«Туфли я дочке принес, Но рассмеялась она: Не налезают!»
Азула сладко потянулась в постели, не открывая глаз, и с удовольствием обхватила подушку руками. Ее окутывал нежный аромат благовоний, в покоях царила идеальная тишина и уют, а тело юной Хозяйки Огня окутывало облако тончайшего шелка ночной сорочки и тепло постельного белья... Девушка резко раскрыла глаза. Зрачки расширились так, что почти полностью поглотили темный янтарь, пальцы яростно вцепились в шелк простыни, комкая его, сердце бухнуло в ребра так сильно, что отдалось дрожью во всем теле. Мне нельзя спать. Я заснула не в кровати. На полу. Там. Меня перенесли сюда. Мне нельзя спать. Я нашла все эти записки. Я пыталась предупредить себя саму. Мне нельзя спать... Дрожа всем телом, как в лихорадке, Азула резко села на кровати и обвела комнату безумным взглядом, словно ожидая, что в тени, за бархатом портьеры, даже под потолком притаились шпионы, но здесь никого не было... По крайней мере, казалось, что не было. Все еще дрожа, девушка обхватила себя трясущимися руками и нервно вцепилась длинными ногтями в плечи. Уютно? Тепло? Нет, это все грязная ложь, ей холодно, ей... ей... Азула яростно вцепилась зубами себе в губу, тяжело переводя дыхание. Нет, ей не страшно. Нет. Просто теперь она знает, что никому нельзя доверять, здесь все желают ей зла. Она думала, что может быть в безопасности в собственном доме — и ошиблась. Нигде не безопасно. Ее всюду подстерегают враги... Взвинченная этими мыслями, девушка дернулась, заслышав шаги за дверью, и хотела было встретить «врагов» в боевой стойке, но вовремя поняла, что это всего лишь жалкие служанки, и тут же усилием воли вернула на лицо привычное спокойное, чуть снисходительное, надменное выражение. Никто не должен знать, пусть они (кто — они? неизвестность сводила Азулу с ума) и дальше считают, что она — наивная дурочка, которую можно обмануть. «Не подавай виду, веди себя, как обычно, — приказала себе бывшая принцесса и вдруг вспомнила: — Сегодня доклады в зале аудиенции! Как не вовремя... Я тем более должна собраться. Почему они такие медленные?!» В ярости девушка хлестнула одну из служанок, которая бережно расставляла перед ней столовые приборы на миниатюрном столике специально для кровати (Азула, если честно, любила поваляться и часто завтракала прямо в постели), по щеке. — Я не хочу завтракать, убери это! — Заметив, как задрожала служанка, девушка незаметно сделала неглубокий вздох и заставила свой голос немного смягчиться. — Сначала я хочу одеться и умыться. Потом поем. — Да, Ваше Величество, — с облегчением улыбнулась служанка. — Как скажете, Ваше Величество. Азула привыкла, что ее одевают, поэтому почти не замечала порхающих вокруг служанок. Одна расчесывала волосы, вторая снимала с нее ночную сорочку, третья надевала первые слои одежды — отлаженный, выверенный ритуал. Сама Азула находилась далеко от них. От нее решили избавиться. Кто? Кому это может быть нужно? «Он лжет тебе, Азула...» Девушка вздрогнула, почувствовав, как бежит по спине ледяная дрожь. Отец? Папа?.. Он... Это он решил убить ее? Хочет править единолично, посчитал свое решение сделать ее Лордом Огня ошибочным?! Усилием воли девушка заставила себя не сжимать в судороге кулаки. Но ведь он хвалит ее, разве нет? В последние дни он даже стал ласковее с ней, чем прежде: приглашает ее на прогулки, заботится о ней, замечает, что у нее сильно болит спина от сидячей работы, к которой девушка не привыкла, и отправляет на массажи и сеансы иглотерапии. Азула была так счастлива из-за этого! Неужели вся папина забота — только отвод глаз?.. — Ваше Величество... — робко прошептала одна из служанок, легонько дотрагиваясь до ее спины. — Вы дрожите... Вам холодно? Развести огонь получше? Азула вздрогнула и метнула на девушку острый взгляд, похожий на клинок ее заклятой подружки-предательницы, пусть та, чьего имени Азула не хочет произносить даже в мыслях, и дальше, вечно гниет в той камере, куда ее бросили. Служанка, уже не очень молодая, но симпатичная женщина заботливо склонилась над ней, словно над дочерью... Азула встретила ее взгляд холодом и подозрительностью. — Да. Разведи. Ты могла бы догадаться об этом сама, а не задавать мне очевидные вопросы, дуреха. — Простите, слуга не так проницательна, как Вы, Ваше Величество. Не так проницательна... Азула проводила женщину острым, внимательным взглядом. На что она намекает? Здесь кроется какой-то подвох, она над ней смеется?! А что, если она в сговоре с кем-то?! И все они?! Очередное усилие воли позволило Азуле не закричать «Проваливайте! Уходите!» и не начать швыряться пламенем, как ее ничтожество-братец Зузу... Зузу... Это он? Это он все подстроил? Он ненавидит ее, это ясно. За то, что она во всем лучше него, за то, что это ее, а не его любит их отец. Жадина-Зузу, он забрал у нее маму и хочет забрать и его тоже! Хочет забрать у нее все! Трон, отца, страну! Жизнь... Она должна рассуждать логически. Зузу ненавидит ее, но в его духе было бы, скорее, заявить сюда во всем блеске своей прекраснодушной глупости, и попытаться убить ее своими руками, а лучше — это же Зузу! — вызвать ее на честный поединок. Да и нет у него связей во дворце. А вот их дядюшка... Этот намного хитрее. И каким бы добродушным он ни был — Азула не даст себя обмануть. Этот старый жирный лис коварен и вероломен, сколько бы ни прикрывался насквозь фальшивой маской добродетели. Ах, ах, я твой милый и добрый дядюшка, ах, ах, в твоем чае яд. И вот у него как раз связи наверняка остались... — Вы можете двигаться быстрее?! У меня скоро аудиенция! — Простите, Ваше Величество! Слуги глупы, Ваше Величество! Мы забыли сказать, что Король-Феникс решил сам принять доклады сегодня! — Что?! — Опять недоверие?! Опять недостаточно хороша? — Почему? Он сказал почему? — Сказал, Ваше Величество, — служанка неожиданно улыбнулась. — Он сказал, что видит, как упорно Вы трудитесь на благо нашей страны, и решил, что сегодня Вы должны отдохнуть. Все внутри у Азулы приятно дрогнуло. Он заботится о ней... Папа... Он все-все замечает, она старается не напрасно, она — его верная дочь, хорошая дочь! Любимая дочь... — Правда? — прозвучало тише, не столь требовательно и гневно, как раньше. — Он сам так сказал? — Я