Серые слёзы. Серая кровь

Можно сказать вселенной: «Это нечестно». И услышать в ответ: «Правда? Что ж, извини». Терри Пратчетт «Роковая музыка». Талерика очнулась из-за того, что лёгкие сжимало. Над ней навис побелевший стражник. Талика не совсем понимала, отчего не помнит, как пришла в себя и кашляла водой, а парень только беспомощно хлопал глазами. — Ты жива! — взволнованно произнёс он. Зачем это говорить? Как будто и так непонятно, что она живая. Мир вертелся то в одну, то в другую сторону, и Талерика пыталась заставить его остановиться, но никак не выходило. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но закашлялась. — Мне трудно дышать, — просипела она, кое-как ставя разгулявшийся мир на место. Но что мог сделать этот мальчик? Хотя бы вытащил её из воды, и то хорошо. Парень вдруг смутился и произнёс, постоянно сбиваясь: — Я хотел тебе сразу признаться... Ну, когда ты потеряла сознание там, в реке... Я тебя вытащил и... ну... у тебя вода была в лёгких, так что мне пришлось... Талерика раздражённо выдохнула — она тут умирает, а он о таких глупостях беспокоится: — Её оттуда убрать? Ртом что ли? Ну и ладно. — Но получается, что это был поцелуй... И я обязан... Он немедленно покраснел от пяток до самой макушки, и Талерика хмыкнула: — Пф! Я тебя целовала уже там, в тюрьме. Раз уж ты собрался на мне жениться, то хоть скажи, как тебя зовут. — Ллевелис. — Ну и имечко. Не повезло же тебе! — Талерика попыталась встать, но давящая боль в груди заставила её откинуться обратно на землю. Ну уж нет! Надо подняться, она не какая-то там сопливая девчонка, которая только и умеет, что крестиком вышивать! Ллевелис попытался подковылять к ней, но тоже скривился от боли — его нога неестественно выгнулась. Талерика вздохнула — ну вот что за день такой сегодня? Хоть солнце пока греет, и то хорошо. Она всё лежала и лежала, стараясь дышать не слишком глубоко. Наконец, ей это надоело. Она напрягла руки, пытаясь не слишком тревожить грудную клетку, всё-таки встала. Кое-как доковыляла до раненного стражника и склонилась над вывихнутым суставом. — Дерьмово, — только и сказала девчонка. Дес как-то показывал ей, что нужно делать, но на практике она эти знания еще не использовала. — Сейчас будет еще дерьмовее. На вот, палку в зубах зажми. Ллевелис послушно прикусил веточку, которую ему подсунула Талика. Его глаза расширились от ужаса, а руки мелко затряслись. Талерика хотела усмехнуться, но отчего-то сдержалась — этот растрёпанный парнишка, скорее всего, никогда не попадал в такие передряги, а просто патрулировал улицы города и надеялся кому-то помочь. Прямо как она сама. Его каштановые волосы топорщились во все стороны, отчего появлялось сходство с маленьким совёнком, и девчонка испытала странный приступ совести. Талерика положила руки на его ногу, а потом вдруг отвесила Ллевелису звонкую пощечину и пока он возмущенно моргал, резко дёрнула, вправляя сустав. Парень замычал, послышался хруст — он перекусил ветку — а затем быстро отвернулся, чтобы Талерика не заметила, что на его глазах непроизвольно выступили слёзы. Эх, жаль, что не серые. — По крайней мере, я не сломала тебе ногу, — пожала она плечами. В груди снова что-то подозрительно запульсировало. — Да уж, услужила, — голос его слегка дрожал. — Но всё равно... спасибо! Она снова пожала плечами: — Ты сейчас уйдешь? — Нет. Нога болит... Подожду немного. И они замолчали, глядя в затухающее небо. Талерика всё думала и думала, как там Денсен и Берг? Смогли выбраться из крошащейся тюрьмы? А Синге? Куда он делся? Выплыл ли из бушующей реки? И... и Йоль. Конечно, Йоль. Она же бессмертная — так Дес говорил, да только не бывает бессмертных людей, это только эльфы такие. За Йоль, кажется, тоже надо волноваться? Она может всё — так говорил тот же Дес, значит, что за неё бояться? Она может всё — а может объяснить, что там, в тюрьме, случилось? Талерика вспоминала тот момент, когда она полностью исчезла из этого мира, и какое-то липкое чувство заполнило её душу. Что если такое повторится снова? Что если будет очередной сон с драконами, и после него она полностью исчезнет, уже навсегда? Превращаться в драконицу, конечно, весело, но игра явно не стоит свеч. Талерика обхватила себя руками и задрожала — её вовсе не пугали какие-то опасности, сражения или враги, она могла с лёгкостью (ну, ладно, может и не с легкостью, но могла же!) их устранить. Но эта угроза... что Талика могла с ней сделать? «Нет! — одёрнула себя дочка рыцаря. — Ну уж нет! Не буду я сожалеть о своем решении! Это я его приняла! Значит, я за него и отвечаю! Никто такого не знал... хотя... Что если Йоль знала? Что если она скрыла это от меня? Предупредила, что магия прошлого может забрать все силы, но не сказала, что сотрёт меня из этого мира? Нет, Денсен не стал бы со мной так поступать... Если бы ему самому, конечно, было это известно...» — Ночью будет холодно, — голос Ллевелиса вырвал её из плена тяжелых мыслей. — А ты и так вся дрожишь. Давай наберем хвороста и разведём костёр? За тобой же придут? Или ты сама уйдешь? Талерика дотронулась до груди, где всё еще что-то ныло, и покачала головой: — Придут, — в этом она была уверена как ни в чём другом. — Но я отдохну пока. Как мы с тобой разведем костёр? Магией что ли? Ллевелис молча отвязал от пояса небольшой кожаный мешочек и так же молча достал оттуда кресало и кусочки кремния. Ветошь, разумеется, превратилась просто в мокрую тряпку, но одежда Талерики уже высохла, поэтому дочь рыцаря отрезала от рубахи кусок ткани. Решить, кто пойдёт собирать ветки, было сложно, но, в конце концов, Талерика сдалась — нога Ллеу так распухла, что он просто не мог встать. Ворча, как старый дед, Талерика ползала по лесу, уже в сумерках высматривая что-нибудь для костра. После долгих поисков она вернулась, вся растрёпанная и недовольная, и принялась с изрядным скепсисом наблюдать за упорными попытками Ллеу развести огонь. Тот даже язык высунул от усердия. Но несмотря на почти физически ощутимое недоверие Талики, он всё же смог после длительных усилий высечь искру, от которой заплясали маленькие язычки пламени. Талерика протянула руки вперед и посильнее прижалась к Ллевелису, отчего тот заметно напрягся. Впрочем, её это мало волновало. — Спасибо, что вытащил меня из воды, — она тяжко вздохнула. — Я там сознание потеряла, да? — Ты меня тоже вытащила. Это вообще случайно вышло, какое-то бревно рядом проплывало. Если бы я не схватился за него, нас бы точно утянуло. С моей-то ногой. Я еще обо что-то ударился, так что... Ну, мы бы вполне могли утонуть. — Но не утонули же. Ты по ситуации смотри, чего толку думать о прошлом? — А ты прыгнула за мной в реку. Тоже спасибо. — Я же обещала, что прослежу за тобой. Ллевелис подкинул очередную ветку в огонь. Вокруг совсем стемнело, и теперь весело потрескивающий костёр остался единственным источником света. Мрак разъедает стены... Где-то Талерика слышала эти слова — в одной из немногочисленных книг, которые она по глупости прочитала. Вроде как её написал какой-то странный отшельник, который всё бродил ночами по огромному полуразрушенному дому, то ли выискивая, то ли прячась от лесных духов. Выдуманные это духи или настоящие, не знал никто, но ему было страшно, а это