«Ныне сердцу моему Не утешиться ничем! Словно птицы, что кричат, Скрывшись в белых облаках, Громко, в голос плачу я!» Яманоуэ-но Окура
Наблюдая за постепенно удаляющейся гондолой, в которой был любимый ею, спасенный ею человек, Мэй таила вымученную улыбку в уголках бледных губ и верила, что решилась на этот полубезумный поступок не напрасно. Возможно, она не поддерживает новые убеждения Зуко. Возможно, она даже о них толком не знает, ведь принц так ничего ей и не рассказал. Возможно, Азула убьет ее сейчас, щедро хлестнув лихорадочно-синим огнем наотмашь. Но Мэй все равно прятала улыбку и верила, что все это в конечном итоге было не напрасно. Хотя ей, конечно, очень не хотелось умирать. Поэтому, переведя взгляд на взбешенную огненную принцессу, она затаила дыхание и мысленно сложила ладони в молитвенном жесте. Сначала она просила всех известных ей духов, чтобы Азула оставила ее в живых (хотя шанс на это был не очень-то велик), а затем, поняв, что убивать ее, кажется, не собираются — чтобы ее оставили здесь, в Кипящей Скале. Мэй знала, что дядя ее не бросит, и даже если его снимут с поста начальника тюрьмы — здесь останется множество преданных ему людей, которые не дадут ее в обиду и не позволят заболеть цингой — нередкое заболевание в тюрьмах, особенно в Кипящей Скале, а она всегда была не особенно крепка здоровьем. От мысли, что ей Кох знает, сколько времени, придется провести в камере в окружении убийц, политических преступников, воров, насильников, да Агни знает кого еще — по ее телу под плотной многослойной одеждой бежали зябкие мурашки. Но все оказалось намного хуже. «Неужели ты думаешь, что я позволю тебе провести время здесь? Я не настолько глупа, Мэй! Единственная глупость, которую я совершила за свою жизнь, было — довериться тебе и Тай Ли. Но я прекрасно понимаю, моя дорогая подружка, — острые ногти царапнули ее по щеке, оставляя длинные алые полосы, а в темно-янтарных глазах загорелся болезненный и жестокий огонек, — что твой ненаглядный дя-я-ядюшка устроит для тебя здесь отдых в лучшем санатории страны. Не дождешься!» «Куда ты отправишь меня, Азула?» — спросила тогда Мэй, остервенело кусая изнутри щеки и губы до медного привкуса во рту. Девушка насмешливо ухмыльнулась: «Тебе там понравится, Мэй. Это место такое же мрачное, черствое и неприглядное, как ты сама», — сказала она, до боли напомнив этой фразой мать своей собеседницы. Мэй стиснула пальцами свои узкие запястья в широких рукавах одежды — на коже остались лиловые цветочные лепестки, вцепившиеся в ее тело, как ненасытные пиявки — и негромко поблагодарила принцессу за ответ на вопрос — и холодным, предельно вежливым тоном, в котором исподволь читалась горечь и злость, назвала ее «Ваше Высочество». Азула дернулась от этого обращения, как от удара, и быстрым шагом ушла прочь — с неизменной ухмылкой на алых губах, конечно. Спустя несколько дней Мэй уже была в своем новом обиталище — тюрьме, спрятанной в скалах вокруг столицы. В ее персональный ад вела неприметная дверца, затесавшаяся среди скал. Найти ее человеку, не знающему, что здесь находится тюрьма, было практически невозможно — а ведь за небольшой дверцей скрывался целый подземный дворец, вот только вместо изысканной золотой лепнины в виде драконов — грубо спаянные металлические листы. Вместо ковров — скрипучие половицы. Вместо богато украшенных комнат с мягкими постелями и большими и светлыми окнами — тесные, мрачные камеры с вечно мокрыми стенами. И это еще не самое худшее, это — только второй этаж... самое худшее — это третий, тот, куда ссылаются самые опасные преступники. Потолок там особенно низок: кажется, вот-вот рухнет прямо на голову, и земля — вот уже сто лет враждебная огню стихия — напирает на стены темницы снаружи, грозя обрушить их, и если это все-таки произойдет, тюрьма сделается могилой и для тюремщиков, и для заключенных. Иногда Мэй мечтала об этом. Несмотря на свое происхождение, богатство своей семьи и собственное довольно слабое здоровье, она никогда не придавала особенного значения комфорту и удобствам. Единственным, что донимало ее здесь в физическом плане, был холод и постоянная влажность. Уже спустя две недели девушка свалилась с жестокой лихорадкой. Обычно здесь после подобного не выживали, но кто-то отправил ей лекарства и даже хорошего лекаря, показавшегося Мэй смутно знакомым. Придя в себя, девушка решила, что это был подарок от дяди, что он все еще наблюдает за нею исподтишка и готов прийти на выручку, если вдруг что-то случится. Некоторое время она искала глазами его человека, и каждый задержанный на себе взгляд расценивала как намек на «я здесь, это я», но к ней так никто и не пришел. Тяжело было осознать это, но Мэй осталась одна. Ни письма, ни весточки, ни доброго слова на протяжении нескольких месяцев. Мэй бодрилась, заталкивая как можно глубже снежным комом растущее отчаяние и безнадежность: «Я всегда была одна, у меня был только Зуко, нечего ныть сейчас» — но по ночам ее порой брала мелкая, болезненная дрожь, ресницы мокли, но Мэй упрямо сжимала кулаки и чертила по коже розоватые вспухшие полоски когда-то ухоженными, а ныне обломанными ногтями. Плакать нельзя. Плачущая девушка выглядит отвратительно: у нее распухает нос, краснеют глаза, и она становится похожа на свеклу. «Не смей плакать!» — говорили ей, ударяя по мокрой щеке, и даже сейчас запрет на слезы был слишком силен. Но все происходящее, все эти похабные шуточки и новые попытки домогательства, отвратительная еда, которую ее желудок порой отказывался принимать