихий голос от дверей. Ларра по-звериному вскинулся всем телом, вскочил на ноги, привычно одергивая и оправляя одежду. В глазах его мало что было человеческого, кроме человечной, всепоглощающе-сильной боли. — Учитель, простите... Вам... Вам нужна помощь? — прозвучало полуутвердительно. Помощь... Он всегда отказывался от нее прежде. Отмахивался, говорил, что справится, и другим людям помощь нужна значительно больше. И сейчас Ларра тоже хотел сказать то же самое: помощь нужна не мне — ему! Что угодно сделаю, лишь бы вытащить его из Пустоши! Но словно знакомая теплая рука протянулась оттуда — и властно толкнула в спину. Говори уже, чертов упрямец! — Да, — глухо выдохнул Ларра и, обессиленный, вновь опустился наземь. А у Ларры, что стоял безмолвно за плечом Аанга, в глазах светилась неизмеримая тишина. Бесконечное спокойствие, солнце, заблудившееся в густом лесу да и оставшееся там, отдыхать на бархатной подушке чуть побитого осенней позолотой мха. Ларра, что стоял у Аанга за спиной, справился с бурей в своей мятежной душе, и тихий свет лился из его глаз бесконечным золотистым потоком. — Ну, что ж, — привычно спокойно и мягко, почти как его друг, проговорил этот Ларра, кладя теплую ладонь на мальчишеское плечо. — Думаю, ты догадываешься, куда отправляются люди, желающие тишины. — В Храм Воздуха... — с замиранием сердца прошептал Аанг. Мысли метались внутри перепуганными пташками. Он бесконечно сочувствовал Ларре, но все это случилось многие тысячелетия назад, он ничего уже не сможет сделать, как бы больно ему ни было, а храм... Храм вернет им обоим спокойствие. Храм их обоих освободит. Окончательно. И он не мог не радоваться, думая, что вот-вот увидит что-то, напоминающее о родной культуре. Два аватара неспешно зашагали вверх по каменной лестнице вслед за живым воплощением Ларры. Когда они ступили на первую ступеньку, стояли ранние сумерки, но стоило им взойти на двадцатую (а впереди виднелось еще не меньше нескольких сотен), как бархатная мгла окутала их со всех сторон, и в воздухе тихонько замерцали разноцветные светлячки. Аанг широко улыбнулся и протянул к ним ладони: он вдруг вспомнил, как они с наставником ловили таких светлячков, чтобы потом посадить их в банки, которые будут освещать путь монахам храма, решившим прогуляться в ночи. Так же, как много столетий спустя, такие же юные монахи, каким когда-то был Аанг, зажигали по бокам лестницы один фонарь за другим. Они учтиво кланялись Ларре, не произнося ни слова, и будущий аватар так же безмолвно кланялся им в ответ. Глядя на обритые головы и такие знакомые мантии (правда, они были не оранжевыми, а самых разных цветов, но фасоны со временем почти не поменялись), Аанг почувствовал, как сжимается у него сердце. Как давно он не видел всего этого вне зеркала... Мальчик замер на миг, прислушиваясь к грусти, сжимающей его сердце. Побудь здесь, грусть, я рад тебе, как желанной гостье. Спасибо, что напоминаешь о моем народе, а теперь... Аанг тихонько выдохнул — я отпускаю тебя. Ступай с миром и приходи еще, если пожелаешь, ведь не может же всегда торжествовать исключительно радость. Для грусти тоже должно быть и время, и место. — Аанг... — негромко окликнул Ларра, и голос его мягко влился в умиротворенную атмосферу. — Ты помнишь, как зародился народ Воздушных Кочевников? — Да, конечно, — с радостью откликнулся Аанг. — Гиацо рассказывал, что во времена смут и войн находились люди, которые хотели уйти от вражды. Освободиться от злобы и гнева, найти себя в миролюбии и добрых делах... — искренняя, теплая улыбка появилась на его лице. — Они уходили в горы и строили там сначала небольшие поселения, а потом, когда у них сформировались убеждения, постулаты, и к ним стали приходить за успокоением и душевным исцелением, стали строить и храмы. Постепенно сформировалась целая культура. Они всем обеспечивали себя сами, чтобы не связывать себя с вечно враждующим миром: сами выращивали овощи и фрукты, злаки, растения, из которых делали одежду. Разводили животных, которые давали молоко и мясо для совсем маленьких детей, им ведь без него нельзя. Сами строили храмы, делали для них мебель. Каждый мог найти себя в чем-то своем, — детская радость