своими ушами слышала, Ваше Величество. Бесконечное спокойствие снизошло на душу Азулы. Мысли прекратили лихорадочно метаться в голове, дрожь — терзать ее тело. Все хорошо... Папа любит ее... Зачем бы ему ее убивать, глупая, ну подумай сама! Ведь она — самая верная его союзница, и он знает об этом! Даже если отбросить такие глупости, как отцовские чувства, совсем не в папином духе добровольно лишать себя сильного и преданного союзника. Да и вообще, почему она так зациклена на их семье? Одной ею дело не ограничивается. Может быть, это родители Тай Ли и Мэй решили отомстить ей за пленение их дочек? Да, пожалуй, их стоит проверить... Когда служанки закончили переодевать ее, Азула демонстративно уселась за стол и принялась за еду. — У Вас будут еще приказания для нас? — кланяясь ей, спросила главная служанка. — Нет. Очень вкусный рис, — девушка слабо улыбнулась. — Вы можете идти, больше вы мне не понадобитесь. — Слуги счастливы угодить Вашему Величеству! — хором откликнулись служанки, сияя искренним счастьем в глазах, и, как всегда, пятясь спиной вперед, удалились... А Азула в тот же момент вскочила и бросилась в уборную. Вызывать рвоту было неприятно, пальцы скребли по стенкам горла, а после накатила мерзкая слабость, но это лучше, чем весь день едва передвигать ноги, а то и вовсе лежать в кровати бессильным овощем. Азула с отвращением взглянула на плавающие в тазике еще толком не переваренные остатки пищи. «Я выброшу это. И остальную еду тоже. А потом...» «Великий Огонь» так и засел в ее голове, зудел, не давая покоя. «День у меня свободен... Я пойду в пещеру Драконьих Костей».***
Ребята полюбили звать Зуко угрюмым. Таким человеком, который никогда не бывает абсолютно счастлив, он всегда найдет повод загрузить себя тяжелыми мыслями — о прошлом, о будущем ли, но обязательно найдет, и снова его лицо примет выражение «я никогда не счастлив», которое дружно и нежно обожала вся команда аватар. Когда они начинали дружески подтрунивать над опальным принцем по этому поводу, юноша смущался, пытался отнекиваться: «Нет, я счастлив! Эй! Я самый веселый человек в мире, вы помните анекдот про чайник?» (кстати, в один из вечеров Айро все-таки рассказал ребятам тот самый анекдот, и вот теперь они над ним искренне посмеялись), но вообще-то он и сам понимал, что это, наверное, правда. И, наверное, это плохо, он должен уметь находить что-то хорошее, отдыхать, развлекаться, особенно в такие тяжелые дни, иначе он просто не выдержит... Так говорил дядя. Но Зуко не мог. Когда в его голове появлялась какая-то мысль, то она не просто поселялась в его мозгу, нет — она ввинчивалась в него, как раскаленная иголка. Зуко не мог не думать о ней, она зудела, раздражала, как пульсирующий досадной, назойливой болью ушиб. И лицо Зуко снова делалось хмурым и задумчивым, брови сходились к переносице, руки угрюмо скрещивались на груди... Зуко был очень рад увидеть дядю. Они не стали выносить свою радость на всеобщее обозрение, тем более, что прибытие Аанга подняло в лагере такую суматоху, что полковнику Лингу даже пришлось повысить голос, чего он почти никогда не делал, но позже дядя и племянник встретились в покоях Айро и крепко-крепко обнялись. Поговорить они толком не успели: кругом царила суматоха, Айро нужно было руководить на несколько часов сошедшим с ума лагерем, и... Брови Зуко снова угрюмо сошлись к переносице. Вот об этом-то он и думал, хмуро вышагивая по заснеженному городу в сторону своего временного пристанища. Дядя всегда был таким... Компанейским? Нет, не компанейским, Зуко редко видел его в шумной компании, дядя всегда предпочитал тихий досуг пирушкам, хотя Зуко что-то слышал (и не верил) о том, что в молодости он был не дурак кутнуть. Но люди всегда к нему тянулись. Тянулись по-разному: кто-то рядом с ним расслаблялся, попадая под ауру доброго и мудрого старика с ласковыми манерами и спокойным голосом, кого-то дядя умел развеселить, девушек и женщин всех мастей мог с одной улыбки очаровать (и Зуко противно было на это смотреть: разве в шестьдесят лет не полагается уже, ну, там, думать о вечном?). Он умел найти подход к людям: сколько раз они находили себе кров, потому что дядя кому-то вовремя улыбнулся, пошутил, что-то сказал? И еще он умел командовать людьми. В день, когда они с друзьями вновь присоединились к Лингу, Зуко снова убедился в этом. Под взглядом дяди солдаты вытягивались во фрунт, да даже ему самому иной раз хотелось это сделать, хотя для него дядя в последнюю очередь был командиром. Он отдавал приказ — и все выполнялось безукоризненно, и Зуко чувствовал кожей, что это были именно приказы, не просьбы. Он умел все контролировать. Он умел быть командиром. Лидером. Именно его в свое время слушалась его команда, сам Зуко ничуть не заботился о приобретении авторитета, и сейчас горько сожалел об этом. Может, если бы тогда он начал работать над своими лидерскими качествами, сейчас все было бы по-другому... Юноша тяжело прислонился плечом к стене какого-то дома, хмуро скользя взглядом вокруг. Он с людьми общаться не умел. Вообще. Ни очаровывать, ни располагать к себе, ни входить в доверие — ничего. Достаточно вспомнить, как он тогда пришел к ребятам с извинениями... Бррр, до сих пор стыдно вспоминать. А его отношения с командой на корабле? И в детстве у него тоже не было друзей. Зуко никогда не тянулся к людям, к большим компаниям, и уж тем более не стремился кем-то командовать больше того, что может себе позволить принц и аристократ. А когда он станет Лордом Огня, то должен будет командовать огромным штатом подчиненных, армией (в стране огня ее Лорд был по совместительству и главнокомандующим), целой страной. И ему нужно, нужно будет установить авторитет — для подданных, для подчиненных, для всех этих министров и генералов, которые во много раз его и опытнее, и старше, и... Ну вот как это сделать, а? У Зуко не было ни одной идеи. Конечно, он будет упорно учиться, обязательно будет, но на учебу нужно время, и учеба всегда сопряжена с ошибками, на которые у него не будет права. А уж сколько проблем будет в стране огня после столетней войны Зуко боялся даже представить. Озлобленные жители, экономические проблемы, голод, нехватка рук и ресурсов, бунты... Сколько ошибок