Серые слёзы. Серая кровь

Ты стоишь и смотришь, смотришь очень внимательно на то, что находится перед тобой, но, как правило, самым интересным оказывается то, чего ты не видишь. Терри Пратчетт «Пятый Элефант» — Пап, а люди говорят, что я вовсе не твоя дочка, — проговорила маленькая девочка, поджимая губки от обиды, а её наивное выражение лица менялось, отражая все оттенки досады, бушевавшей в широкой, не скованной рамками приличия душе ребёнка. Впрочем, дурное расположение духа ничуть не мешало ей уверенной рукой направлять норовистого коня, который то и дело сходил с дороги пощипать молодую зеленую травку. Ехавший рядом мужчина, высокий, статный, глубоко вздохнул: — Ты моя дочь, Талерика, что бы там ни говорили люди. Неужели ты и правда прислушиваешься к голосам каких-то смердов? Я разочарован. Учти, я не смогу вечно оберегать тебя, у меня просто не хватит времени и сил. Впрочем, если они задевают тебя, советую поступить, как настоящий рыцарь. — Как же, папочка? — Защити свою честь! ✵✵✵ Теперь Талерика ощущала себя очень странно, и странность эта выражалась в том, что периодически её мир делился на три совершенно разных части, и она путалась, которая из них принадлежала ей самой. Одна была темная и непонятная, и разобрать можно было только одно — тьма эта напускная, кто-то намеренно её создал, чтобы скрыть нечто внутри себя. Вторая — беспокойная, мечущаяся, рвущаяся непонятно куда, и обладавшая при этом одной-единственной целью: найти и защитить. Кого именно, Талерика так и не поняла, но её, в общем-то это не так уж занимало, потому что третья часть, её собственная, горела светом и порывалась совершать подвиги. Вся трудность заключалась в том, что иногда приходили мысли, но какие-то неправильные, злобные, и она, даже не разобравшись, поспешно от них отмахивалась, опасаясь, как бы эти мысли не прижились в её сознании. Потому что им только дай волю, они живо там останутся, обустроятся и будут требовать кровавые жертвы. Теперь эти пришлые обрывки упорно твердили ей, что они едут в Фейнстер на тайную миссию. Фейнстер, Фейнстер! Там-то Талика и покажет всем, там она совершит нечто такое, за что Насуада даст ей рыцарский сан, а потом еще разрешит основать свой Орден и махать мечом налево-направо, чтобы заработать как можно больше баллад. Вышедшая из шатра Йо-Йо казалась усталой и злой, хотя на улице вовсю сверкало утро, и горячее солнце пело гимн всепобеждающей жизни. — Ну? — спросил Денсен, складывая руки на груди. Талерика посмотрела на него, восхитилась его мужественной позой и немедленно встала так же. На Йоль, впрочем, это особого впечатления не произвело, так что она предпочла остаться при своей злости, выплескивая её на всех вокруг и подряд: — Что ты тут нукаешь? Будто сам не слышал. Фейнстер. Надо найти Синге, сегодня вечером отправляемся. Разумеется, Талерика даже и в мыслях не могла допустить, что её посмеют оставить здесь. Мало им что ли того, что они так предательски бросили её в лагере, когда началась великая битва на Пылающих равнинах? Хорошо еще, что мимо проходил Велгерт и, подозрительно ухмыляясь и непрерывно на что-то намекая, освободил её от магических пут, стоило только ей припомнить слова, которые прошептала Йоль, благо, память у крон-герцогини Бранвен была превосходная. — А где собираемся? — взмахнув длинными как опахала ресницами, поинтересовалась она. Йоль только вздернула бровь: — Ты не едешь. — Что?! Как не еду?! Всё я еду! И вы тут меня не оставите! Не посмеете! Тогда нечего меня было превращать в эту… как там… в Серую, если вы и дальше собираетесь меня везде бросать! Я вам не маленькая, чтобы отсиживаться дома и вышивать крестиком, так что я все равно поеду, хотите вы или нет! — Мы точно не сможем от неё избавиться, — насмешливо произнес Денсен, но Талика-то знала, теперь знала, что он