заблестела в его глазах. — Я помню, что все монахи и послушники всегда были заняты делом, которое им нравилось. Бао вырезал из дерева посуду, Фанг работал в поле, Гао Ян делал украшения... — натолкнувшись на улыбку Ларры, мальчик вздрогнул и смущенно взъерошил себе волосы. — Чего? — Кажется, тебе не слишком часто доводится поговорить о том, что тебе дорого, — мягко заметил первый аватар. — Ну... Вообще-то да. Ребята стараются не расспрашивать. Неинтересно, наверное, воздушные кочевники ведь были... истреблены много лет назад. Наверное, для них это что-то вроде сказки, и не больше. А может... — Аанг неуютно повел плечами и спрятал глаза. — Наверное, они помнят мой срыв в Южном Храме Воздуха... И не хотят, ну... Бередить раны? Ларра лишь мягко улыбнулся в ответ и легонько тронул ладонью плечо. И этого было вполне достаточно. Тем временем его живая версия дошла до ворот храма, и высокий старик в оранжево-золотом одеянии с длинными висячими усами и большим фонарем в руках встретил его легким кивком. — Здравствуй, путник. Чего ты ищешь здесь? — Покоя. — Входи. Здесь всегда найдется немного покоя для каждого, кто того пожелает, — мягко улыбнулся старик. И Ларра вошел. Сцена переменилась: Аанг увидел Ларру, сидящего на коленях в окружении благовоний, построенных вокруг него по кругу. Тихая, утробная музыка доносилась откуда-то, словно бы отовсюду, сизый дымок благовоний несколько туманил разум, проникая в него умиротворяющими пряными нотками; туманил, чтобы затем очистить. Два молчаливых послушника неспешно остригали Ларре волосы большими железными ножницами, пока тот сидел неподвижно, с закрытыми глазами, и чувствовал, как прохладный воздух мягко касается его оголенного затылка и шеи. Прядь за прядью волосы падали ему на колени, и Ларра машинально перебирал темные пряди, побитые сединой. Рабство... Побои, свист кнута, темнота и неволя... Щелк. Земля. Созидание. Впервые в жизни — ощущение свободы, несмотря на шрамы, навек изуродовавшие его руки. Жесткие, сильные удары. Сила. Щелк. Разоренный дом. Скелет отца, защищающего родных, на пороге. Впервые — звериный вой тоски в голос, разрывающая нутро боль. Потеря. Щелк. Море, море, до самого горизонта, светлое и прекрасное... И шторм. Страх. Гигантские волны, играющие кораблем, словно щепкой. Отчаянное нежелание умирать, черный зев стихии, раскрытый и алчный, злобно-шипучая пена, канаты, хлещущие по рукам... Щелк. Солнце, ласкающее загорелую кожу, упругие, вечно-упрямые черные локоны, прыгающие по плечам, руки, оплетающие его плечи... Солнце, солнце, сколько здесь солнца, кажется, будто небо плавится и течет на землю. Горячее небо обнимает их, горячая любовь течет в их венах. Ее низкий грудной смех, жаркое дыхание, щекочущее его шею... Щелк. Драконы. Адская боль, выворачивающая кости — невыносимая счастливая мука пламени, рождающегося в его сердце. Взгляд Нитты, обжигающий спину между лопаток. Тренировки. Ожоги там, где обнимали когда-то ее нежные руки. Боль. Щелчок. Отторжение, неприятие. Изгой. Взгляды, прикипающие ко шрамам, взгляды, брезгливо провожающие его спину. Отчаянное желание не дружбы даже, а уважения. Отсутствия отвращения. Снова — море, море до самого горизонта, и высокие, чистые звезды, теплое плечо товарища совсем рядом... Щелк. Айса и Ненне — дети, которых у него никогда не было. Теплые ручонки, сияющие глаза, сказки, рассказываемые на ночь, теплые объятия... Робкое ощущение счастья, словно сворачивается в сердце теплый и мягкий клубочек. Друг, увиденный впервые. Снова — дети у него на руках, доверчивые и теплые, и, на самом деле, плевать на всех остальных людей, шагающих из мира духов вслед за ним — лишь бы сжимать в объятиях своих малышей. Щелк. Сотни и сотни людей, покореженных болезнями. Благодарные взгляды, обвиняющие крики, слезы счастья и слезы горя. Глицинии, покачивающиеся перед лицом, ладошка Авы в его руке... Двуликий... Издевательский смешок Коха... Безликий... Щелчок. Ларра глубоко вздохнул и провел ладонями по обритой голове. Тяжелые пряди, помнящие все это, лежали у него на коленях, и — странное дело! — весили они совсем чуть-чуть, но даже дышать без их тяжести сделалось легче, и впервые за долгие годы воздух