он наляпает, пока не станет хорошим правителем? И от каждой ошибки будут страдать люди. Не он сам, это Зуко еще пережил бы — люди, его люди, его страна, которой и так довелось натерпеться... Зуко тяжко выдохнул и хмуро потер переносицу. От мыслей начинала болеть голова. Почему именно он родился принцем? Он бы с радостью поменялся местами с Азулой: был бы ее младшим братом. Все были бы счастливы... «Нет, — тут же резко одернул себя молодой человек. — Азула сумасшедшая и жестокая. Она бы такого натворила со страной, что страшно было бы взглянуть. Даже сейчас отец ее контролирует. И все-таки...» Азула управляла людьми так, словно родилась для этого. Азула хорошо знала историю их страны, экономику, все эти политические штуки, которым Зуко даже не знал названия. Азула присутствовала на советах отца, сидела рядом с ним, и генералы слушали ее, как равную. Азула всегда была гением, вундеркиндом. Азула была во всем лучше него... Кроме одного: в ней никогда не было желания делать что-то для других, она всегда упивалась собственным превосходством над всеми. А это — не то, в чем нуждается хороший правитель. В чем нуждается его страна. А в чем тогда она нуждается? В ком-то, кто был бы одновременно и добр, и милосерден — и умен, и мог, когда нужно, надавить, сделать так, чтобы его послушались, который мог бы править ею твердой рукой, но направлять эта рука должна к чему-то хорошему. Его руки... Они подходят для этой задачи? Зуко тяжело вздохнул, как будто пытаясь сбросить лежащий на сердце камень. Почему все должно быть так сложно? В случае их победы, трон по праву принадлежит ему. Но он, Зуко, все больше сомневается, что станет хорошим правителем. Какой толк в праве, если оно никому не принесет добра? И, кажется, он знает, кто смог бы стать по-настоящему хорошим Лордом Огня... Человек, который всегда и всему его учил... Зуко не особо удивился бы, даже узнав, что именно он когда-то научил его ходить и читать, а не мама и не наемные наставники. Но согласится ли он? Он хотел спокойной жизни, и он возлагал на него большие надежды, и... Зуко не имеет права лишать его спокойной старости... — Эмм... Зуко?.. — тихий-тихий нежный голос послышался от двери. Вздрогнув, юноша мгновенно поднял голову... И почувствовал, как камень на сердце обращается в лед, а лед тает и теплой водой течет по его жилам, а на губы просится слабая, но искренне влюбленная улыбка. Все-таки был способ согнать с его лица это «я-никогда-не-счастлив» выражение. Раскрасневшийся с мороза, с яркими снежинками, искрящимися на волосах и воротнике шубки, улыбающийся румяными, яркими губами, синеглазый, сияющий красотой способ. — К тебе можно? — немного робко спросила Катара. — Конечно! Заходи... — Зуко торопливо огляделся, проверяя, нет ли кругом беспорядка. — Ты... Ты прекрасно выглядишь. Катара просияла ему в ответ радостной и смущенной улыбкой, грациозно освобождаясь от шубы — он даже не успел броситься к ней, чтобы помочь снять. Легкая, ловкая, как кошка, девушка — его девушка, его, его! — скользнула к нему, и ее холодные с мороза ладони ласково коснулись его горячей, сейчас Зуко казался себе самому особенно горячим, груди. — Спасибо... Ты тоже ничего, — она негромко рассмеялась, на смуглом лице ярко блеснули белые-белые зубы, и Зуко понял, что не может не улыбаться в ответ. Агни, какая же она красивая. Она будто сияет изнутри, ее глаза, ее улыбка, ее разрумянившиеся щеки. От нее еще дышит морозом, но она уже отогревается в его объятиях, и Зуко сам не понимает, как его ладони начинают скользить по ее рукам вверх от тонких запястий к локтям, к плечам, как он крепко-крепко обнимает ее и зарывается лицом в волосы, слабо пахнущие снегом... Катара податливо прижималась к нему, он чувствовал, как она уткнулась носом куда-то ему в грудь, и горячее дыхание щекотало его кожу сквозь ткань одежды. Ее имя повторялось в голове Зуко снова и снова. Катара... Его ладонь, скользящая по ее спине. Катара... Его пальцы, запутавшиеся в ее распущенных волосах. Румянец, вспыхнувший на ее лице. — Что такое?.. — Я... Я специально распустила... Тебе ведь нравится? — Очень... И с косой тоже нравится... — А ты умеешь плести косу? — Умею. — А откуда? — удивилась она. — Раньше у меня были длинные волосы, до лопаток. В изгнании сбрил, оставил только хвост. Синие глаза заблестели живым любопытством. Какой же разной она бывает, — удивился Зуко про себя. Решительная и опасная, когда им приходится драться. Заботливая и милая с друзьями (как же он иногда ревнует ее, духи, кто бы знал!), благородная и отважная — когда хочет кому-то помочь, тихая, упрямая и сильная, когда старается не показать, как ей больно, мудрая, храбрая, добрая, такая, что он забывает, что она на два года младше него... И вдруг иногда блестит в глазах детский огонек, и она запускает руку в его волосы. А по его шее от этого бегут мурашки, которые никогда не появились бы, если бы она и правда была ребенком. — Интересно было бы увидеть тебя с длинными волосами, — улыбнулась Катара. — Хочешь, я отращу? На губах девушки вспыхнула радостная улыбка. — Правда? Для меня? — Ну да... — Ее глаза сияли так, что Зуко почувствовал, что обязан отрастить шикарную шевелюру не менее, чем до поясницы. А лучше до колен. Вслух Катара не ответила. Только улыбнулась, обдавая сияющей радостью, только чуть-чуть привстала на цыпочки, так, что он почувствовал, как прижимается к его груди ее упругая, мягкая грудь, только обвила руками его шею, только мягко погладила его волосы на затылке, только... Каждый раз это было как удар кувалдой по голове. У Зуко обрывалось дыхание, сердце падало куда-то далеко-далеко вниз, изнутри обжигало бешеным жаром, на него находило нечто вроде затмения... А в следующее мгновение он уже жадно целовал Катару. С каждым разом сдерживаться становилось все тяжелее. Ее губы, податливые, нежные и горячие, всегда такие горячие, такие мягкие; ее влажный язык, касающийся его собственного, и его всего пробирает дрожью, ее гибкое тело, прижимающееся к нему, ее затуманенный и блестящий взгляд в те мгновения, когда Зуко все-таки отстраняется чтобы тут же снова жадно прижаться ртом к ее коже — все это беспощадно дурманило разум. Зуко плохо отдавал себе отчет в том, что делает. Его