сам до смерти хочет взять её с собой. Йоль медленно переводила взгляд с одного на другого. Талика не любила Йоль, вот ни капельки не любила. Потому что она забирает её Денсена. Как только она очнулась, он немедленно бросил все дела и побежал к ней, а Талику оставил одну! Это нечестно, он же сам начал её учить, он освободил её из лап мерзкой ведьмы Трианны, а потом так жестоко предал! Талерика сжала кулачки и чуть ли не топнула ножкой, но потом решила, что это всё-таки перебор, да и к тому же, слишком по-детски выглядит, так что она просто постаралась придать лицу как можно более яростное выражение. Упрямая Йо-Йо всё никак не хотела уступать, но после длительных уговоров и клятвенных заверений со стороны Деса, что он будет лично за ней следить, сдалась. Талерика взвизгнула от радости, едва ли не подпрыгнула и бросилась Денсену на шею, отчего опешивший разведчик отпрянул назад, а когда всё-таки попал в объятия, от которых невозможно было уклониться, в мыслях его царил такой сумбур, будто его никто никогда не обнимал. Талика хотела пообнимать и Йоль, но та, на своё счастье, уже успела куда-то исчезнуть. — Я пошла! Пошла! Мне нужно потренироваться и собрать вещи и вообще!.. Ух, столько всего нужно сделать! — радостно верещала Талерика, подскакивая на ходу. Счастье, что бушевало в её душе напрочь сносило годами перестраиваемую плотину Денсена, но она этого даже не замечала, охваченная тем нестерпимым сладостным азартом, который обычно возникает перед доброй охотой. Итак, нужно проверить себя! После битвы она так разленилась, два дня только и делала, что валялась в кровати, ела и по вечерам сидела у костра, набирая качественную лапшу для ушей. Так что нужно бы наведаться на ристалище и убедиться, что она всё так же хороша! Она немедленно побежала к полю, где вардены занимались тренировками, однако, если учесть, какой нелегкой оказалась битва, неудивительно, что Талерика увидела только четверых, среди которых солнцем сиял золотой Сингвет. Разумеется, Син был тут. Он приходил каждое утро и никогда не пропускал тренировку, он пришел даже на следующий день после сражения. Талерика вспомнила, как Денсен говорил — это единственное, что умеет делать Синге, и это единственное, что не даёт ему сойти с ума. Она немедленно подошла к стойке с тренировочным оружием и уже хотела взять деревянный меч, как вдруг руку её перехватила огромная лапища. — Вот же беда на мою голову свалилась! Шастают девки и шастают, сил уже нет! — запричитал Фредерик. — Чего тебе тут надобно, обалдуйка? Дел что ли нет? — А ну следи за своим языком! С леди говоришь, а не с деревенщиной какой! — возмущенно рявкнула Талерика, дергая руку. Потом оттолкнула заведующего ристалищем, схватила-таки меч, и, вся гордая от собственной храбрости, ловко перепрыгнула хлипкий заборчик. Правда, не учла, что он на то и хлипкий, что трогать его не следует, поэтому, когда подломилась дощечка, Талерика бесславно свалилась на пыльную утоптанную тысячью ног землю. Сзади раздался громовой хохот Фредерика и еще чей-то смех потише. Красная как помидор Талерика обернулась, осыпала всех проклятиями, и, широко шагая, устремилась к центру ристалища, где с закрытыми глазами почти танцевал Синге. Она смотрела на его рваные движения и тоже начинала дергаться. Он чувствовал её пристальный взгляд, она могла бы поклясться, но и не подумал обернуться. Она не видела в его глазах страстного, почти мученического обожания, которое замечала повсюду, и это её страшно злило. Мужчины любили её, женщины ненавидели. Так было всегда! Да как смеет он так безразлично к ней относиться?! Он даже не глянет в её сторону! Такого позорища оставлять нельзя! Нужно срочно что-то предпринять! — Эй! Эээй! — позвала крон-герцогиня, размахивая деревянной палкой, некогда имевшей форму меча. Синге наконец-то