легко и свободно проходил внутрь. Еще один глубокий вздох — подумать только, он и забыть успел, что можно дышать с наслаждением! — и Ларра непривычно мягко, без жесткой решимости идти и работать прямо сейчас, поднялся на ноги. — Простите... — негромко окликнул уходящих послушников, чувствуя себя ребенком по сравнению с ними, подростками. — А... Что мне сейчас нужно делать? — Все, что захочешь, — ответили ему. Это было очень непривычное ощущение. Поначалу Ларра вовсе не знал, чем себя занять: как выяснилось, он совершенно отвык от отсутствия работы, и свобода, нежданно-негаданно дарованная ему, поначалу несколько даже пугала. Страшась ее, мужчина забился в келью, которую ему отвели, и, немного поразмыслив, решил: раз уж меня отправили в незапланированный отпуск (ну хорошо, хорошо, я сам отправился, да, я понял, мне это нужно, все, хватит, Двуликий из моей головы, ну почему ты даже здесь такой невероятный зануда!), пожалуй, мне нужно выспаться. Ларра забрался под стеганное чуть грубоватое на ощупь одеяло, думая, что, как всегда, проворочается до рассвета, не в силах заснуть, но то ли это горный воздух так подействовал на него, то ли благовония и странно-умиротворяющая музыка — но он провалился в забытье уже на четвертом глубоком вздохе. Провалился — и проспал больше трех суток. Проснулся он поздним утром от забытого ощущения, что солнце настойчиво целует его в щеку, и с изумлением понял: за все это время никто не разбудил его, не попросил о помощи, не ворвался среди ночи в слезах и истерике, и сейчас ему не нужно никуда идти и никого спасать. Он может сколько угодно валяться здесь, в кровати, и просто следить за движением пылинок в золотистых потоках солнечного света. Ларра зажмурился, прислушиваясь к ощущениям. Что-то щекотное и счастливое в нем мешалось с неуверенностью и легкой опаской. Что же делать ему, если ничего не нужно делать? Как потерянный, будущий аватар бродил по территории храма воздуха, и Аанг с духом Ларры бродил вслед за ним. Глаза его горели неприкрытым восторгом, а к горлу то и дело подкатывал комок. Пускай контуры всего, что окружало их, были грубее, не так выверены и изящны, как столетия спустя, но это был все тот же храм воздуха! Аангу казалось, что вот-вот Гиацо, его любимый наставник и отец, вывернет из-за угла и подмигнет ему лукаво и жизнерадостно. Единственное, что отличалось — цвета одежды да отсутствие знакомых стрел по всему телу. Вместо этого на предплечьях у немногочисленных магов воздуха красовалась татуировка — два иероглифа: «Дитя» и «воздух». Ларра долго гулял по территории храма. Поначалу он растерянно осматривался, словно ища людей, которым требовалась помощь, или хотя бы мебель, которую нужно было починить — так он привык расплачиваться за постой, но ничего не было. Никто от него ничего не требовал, он мог сколько угодно гулять тихими тенистыми тропками, дышать свежим горным воздухом, срывать цветы, собирать в корзины плоды, ощущая загрубевшими, непривычными пальцами их бархатистость, гладкость и сочность... И от этой свободы, этой восхитительной вседозволенности у мужчины начала сладко кружиться голова. Счастливый, сам не понимая от чего, он чуточку робким жестом попросил у монахов корзину для фруктов. — Бери и делай, — сказали ему, протягивая охапку тростника. И несколько часов Ларра провел, сидя на нагретом солнышком крыльце и неспешно плетя корзину за корзиной. Тело его словно просыпалось от длительной спячки. Будто впервые за долгие годы Ларра по-настоящему ощущал легкие прикосновения воздуха, осязал теплую землю под ногами, и даже камушек, впивающийся в подошву, казался приятным; с наслаждением скользил ладонями по податливой жесткости тростника, ощущал, как горят руки после нескольких часов работы, как приятно зудят кончики пальцев и краснеют места, где в будущем вспухнут мозоли... Глядя на эти покраснения, Ларра вдруг вздрогнул — и хрипло засмеялся, сам не зная чему. Он знал, что даже эта боль будет ему приятна. — Мгновение прекрасно, не так ли? — негромко прозвучал поблизости знакомый старческий голос. Вздрогнув, Ларра поднял голову и увидел того самого старика, что встретил его у ворот. Он прятал улыбку в висячих усах и смотрел