руки жадно скользнули по талии Катары, по гибкой спине... Он чувствовал ее бархатистую кожу сквозь тонкую ткань, и от этого начинал задыхаться. И еще от ее узких ладоней, нежно касающихся его плеч и обвивающих шею, и от того, как она прогибалась под его руками, гибкая и податливая, как вода, которой она являлась, так, что ее напряженный живот и бедра прижимались к нему, и... Звук, отдаленно напоминающий глухой стон, вырвался из горла Зуко. Пальцы на миг отчаянно скомкали одежду самого прекрасного в целом мире мага воды, и юноша рывком оторвал ее от пола, слишком тесно, слишком крепко прижимая к себе. «Духи, что ты делаешь... нельзя, нельзя, перестань! Она просила... но ведь я только целую ее... только целую...» Духи, как же этого недостаточно! То ли Зуко сделал это сам, то ли у него подкосились ноги, и совсем не от тяжести тела Катары в его объятиях, но в какой-то момент юноша осознал себя и Катару на кровати. Тяжелое дыхание девушки обжигало его губы, глаза затуманились, но казались от этого только ярче и прекраснее. Чувствуя, как сладко замирает все внутри, юноша нежно коснулся пальцами ее шеи — и почувствовал, как Катара чуть откидывает голову, словно желая, чтобы он касался ее еще... больше... Зуко судорожно сглотнул. Его бледные пальцы ярко выделялись на смуглой, горячей коже. Обычно кожа Катары была прохладной на ощупь, но сейчас... Зуко чувствовал бьющийся под ней пульс. — Уже... уже не болит? — прошептал маг огня хрипло. Говорить было трудно, слова застревали в горле, в груди делалось тесно и горячо. Он прижал Катару к себе сильнее, и ее горячее дыхание взъерошило его волосы, пламенем обожгло ухо, мурашками пробежало вниз по шее, по позвоночнику, по всему телу... Ох! Ее губы, горячие и влажные, мягко дотронулись до края его здорового уха. — Нет... — обжигающий, влажно щекочущий шепот. Поцелуи, поцелуи: скула, щека, подбородок, Зуко запрокидывал голову, подставляясь, и жадно шарил обеими руками по ее спине, нырял в дурман растрепавшихся волос, щедрой рукой дарил ответные поцелуи, много, много ответных поцелуев, жарких и отчаянных. Она чуть ерзала у него на коленях, словно устраиваясь поудобнее... Зуко судорожно сглотнул и против воли скользнул ладонями по изгибу девичьих бедер. Катара была худенькой и стройной, гибкой, как лиана, ее бедра не были женственно-широкими, но как же Зуко нравились эти узкие бедра, эта небольшая грудь, эта... — Катара?! Зуко уже приготовился яростно рыкнуть, чтобы непрошеный гость убирался отсюда, даже швырнуть в него огнем, но тут... — Папа?! — Папа?! — в шоке повторил принц. — Зуко?! — выкатил на него глаза никто иной, как Хакода, вождь Южного Племени Воды. Он уже давно кооперировал свои действия на море с полковником Лингом, поставлял им припасы и вел войну с флотом народа огня, объединяясь с царством земли и кораблями, решившими дезертировать. И вот теперь, узнав, что его дети вернулись, он решил сделать им сюрприз и прибыть в лагерь тайно. Ну что ж. Прибыл. Сделал. Поздравляю. — Катара?.. — беспомощно выдохнул принц. И тут вредоносным духом из-под земли вырос второй воин из племени воды, которого Зуко не знал, но которого знала Катара. — Бато! — торжественно провозгласил этот воин и сгреб стремительно багровеющего Хакоду за воротник. — Так, пошли отсюда, мы не вовремя! — Что значит не вовремя, очень даже вовремя! — возмущенно упирался Хакода, очень в этот момент напоминающий Сокку, даже руками махал так же. — Ты видел, что он хотел с ней сделать?! Видел?! — Ничего я не хотел! — возмутился Зуко. — Папа, Зуко хороший парень! — Да она и сама не против была! — цинично обрезал Бато. — Пошли, говорю! Остынь. А вы, молодняк, — он усмехнулся и сочувственно посмотрел на Катару. — Сочувствую. И запирайте дверь, во имя тюленьих клыков! Катара густо покраснела и, дрожа от стыда и унижения, уткнулась лицом Зуко в шею. Даже в лицо ему она боялась смотреть: как же стыдно, светлые духи... Теплая ладонь принца немного неровно поглаживала ее по спине. — К-катара... Девушка робко подняла голову и встретилась с обалделыми глазами Зуко и нервной усмешкой у него на губах. — Д-да? — А откуда он вообще тут взялся? У него что... — нервный смешок сорвался с его губ. — Отцовское чутье? Катара то ли нервно хихикнула, то ли так же нервно икнула. — Что ты! Не-е-ет... Наверное... И оба принялись ошеломленно моргать на дверь. А тем временем за дверью... — Нет, ты видел, видел?! — задыхался от возмущения Хакода. — Что он делал с моей дочерью?! — Целовал, — невозмутимо ответствовал Бато. — Развращал! — Она не была против, ты сам видел. — Да что она может понимать?! Не против она была! Наверняка он на нее надавил! Совратил! Бато, она ребенок, ей всего... пятнадцать... — Хакода замер, растерянно глядя прямо перед собой. «Дошло», — возвел очи к небу Бато. — Вот именно... — сказал он как можно мягче. — Ты же знаешь, именно в это время девушки и начинают... Ты сам во сколько там впервые поцеловался? В четырнадцать? А в пятнадцать ты уже... — Молчи! — Хакода даже покраснел. — Я другое дело! Я мужчина, а она девочка, маленькая, нежная. Вдруг он ее обидит? Если он ее к чему-то принудит, я ему голову оторву! — Хакода... — Бато потер переносицу, беспомощно глядя на своего друга. — Твоя маленькая нежная девочка — героиня войны, чтоб ты знал. Ты же сам от гордости светишься, когда тебе про могучую Катару рассказывают. Ну, и куда гордость подевалась? — К тигроленю на рога эту гордость! Она моя дочь, моя девочка. Какой бы сильной она ни была, она все равно моя девочка. Бато тяжело вздохнул и положил руку на плечо друга. — Я понимаю... Но дети вырастают, Хакода. Твои дети — уже совсем взрослые. И это нормально, что у них есть... — Скажешь любовники — получишь в глаз. — Хорошо. «Друзья». — Бато очень выразительно показал пальцами кавычки, язвительно вздернув брови. — Целующиеся друзья. Новое веяние моды в мире дружбы. Только сегодня, два поцелуя в подарок. — Бато! — Хакода с рычанием двинул его кулаком в ребра. — Я тебя ненавижу иногда с твоими шуточками! Послушай, я понимаю... Ну не дурак же я, я понимаю, просто... это... ну ты сам представь: возвращаешься к дочери, и видишь, как ее зажимает какой-то... — Вновь рычание и сильно сжавшиеся