важней всего. Потому что чаще всего иллюзии пугают больше реальности. Главное — уметь отличить одно от другого. — Ты могла и не выполнять своё обещание, — вдруг проговорил Ллевелис, касаясь больной ноги. — Почти никто их не выполняет. — Тогда ещё важнее, чтобы в этом мире был хоть кто-то, кто держит своё слово несмотря ни на что. Если ты что-то можешь сделать, значит, имеешь право требовать этого от других. Ллеу внимательно на неё взглянул и покачал головой: — Неправда. Это неправильно. Нечестно. Нельзя всех людей превращать в одно. Если ты что-то делаешь играючи, это не значит, что для других это так же легко. Для кого-то это может быть непосильной ношей. Лучше сначала разглядеть человека, а потом уже что-то от него требовать. — Но законы чести для всех должны быть одни! — Почему это? — Потому что это законы чести! — И откуда они взялись? — Ну… их придумали рыцари. А это — самые лучшие, самые смелые и умные люди Империи! Они-то точно знают, что делать. — В общем, какой-то человек. Почему я должен следовать правилам, которые выдумал неизвестный человек, которого я даже ни разу не видел? Может, я с ним не согласен? Лучше я составлю свой кодекс чести. У всех людей свои жизни. Не заставляй кого-то проживать твою. Талерика обиженно засопела. Так нельзя! Должен же быть кодекс чести! Должен же быть порядок! Если есть порядок, то и жить легче. Что он за странный человек? Что за странный парень, в голове которого так рано появились такие мысли? Кто ему их передал, да еще и так, чтобы они запомнились, отпечатались в его сознании, как оттиск кольца-печатки на ценном письме? — Кто научил тебя так думать? — хриплым голосом спросила она, протягивая к огню руки. Правда больно колет. Иллюзии рушатся, разрезая душу. Талерика хватает стеклянные опоры прзрачного замка и, раздирая руки в кровь, пытается воодрузить их на место, проклиная того, кто их расшатал. Она никак не поймет, что это была она сама. — Одна маленькая девочка по имени Мирра. У неё волосы были раскрашены в три разных цвета. Даже не знаю, как она это сделала... Мы с ней много говорили обо всяком... Знаешь, иногда мне казалось, что никакая она не маленькая. Но это не важно — она учила всякому, но никого нельзя научить без его желания, так что я сам так решил. И заставлять никого не буду. Глупо это — ломать человека, чтобы он стал угодным тебе. В мире столько людей, всегда можно найти того, кто уже хорош сам по себе, безо всяких изменений. Нужно только смотреть внимательно. Талерика опустила голову ему на плечо и прислушалась к оглушающей ночи — ночь не молчит, так говорила Йоль. Талерика вообще что-то часто стала вспоминать о том, что ей когда-то рассказывала Йоль, и это странно — при всей-то неприязни... Правда еще немного уколола. А ночь совсем разошлась — где-то вдали стрекотали сверчки, от реки неслось кваканье лягушек, а наверху, тихонько перешёптываясь, шуршали деревья, передавая от листа к листу древние сказки о тех временах, когда не было еще людей и эльфов, только гордые дикие драконы парили в дивно-синих небесах... — Тебе бы быть летописцем, а не стражником. С такими-то мыслями... Они мне не нравятся вообще-то, чтоб ты знал. Из любого человека можно сделать кого угодно, нужно лишь постараться... — Верно, вот только... можно сделать посредственного «кого угодно», а можно яркого и талантливого. Что именно получится — зависит и от того человека и его способностей и желаний, и от тебя, если тебе удастся его понять. Талерика вновь замолчала. Разговаривать с Ллевелисом было тяжко — что бы она ему ни сказала, в ответ получала порцию мировых истин, которые рушили