на него с веселым любопытством. — У тебя нет прошлого — оно уже прошло. У тебя нет будущего: оно иллюзорно. У тебя есть только «здесь» и «сейчас». Ларра хотел было улыбнуться, но... что-то вновь сжалось у него в груди. Глаза потемнели, пальцы стиснулись на рукоятке незаконченной корзины так, что торчащие прутья впились в ладонь, и эта боль уже не была приятной. — Прошлое бывает настолько тяжелым, что отравляет настоящее. — Да, — легко согласился старик. — Жизнь — это страдание, и неразумно утверждать обратное. Но знаешь, что я тебе скажу? — старик засмеялся, по-юношески встряхнув лысой головой и седыми усами. — Ну и Кох бы с ней! Тоска, печаль, грусть и злоба — постоянные спутники любого человека. Они шагают с тобой в ногу. Печаль утешает тебя, когда твоя душа болит, потому что слезы смывают с нее копоть, а вовсе не смех. Гнев помогает бороться против твоих врагов. Тебе не кажется, что стоит поблагодарить их и принять вместе с радостями и весельем? — глаза старика весело заблестели. — Жизнь не идеальна, и никогда такой не станет. И никогда не поздно это понять. А когда поймешь... Ларра запрокинул голову и откинулся спиной на теплую, шершавую стену. Зажмурился — не слишком сильно, так, чтобы видеть яркий солнечный свет сквозь чуть трепещущие веки — и подставил лицо солнечным поцелуям. Непривычная легкость дыхания кружила голову. Казалось, он часы мог бы просидеть так, наслаждаясь одним лишь дыханием и солнечным светом. — ...освободишься... — сказал он, словно себе самому, но спустя миг понял, что договорил за стариком. — Эй? — огляделся по сторонам, ища его глазами... — Ты это хотел сказать? Но ответила ему лишь пустота да тихий шорох пыли по каменным плитам. Ну и Кох бы с ним! Рассмеявшись беззвучно и радостно, Ларра легко поднялся на ноги и подхватил с пола многочисленные корзины. Нужно отнести их монахам, а одну забрать себе — и пойти собирать фрукты. Ну не зря же он их плел, в самом деле? Не только Ларре здесь легко и свободно дышалось. Аанг жмурился от счастья и чуточку задыхался пьянящей вольностью, наполняющей его изнутри. Ему казалось: он уже сейчас с легкостью может оторваться от земли и полететь — настолько непривычно свободно ему было. Душевные оковы, сковавшие его тело после проигрыша, спадали окончательно, и боль в шрамах от них казалась приятной. «Жизнь — не очень-то приятная и ласковая штука, — повторил Аанг про себя, словно стараясь запомнить, а на самом деле — вспомнить то, чему учили его давным-давно. — Ну и Кох бы с ней! Я проиграл Озаю. Да, я проиграл! Это было, и я принимаю это. Принимаю — и отпускаю. Кох с тобой, Лорд Огня Озай!» И от шального этого счастья ему захотелось прямо сейчас броситься танцевать. Простая физическая работа не ради денег или выживания, работа, которой можно было заниматься сколько угодно в свое удовольствие, не надрываясь, потому что кровь из носу нужно сделать к вечеру, приносила Ларре истинное наслаждение. Он часами мог сидеть на солнце, плетя корзины, лепя горшки, вскапывая и засеивая грядки, чиня мебель, и с наслаждением прислушивался к своим ощущениям. Прикосновение к дереву, к земле, к камню, ощущение шероховатости, гладкости, прохлады или тепла, все это наполняло его чем-то, чего он никогда не знал прежде. Незнакомым наслаждением и смыслом, сотнями крошечных мгновений, которые хотелось одновременно запомнить — и отпустить, чтобы на смену им пришло другое: не столь же прекрасное, не еще более прекрасное, а просто — другое и восхитительное от этого. Еще он любил слушать дождь. Своими руками он построил небольшую беседку, куда часто приходил в дождливые часы. Иногда он видел других людей, прячущихся там от солнца или дождя, и сердце его наполнялось радостью. Но и сидеть там самому было очень приятно. В тихой задумчивости Ларра смотрел наружу, на крупные, тяжелые капли, протягивал к ним ладони, иногда останавливал покорением воды и заставлял их принимать причудливые формы, но быстро отпускал и продолжал любоваться естественным падением. Нет ничего прекрасней природы, ни один, даже самый искусный покоритель ее не перещеголяет. Однажды, когда Ларра сидел там, к нему присоединился один из послушников — совсем еще юный паренек