обернулся. Молча. Он даже слова ей не сказал, только смотрел и смотрел, и ни одного мускула не дернулось на его лице, что уж тут говорить о благоговейном обожании. Оно нервно покуривало в сторонке, крича во всю глотку, что устало и замоталось, и вообще жить так невозможно, когда каждый проходимец так и норовит исторгнуть безразличие. — Давай устроим спарринг! — и, не дождавшись даже малейшего признака согласия, Талерика ринулась в бой. Отчего-то тренировочный меч немедля выпрыгнул из рук, ударив хозяйку по носу, описал красивую дугу и шлепнулся на землю. Синге стоял как стоял. Как минуту назад. Секунду. Возможно, он шелохнулся совсем легонько, Талика не могла точно сказать, потому что удивленно хлопала глазами. Но одним хлопаньем жив не будешь, особенно посреди толпы орущих мужиков, которые хотят тебя убить, а то и что похуже — заставить вышивать крестиком, поэтому она ринулась к мечу и снова напала. Она помнила, чему её учил Дес. Закреплял знания он весьма ощутимо, так что переспрашивать желания не появлялось, равно как и оставлять урок не выученным, но в Синге было нечто другое. Он не собирался её учить. Для свободного времени он вполне мог найти занятие поинтересней. Он проводил с ней спарринг. Как с равной. А значит, будет еще больней. И никакого обожания, да… Без обожания он явно жалеть её не станет. Меч снова норовил вырваться, но Талерика держала крепко, так, что чуть не вывихнула запястье, поднырнула под несущийся Сингвет, намереваясь пырнуть противника в бок, но весьма ощутимый удар по затылку не дал ей это сделать. — Ты бы успела ударить в подмышку, а не в ребра, — Синге произнес первые за день слова. Она почти углядела мелькнувшее в глазах сожаление, но оно, не желая быть замеченным, снова юркнуло в глубину души. — Да я не могу понять, куда ты дергаешься. Ты все время только и делаешь, что дергаешься! Туда-сюда, туда-сюда! Можешь нормально драться, а? Он покачал головой: — Я дерусь так, чтобы убить. Тут нет правил. — И все равно! Правила есть всегда! Меня учили по правилам, а теперь вот Дес и ты говорите, что их не существует! А как же люди, которые их придумали и соблюдают? Все сражения проходят по правилам! Все ты врешь. Они есть. Синге снова покачал головой, сжимая рукоять меча от отчаяния, что ему приходится тратить время на такую наивную дурочку: — Иногда правила есть только в твоей голове. Они мешают тебе думать. Тысяча людей может ошибаться, а один глупец бывает прав. Смотри и не двигайся. Он резко выкинул руку вперед, так что остриё Сингвета почти проткнуло яремную впадину, и там немедля запульсировало в ожидании неминуемого удара. А меч завибрировал. От жажды крови, вероятно. У Талерики кровь вкусная, сладкая, и бурлит, бурлит, закипает… — Куда дальше? — спросил Син, без труда удерживая меч. — Вперед, — ответила Талерика, зачарованная неминуемой смертью на кончике клинка. — Вбок, — возразил от, проводя мечом всего в дюйме от сонной артерии; затем вернул его в первоначальное положение. — Вверх, — клинок задрал нос, чтобы пронзить мозг, смешивая его в кашу. — Вниз, — Син поднял руку, и острие направилось к грудине, упершись между ребрами прямо над сердцем. — Хотя вперед и прокрутить самое действенное. Он наконец-то убрал меч и отступил назад, внимательно уставившись на Талику, а та все никак не могла отдышаться и сообразить, что можно, в общем-то, и не умирать, все прошло, да и вообще, Синге же друг, да? Друг же? Друг, о котором она ничего не знала, кроме его виртуозного владения мечом, друг, с которым она ни разу не разговаривала, друг, которого она не понимала. Таких друзей не бывает. Такие друзья называются самообманом. — Я поняла, — хрипло произнесла она, потирая шею. — Вперед и прокрутить. Да. Прокрутить. В шее тогда останется огроменная дырища, которая ну никак не сочетается с долгими летами