её собственные. Так нечестно. С ней еще никто так не поступал. Ллеу опять заговорил, привнося новый поток нечестности в итак уже натянутые отношения: — У тебя красивая сабля, — он протянул руку к изукрашенным ножнам. Талика выдохнула. Он не собирался в этот раз философствовать. Может, понял бесполезность таких попыток? — Мне подарил её... очень дорогой мне человек. Такие подарки нельзя терять. Она откинулась назад, на траву, ощущая, как по телу растекается смертельная усталость. Настолько Талерика не уставала никогда. У неё всегда были силы — не важно, на что, но были. Всегда был запас. А теперь ничего не осталось. И это как-то неправильно — как она защитится? Никого рядом. Никого. Прямо как дома. У них был большой замок. Крон-герцог всё-таки, куда уж без этого. Большой замок, который Талерика излазила вдоль и поперек. И столько людей — слуги, которые целый день снуют туда-сюда, вечно какие-то гости, а уж когда начиналась большая охота, какое веселье было! Талерику тогда пытались усадить в женское седло, чтобы она смирно и чинно ехала позади, но ей всегда удавалось ускользнуть из-под надзора нянек, и потом она нагоняла охоту и со смехом проезжала мимо ошарашенных мужчин. Но никто её не защищал. Сама защищалась. Для этого всегда должны быть силы, нельзя тратить всё без раздумий, но Талерика тратила. Как безумный костёр, она вспыхивала и прогорала, а потом искала того, кто мог бы сделать за неё всю работу, кто мог бы встать впереди, заслонить её. Не находила и тогда отбивалась сама. От шепотков, от криков, от злости и обидных слов. Отбивалась сама. А теперь... Никого. Нет людей. Только Ллеу, который говорит странные вещи, не похожие на правду, но всё-таки дёргающие закакие-то ниточки в душе. И мысли, странные, неправильные, возникали и исчезали за пару мгновений, а потом вновь появлялись. Лучше бы вокруг было полно людей! Лучше бы нужно было смеяться и болтать о всякой ерунде... Лучше уж толпа, чем все эти мысли, от которых не избавиться, потому что в ночной тиши их ничто не заглушает, даже Ллевелис замолк, только тихонько посапывал. Талерика вздохнула, желая, чтобы звук её голоса хоть на миг прогнал мрачные мысли: — Теперь-то ты понимаешь, что вардены не такие уж плохие? — Это ты не такая уж плохая. Всех варденов по тебе одной я судить не стану. Но мой город готовится к осаде, значит, вы собираетесь на нас нападать. И убивать. — Это освобождение! — Чтобы свергнуть одного-единственного человека, вам придётся сначала вырезать сотни людей. — Это потому что он настолько труслив, что вами прикрывается. Теперь замолк Ллеу. Вздохнул, покачал головой. И ответил: — Это трезвый расчет, не более. Все они такие. Даже ваша... как её там? Насуада. — Неправда! — взвилась Талерика. Вот чего-чего, а этого она стерпеть ну никак не могла. — Она — смелая, честная и умная. И она заботится о нас! Вместе с нами идет в бой, пытается всем помочь. — Но платья-то у неё красивее и еда вкуснее? Талерика едва не вскрикнула. Ну и что? Ну и что, что платья красивее — в конце-то концов, она же лицо всего восстания. Сначала все смотрят именно на лицо и лишь потом куда-то еще, значит, именно лицо должно быть прекраснее всех. Представительней, как сказала когда-то Йоль. Но Талерика смолчала. Она отчего-то знала, что Ллевелис непременно скажет что-то ещё, что снова пошатнёт все опоры её мироздания, и она... она не хотела, чтобы он что-то говорил. Неважно, что. Она не хотела слышать. Слушать тоже. Пусть её мир останется таким же, каким был и раньше — так намного легче. Это её мир и он правильный несмотря ни на что. Ллевелис только грустно покачал