наотрез, крики, заглушаемые одной и той же заунывной мелодией на роге цунги, из пыточных камер, ноющая боль в спине от влажности и неудобной постели, необходимость держать лицо, въевшаяся под кожу, отсутствие элементарных удобств — Мэй не придавала значения роскоши, но все же привыкла к ней — и давящие, бесконечно давящие стены... выдерживать все это становилось все тяжелее и тяжелее с каждым новым днем. Единственным ее спасением были мысли. О Зуко, конечно же. Наверное, она просто что-то сделала не так. Или он просто хотел уберечь ее от чего-то, ведь теперь он наверняка живет очень опасной жизнью, раз борется против самого всемогущего Лорда Огня. Он заботится о ней, а она так его отчитала, дурочка, он же любит ее, конечно, он ее очень любит! Наверняка думает о ней каждый день... иногда, лежа вечером на своей койке, Мэй закрывала глаза и представляла, что они с Зуко одновременно думают друг о друге. А может, им даже снятся одинаковые сны, как они вместе гуляют по вечернему пляжу. Конечно, он победит Лорда Огня... Мэй была гражданкой страны огня, и ей с детства вбивали в голову, что нет никого могущественнее, чем он, что он не может ошибаться, что нельзя даже думать о нем плохо — ведь он умеет читать мысли. Вот только Лорд Огня был чем-то неведомым и грозным далеко-далеко, дальше горизонта. А Зуко — Зуко был здесь, рядом. Сильный и вспыльчивый (Мэй старалась думать, что это мило), превосходный маг, разбирающийся, кажется, во всем на свете — знания, обретенные принцем во время изгнания, казались Мэй поразительными. Зуко был осязаемым и живым. И любимым. И как бы велик не был страх перед Лордом Огня — любовь к принцу огня была сильнее. И даже если она не понимает его новых убеждений, а его новые друзья еще несколько месяцев назад были их общими врагами — ничего страшного! Он вернется домой победителем, иначе ведь просто не может быть. Он освободит ее отсюда, может быть, даже вынесет из камеры на руках, и отнесет во дворец. И там они обязательно поговорят, Зуко все объяснит ей, и они будут счастливы. Обязательно будут счастливы. Ведь по-другому просто не может быть. Иногда тоска по Зуко становилась лихорадочной и болезненной, и Мэй снова хотелось плакать. А еще хотелось оказаться в теплых объятиях — порой ей даже становилось все равно, в чьих именно, лишь бы вокруг нее сомкнулись чьи-то надежные, сильные руки, и ей больше не нужно было держать маску и осанку, и можно расслабить спину и навечно заледеневшие мышцы лица, и спрятать его на чужой груди, слушая ровный и уверенный стук. И чтобы все это, все, что ее окружает, в один прекрасный момент растворилось, оказавшись нелепым и грязным сном, после которого просыпаешься в дурном настроении, но забываешь о нем сразу же после завтрака. Мэй верила, что однажды Зуко придет за ней. Верила, что все это однажды закончится, и они будут счастливы. Очень-очень счастливы, почти как в старых легендах. Она надеялась — больше ей ничего не оставалось. У рухнувшей надежды был вкус неверия на губах, растерянные ярко-синие глаза, лицо, смахивающее на обезьянью мордочку, и растрепанные темно-каштановые волосы. Азула зачем-то развязала ей руки перед тем, как уйти, и теперь Катара разминала запястья, изредка бросая на нее короткие взгляды — словно синие искры, зарницы после грозы. Наверное, это Зуко и полюбил в ней. Синие зарницы. Яркие и пронзительные. Как стекляшки у куклы. Не то, что у нее, ха. Глаза-щелочки, цветом — как дождь. Не веря ни этим щелочкам, ни ушам, Мэй медленно поднялась с койки. В голове еще отдавался грохот закрытой двери и насмешливые, злые слова принцессы. Девушка Зуко. Девушка. Зуко. Эти слова никак не желали связываться в единое целое. Бессвязный набор звуков. Девушказуко, девушказуко, почти смешно... смешно. Ну, конечно же! Азула просто решила посмеяться над ней, как она всегда это делала с самого раннего возраста! Она всегда обожала поставить Мэй в глупое положение и хихикать в кулачок у нее за спиной, а затем говорить, что она сама виновата, а Азула просто хотела поиграть. И это тоже — просто дурацкая злая шутка! Этого не может быть, Азула врет! Она всегда врет! Зуко не мог полюбить такую... такую... да даже неважно, какую! Самое главное: он не мог ее предать! Мелко дрожа всем телом — как хорошо, что этого, наверное, не видно под грубой тюремной робой — Мэй медленно, будто бы нехотя, перевела взгляд на южанку. Ложь. Провокация. Наверняка Азула сейчас смотрит на них через какое-нибудь специальное окошечко и смеется, как в детстве, прикрыв рот кулаком. Глупое вранье. И только. И только! — Ты... — голос Мэй звучал ровно, только пальцы тряслись, словно ища опоры и не находя ее. — Ты и правда... новая девушка Зуко? Катара неуютно повела связанными плечами и закусила губу, бросив на Мэй взгляд, полный искренней вины. Она не хотела, правда, не хотела. Если бы Зуко любил Мэй, она бы не стала отбивать его ни за что на свете, даже сгорая от любви к занятому юноше. Но ведь он не любил ее! Он всегда считал ее холодной, иногда даже черствой, и прямо говорил Катаре, что ему тогда было не до отношений. ...