лет шестнадцати, тонкий и худенький, с охапкой лотосов в руках. Ларра кивнул ему и молча повел рукой, осушая для парня участок лавки. Здесь, в храме воздуха, он наслаждался еще и молчанием: монахи вообще были не особо разговорчивы, многие вовсе дали обет молчания, и прекрасно понимали потребность в тишине, поэтому от природы замкнутый и молчаливый Ларра — наконец-то! спустя столько лет! — мог молчать целыми днями. Глядя на сияющий жемчуг дождя, усыпавший лотосовый букет, мужчина легким жестом привлек внимание мальчика и указал на цветы глазами: «Посмотри, — мол, — красиво». Мальчик кивнул с легкой улыбкой и бережно поправил цветы, но от движения несколько капель соскользнули вниз и окропили скамью под ними, разрушив гармонию. — Жаль, — негромко вздохнул Ларра, ничуть не рассердившись. — Красота недолговечна. — Красота — это мгновение, — откликнулся мальчик. — Оно пройдет, как все другие. А значит, нужно насладиться им в полной мере. И Ларра тепло улыбнулся, а в голове Аанга эхом откликнулась мысль: его или чужая? Аанг не знал и думал, что это неважно. «Я видел цветы, усыпанные росой... Разве этого недостаточно?» Солнце, выглянувшее из-за туч, весело горело на влажных цветах. А еще Ларра любил заботиться о летающих зубрах. С ними он был готов проводить часы: вычесывать им шерсть, летать на них, с наслаждением подставляя лицо мягкому ветру и разрезая ладонями облака, дремать, уткнувшись лицом в пушистый бок, или подолгу разговаривать с безмолвным, но понимающим собеседником... У Аанга замерло сердце, стоило только услышать знакомый рев, увидеть белоснежную шерсть и такие знакомые карие глаза, наполненные влагой и мудростью. — Монахи верили, что зубры хранят их, — негромко произнес Ларра за плечом Аанга. — Говорили: если поблизости окажется дурной человек, они почувствуют. Аанг кивнул и судорожно сглотнул, неотрывно глядя на зубров. Какие они все-таки красивые... Воплощенный покой и свобода. Разве не странно это, что зубры, огромные, неповоротливые, сделались символом воздуха, его учителями? Глядя на эти белоснежные пушистые облака, безмятежно и тихо скользящие в вышине, Аанг думал: нет, не странно. Они и есть воплощенный воздух. Воплощение его принципов. Не чуя под собой ног, мальчик шагнул к друзьям. Он знал, что они его друзья, хоть это звери, которых он никогда не видел по-настоящему. Суть воздуха — это свобода. Свобода от злобы и ненависти. К чему она, зачем?.. Это лишь оковы, что гнут к земле, приковывают все мысли лишь к одному объекту. Отпусти ее — и пусть уходит, унесенная очередным порывом легкого, ароматного ветра. Это свобода от вечного недовольства собой: зачем она, если нет постоянного «я», и каждый день ты просыпаешься чуточку иным, чем засыпал вчера? Это свобода — от сожалений. Да, в жизни есть и тоска, и печаль, но ни одно мгновение не длится вечно. Печаль уйдет, как уйдет и радость, а значит — радостью нужно насладиться, покуда есть возможность. Это свобода — от всего. Это бесконечная легкость до головокружения, это способность делать то, что ты хочешь, и желание делать добро, потому что зло ты давным-давно отпустил. Воздух — стихия свободы. Стихия, поднимающая высоко-высоко ввысь и позволяющая скользить там, меж облаков, сколько захочется. Это ощущение легкости и твердой веры: ты справишься со всем, найдешь выход из любого положения, как воздух, просочишься в любую щель, потому что ты — маг воздуха, и нет никого изобретательнее тебя. Воздух — это ветер, ласково перебирающий тебе волосы. Ветер, освежающий лица друзей и приносящий облегчение в жару. Ветер, пробирающийся под одежду холодными цепкими пальцами, ветер, сбивающий с ног. Воздух — ароматные духи и благовония, нежно окутывающие, ласкающие, исцеляющие, одурманивающие... Воздух — ураган, способный с корнем вырвать многовековые деревья и разрушить дома, и воздух — нежная поступь ветра по степным травам, распространяющая аромат. Воздух передает звуки и запахи, без воздуха невозможна жизнь, ибо воздух — то, что бесконечно питает ее. Воздух — затейливая пляска цветочных лепестков, такая прекрасная и такая недолговечная; воздух — сила, способная сдвинуть огромный валун; воздух — то, без чего не будет гореть