кулаки. — Зуко, Хакода. «Какого-то» зовут Зуко, — мягко усмехнулся Бато. — Зуко... Вздохнув, Хакода присел на крыльцо и несколько секунд отрешенно смотрел куда-то в пространство, потирая пальцами чуть тронутый щетиной подбородок. — Считаешь, он хороший парень? — Тебе лучше знать. Тебя же он из тюрьмы спас. — Да, спас, и спасибо ему за это, но... — Хакода тяжело вздохнул и нервно потянул себя за височные косички. — Во-первых, он маг огня. — А ты находишься в лагере, где половина — маги огня, и все они сражаются за общее дело. — Да, но он-то принц огня! — Хакода, ну необязательно же Катаре быть его женой! — Что значит «необязательно»?! — взвился Хакода. — Хочешь сказать, что у него к ней несерьезные намерения?! Бато не выдержал и хрипловато рассмеялся. — Так, стоп, Хакода. Ты больше боишься «несерьезных намерений», или того, что Катара все-таки станет «мадам Зузу»? Ох, знал бы ты, Бато, чье прозвище, сам того не ведая, повторил... А у Хакоды лицо покадрово принимало самые разные выражения, которые тянуло продиагностировать как стадии депрессии. Наконец, он застыл на пару секунд с открытым ртом и поднятым вверх пальцем, а затем... — Я не знаю! Но он не достоин моей дочери, я в этом уверен! — Ты сам сказал, что он славный парень. — Да, но у Катары должен быть лучший! А он... Ты посмотри на его рожу! — Когда тебя начали беспокоить шрамы? — Бато саркастично помотал перед лицом друга страшно обожженной рукой. — Тогда, когда они начали обтираться вокруг моей дочки! Ладно... — Хакода нервно провел рукой по лицу. — Я спокоен. — Точно? — подозрительно взглянул на друга Бато. — Точнее не бывает. Мне просто нужно... немного подумать. Эй, не каждый день застаешь свою дочь, которая целуется с принцем огня! Вот что... Я пошел к полковнику Лингу, а ты пока... скажи Катаре, что я на нее не сержусь. И расквартируй наших. — А сам чего к ней не хочешь? — Если я туда сунусь, то придется сразу же вести душеспасительные беседы, а я пока... не готов. Я не знаю, что ей сказать. Так что передай ей от меня, что я по ней очень скучал, и что вечером я к ней зайду. Когда все обдумаю. И еще раз — я на нее не сержусь! Не хочу, чтобы она боялась. — А ты точно не сердишься? — Точно. Хакода и правда не сердился. Возмущение, шок — да, несомненно, но гнев... Гнева не было, а сейчас ушли и первые чувства, вспыхнувшие в нем, когда он увидел Катару и Зуко. На смену им пришла печаль. Бато читал ее в синеве глаз своего друга, но причин понять не мог. Ведь у него не было взрослых детей, с которыми он расстался почти на три года. Или уже четыре? Как быстро летит время... Хакода медленно побрел по лагерю. Солдаты часто оборачивались ему вслед, перешептывались: «Гляди, это южанин!» Хакода усмехался: как экзотическую зверушку рассматривают, тоже мне. Будь он в хорошем настроении — начал бы мысленно над ними подтрунивать, в плохом — разозлился бы, что на него так откровенно пялятся, но сейчас мужчине было вовсе не до этого. Как быстро растут дети... Он помнил, какими оставил Катару и Сокку на Южном Полюсе. Беспечный мальчишка, который во всем ему подражал и старался показать себя взрослым и сильным, и напуганная, надломленная смертью Каи, маленькая, хрупкая девочка, со щек которой еще не сошла трогательная детская пухлость. Он помнил, какими встретил их уже во время войны. Изменившиеся, повзрослевшие, красивые. Из тела Сокки еще не ушла подростковая угловатость, но Хакода уже видел, каким красивым он станет, когда еще чуть-чуть окрепнет — и не ошибся, сегодня он увидел перед собой совсем еще юного, но уже мужчину с сияющей улыбкой на губах. Сын был так счастлив его видеть, что у Хакоды чуть ребра не треснули под напором его счастья, и сам он обнял сына столь же тесно. И у него тоже есть невеста... На шее Суюки (что за девчонка! сам бы приударил, клянусь тюленьими клыками!) не блестело обручальное ожерелье, но в том, как крепко Сокка обнимал ее за плечи, как выступал вперед, загораживая, словно готовясь защищать даже от собственного отца, если тому вдруг вздумается ее обидеть, в том, как Суюки сияет улыбкой рядом с ним — все читалось само собой, безо всяких ожерелий. Хакода был почти уверен, что Сокка со дня на день придет к нему советоваться насчет предложения. Очень уж влюбленным выглядел его мальчик, и Хакода гордился им, от всего сердца гордился: его сын будет отцом собственного семейства, мужем прекрасной девушки, его взрослый сын! Но даже здесь он чувствовал, как колет сердце тоской. Как сжимает виски острым неприятием. Война многое отняла у Хакоды. Уничтожила его народ: мать рассказывала ему, каким процветающим был Южный Полюс до нападения Южных Захватчиков, а сам Хакода прекрасно видел, каким он сделался теперь. Отняла у него жену. Многих друзей. Отца. И еще она отняла у него детей... Мужчина провел рукой по лбу и тяжелым взглядом посмотрел в небо, словно надеясь, что облака сложатся в лицо Каи, и та утешительно, нежно ему улыбнется, и они вместе что-нибудь придумают. Слава духам, оба его ребенка живы, но Туи и Ла, сколько же он упустил из их жизни, сколько важного! Он не успел научить Сокку бриться, когда он отплывал, щетина у него еще не росла. Он не увидел постепенного превращения своей дочери в прекрасную девушку... Хакода вспомнил: когда он впервые увидел ее после падения Ба Синг Се, то вздрогнул, подумав, что это ему снится: перед ним стояла Кая, живая, настоящая, только с другой прической! Он не увидел этого превращения, ему показали только результат. Может быть, какому-нибудь другому родителю так было бы даже приятнее, но не Хакоде. Его дети столкнулись с ужасами войны, с тем, от чего он и пытался защитить их, когда уплывал воевать. Он не утешал их после первого боя, не ставил Сокке удар — ему всему пришлось учиться самостоятельно. Он не защищал их, хотя должен был бы, не видел, как они становятся сильнее. Хакода испытал настоящий шок, когда увидел, как сражается Катара и Сокка во время штурма в День Черного Солнца. Они сделались настоящими мастерами — а его не было рядом, когда они шли к этому, он не поддерживал их, когда они спотыкались. Он был где-то далеко. Он... Хакода тяжело вздохнул. Он любил их. Всем сердцем. И если Катара будет счастлива с Зуко — пускай встречается с ним сколько угодно, он