вот только сказать это Мэй в качестве утешения не смог бы даже самый бестактный человек на свете. Катара опустила голову и едва слышно выдохнула: — Да. Мэй замерла, словно парализованная. Ей хотелось то ли нервно и оглушительно рассмеяться, то ли разрыдаться в голос, разбрызгивая слезы и надрывно, по-детски всхлипывая. А может быть, просто забиться куда-нибудь в угол, и чтобы ее никто не трогал. Чтобы она могла пережить эту боль, перебороть ее. Смириться. Она всегда умела это делать. Сначала боролась, потом пыталась бороться, а потом решала, что легче закрыть на это глаза и сделать вид, что этого — властности матери, равнодушия отца, издевок принцессы — не существует. С этим пришлось бы смиряться значительно дольше, но она бы смогла. У нее большой опыт. Но вместо этого Мэй стояла, закованная в свою боль, и не знала, что сказать еще. Видя это, Катара не могла остаться равнодушной. Да что там — у нее сердце разрывалось от жалости. Она ощущала себя гнусной, подлой разлучницей, и это было ужасное, гадкое ощущение. Она же не хотела... она не хотела делать ей больно. Разбивать ей сердце. Она просто полюбила Зуко, даже толком не зная о Мэй, полюбила и все. А теперь она стоит, растерянно глядя в пустоту, и, наверное, несмотря на внешне равнодушное лицо — ей больно, так? — Мэй, послушай... — девушка робко дотронулась до ее руки... и аристократка отдернула точеную кисть, словно от отвратительной грязной лапы вшивой собачонки. — Не прикасайся ко мне! — неожиданно властно прозвенел ее голос, в глазах полыхнули яростные искры, будто солнечный блик, мелькнувший на остром кинжале. Остервенело вытирая ладонь, Мэй почти прошипела: — Дикарка... ты врешь! Вы обе врете! — резкое движение вперед — и то ли тонкие, исхудавшие руки, то ли яростный взгляд толкнул Катару назад, к закрытой двери. Девушка ударилась затылком, и едва не взвыла: она только недавно пришла в себя после того, как ее оглушили, а здесь... — Я не в сговоре с Азулой! — не смогла не возмутиться «дикарка», и тут же мысленно дала себе подзатыльник: ей больно, поэтому она злится, не надо скандалить, ты ведь сама вела бы себя еще хуже на ее месте, наверное, ты не имеешь права повышать голос. Глубоко вздохнув, девушка снова шагнула к Мэй, вновь попробовала дотронуться до ее плеча, но получила болезненно-звонкий шлепок по ладони и яростный блеск в глазах. Сдерживаться становилось труднее: что это за «несчастная», которая не ценит, когда к ней пытается проявить сочувствие ее враг? Катара тоже могла бы сейчас обвинять Мэй в том, что она несколько раз пыталась ее убить, но молчит! И вместо обвинений пытается утешить: — Мэй, послушай, я понимаю, тебе сейчас больно... Казалось бы, лицо Мэй не могло стать бледнее — она несколько месяцев не видела солнечного света. Но у нее получилось. Тонкие губы сжались в белую полоску, и лишь потемневшие глаза чернели на лице темно-серыми провалами. — Кто ты такая, чтобы понимать меня? — злая улыбка скривила ее губы, некрасивая, превращающая лицо в гротескную театральную маску. — Думаешь, я не знаю, что ты за человек? Ошибаешься, свинопаска. — Я не свинопаска! — возмутилась Катара. — Ах, прости, я не подумала, что на южном полюсе нет свиней! Что у вас — кабаны? Лоси? И вы едите с ними из одной лохани? — Заткнись! — девушку бросило в жар от надменного и в то же время злобного тона, от яростного блеска в глазах Мэй, и особенно — от самоуверенности, с какой она говорила об ее родине, она, носа не высовывающая из роскошного дома, похожего на дворец! И Катаре было плевать сейчас, что дом Мэй в последние несколько месяцев мало напоминал даже что-то похожее на человеческое жилище — главное было — что оскорбили ее дом и ее саму. — Ты ничего не знаешь об Южном Полюсе! Пока ты лежала на диване и ела свежие фрукты, нас убивали! Мы были вынуждены выживать! — Ты выставляешь себя героиней? — насмешливо бросила Мэй. — Как трогательно... соблазнение чужих женихов тоже входит в перечень твоих подвигов? Глаза Катары изумленно распахнулись во всю ширь. — С... соблазнение?.. «Я что, выгляжу, как... как девушка легкого поведения? — Катара даже постеснялась произнести вслух это слово. — Но это же совсем не так! Она ничего не понимает!» Но не успела «дикарка» яростно возразить несправедливому обвинению — как Мэй ее опередила. — Конечно, соблазнение, — она гордо подняла подбородок и скрестила руки на груди, дрожащими пальцами ища в рукавах тюремной робы всегда теплые от ее рук рукоятки любимых ножей. Защититься, не позволить ей ранить себя еще сильнее, самая первая, самая глубокая рана еще капала на пол темной, густой кровью, и что-то внутри нее, маленькая девочка с хвостиками, худенькая, никем никогда не любимая, харкала кровью и задыхалась в рыданиях. И эту девочку, это хрупкое, больное, то, что всегда жило, дрожа и болезненно-остро реагируя на каждый раздражитель, каждое злое слово и каждую насмешку за маской холодной и надменной аристократки, нужно было защитить. У нее и так отняли мечту — доброго мальчика со светлыми глазами и смущенной улыбкой... — Наверняка покрутилась перед Зуко полуобнаженная, и думаешь, что заполучила его на веки вечные? Катара покраснела до самых кончиков волос и топнула ногой, не зная, как еще выплеснуть свою злость. Была бы здесь вода, духи! Мэй давно была бы уже приморожена к стене вниз головой — настоящая летучая мышь, даром, что похожа! — Я никогда не делала этого! — выкрикнула девушка, и тут же перед глазами мелькнуло самое чувственное и яркое воспоминание в ее жизни: она, полуобнаженная, прижатая к стволу дерева, тяжело дышащий Зуко, дарящий ей крепкий, жаркий, даже требовательный поцелуй, и она сама льнет к нему, задыхаясь, неумело и пылко отвечая... Неужели это и правда было... лишь под влиянием момента?.. Только потому, что ему понравился изгиб талии, плавная линия плеч да стройные ноги?.. По коже Катары пробежала холодная волна, и даже перехватило дыхание. Неужели правда... только из-за того, что она симпатичная... даже хороша собой? Не потому, что