огонь, и что может заставить его разгореться сильнее; воздух — то, что может заморозить воду, растопить ее и превратить ее в жар... Воздух бесконечно прекрасен — и воздух наполняет Аанга изнутри, распирая ему грудь болезненным счастьем. Свободен! Бесконечно свободен, жив, счастлив, и готов прожить так всю свою жизнь! Изобретательная стихия, прекрасная стихия, стихия жизни, свободы, полета — его стихия, наконец, поет и смеется в его венах, радуясь возвращению домой, и у Аанга кружится голова от счастья, и он сам смеется, сам почти плачет, и не замечает, что... — Аааай! — мальчишка вскрикнул, когда жесткая ладонь Ларры сжалась на его щиколотке и легонько дернула вниз. — Ларра! Первый аватар весело смеялся, глядя на него снизу, и только сейчас Аанг понял, что все это время летал, позабыв себя самого от острого счастья. Стоило мальчику осознать это, как пронзительный крик радости вырвался из его груди, и он стремглав бросился к своему первому воплощению. Плевать на всю его внешнюю непоколебимость, он слишком счастлив, чтобы сдерживаться! — Ларра! — звонко выкрикнул мальчик, облепив Ларру всеми конечностями. — Спасибо! Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо!!! — За что?! — смеясь, мужчина взъерошил ему волосы. Глаза его весело сверкали, на губах сияла солнечная улыбка. — Аанг, ты все понял сам! Я лишь показал и напомнил. Очнувшись немного, мальчик соскочил наземь, немного все же смущенный своим порывом, но по-прежнему сияя яркими серыми глазами и дрожа от сумасшедшей радости. — Врете! Ладно! — смеясь, Аанг обеими руками взъерошил себе волосы, глядя на Ларру влажными глазами, полными острой радости. — Ладно, ладно, я не спорю! Что было дальше? — Кому-то не терпится? — засмеялся Ларра, легонько ероша ему волосы. Трудно было оставаться невозмутимым, когда кто-то рядом брызжет настолько искренней радостью. — Ну, смотри. Картинки сменялись одна за другой. Ларра, глубоко кланяющийся настоятелю монастыря на верхней площадке той самой лестницы. Легкая, мягкая улыбка на просветлевшем лице, глаза, откуда, наконец, ушла неизбывная усталость, одна из тех самых, собственноручно сплетенных корзин на запястье. Благодарность и теплота. Ларра, вернувшийся в родной город. Ученики, встречающие его радостными объятиями и впервые в жизни встречающие в ответ искреннюю, солнечную улыбку и мягкий блеск в глазах. Оказывается, если Ларра кого-то обнимает — то непременно с угрозой нескольких переломов. Ларра — с постепенно отрастающими, уже полностью седыми, волосами — с недоумением оглядывает огромную толпу учеников, уже не помещающихся в его доме. Смеется: «Похоже, нужно строить отдельное здание», а затем вновь делается серьезен: «Я уже давно об этом размышляю...» Ларра, пытающийся договориться с духами, добиться разрешения построить храм на их территории: ну негде больше, ну поймите!.. — упрямые отказы: мало ли, что натворят неумелые покорители, пусть даже не желая зла?.. Раздосадованный стон, рука, закрывающая лицо: «Да что ж вы такие упрямые... Ладно! Я еще упрямее! Договорюсь.. с кем-нибудь...» Гудяще-низкий голос льва-черепахи: «Я буду хранителем твоего храма...» Уже знакомый Аангу Храм Четырех Стихий — только-только построенный, еще с остатками строительного мусора то тут, то там. Улыбающийся Ларра, один из его учеников — тот самый, с которым они лечили Аву — со счастливой улыбкой поддерживающий его под локоть. Семья ученика: красивая, тоненькая, худенькая жена, двое детей, новорожденный третий... «Назвали Ларрой? — он счастливо засмеялся и чмокнул названного внука в лоб. — Спасибо!» — сияют ласковые глаза. Огромный зал для тренировок. Сумрачная небольшая комната, кисть, чуть подрагивающая в натруженных усталых руках: Ларра схематично зарисовывает основные приемы всех четырех элементов, а затем его более талантливые ученики перерисовывают куда красивее. Грубые глубокие шрамы, на которые больше никто не смотрит с отвращением. Правители. Горячие споры. «Рабство необходимо отменить!», «Довольно сражаться между собой, вы причиняете боль и себе, и другим людям, и духам!». Беспомощность на лице стареющего мужчины: оправдывается перед духами, «Простите, я ничего не смог сделать...». Ларра, опустивший