головой и пробурчал себе под нос: — Все. Даже госпожа Лорана... Талика закрыла глаза, желая немного расслабиться, ибо тупая боль в лёгких при каждом слове разрывала их ещё сильнее, но ощутила знакомое прикосновение сознаний, которые приближались все быстрей и быстрей. Дес! Йоль! Они здесь, они живы! Может, и Синге с ними? Они неслись галопом — Денсен, Йоль и Берг, и Талерика внезапно заволновалась — Ллевелис ей, конечно, не нравился (и это еще мягко сказано), но она не могла позволить ему умереть, а с Деса станется предложить убить его, чтобы он ненароком (под пытками) не выдал, что тайный отряд Насуады выжил. Ллеу, кажется, тоже это понимал. Он побледнел, а руки у него тихонько затряслись, но в остальном он своего волнения никак не выдал, и Талика испытала невольное уважение. Ночной Кошмар приблизился к ним первым и тут же попытался затоптать сидящих на земле людей, но Йоль, вся осунувшаяся и сгорбленная, быстро и жёстко его осадила. Смерила взглядом Ллевелиса, который, будь на то силы, немедленно бы убежал, тяжело выдохнула, обращая внимание на Талику — видимо, Дес ей все рассказал — и тихо произнесла: — Передохнём немного. Спрыгнула с коня — Талерика видела, как она шаталась — и присела на землю. — Ранения есть? Она не будет ругаться? Не будет отчитывать? Не станет шипящим голосом рассказвать, что такое необдуманный поступок, и почему его следует избегать? — Я чуть не захлебнулась. Теперь лёгкие ломит. Йоль вздохнула еще раз, глядя, как Дес и Берг устало сползают с лошадей, склонилась над Таликой и зашептала что-то на Древнем языке. Талерика еще таких слов не знала, но тупая боль отступила, хотя Йоль побледнела еще сильнее. — Нельзя тут долго засиживаться, — проворчал Дес, не отрывая горящего взгляда от Ллеу, который, впрочем, отвечал ему тем же. Для хрупкого философа, каким парень оказался на деле, он был слишком решительным. Йоль согласно покачала головой: — Нельзя. Но нужно найти Синге. Я займусь этим, а вы пока посторожите, — и, вполне справедливо ожидая от Деса какой-нибудь подлости в её отсутствие, немедленно добавила: — Парня не трогать, потом решим, что с ним делать. Талерика ощутила, как Йоль исчезла. Рассыпалась на расстояния, мысленно пощупывая окрестности, и невольно утягивая за собой двух людей, которые были неразрывно с ней связаны. Денсен поморщился — обследование местности задело и его, а с его повышенной чувствительностью это оказалось весьма болезненным. Но им всем пришлось потерпеть ради Синге. Ради чего еще можно терпеть, как не ради своих? — Я нашла, — устало проговорила Йоль. — На юго-востоке. Дес удовлетворённо выдохнул, а потом кивнул в сторону Ллеу: — А с этим что делать? «Память сотрём?» — добавил он уже мысленно. «Ох, нет. Если я ещё что-нибудь наколдую, то точно помру. У меня нет сил». «Только не убивайте его! — вклинилась в разговор Талерика. — Он не заслужил такого! Он же спас меня! Хочешь, возьми мои силы. Хочешь? Я отдам. Если мы его убьём, это будет неправильно. Нечестно. Возьми, мне не жалко!» Йоль только покачала головой: «Не смогу. Ты закрыта. Не знаю, почему, но ты непробиваема, — она тяжко вздохнула. — А впрочем... Пусть идёт. Какая теперь разница? До города он добрется нескоро, а в лагере всё равно прознают, что мы живы. Сомневаюсь, что там нет ни одного шпиона императора». Денсен чуть не лопнул от такого предложения — у него даже слов не нашлось, чтобы выразить всё свое негодование, которое взорвалось внутри, щедро орошая всех присутствующих. «Ты с ума сошла?! Ты хоть понимаешь, что первым делом он побежит и всем растрещит, а потом за нами погонятся...» Впрочем, тогда