жизни, разве что только любовью до самой смерти, весьма близкой, надо признать. К ристалищу почти незаметно подплыла эльфийка. Нельзя, совершенно, ну никак нельзя было сказать, что она подошла или подбежала — этим занимаются всякие колченогие плебеи вроде людей. Она же именно подплыла, на худой конец подпорхнула. Припорхала… Ну, что-то вроде этого… — Atra esterní… — Синге коснулся пальцами губ, настороженно её рассматривая. Она поморщилась, будто что-то ей не понравилась, но все же повторила его движение и ответила: — Mor’ranr llífa unin hjarta onr. Ach ono threyja eom havr ai verrunsmal? — Já. Талерика не понимала ни слова, но непроизвольно отшатнулась, когда ни с того ни с сего они оба схлестнулись, ударной волной снося всё чужое любопытство, которое явно проигрывало в борьбе с наидревнейшим инстинктом выживания. А он в свою очередь во всю глотку вопил, что нечего ушами хлопать, пора убираться подальше, пока не смели эти проклятые эльфы, и что им только надо, понаприходили тут, продохнуть некогда… Вокруг собирались любопытствующие, правда, на приличном расстоянии, поглядеть, как этот-с-золотым-мечом уделает эту-мать-её-остроухую. Вопрос о том, что может быть иной исход битвы, даже не поднимался, так как Синге заведомо был отнесен к категории «наш» ввиду того, что эльфийка явно казалась «не нашей», поэтому крики поддержки легко поддавались предсказаниям. Талерика же не орала. Она почти рыдала. Вот так ей сражаться никогда не удавалось. Она не могла за ними уследить! Они двигались столь стремительно, столь изящно, как могли двигаться лишь мастера, посвятившие всю свою жизнь тренировкам. Или это могли быть эльфы, которые мухлевали всегда и везде, причем по-черному. Общую картину портил отвратительный стиль Синге, который местами смазывал все краски, заставляя изящество превращаться в пошлую борьбу за выживание. Наконец, безо всякой видимой причины эльфийка отшатнулась, а Синге дернулся в сторону, а потом они снова без причины резко поклонились друг другу и вложили мечи в ножны. «Чего, все что ли?» — разочарованно подумала Талика, осторожненько подползая к недавно противоборствующим сторонам. Мало ли, опять какие шутки выкидывать начнут, а помирать от случайного удара на тренировке не хотелось бы ни одному рыцарю. Минимум — на турнире, если в бою — это вообще верх мечтаний, но Талерика шла наперекор всем традициям и сумасбродно считала, что лучше не помирать вообще. Подползавшие поближе люди, как заметила девчонка, уже готовы были разрыдаться и толпами выстраивали очередь, ожидая возможности сдаться прекрасной эльфийке. Про них, этих подозрительных остроухих, ходило много всяких нехороших слухов, мол, с людей кожу сдирают и всякое такое, но обычно наиболее действенными они были, когда рядом присутствовали болтливые жёны. В отсутствие оных слухи как-то утрачивали былую привлекательность. Которую явно набирала ослепляющая даже солнце обитательница Дю Вельденвардена. — Älfa-vinyalenar weonahta kaustru unin allr dagar un ono kenna hvaët theirr náta ach medh ono. — Eka kenna. Она отчего-то жалостливо взглянула на него, и эта непрошенная жалость незаметной тенью мелькнула в её глазах, и через мгновение исчезла, так что Талерике оставалось спрашивать себя, а было ли оно, это мимолётное сожаление, или это лишь очередной морок. — Un du evarínya ono varda, — вздохнула эльфийка, уже собираясь развернуться и уйти, как вдруг Синге все так же безжизненно или, быть может,Талике вновь показалось, чуть тоскливее, чем обычно, ответил: — Älf weonahta nae waíse … Arya Dröttningu. Арья… вздрогнула. Так вот оно что. Теперь Талерика вспомнила тот жуткий миг, затянутый пеленой из крови и слез. Это Арья, та, которая отдыхала с ними на полянке, когда вокруг шел бой, щедро поливавший чужими смертями Пылающие Равнины. Вроде как посланница от