голову на руки... — В мире по-прежнему оставалось много несправедливости, — негромко проговорил Ларра за спиной Аанга. Больше он уже не был старшим, давно не был. — Рабство. Войны, бесконечные конфликты. Неприятие других культур и национальностей. Жестокость. Насилие. Как я ни бился, я не смог исправить всего. — Вы и так сделали очень много! — горячо возразил Аанг, но Ларра лишь мягко улыбнулся, деликатно уходя от ответа и оставаясь при своем. Аанг прекрасно знал такие улыбки. — Наконец... — Улыбка его сделалась какой-то бессильной. Дескать: а что поделать?.. — Наконец, пришло и мое время. Сухощавый старик, в чьем теле еще чувствовалась сила и ловкость, сидел в позе лотоса посредине пустой прохладной комнаты. Абсолютно седые волосы спускались до плеч, схваченные на затылке в свободный хвост, простая светлая одежда скрывала от глаз худощавое тело. Чуть приподнимались плечи и грудь, отмечая глубокие медитативные вдохи. Один раз, другой, третий... шестой, седьмой... десятый... Остановились — и что-то неживое, отрешенное появилось в его смугловатом лице. Ларра — в точности такой, какой сопровождал Аанга все это время — мягко выскользнул из тела, сделавшегося ему тесным, и потянулся до хруста во вновь молодых костях. Мягким взглядом, полным безмолвной благодарности, коснулся своего более не живого тела и легко, открыто и молодо взглянул в темноту, открывающуюся ему вместо знакомой до последней царапинки на половых досках комнаты. Он знал, что в этой темноте его ждет друг. И Безликий соткался из тьмы, стоило Ларре сделать несколько первых шагов. И, шагая навстречу Лесу Душ и нежному аромату глициний рядом со старым другом Ларре хотелось искренне улыбаться. Только... Нахмурившись, мужчина замер, вглядываясь во тьму потяжелевшим взглядом, и Безликий остановился с ним рядом, выжидая. — У тебя есть вопрос, — безжизненным голосом констатировал он. Хмурясь, Ларра медленно кивнул. — Что будет дальше? Я сделал многое за время моей... жизни, но далеко не все. Там, позади, осталось множество вещей, требующих завершения. У меня нет детей, кто мог бы продолжить делать то, что я делал, а мои ученики... Никто из них не может общаться с миром духов и помогать им, и ни у кого из них нет четырех стихий, значит, учителями они тоже быть не смогут. Я боюсь, что все, чего я добился, уйдет в небытие через пару десятилетий, — Ларра хмуро покачал головой. — Я могу еще что-нибудь сделать? — Напрасные страхи, — ровно отозвался Безликий. — Вспомни о цикле перерождения. Ларра молча недоуменно приподнял бровь. — Ах, да. Я забыл, как многого люди не знают... «Ты вообще многое забыл», — отдалось внутри глухой горечью. Ларра на мгновение прикрыл глаза, пропуская через себя внезапную боль — и отпуская ее. Да, это больно, но что поделать?.. Очевидно, такова судьба. Никакая дружба, никакая любовь не способна противиться могуществу Похитителя Лиц. Или?.. — Сейчас мы направляемся в Лес Душ. Это лишь перевалочный пункт, где душа человека может отдохнуть перед новой жизнью. Если человеческий дух был низок и слаб, предавался порокам и злобе, он перерождается в камень или животное, если дух был возвышен и добр — в человека, чья судьба будет счастливее предыдущей. Это называется испытание радостью. Не все его выдерживают: многим следующей жизнью выпадает камень. Ларра понимающе кивнул. — Но ты... — Безликий перевел на него безжизненный взгляд, и Ларре вновь показалось: он чувствует отголоски его истинных чувств. Чувств его друга. — Твой дух познал гармонию и вобрал в себя энергию космоса. Ты способен слушать мир людей и мир духов и понимать их обоих. Ты — аватар. Казалось бы, не от чего здесь отражаться эху — и все же Ларре показалось, что оно прокатилось по Пустоши, отозвавшись зябкими мурашками на коже. Аватар... Слово казалось непривычным и новым, неуютно перекатывалось в разуме и на языке. Аватар... Он — аватар. Все эти слова: гармония, энергия космоса — неужели это и впрямь имеет отношение к нему? Он же... Ларра. Просто Ларра. Ларра, освоивший все четыре стихии. Ларра, преступивший первый закон мира духов и оставшийся в живых. Ларра, остановивший многовековую войну. Просто Ларра. — Но что это значит? — спросил