не будет запрещать (но все равно оторвет ему голову, если он ее обидит)! Он любил своих детей. Но... после всего этого, упущенного, растерянного, сожженного в горниле войны... отец ли он им? Имеет ли он вообще какое-либо право на своих детей, если его не было рядом в такие важные моменты? Тоска охватила Хакоду, как густой туман охватывает корабль и не дает плыть дальше. Тогда, после падения Ба Синг Се, он так обрадовался Катаре. Старался подобраться к ней, поговорить, обнять, но та отталкивала его раз за разом. Жестокая, резкая и холодная с ним — она расцветала, смеялась и нежничала с друзьями, и Хакода, наблюдая за ними, чувствовал себя лишним. С Соккой таких проблем никогда не возникало: сын был проще, естественнее, его любовь казалась абсолютной, сколько бы лет они ни провели порознь, но и здесь Хакоде было о чем сожалеть. Когда Сокка впервые начал ухлестывать за какой-то девочкой из племени (ему было лет семь), они с Каей смеялись, что придет время — и Хакода обязательно с самым серьезным видом, приговаривая, что «я-то знаю, что девочкам нравится!», как можно нелепее оденет его на первое свидание. А вместо этого он не знает даже, как сильно Сокка светился изнутри и собирал ли все углы плечами, шатаясь от счастья, как пьяный, в день, когда они с Суюки впервые поцеловались. Да он даже как они познакомились не знает — не было времени спрашивать! Но он спросит. Обязательно. «Надеюсь, что Сокка расскажет... А не посчитает это слишком личным для какого-то постороннего мужика». Горько хмыкнув, Хакода решительно встряхнулся всем телом и постучал в дверь покоев полковника Линга. Полковник Хакоде понравился. В жизни он оказался таким же жестким и кратким, как в письмах. Он сурово, по-военному (выправка у него была великолепная, Хакоде даже самому захотелось вытянуться по стойке смирно) поблагодарил его за содействие, похвалил за большие успехи его флотилии на море (Хакода вместе с присоединившимися к нему кораблями магов земли и несколькими — огня буквально парализовал вражеский флот) и дал подробные инструкции, что ему делать со своими людьми во время последнего штурма Ба Синг Се. Дополнял инструкции Линга второй военный — невысокий старик с седыми волосами в косе и приятным, мягким лицом. Когда инструктаж закончился, Хакода и тот самый генерал вместе вышли из покоев Линга. В плавной мягкой походке старика Хакода мгновенно узнал великолепного воина, под складками просторных одежд угадывалось сильное и крепкое тело, но если в четких и жестких словах Линга невооруженным взглядом было видно военного, то этот человек походил на него меньше всего на свете. — Простите, а вы..? — Айро, — улыбнулся ему старик. — Помощник полковника Линга и дядя принца Зуко. Тот самый Айро?! Хакода представлял его совсем иначе... Заметив, как изумленно хлопает ресницами южный вождь, Айро негромко рассмеялся и легонько хлопнул его по спине. — Кажется, я не оправдал Ваши ожидания от встречи со мной? Постараюсь это исправить. Вы не хотели бы выпить со мной чаю? Раз уж мы с вами состоим в достаточно, мммм, близких отношениях... Учитывая наших детей, — в его глазах затанцевали чуть дразнящие лукавые искорки, но Хакода проигнорировал шутку. Ему даже пришлось сдерживаться, чтобы не мрачнеть и не хмуриться, скрещивая руки на груди, и ответ прозвучал несколько резковато: — Вы сказали, Зуко вам племянник. — Ах, да, прошу простить мою косноязычность. Иногда я заговариваюсь и называю Зуко тем, кем считаю его на самом деле. — А вот теперь Хакода не мог не улыбнуться в ответ на любовь, которой буквально дохнуло от старого генерала, и угрюмость отступила куда-то прочь. — Итак, идемте? Пожалуй, немного чая ему не повредит (а лучше чего покрепче, но чай — тоже хорошо)... Да и узнать от этого обаятельного старика что-нибудь можно... Хакода улыбнулся и кивнул в ответ. В покоях Айро оказалось светло и очень тепло. Сначала Хакода, весь просоленный, задубевший и заскорузлый от сурового моря, почувствовал себя здесь неуютно, но затем... Мягкий шелест одежд, легкая и теплая улыбка, тихий стук чайных приборов, приятный жасминовый аромат («Вы не против жасминового чая? У меня нет другого, к сожалению» — «Как угодно»), тихий голос старика, который рассказывал, что и зачем делает, и еще что-то про чай, его историю, связанные с ним легенды — в общем, какую-то чепуху, призванную заполнить нервозную тишину и немного наладить контакт. Сработало: Хакода хохотнул над одной из легенд и включился в разговор, рассказав в ответ одну морскую легенду. Айро мгновенно подхватил: сначала попросил рассказать еще — не сработало, Хакода отделывался короткими ответами, поэтому Айро заговорил сам, увлекая своего собеседника в словесные сети. Хакода больше молчал и слушал, говорил мало, но зато посмеивался над шутками, а один раз даже увлекся рассказом... И чувствовал, как напряжение постепенно отступает. Говорить с Айро оказалось легко и свободно, разве что иногда он смущался собственной простой речи: Хакода, большую часть времени проводящий среди матросни, не привык к изысканным выражениям, и в его восприятии Айро говорил чуть ли не стихами. Но в остальном... В груди делалось тепло, настроение стремительно улучшалось, разгладились морщины на лбу и переносице... Эй, как этот старик это делает?! Он вообще не об этом хотел с ним поговорить! Хакода встряхнулся и решительно стукнул пиалой о стол. — Айро, это, конечно, все очень весело, но я хотел поговорить с Вами о Зуко. — Я к Вашим услугам. Хакода несколько секунд тяжело смотрел в темно-янтарные глаза. Темно-янтарные. А у Зуко, кажется, светлые, он особо не присматривался. Подумать только, — мужчине захотелось нервно засмеяться, — у его внука, возможно, будут янтарные глаза. Глаза людей, которые разрушили его родину. — Скажите... Зуко — хороший парень? Ответьте честно. Я знаю, что Вы его любите, но для своей дочери я хочу самого лучшего. — Разумеется, я буду с Вами предельно откровенен, — Айро мягко поднял доверчиво раскрытые ладони и слегка улыбнулся, чтобы тут же посерьезнеть. — Зуко... Я действительно считаю его прекрасным молодым человеком. Лучшим из всех, что мне довелось встречать. — Айро, я попросил вас о честности. — И я честен. Я действительно так думаю. Он