эльфов. Которая в этот самый миг степенно удалялась от одиноко стоявшего Сина. — Что она сказала? — чуть ли не взвыла мучимая любопытством Талерика. — Я ни слова не поняла! Синге покачал головой и принял боевую стойку. — Эй! Эй! Это нечестно! Между прочим, тут человеческий лагерь, тут нельзя болтать на других языках! Это неправильно. Ты не можешь так вот просто промолчать! Синге поднял на неё взгляд, весьма красноречиво объясняющий, что может, очень даже может, и, если кто-то хочет поспорить, милости просим, ибо в молчании Сину не было равных. Обиженная Талерика в ярости затопала ногами, швырнула тренировочный меч и в помчалась куда подальше. Тыркаясь туда-сюда, одолеваемая мрачными думами вроде той, красный пояс с собой взять или синий, а вдруг в Фейнстере вообще зеленые сейчас носят, Талерика, разумеется, проголодалась. Кухня располагалась неподалеку, но ходить туда не всегда приятная затея. Весьма неприятная. Там никогда нельзя спокойно поесть, все норовит пристать толпа разъярённых крестьянок, которые искренне считают (даже еще более искренне, чем мужчины), что место любой женщины на кухне. В остальных комнатах дома (если таковой имеется), следует появляться только в случае возникновения непредвиденных загрязнений, и немедленно исчезать, когда эти загрязнения будут устранены. Но недовольный живот урчал все сильнее, так что, повинуясь древнему инстинкту выживания, Талерика пошла на запах еды. По пути прихватила где-то длинный плащ, весьма подратый, но пригодный для того, чтобы притулиться в уголке стола и притвориться каким-нибудь несчастным бродягой. Пока она поедала булочки, с аппетитом прихлебывая молоко, и раздумывала над тем, а что вообще берут в секретные операции, на пути возник Ошин Хромоножка, который, разумеется, никогда не хромал, и самодовольно плюхнулся на лавочку рядом с ней. Ошин был известен тем, что с особой радостью вызвался вытаскивать раненных с поля боя, и мало кто замечал, что возвращался он более утяжеленным, чем уходил. Многие солдаты шли в сражение, прижимая к сердцу какие-нибудь талисманы в виде фамильной серебряной цепочки или древнего медальона. Ошин здраво рассуждал, что если сердце уже не бьется, то и прижимать к нему ничего не надобно, значит, перед похоронами можно избавить несчастного от лишнего груза. — Привет, Тэлли, — радостно поздоровался он. Позади стояла его банда маро… лучших друзей, которые, разумеется, разделяли его мудрую философию. — И фебе пвивеф, — ответила она с набитым ртом. Посреди невежественных мужланов быстро избавляешься от такой ненужной привычки, как хорошие манеры. — У меня для тебя подарочек. Он выложил на стол изящную цепочку с медальоном, украшенным красивым желтым камешком. — Полагаю, — холодно ответила она, — раньше она принадлежала какому-то бедняге, который теперь гниёт на Пылающих Равнинах? — Все вещи раньше принадлежали кому-то другому, обычно это не вызывает отвращения. Талерика скривилась и резко возразила: — Да, но обычно они переходят из рук в руки законным способом. — Во время войны нет законов. — Для тебя, видимо, законов нет и в мирное время! Ошин, конечно, отличался и преступной смекалкой, которая больше смахивала на крысиные повадки, и некоторой долей остроумия, но вот терпеливость не входила в число его несомненных добродетелей, и потому он, вконец утомленный строптивой девкой, взорвался: — Слыш, ну че ты выкобениваешься-то? Тебе тут подарочки преподносят, а ты нос воротишь. Ишь, зажралась! Слишком много о себе возомнила, а так — шиш с маслом, не больше. Тоже мне. Слыхал я про тебя. Девка-рыцарь. Ха! Тоже мне. Не бывает девок-рыцарей! — А вот и бывает! — взвизгнула Талерика, вскакивая из-за стола красная как помидор. — И совсем скоро Насуада сделает меня рыцарем! Да! И это не пустое бахвальство! Я скоро поеду в Фе… Вззз! Что-то пронзило её голову тонким, но противным звоном, колени предательски задрожали, подогнулись, и Талерика плюхнулась обратно на лавочку. «Даже не смей!» — услышала она яростный шепот.