Зуко нравится ее характер, чувства, мысли... только стройные ножки да покатые плечи? А Мэй продолжала — эта холодная, надменная, ледяная девица, глыба льда, не меньше... глыба, которая даже в тюрьме, исхудавшая и бледная, с кругами под глазами и заострившимися чертами лица выглядела аристократичней, чем она на балу когда-то в Ба Синг Се. — Так вот, свинопаска... ошибаешься. Таких, как ты, его отцу и деду дарят на праздники как трофеи в честь побед. Привозят в клетках и золотых ошейниках... — насмешливо блеснули почти черные глаза, и Мэй склонила голову набок, окидывая Катару тем взглядом, каким смотрят на красивых породистых животных. — Тебе бы подошел золотой, украшенный сапфирами, — комплимент звучал как худшее из оскорблений, — он бы подчеркнул смуглую кожу и синие глаза. Разве ты не знала, что аристократы обожают экзотику? Озай, Азулон — они использовали такие трофеи по назначению. Догадаешься, по какому? — Агни, она никогда, ни за что бы не решилась говорить такие пошлости, это грязно, гадко, мерзко! Но эта плебейка, эта синеглазая красивая дрянь, она заслужила это. Заслужила. И видеть изумление, растерянность и даже боль в ее глазах было сладко, как откусить первый созревший персик солнечным майским утром. Для Катары все, что говорила Мэй, было верхом дикости. Привозить девушек царства земли, девушек ее народа как трофеи, вещи, как животных на цепи? Это безумие какое-то! Неужели в стране огня настолько жестокие правители? Неужели и Зуко такой же?.. Ведь в его жилах — их жестокая, алчная кровь. Неужели и он, видя очередную золотую клетку с заморской красавицей внутри, не думал, как это жестоко и бесчеловечно, а вместе со всеми любовался блеском ее ошейника? Нет, нет, нет! Неправда, не может быть! Зуко говорил, что его семья была счастлива! Говорил, что у него была любящая мать, и наверняка Озай ее тоже любил — ведь должно же быть в нем хоть что-то человеческое? — Ты лжешь! — пронзительный, полный звенящих, как натянутая струна, чувств, выкрик против насмешливого, ровного голоса Мэй. — У них всех были жены, и они любили их! Полной неожиданностью для нее была черноволосая голова, склоненная в соглашающемся жесте. — Ты права, — спокойно произнесла Мэй, — у них были жены. Сказать тебе, какими они были? — вновь холодная насмешка мелькнула в ее голосе. — Они были принцессами. Хранительницами Огня. Теми, перед кем преклонялись. Ими восхищались. Им посвящали баллады, их писали лучшие художники страны. Они были воплощенным идеалом, свинопаска. — У меня есть имя, — прошипела Катара сдавленно. Больше всего ей сейчас хотелось вцепиться в ее ослепительно-гладкие, черные, наверняка — вот дрянь! — шелковистые и мягкие, послушные волосы, которые так и ластятся к руке, а не падают на спину волной непокорных и буйных кудрей. Но тогда Мэй точно окрестит ее дикаркой, и на этот раз — заслуженно. Она должна вести себя с достоинством. Успокоиться, сделать глубокий вздох... холодная голова и спокойная речь. В конце концов, она — маг холодного элемента. — Ах, прости, я его не запомнила, — невозмутимо-нагло отозвалась Мэй. — Катара, Шатара — такие, как ты, сменяются во дворце так быстро, что никто не запоминает даже лиц. Им всегда будет место там. Но не на троне. Не по левую руку от принца или Лорда. Потому что принцесса или Хозяйка Огня — это изящные манеры. Это знание истории, обычаев и традиций, всех сплетений отношений между аристократическими родами и всегда, каждое мгновение — королевское достоинство. Это умение держать себя в руках в любых обстоятельствах. Это то, чему учатся годами, и то, чему научить нельзя — только впитать с молоком матери, родиться с этим в крови. Хозяйка Огня — это воплощенное совершенство — и тебе им не стать. И именно поэтому я бы на твоем месте не надеялась, что Зуко задержится с тобой рядом. Ему нужна принцесса, а не свинопаска. Катара почти беззвучно сглотнула. Слова Мэй — размеренные, кажущиеся взвешенными, такими, словно она зачитывала строки из книги, и каждая строка в ней была прописной истиной — падали во влажную, распаханную почву ее сердца тяжелыми отравленными каплями. Кап. Таких, как она, всегда полным-полно во дворце. И Катара не собиралась там жить, Кох ее побери, они с Зуко стали парой всего пару недель назад, но если... если все зайдет так далеко... она ведь не легкомысленная девчонка, а Зуко — не ловелас, и они любят, любят, любят друг друга! — то она не собирается терпеть рядом каких-то девчонок, которые будут виться вокруг ее парня. Но по словам Мэй — человека, который, в представлении Катары, всю жизнь провел при королевском дворе — таких там будет очень и очень много... и если Зуко действительно падок на стройные ножки — что помешает ему в один прекрасный момент... Кап! Хозяйка Огня — это изящные манеры. Знание истории и отношений между родами, дипломатичность... это воплощенное совершенство. А ведь она, Катара, как выяснилось когда-то давно в Ба Синг Се, лишь после интенсивных курсов этикета от Тоф смогла сойти за аристократку. И так и не научилась есть палочками так, чтобы этот маленький тиран успокоился. И это — Тоф БейФонг! Она грубее и невоспитаннее Тоф БейФонг! Что уж говорить об изысканных манерах дам королевского двора? Наверняка они будут осуждать ее. Как и Мэй — только за глаза — называть дикаркой. Кап... А что, если Зуко, узнав обо всем этом, просто бросит ее? Даже не потому, что прискучит — а потому, что она совершенно друг другу не подходят? Даже сердце сжалось. И кулаки. Подходят! Подходят! Они любят друг друга! И никакие ледяные девицы-аристократки не поколебят в ней эту уверенность! Ни — за — что! ...