Денсен сможет устроить знатную драку, а когда это он отказывался от драки? — Лучше в город не возвращайся, — напоследок сказала Йолле. — Воины Гальбаторикса тебя поймают и будут пытать. На войне нет хороших, все — отпетые дряни. *** Йоль вдохнула закатный воздух и выдохнула глубоко, с шумом. Они неслись полночи и потом весь день, и теперь у неё болело всё — руки, ноги и особенно спина. Ради безопасности они разлеглись в темноте, хотя никаких признаков погони не наблюдалось. Синге они подобрали спустя два часа после того, как отъехали от того места, где нашли Талерику. Он тихонько брёл вдоль реки, не поднимая головы. На обратном пути все молчали. О чём тут говорить? Это провал. Полный и бесповоротный. Что сообщать Насуаде, Йоль понятия не имела, но вполне догадывалась, что та будет в ярости. Их задачей было открыть ворота, чтобы вардены понесли как можно меньше потерь, теперь же придётся брать город штурмом. Умрут люди — сотни, тысячи людей, и виной тому опрометчивость Йоль, которая по глупости решила взять с собой необученную девчонку. — Я знаю, о чем ты думаешь, — Дес улёгся на траву рядом с ней. — И вот что я тебе скажу — хватит, а? — Нет, не хватит. Она поступила глупо. — Да ладно. И ты ей всё выскажешь, а? Ну и когда же? Может, прямо сейчас? — Нет. Всё случится тогда, когда должно. Я устала. Денсен придвинулся к Йоль совсем близко, так что она даже ощущала его тяжёлое дыхание, и, слегка прищурившись, спросил: — А что бы ты сделала? Йоль закрыла лицо руками, чтобы не видеть его глаз, бездонно карих, где стали проступать серые крапинки. — Что бы ты сделала там, на площади, когда прямо перед твоим носом собирались пришить твоего вроде как ну... союзника? — А ты? — спросила она, не желая над этим задумываться. Он ответил быстро и честно: — Я бы спокойно смотрел, как он умирает. Йоль вздохнула и закрыла глаза. Вот она стоит посреди толпы, которая беснуется в предвкушении чьей-то смерти. Безумие разливается вокруг алой волной, безумие хлещет и бьёт, а люди желают чужой смерти с той же страстью, с какой, вероятно, желали бы чужого триумфа. Йоль стоит и смотрит, как на Берга надевают петлю. Или как точат топор — она не знает, как там всё происходило. Впрочем, остановимся на топоре, это куда зрелищней — кровь бьёт фонтаном, отрубленная голова катится к ногам визжащих от восторга людей. А Йолле стоит и смотрит, как сейчас всё это произойдёт с человеком, который... ну... вроде как их союзник. А может, и не вроде. Может, его специально назвали так в надежде превратить в наживку для варденских шпионов? Или, может, он — подставное лицо, которое должно проникнуть во вражеский лагерь? Впрочем, это было бы глупо — Хальфред его тут же раскусил бы. Если она раскроет себя, то весь замысел Насуады — псу под хвост. Всё пойдёт прахом, и тысячи людей умрут под стенами Фейнстера, который, как загнанная в угол крыса, будет огрызаться и рвать каждого, кто посмеет к нему подойти. Одна жизнь за тысячи. И она, придавленная всеми этими мыслями, просто стоит и смотрит, как этому странному незнакомому человеку отрубают голову. Она забыла, что одна жизнь столь же бесценна, как и тысяча. У неё нет меры. Если положить на чашу весов одну бесценность, а на вторую — сотню, весы не шевельнутся. Война тем и страшна, что бесценность превращается в разменную монету. Йоль сжала зубы. — То-то же, — проговорил Дес, закрывая глаза. Иногда Йоль по-настоящему ненавидела их связь. — То-то же. В нашей жизни всегда должен быть кто-то, кто вытащил бы нас из нашего же собственного дерьма. Кто-то, кто делает нас лучше. По ту сторону костра засмеялась Талерика.