добр, благороден, храбр. Защищая своих близких, он пойдет на что угодно. Я вижу, что он безумно любит Катару, хотя, возможно, сам до конца не осознает силу своих чувств в силу юности, но я знаю наверняка: он никогда ее не предаст. Несмотря на свою красоту, — Хакода сдержал скептичное хмыканье, чтобы не обижать явно нет-нет, да слепнущего от любви старика, — он не из тех юношей, что меняют девушек еженощно. О, а вот это хорошо. Не хватало еще его дочери бабника. — С Катарой он безгранично нежен, он заботится о ней. Когда она была тяжело ранена... — Хакода не дернулся от боли, хотя хотел. Его дочь была тяжело ранена?! Духи, сколько раз она была тяжело ранена, она, хрупкая девочка в горниле войны?! — Зуко не отходил от нее ни на шаг. Именно Зуко тогда спас ей жизнь. И спасал не единожды. Сердце Хакоды дрогнуло. Суровая маска скептичности треснула пополам. С тяжелым вздохом он опустил голову на скрещенные руки и измученным взглядом посмотрел на пиалу с чаем. — Налейте еще, — попросил хрипло. Тихо запела горячая вода, наполняя пиалу, и Хакода с удовольствием втянул в себя мягкий аромат. Кажется, Айро завербовал в секту адептов жасмина еще одного последователя. Хакода медленными глотками, как уже успел научить его Айро, пил чай и пустыми глазами смотрел куда-то над плечом мага огня. Айро молчал, тоже смакуя напиток, ждал, словно прислушиваясь к тому, как ворочаются тяжелые мысли в голове его синеглазого гостя. — Хакода... — наконец, уронил со всей мягкостью, на которую был только способен. — Хакода. Вождь перевел на него тяжелый взгляд. — Вы ведь и сами знали все то, что я рассказал вам. Это очевидно. Хакода не пошевелился, взгляд его никак не поменялся, но Айро, будучи проницательным человеком, видел, чувствовал безмолвное «да». Он продолжал прежним мягким голосом. — Зуко — прекрасный юноша. Но даже если бы на его месте был сам дух Океана Ла из легенд Вашего народа, Вам все равно тяжело было бы принять его. Верно? Хакода потер веки. — Наверное, верно. — Значит, дело в Катаре? Секунда выжидательного молчания. Вторая. Третья... Хакода сделал еще один большой глоток, и в его глазах сверкнуло отчаяние. — Я не готов ее отпустить! Поймите меня, Айро, я верю, что Зуко — хороший парень, но ради духов! Катара моя дочь, моя маленькая девочка. Я не могу сейчас отдать ее другому мужчине! И даже не в ревности дело, я... Просто... — Он уронил голову на руки и жестко зарылся пальцами в волосы. — Просто... Не готов к этому. К тому, что она стала такой взрослой, что она — уже девушка, невеста... Я так многое упустил, я не видел ее взросления... — Голос вождя хрипел и звенел от эмоций. — И вот теперь, спустя почти три года, я приезжаю и вижу свою дочь, маленькую девчонку, в объятиях мужчины! Уже девушкой... И... Я не могу. Я не хочу, чтобы она так быстро взрослела. Уходила от меня. Я так многого не успел... Глядя, какое искреннее страдание исказило лицо Хакоды, Айро ласково положил руку ему на плечо, успокаивая. Мужчину не трясло, как это было бы с тем же Зуко, но мускулы под теплой рукой мага огня казались жесткими, как корабельная сосна, и дышал он тяжело и быстро, словно после ночного кошмара. Безмолвно, но не равнодушно Айро налил собеседнику еще чаю и мягко толкнул пиалу так, чтобы она коснулась его чуть дрожащей руки теплым боком. — Спасибо, — хрипло пробормотал Хакода, опрокидывая в себя горячий напиток одним махом. Тяжелый взгляд его несколько прояснился. — Я... Я не знаю, что с этим делать. Простите, что вывалил на вас все это, Айро. Я веду себя недостойно. — Как раз напротив, — мягко улыбнулся генерал, — очень достойно. Желая своей дочери счастья, Вы не препятствуете их отношениям с моим племянником, но стараетесь пережить свои чувства сами, так, чтобы это ее не коснулось. Хакода слегка пожал плечами. А разве это не естественное поведение для мужчины и для отца? — Послушайте меня, Хакода, — мягко попросил Айро, и вождь племени воды сам не понял, как оперся локтями на стол и посмотрел на генерала чуть-чуть снизу, глазами ученика. — Вы вините себя за столь долгие разлуки с детьми. Я тоже виню себя за это. Из-за моих походов я... тоже многого не успел. Многое не предотвратил, хотя мог бы. — О чем Вы? — Это неважно, — Айро ласково улыбнулся, смягчая жесткость отказа, — не забивайте этим голову. В нашей семье сложные взаимоотношения. Как и Вы, я многого не видел во взрослении своего сына, Лу Тена. Мы писали друг другу длинные письма, поэтому я всегда знал все об его жизни, и Лу Тен всегда нежно любил меня... и я его любил... — Хоть когда-нибудь исчезнет эта тяжесть в груди, когда он говорит о нем? Нет? Нет. — Но каждый раз, приезжая домой, иногда через полгода или больше, я видел не того мальчика, которого я там оставил. Мне даже нравилось отмечать изменения. Он рос, становился крепче, учил приемы магии огня. Однажды я приехал и увидел вместо мальчишки — подростка, у которого уже сломался голос и пробивается щетина... — Айро тепло засмеялся, с глубокой нежностью вспоминая об этом солнечном летнем дне, но сразу же вновь заговорил серьезнее. — Но... Как бы мой мальчик не изменялся, он все равно оставался моим мальчиком. Моим Лу Теном. Ребенком, мальчишкой, подростком, юношей, молодым мужчиной — неважно, он все равно оставался моим сыном. Всегда. Словно почувствовав свежий ветер, разгоняющий плотный туман, Хакода с надеждой поднял голову, прояснившимися глазами глядя на своего собеседника. — И Ваша дочь, Хакода, — мягко продолжал тот, — она всегда остается Вашей дочерью. Девочка ли, девушка, женщина. Даже если она выйдет замуж, и у нее будут дети, даже когда она будет совсем старушкой — она всегда была, есть и будет вашей дочерью. Это неизменно. И прекрасно. И прекрасно... Хакода сделал глубокий вздох. Под словами генерала тяжесть отступала куда-то прочь, мысли прекращали стягивать голову тугим обручем. На смену им пришли другие, ласкающие и теплые, как нотки жасмина, как каштановые локоны дочери и ее нежные руки. «Я всегда буду ее любить. Девочкой ли, девушкой, женщиной, даже старушкой... я буду любить ее, мою доченьку. И это — тоже неизменно». Глубокий вздох человека, с сердца которого упал тяжелый камень, и просветлевшие, наполнившиеся сдержанным теплом благодарности