наверное... — Как ты хорошо его знаешь, Мэй, — улыбнулась Катара, старательно сдерживая злость, подражая ее холодной и резкой манере. — Не то что я, ничтожная свинопаска... только вот есть одно «но», — девушка подалась вперед, сдерживаясь, чтобы не схватить ее за плечи, а лучше за волосы, а еще лучше за горло, — ты думаешь, что ты вся такая идеальная Хозяйка Огня. Уже, наверное, себе картонную корону сделала. Вот только Зуко о тебе совсем другого мнения! Кажется, Мэй даже вздрогнула оттого, как резко возвысился ее голос. А Катара зачастила быстро и жарко, сверкая ярко-синим взглядом: — Это ты виновата в том, что Зуко разлюбил тебя! Да и никогда не любил! Девушка пошатнулась. Взгляд ее сделался испуганным и растерянным — словно сползла надменная маска, обнажая девочку с хвостиками, дрожащую, израненную. — Ты была для него холодной и неприступной глыбой льда! Вот, какого мнения он был о твоих аристократских штучках! И ему намного больше нравится есть со мной из лохани, потому что у меня есть чувства и горячая кровь! А ты... — Катара пожала плечами. — Ты можешь и дальше оставаться воплощенным идеалом бла-бла-бла. Только уже без него. Вот так. Расширившиеся черные глаза смотрели в пустоту, ничего не видя перед собой. Мэй почти не чувствовала собственного тела — лишь подкашивающиеся ноги и странное ощущение, будто ее несет в лодке по течению, а у нее нет весел и сил, чтобы справиться с мощным потоком. Он не любил ее. Никогда. Не любил. Он считал ее холодной глыбой льда... он сам так сказал, Мэй помнила, он говорил, но... потом она сказала ему, что будет доверять ему больше, и они поцеловались, а потом еще были вместе, обнимались, он был так ласков с ней, и она, как и обещала, постаралась расслабиться и не ждать удара, пощечины, злой речи каждое мгновение. А он... никогда... и все, что она делала: терпела его всегда мрачное настроение, пыталась отвлечь, была с ним ласкова и нежна — настолько, насколько могла, скованная по рукам и ногам сотней родительских запретов — любила его, Кох его побери — все это было напрасно. Он все равно не любил ее. А эту дикарку — наверняка да. Синеглазую, яркую, эмоциональную. С буйными кудрями и смелыми движениями, похожими на движения дикой кошки. Ее он наверняка готов был носить на руках. Предатель! Мэй так хотела бы злиться на него. Рвать и метать, колотить стены, желать выцарапать глаза этой свинопаске! Но вместо этого почему-то лишь хрипло вздохнула и медленно опустилась обратно на свою жесткую койку. Слезы беззвучным потоком текли по ее лицу и сияли на ослепительно-белой коже, как горный хрусталь. А Катара... Катара стояла, остолбенев и не зная, что сказать и что сделать. Единственной мыслью, бившейся в висках, было: «Что я наделала?». Как же она ненавидела такие «приступы»! Иногда на нее словно что-то находило — и она была способна сказать такие злые вещи, проехаться по самому больному — и как только интуиция подсказывала, куда нужно бить? Даже с близким человеком Катара была способна на такое — перед глазами до сих пор стояли подрагивающие губы и неверие («Неужели это ты сказала, Катара?..») в глазах Аанга. И вот теперь... теперь она довела до слез Мэй, неприступную, холодную и надменную Мэй. А перед этим — увела у нее парня. Ну почему, почему она иногда ведет себя как настоящий тигрюлень?! Такая же толстокожая и... и просто ужасная! — Мэй... — дрогнувшим голосом прошептала Катара, шагая к ней ближе. — Мэй, прости меня. Пожалуйста, прости, я не хотела! Я... Мэй молча оттолкнула ее руку.***
— Выпусти нас! Живо! — Да я на нем живого места не оставлю! — Кому сказал выпустить?! Что он там делает? Ох, твою мать... Зуко мрачно нахмурил брови и с остервенением повернул ключ в замке — три раза. По количеству охранников, которые били его ногами последние пару часов. Он сумел выбраться: расплавил кандалы, ошеломил своих тюремщиков яркой огненной дугой, и теперь спешил прочь от камеры, с трудом преодолевая страх и волнение, беспокоящие его значительно больше боли в изрисованном синими чернилами теле. Сейчас, волоча ноги по коридору, юноша заглядывал в попадающиеся ему камеры сквозь небольшие окошки, желая найти там силуэт мага воды и искренне надеясь, что с девушкой все в порядке. Еще дверь. Еще. Ее нет. Здесь нет. И здесь нет. Опальный принц старался не думать об этом, но мысли упрямо лезли в голову. А если Азула с ней что-то сделала? Убила... Остановившись, Зуко прижался разгоряченным лбом к холодной металлической поверхности стены. «Нет. С ней все будет хорошо. Азула врет. Азула всегда врет...» А если девушки вообще здесь нет? Где искать ее тогда? Кипящая Скала, королевская тюрьма народа огня, дворцовая тюрьма? Нет, лучше не думать об этом. Нужно проверить все камеры, а потом... «Катара!»***