он напряженно, но твердо, жадно впиваясь глазами в безэмоциональную маску. Голос Безликого звучал ровно, но каждое слово как камень падало в пустоту под ними. — Это значит, что ты будешь перерождаться снова и снова аватаром, тем, кем ты являешься на самом деле, чтобы помогать людям и духам идти к гармонии. Ларра ошеломленно пошатнулся. Как?.. То есть... На нем — ответственность за весь мир? И не одну жизнь, а множество жизней подряд? Снова и снова — каторжная работа, жуткие потери, от которых выть хочется в голос, снова и снова — освоение четырех стихий, где у каждой — свой темперамент и норов, снова и снова — улаживать конфликты двух сторон, где обе одинаково упрямы и совершенно не слышат друг друга, снова и снова — споры до хрипоты и накатывающее отчаяние: духи, да станет ли этот мир когда-нибудь хоть капельку лучше?! Да. Вот именно. Все это. Снова и снова. Выдержит ли он? Ларра улыбнулся светло и бессильно, но в глазах его отразилась решимость. Да. И сделал еще один широкий шаг навстречу короткой передышке, как тогда, в храме воздуха, чтобы затем вернуться. Для кого-то этот путь будет бесконечной терпеливой работой, кому-то станет бесконечным боем, а кто-то сумеет пройти его как путь светлого и радостного созидания. Ларре оставалось только надеяться, что все это будет не напрасным. И привычно размеренно и неутомимо шагать вперед. Как вдруг рука, скроенная из тьмы, поймала его за локоть. — Ты будишь во мне странное ощущение, человек... — проговорил медленно, в медлительности топя эмоции. — Словно... Я... Тебя помню. Ларра вскинул на него загоревшиеся глаза, но не успел ответить. Из-за спины на него дохнуло теплом и нежным ароматом глициний. Горячие руки обвили плечи, но лица он не мог увидеть. И не надо — зачем? Он знает, кто это. И еще откуда-то знает, что она очень долго здесь его ждала. — Ларра! — радостный вскрик грудного женского голоса — и шепот, говорящий то же самое, но потонувший в нем. Впрочем, Ларра все равно услышал и, прежде чем потонуть в мягком молочном тумане, ослепительно-солнечно улыбнулся старому другу. Аанг не знал, отчего у него все плывет перед глазами: от светлых ли слез, или это воспоминания Ларры размываются, но когда он в очередной раз моргнул, то, подняв ресницы, увидел знакомый зал и Ларру напротив. Несколько мгновений мальчик сидел неподвижно, пытаясь уложить в мозгу все пережитое: чужую (и в то же время — его) жизнь, пронесшуюся перед глазами... силы, кипящие внутри, вернувшиеся к нему, наконец! Ощущение себя здоровым, счастливым, сильным... Свободным! И в то же время — бесконечное сочувствие и благодарность к этому сильному человеку напротив. — Ларра... — чуть прерывисто проговорил мальчик, склоняясь перед ним в глубоком поклоне. — Спасибо. Я бесконечно благодарен вам. Вы... потрясающий! Я... Для меня честь — быть Вашим перевоплощением! — прозвучало горячо и искренне. Ларра поклонился ему в ответ, как кланяется учитель любимому ученику. — Для меня радость, что ты — мое перевоплощение. Несколько мгновений два аватара стояли, замерев в почтительных поклонах, но затем Аанг вскинул голову, и в глазах его горела веселая решимость, а губы раскрылись в мальчишеской и в то же время неуловимо изменившейся улыбке. — Наверное, мне пора, — сказал он просто. — У меня еще много дел. Вернуть себе магию — это еще не все. Это даже да-ле-ко еще не самое главное. Главное — остановить войну и привести мир к гармонии, а дальше... Дальше посмотрим. Ведь у аватаров во все времена было много работы. Ларра кивнул в ответ, глядя глубоким ободряющим взглядом. — У тебя впереди много трудностей, Аанг. Но если будет трудно — помни, что я и все твои воплощения всегда поможем тебе советом. — Я... — Грозовое небо его глаз волновалось и хмурилось, но голос звучал решительно-твердо. — Я сделаю все, чтобы сделаться вас достойным. Обещаю! Ларра лишь улыбнулся ему, светло и открыто, и Аангу показалось, будто чья-то тепла рука дотронулась до его сердца. И, поклонившись первому аватару еще раз, уже не в благодарность, но на прощание, Аанг развернулся и легкой, решительно-размашистой походкой пошел к яркому свету, что притягивал его к себе. Ему пора было возвращаться в тело.