глаза. — Спасибо, Айро. Когда Хакода вышел из покоев генерала, уже наступил вечер: зимой темнело рано. Мужчина проверил, хорошо ли устроились на ночлег его люди, выслушал краткий доклад Бато и, наконец, взяв товарища с собой, направился в сторону дома Катары. Бато, лучший друг вождя, давно уже был, по сути, членом их семьи, Сокка и Катара воспринимали его как дядю, и Бато тоже скучал по ним вместе с Хакодой. Мужчины негромко переговаривались, шагая сквозь темноту, как вдруг... — Вождь Хакода... — Зуко, освещая себе дорогу огнем над ладонью, заступил им дорогу. — Я... — Парень смутился было, но потом взял себя в руки и твердо взглянул в лицо мужчине. — Хотел бы с вами поговорить. В отсветах пламени багровый шрам, уродующий его лицо, выглядел еще хуже, чем при свете. И рядом с этой физиономией Катаре просыпаться каждое утро?.. «Плевать на лицо, — тут же оборвал себя Хакода. — Главное, чтобы он любил ее». Вождь и его помощник переглянулись. — О чем? — Обо мне и Катаре. Я хочу сказать, что... У меня серьезные намерения! — Огонь в ладони парня дрогнул, подчиняясь его эмоциям, а Хакода иронично усмехнулся, за усмешкой скрывая, что впечатлен пылкостью этих слов. Ишь ты, серьезные намерения у него. Внуков, значит, через год ждать? — Я никогда не сделаю ей больно! Я не поступлю с ней бесчестно, я люблю Вашу дочь! Любит... Зрачки Зуко изумленно расширились. А ведь и правда. Он любит ее. Любит эту смелую, добрую, красивую девушку! И почему он раньше этого не говорил? «Ты мне нравишься, ты мне нравишься». Вот дурак! Хакода улыбался, но Зуко не мог понять, теплая это улыбка, саркастичная, недоверчивая... Какая? «Кох! Почему я не умею читать лица, как дядя?!» — подумал юноша, а потом, отмахнувшись от этой мысли, с жаром продолжил: — Я знаю, почему Вы так отреагировали! В памяти Зуко вновь возникло нищее, обворованное поселение, чумазое лицо мальчишки Ли, который сначала с восторгом бегал за ним, спрашивая обо всем на свете, а потом... «Убирайся прочь! — в еще детских глазах плескалась совсем не детская злоба. — Ненавижу тебя!» Стоило Зуко только раскрыть себя. Свою магию. — Потому что я принц огня, — закончил юноша, поднимая на Хакоду потемневшие глаза. — Потому что мой народ и моя семья творят ужасные вещи! Но поймите... Не все маги огня такие! То есть... — Юноша отчаянно искал слова. Он не умел говорить красиво, но эмоциональная, неровная речь звучала искренне. — Я это осознаю! Я знаю, что это вряд ли что-то изменит, но мне бы хотелось попросить у Вас прощения... За то, что наш народ принес Вам столько горя. Хакода глубоко вздохнул. Его рука была жесткой, но теплой, когда он положил ее на плечо Зуко, и голос звучал мягко. — Я не сержусь. Поверь мне. Сейчас мы делаем общее дело. Это главное. Глаза Зуко заблестели несколько нездоровым блеском (ему что, так нравится извиняться?), и он заговорил быстро-быстро, размахивая руками. — Я хочу извиниться лично! Простите меня. За то, что мой дедушка устроил такой ужас на Южном Полюсе... И еще за то, что я гонялся за Вашими детьми... — вспоминал принц на ходу, загибая пальцы и взволнованно блестя глазами. — И за то, что напугал людей из Вашей деревни, а еще за то, что назвал Вашу бабушку старой, а еще... Из темноты послышался глухой смешок Бато. — Парень, ты себя хоронишь. ...и то верно. Зуко застыл на месте с забавно приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами. Щеки его горели, как два красных-красных мака. — В общем... Я хотел сказать... Простите меня, — голос его звучал по-прежнему взволнованно и так искренне, что, казалось, сердце его можно было потрогать руками. — Простите. Я хочу все изменить, очень хочу. И не только я. — Поэтому мы все здесь, парень, — ободряюще улыбнулся Хакода, снова по-отечески кладя руку ему на плечо. — Переведи дыхание. Ты ни в чем передо мной не виноват, тем более, в том, что сделал твой дед. — Хотя он сделал ужасную вещь. — Ты не виноват в том, что совершала твоя родня. Она тебя не определяет. Разве не странно это, что те самые слова, которые Зуко так хотел услышать от кого-то, сказал ему полузнакомый человек? — Главное, что ты любишь мою дочь, — тепло улыбнулся Хакода. — А она любит тебя. Любит... Любит ли? Она никогда ему этого не говорила... По лбу Зуко пробежала легкая тень, но все же он слабо улыбался одними уголками губ. — И еще... — проникновенно продолжал Хакода, слегка наклонившись к лицу парня. — Если ты хочешь быть моим зятем... А я хочу быть его зятем?! Когда я успел это сказать?! Эй, этот мужик торопит события! ...но я не хочу расставаться с Катарой... эй, я хочу быть ее парнем и мужем, а не его зятем! ...но это одно и то же... почему все так сложно?! И я опять паникую. — ...ты должен мне кое-что пообещать. — Все, что угодно, — это его голос? — Никогда... Ни при каких обстоятельствах... Не называй мою мать бабушкой!***
Азула медленно скользила взглядом по строчкам мелких иероглифов. Вокруг нее валялись в беспорядке десятки свитков, которые девушка уже изучила: она находилась в Пещере Драконьих Костей уже несколько часов. Ее сопровождали четверо из ее отряда: застыли безмолвными тенями, готовые неукоснительно повиноваться своей госпоже. В прежних старинных свитках Азула не находила ничего интересного. Но этот... «Каждый Воин Солнца, прежде чем стать полноправным членом общины, должен пройти инициацию Великим Огнем...» Пальцы Азулы дрогнули, сильнее сжимая хрупкий пергамент. Все внутри застыло напряженной струной. «Если он выдерживал испытание, то ему давалось право воина. Если же нет — его ждала смерть». Это девушку уже не беспокоило. Главное — Огонь, Великий Огонь... Воины Солнца — древнейшая цивилизация... «Быть может, я что-то узнаю, если отправлюсь в места, где они жили?» Находясь в глубокой задумчивости, Азула медленно поднялась с пола и брезгливо отряхнула с одежды приставшую пыль. — Искать здесь больше нечего. Мы возвращаемся. Ее воины безмолвно склонили головы, но, когда Азула прошагала мимо одного из них к двери, мужчина тихонько наклонился к ее уху. — За Вами следят, госпожа. Азула только пренебрежительно фыркнула в ответ, словно он сказал что-то совершенно неважное. Она весь день чувствовала на себе чужой взгляд, хотя и не видела самого шпиона. — Пусть следят. Пока.