В дверном окошке мелькнули чьи-то глаза, а потом кто-то, лихорадочно гремя ключами, принялся отпирать дверь — и, наконец, она поддалась и резко отворилась, пустив в камеру свет факелов из коридора и мага огня, который застыл на пороге с изумленным и растерянным взглядом. — Мэй... Это дежа вю. Он уже видел это. Тюрьма. Камера. Побег. Железная дверь с окошком. Взгляд серых глаз, сверкающий ненавистью. Но почему она здесь? Зуко думал, что она осталась в Кипящей Скале, и наверняка ее должен был освободить ее дядя, ведь он не последний человек там, далеко не последний... Из пучины изумления и растерянности юношу выдернули голоса где-то далеко в коридоре: — Что за черт? Кто вас тут запер? Охранники на месте заключенного были обнаружены. Тряхнув волосами, Зуко в два широких шага оказался в глубине камеры и, порывисто схватив Катару за руку — девушка негромко вскрикнула и повисла бы у него на шее, если бы им не нужно было торопиться — потянул ее к выходу. — Бежим отсюда, скорее! — но тут же остановился и бросил удивленный взгляд на вторую заключенную: она даже не шелохнулась. — Мэй? Идем отсюда, у нас мало времени! Девушка безмолвно подняла на него безжизненный взгляд. — Я никуда не пойду, — голос звучал хрипло, а перед глазами все еще плыло от слез. — Предатель. Катара сильнее стиснула руку Зуко и спрятала болезненно блестящий взгляд: это она, она виновата... но если бы Мэй бросилась целовать своего — как она думала — парня, Катара бы оттолкнула ее, не раздумывая. «Кох!» Юноша до боли сжал руку девушки в ответ, вымещая накатившее отчаянье: ну что, что могло быть хуже, чем это? Когда он понял, что их поймали, он подумал, что это хуже всего. Когда Азула, издеваясь, ставила его перед выбором: жизнь Катары, или жизнь Аанга — Зуко думал, что хуже быть уже не может. Но нет. Хуже быть могло: Азула не случайно заперла девушек в одной камере. Где-то в коридоре слышались ругательства, и кто-то возился с ключами... Вырвав руку, Зуко зарылся пальцами в волосы и, шумно выдохнув, с отчаянием взглянул на девушку. — Я знаю, что ты злишься на меня! И ты имеешь на это право, но послушай... — он прикоснулся к плечу Мэй, но та дернула им, стряхивая ладонь и отворачиваясь. — Мне стыдно за то, что произошло между нами, и я чувствую себя виноватым! Ты оказалась здесь из-за меня, и я жалею об этом, но сейчас не время про это говорить, нам нужно идти, пока нас не схватила стража! Идем с нами, прошу тебя! Но — вновь безжизненный, тусклый взгляд... и лишь голос выдавал эмоции. Чувствовалось, что Мэй заставляла себя говорить через комок в горле. — Я никуда не пойду, — раздельно повторила она и подняла на Зуко помутневший, ставший тяжелым и болезненным темный взгляд. — Когда-то очень-очень давно я встретила мальчика возле пруда с уткочерепахами. Он был самым добрым человеком из всех, кого я встречала. И я его полюбила. А потом его отец обжег ему лицо и изгнал из страны... — она криво усмехнулась. — Из изгнания он так и не вернулся. Девушка чуть подалась вбок, прислушиваясь к приближающимся шагам, и прерывисто, хрипло вздохнула, сдерживая слезы. Перед ней стоял человек, которого она любила. А перед ним — исхудавшая, бледная девушка, которую он не любил никогда. — Два коридора направо и напрямик, — бросила Мэй и, изо всех сил толкнув Зуко в грудь, с грохотом захлопнула дверь перед его носом. — Мэй! — ударив по двери ногой, маг огня вздрогнул и резко обернулся: в коридоре уже слышался топот чужих ног. Времени больше не было. «Кох!» — Идем! Крепко сжав руку мага воды, юноша бросился прочь по коридорам, чувствуя нечто гадкое, шевелящее своими противными мелкими лапками в своей груди. А их нагоняли солдаты. Выбора особенно не было: ни Зуко, ни Катара не бывали здесь раньше, не помнили, как их сюда привезли, и потому они, не сговариваясь, решили довериться Мэй — и бросились направо по коридору, быстрее-быстрее, стуча по металлическому полу сапогами... а сзади слышался топот двух десятков пар ног, лязг оружия и крики солдат. В какой-то момент Зуко, зарычав, остановился — крутанулся на носках и швырнул назад огромный огненный шар. Катара в испуге отшатнулась прочь: настолько сильным было пламя. Так Зуко швырялся огнем в нее, когда они еще были врагами... но сейчас он загораживал ее плечом и вновь и вновь наносил удары, быстрые, сильные, постепенно приближаясь к солдатам. Осознав, что еще немного — и его можно будет достать простым ножом, Катара схватила его за одежду на спине и дернула на себя: — Бежим, пожалуйста! — Прости, — выдохнул юноша и вновь дернул ее за руку: быстрее! Второй коридор, тяжелое, сбитое дыхание, пульс, отдающийся в затылке с каждым шагом — еще дают знать о себе последствия удара по голове... Катара бежала вслед за Зуко, не отставая, но чувствуя себя ужасно беспомощной: здесь почти не было влаги, не хватило бы даже на приличный кнут, разве что на иголку, и ей приходилось лишь прятаться за спиной своего мага огня, когда тот оборачивался и наносил еще одну череду яростных ударов — а после снова и снова хватал ее ладонь и тащил вперед, не замечая, что девушка спотыкается и натыкается плечами на стены. Озлобленный, отчаявшийся, Зуко хотел только одного: выбраться отсюда. У них получилось. Сумасшедший бег по коридорам, выжженный ударами мага огня воздух — и вот, наконец, свежий, мокрый ветер, ударивший им в лицо. Катара вскрикнула от радости, жадно глотнув его губами, и радостно улыбнулась юноше — но тот, словно не заметив, молча потащил ее дальше: прочь, дальше и дальше от гор, дальше от этого места, от Мэй, от Азулы, от охранников тоже — дальше! Камни толкали их в пятки, заставляя бежать быстрее, мох мягко пружинил под подошвами, но они не замечали — Зуко так точно не замечал — петляя меж редких деревьев и частых скал, пока, наконец, буквально не врезались в узкую ленту горной речушки — и, запыхавшись, резко остановились. Тяжело дыша, Катара оперлась руками на колени, растерянно глядя, как водной глади касаются кончики ее длинных волос. Кажется, они порядочно убежали... наверное, их не догонят. Правда? У них получилось... Вот только колыхнувшаяся было радость тут же потухла, стоило девушке бросить взгляд на своего напарника и любимого. В какой-то момент осев на землю, Зуко со стоном зарылся обеими руками в