Рядом никого не было, но она знала, чей это голос. Так пыжиться может только один человек, распираемый чувством ответственности как походная сумка самыми необходимыми вещами. А Ошин уже злобно хихикал: — Поедешь? Куда? Не слышу что-то! Никуда, вот что! Ты просто дура, хоть и смазливая. И ничего ты не умеешь, только задом вертеть! Талерика уже тряслась от безумной ярости. Вскочив, она со всего размаху врезала мародеру в лицо. Послышался отвратительный хруст, который она слышала в своей жизни очень часто, и кулак покрылся кровью. — Мой нош! Нош! Эта дура мне нош шломала! Вреште её, парни! Уделайте шуку! Но парни с опаской косились на абордажную саблю, хоть и не такую внушительную, как какой-нибудь двуручник, но такую же стальную и остро наточенную. Поэтому, собрав мужество в кулак, они решили нарушить приказ, схватили своего командира и быстренько его утащили в неизвестном направлении. Впрочем, его местоположение выдавали дикие вопли, разносившиеся по всему лагерю. Сплюнув, Талерика вложила клинок в ножны и отправилась в палатку. На этот раз орды разъярённых крестьянок справедливо решили переждать в сторонке. Кулак ныл. Всегда так. Надо было ему врезать гардой. Вернувшись в своё обиталище, рассадник неудобств, грязи и всякой дряни — оборотной стороны любого приключения, Талерика попыталась сконцентрироваться и собрать пресловутые «самые необходимые вещи», но после долгих размышлений осознала, что в заплечную суму не влезает даже половина. Отчего-то в любом путешествии «самых необходимых вещей» всегда набиралось столько, что требовался по крайней мере караван с десятью верблюдами, чтобы всё это увезти, а ведь были еще вещички менее ценные, вроде еды там, мыла, и потом приходилось тайком их распихивать по маленьким незанятым кармашкам, которые впоследствии напрочь вылетали из головы, так что путешественники всю дорогу маялись, что забыли что-то ценное. После страшных душевных страданий Талерика всё же решила, что три платья, четыре льняных рубашки, новенькие штаны, накидку ярко-красного цвета, две пары туфель и сапоги можно поуменьшить в количестве, но оставить гору нижнего белья категорически отказалась. Заглянувшая к ней в палатку Йоль чуть не лишилась чувств от такого великолепия (конечно, не каждый день видишь вышитый шелком шарф от графа), разоралась, что от этого надо взять половину, и это в крайнем случае, забрала большую суму и дала поменьше, тем самым увеличив страдания Талерики еще на полчаса. Когда, наконец, они выехали за пределы лагеря, укрытые темнотой, было уже совсем поздно. Они надеялись на скрытность, но их выдавало радостное шушуканье Талики и Деса. Перед ними ехал Синге, самой первой Йоль, что-то задумчиво бормотавшая. Вдруг Син замер. — У нас гости, — негромко произнес он, ровно настолько, чтобы услышали только свои. Впрочем, Йоль, уже выстраивающая план действий, слишком задумалась и не заметила, что её спутники остановились. Дес послал ей легкий мысленный сигнал, и вдали послышалось недовольное ржание Ночного кошмара, раздраженного, что приходится идти туда же, откуда только что пришли. Надо было раньше думать, куда вам надо, а не бегать туда-сюда, как оголтелые! — Что такое? — спросила Йоль, похлопывая жеребца по шее. Синге указал на темную громаду леса, чернеющую на фоне звездного неба. — Там ургалы. Я слышу их. И они прячутся. — Вот дерьмо, — прошипел Дес, натягивая поводья. — Небось по твою душеньку, Йо-Йо. Помнишь этого, молодого выпендрежника, который так и рвался с тобой поцапаться? Гарвог? Грамог? Гаргармооог? — Гармог. Его звали Гармог. И готова поспорить с любым богом, способным отыскать мою душу, он сейчас там.