волосы, низко опустив голову и мелко дрожа от накативших на него эмоций. За эти сутки случилось слишком много того, к чему он был совершенно не готов — и теперь опальный принц чувствовал себя измотанным, опустошенным. Чувствуя на себе взгляд Катары — она не решалась подойти к нему, не зная, как может помочь, она никогда прежде не видела его в таком состоянии — он негромко сказал спустя некоторое время: — Я хотел потом встретиться с ней... поговорить. Извиниться. Но совсем не так! Сердце у Катары чуть болезненно екнуло. Она прикусила губу и виновато сжала одной ладонью другую. Ведь... это она виновата. Если бы она не ляпнула Мэй, что Зуко никогда не любил ее, девушка не была бы в таком состоянии и не сказала Зуко таких ужасных слов... Зуко ведь ни в чем не виноват! Он ужасно мучился чувством вины перед нею, и до сих пор мучается. Это ее вина. Ее... Но сказать это любимому она, кажется, не могла физически: боялась, что в ответ вся накопившаяся злость обрушится на нее. Заслуженно, конечно, но... Катара этого не хотела. Но очень хотела успокоить Зуко. Хоть как-то. Хоть чем-то... Не находя слов, девушка молча шагнула к нему и тихонько присела рядом на колени — мокрая трава чувствовалась сквозь ткань платья. Узкие, холодные ладони мягко легли на лопатки, скользнули к плечам и сомкнулись на груди небольшим замочком из тонких пальцев. Шеи опального принца коснулось теплое дыхание, а после он почувствовал, как Катара зарылась лицом ему в волосы. Объятия ее сжались крепче и нежнее, а губы легонько дотронулись до затылка. Катара прижимала его — сильного, крепкого парня выше нее ростом и шире в плечах — к сердцу, словно он был чем-то хрупким и уставшим, а когда он обернулся — то поймал взглядом нежную полуулыбку и взгляд, полный любви, ласковой и глубокой, как южное море. Что-то в глазах юноши дрогнуло в ответ на этот ласковый, безмолвно любящий взгляд. На него никто так не смотрел. Конечно, был дядя, и в его глазах тоже всегда читалась любовь, спокойная, ровная, абсолютная. Но это немного другое... когда на него так смотрела Катара — теплело в груди. Трепетало. И даже немного перехватывало дыхание... Прерывисто и тяжело вздохнув, Зуко привлек ее к себе и крепко, до боли стиснул руки вокруг стройного, гибкого тела. Каштановые волосы еще пахли тюрьмой. Болью, кровью, пеплом. Но, зарываясь в них, Зуко чувствовал и другой аромат, нежный и свежий — запах дождя и орехов. Интересно, от всех магов воды пахнет дождем?.. Хотя на самом деле — неинтересно. Ничуть. Главное, что так пахнет от Катары. От живой Катары. Живой, теплой. Находящейся в его объятиях. Несмотря на все произошедшее: на то, что их поймали, ужасную сцену между ним и Мэй, несмотря на то, что у него ныло все тело после приятного знакомства с охраной, с ними обоими все было в порядке. С ней все было в порядке. И то сумасшедшее волнение и страх за нее постепенно отступали — волнами, в такт нежным прикосновениям ее прохладной руки, ласково поглаживающей его по груди. Сверху — вниз, сверху — вниз... Зуко невольно подстраивал дыхание под эти ласкающие касания — и дышать становилось легче. «А ведь она могла бы погибнуть...» — вздрогнув от этой мысли, Зуко поднял голову и вновь с волнением заглянул в теплые синие глаза. Отведя с лихорадочно-алой после бега щеки растрепанную каштановую прядку, он так и оставил руку на гладкой коже, а затем и вовсе прижался лбом к ее лбу, вслепую прикасаясь к ее лицу ищущими, дрожащими руками. — Извини... — наконец, негромко произнес маг огня, сильнее сжимая руки у нее на талии. — С тобой все хорошо? Они тебе ничего не сделали? Катара прикрыла глаза в каком-то странном смущении от нежности и интимности этого простого прикосновения и сильнее обхватила руками чужие горячие плечи. Ощущение теплых губ на коже осталось, даже когда Зуко отстранился. Оно согревало, похожее на то ощущение, когда касаешься замерзшей рукой горячего бока чашки с подогретым вином или чаем, и не можешь убрать руку. Подняв чуть дрожащие ресницы, девушка слабо улыбнулась и мягко ткнулась носом куда-то в бледную щеку принца. — Все хорошо... она меня даже не ударила, — в ее глазах читалось «как ни странно». — Хорошо... — пробормотал Зуко, немного теряясь в ее запахе и прикосновениях. Он хотел было еще раз тронуть губами гладкую смуглую кожу... Но вместо этого с криком «Осторожно!» с силой оттолкнул девушку от себя, и только затем отпрянул сам — и вовремя, потому что между влюбленными пронесся ослепительный шар голубого пламени. Азула. — Привет, голубки! — бывшая принцесса ухмыльнулась и царапнула ногтями воздух в знак приветствия. Она была не одна: за нею находился отряд охраны. — Мне жаль вас прерывать, но что-то вы увлеклись... куда вы собрались? Зуко, мгновенно оказавшийся на ногах, собранный и напряженный, как зверь перед прыжком, бросился было к Катаре, но тут же был отделен от нее стеной пламени. Кивнув головой в сторону опального принца, Азула жестко бросила солдатам: — Займитесь им! Она — моя... И с озлобленной улыбкой двинулась к магу воды. Катара мгновенно заняла боевую стойку. Она не ухмылялась, как Азула, но и не боялась, и южное море, только что обласкавшее Зуко волнами нежности, покрылось толстым слоем льда. Челюсти стиснуты, брови нахмурены, и взгляд вопрошает только одно. Когда Резкий взмах рукой, и синяя в свете тусклой луны сияющая вода, властно вытянутая из травы и речки неподалеку, схлестнулась с таким же синим, лихорадочным пламенем — и зашипела, стремясь добраться до обезображенного улыбкой вражеского лица. Ты Блики на жестких линиях черных доспехов и пламя, пылающее у нее за спиной, пламя ее приспешников, взявших Зуко в кольцо. Жестокая ухмылка, кривящая ярко-алые губы, похожие на вспухшую язву. И сильные, уверенные удары — по ногам, в грудь, по рукам, чтобы не могла атаковать в ответ, один раз Азула даже попыталась подпалить ей волосы, Катара едва увернулась, мотнув концами кудрявой гривы — теснящие дальше и дальше от Зуко. Уже Невнятный отчаянный вскрик — и трава под ногами Азулы вздыбилась ершом ледяных игл, они вспороли ей штаны, по белоснежным ногам потекла темная кровь... Но затем девушка хлестнула руками вниз — и замерла в воздухе на несколько мгновений, поддерживаемая синим пламенем... чтобы в следующее мгновение насмешливо бросить: «Так принято у вас, у магов воды?» — и направить это пламя в лицо Катаре, а самой невозмутимо приземлиться на ноги — и нанести следующий удар... Оставишь Ледяные копья растаяли буквально в воздухе, оставив лишь влажный след на щеке Азулы да немного подпортив ей падающие по бокам лица черные пряди: «Надеешься, что я простужусь?» Нас Мощная волна на мгновение все же выбила бывшую принцессу из колеи: она с негромким вскриком увернулась (иначе была бы уже приморожена к ближайшему дереву), на мгновение Катара даже увидела ее лицо, искаженное секундным испугом — и тут же она показательно-громко расхохоталась, отталкивая девушку дальше очередным огненным ударом. В покое?! Катара осознала, что стоит по щиколотку в воде... И, рассмеявшись в голос от собственной глупости, шагнула назад, еще назад — по талию в быструю горную реку. «Тебе конец, Азула.» Она была в своей стихии — и невольно ухмыльнулась, глядя на бывшую принцессу с непримиримой и жгучей ненавистью. «Тварь», — пульсировало в висках. Тварь, тварь, тварь. Самоуверенная, холодная, самодовольная, жестокая, невыносимая тварь! — Что ты теперь мне сделаешь? Я победила тебя один раз — и одержу победу сейчас! Подняв руки с растопыренными, болезненно напряженными пальцами, девушка уже приготовилась обрушить на Азулу, как минимум, тонну воды, вморозить ее в айсберг и никогда, никогда никому не позволить вытащить эту тварь оттуда — но тут запоздало увидела усмешку на алых губах. — Не будь слишком самоуверенной! ...по серебристой в лунном свете водной глади побежали электрические искры. Ровно секунду, долгую-долгую секунду, Катара стояла неподвижно, изумленно глядя на это по-своему красивое зрелище. А затем ее тело выгнулось, терзаемое страшными судорогами — и все звуки на поле боя перекрыл нечеловеческий, срывающийся, пронзительный вой — а затем стало так тихо, словно все звуки были вытянуты из мира, как вода из травы и деревьев вокруг. И эту тишину прорезал звучный плеск — тело девушки бессильно упало в воду лицом вниз, и по нежной, прохладной глади пошли серебристые пузырьки воздуха. И следующим звуком — они возвращались в мир постепенно, словно бы нехотя — был крик, полный ужаса, вырвавшийся из груди опального принца. — Нет!!! Катара! Нет! В зрачках юноши отражались полыхающие искры и бьющееся, словно в ужасных судорогах, тело девушки — которое упало в воду безвольной, безжизненной марионеткой. — Катара! Яростно атакуя своих противников, Зуко рвался туда, к своей любимой — она не двигались, Кох возьми, она не двигались! — под безумный хохот своей сестрицы: — Зузу, кажется я убила твою подружку! Убила твою подружку! — но хохот прервался возмущенным и болезненным вскриком: Азула отшатнулась, изумленно зажимая ладонями обожженный живот. Зуко никогда, даже в день кометы, не мог ударить ее настолько сильно... В темноте, в жарких багряных отблесках пламени, казалось, будто хрупкое тело на берегу — Зуко вынес ее из воды дрожащими руками — обороняет поджарый хищник, вроде пумы. Растрепанные волосы, упавшие на лицо, сверкающие янтарные глаза и искаженное безумной яростью лицо. И — удары. Зуко не рассчитывал силы, ему нужно было отогнать, защитить, не позволить добить ее, если она жива, Агни, если она жива... от этой мысли, от этого проклятого «если» Зуко готов был выть волком — но лишь сильнее атаковал с каким-то яростным, невнятным стоном. И даже Азула порой не могла спастись от его сумасшедших ударов, но лишь криво, тайком усмехалась: она знала, что Зуко не хватит надолго. И действительно, вскоре огненные вспышки цвета свежей крови прекратились. Над поляной плыл тяжелый запах гари и паленой человеческой плоти. На траве валялись бесчувственные — возможно, что мертвые — тела. И слышались быстрые шаги убегающего прочь, прочь отсюда Зуко. Он прижимал Катару к себе и пригибался к земле, будто боялся, что его ударят в спину. Будто боялся отстраниться хоть на мгновение от ее тела, холодного от воды... конечно же, от воды... Он остановился, задыхаясь, лишь убедившись, что отбежал достаточно далеко, что ничто вокруг даже краешком не напоминает об Азуле, солдатах, врагах, смерти. Тонкие и высокие деревья были похожи на ледяные копья, созданные руками, которые безжизненно покачивались сейчас взад-вперед, хрупкие и изломанные. Пахло холодом и свежестью — так, наверное, пахнет на ее родине, на далеком-далеком заснеженном севере... Занимался серый рассвет, светлый и нежный, как девушка в белоснежном свадебном кимоно. Пушистые и легкие облака окаймляли медленно поднимающееся ввысь солнце — и на землю удивительно тихо и часто падал снег. Он мягко укрывал собой жухлую траву, голые ветки деревьев. Он таял, касаясь содрогающейся от всхлипов спины юноши в красной одежде — и застывал серебряными звездочками на руках, которые он исступленно целовал.