Серые слёзы. Серая кровь

пусть земля разверзнется и сгорит, пусть погаснет солнце, падет луна пробиваясь через тоски гранит, упиваюсь болью своей сполна. Мария Батрдок. разбиваюсь Дес предпочитал не думать. Так легче. Когда начинаешь думать, мир становится настоящим. А так… так можно притвориться, что всё нереально, можно притвориться, что ничего не было. Что всё на свете — это какая-то сумасшедшая иллюзия, что стоит захотеть, он откроет глаза, и ничего не случалось, всё как раньше. Они снова все вместе и так далее, радуга на небе, и все смеются без причины, как дураки. На самом деле всё просто развалилось, и он это знал. Поэтому нужно обмануть себя. Это не так-то легко — львиная доля алкоголя ему несомненно помогала в этом деле, но порой через него всё-таки проступали воспоминания. Они были не то что друзьями, они с Синге, но чем-то странным. Чем-то непонятым. Они даже и не задумывались над тем, чем были, просто знали, что могут доверять друг другу, а если так, то зачем задумываться? И Дес принимался кричать. Он лез в драку, а потом его запирали, и он снова оставался в тишине, и воспоминания снова принимались голосить, и тогда уже он кричал просто так. Она ему помогла. Она его не жалела, нет. Она просто знала, что если выходит его сейчас, потом получит преданного пса, каким он был когда-то. Трианна. Эта ведьма будто омут — затягивает и затягивает внутрь, и порой сил сопротивляться уже нет, да он и не пытался. Она проглатывала боль и уколы, которые исходили от него, он прощал ей злые насмешки, только порой безумно хохотал, и плевать, слышит его кто-нибудь или нет. Возможно даже, что его принимали за одного из тех жутких солдат, которых Насуада хотела сделать тайком от всех. Да только Денсен всё прекрасно знал — недаром же он умел провоцировать ведьму. Были и другие женщины, да. Знала ли Трин, ему наплевать, если знала, то молчала, если нет, ей же лучше. Хотя он бы посмотрел на её лицо, посмотрел бы, как оно перекосилось — от отвращения, от ненависти, да от чего угодно, лишь бы ей стало невыносимо больно, совсем как ему, лишь бы он в который раз нашёл подтверждение тому, что он мерзкая отвратительная дрянь, с которой никогда не стоило связываться. А потом это сходило, потому что она была единственной, к кому он мог вернуться. Неважно, что между ними творилось. Кейт. Милые глаза и злой язык. Её обесчестили (впрочем, с её характером она вряд ли особо сопротивлялась), и она всё старалась врнуться к обычной жизни, в которой не было насмешек и презрения, но никак не получалось. Она хотела найти достаточно беспринципного мужчину, который бы наплевал на её прошое. Дес как раз такой, но ирония заключалась в том, что он плевал не только на её бесчестье, но и на неё саму. — Ты плохо закончишь, — говорил он, глядя ей в глаза. Она поджимала губки, но продолжала надеяться. А он всё хотел доказать ей, вернуть к реальности, чтобы она поняла, чтобы разочаровалась, чтобы ей стало так же больно, как и ему. — Хватит уже, найди кого-то нормального. Ещё Деби, Дебра, Дебора. Некрасивая и глупая, но умелая. Он встречался с ней пару раз и забывал обо всём. Он говорил ей, что у неё ничего больше и не получится, так что пусть останется в этом деле и не пытается быть чем-то большим. Дес вот попытался и заплатил. Рени. Маргарет. Аннализа. Эвона. Тиа. Дженни. Доти. Хелен. Абигайл. Андреа. Николет. Олив. Парвати. Рейчел. Ронда. Бейли. Много, много имён. Денсен перестал их запоминать, они не запоминали его, чтобы ничего постоянного, чтобы не ценить и не бояться потерять, чтобы не было потом больно. — Считаешь, так правильно? — спрашивал его Лим, тот ещё любитель порассуждать о жизни. Они пили вдвоём, и Дес терпел его лишь потому, что этого горе-философа не брал алкоголь. — Считаешь, они заслужили такой участи? — Считаю, они сами выбрали её, — отвечал Денсен, запивая горечь в голосе малиновой настойкой. — Они верят тебе. — Я сразу предупреждаю, что мне верить нельзя. — Ты же знаешь женщин, они всегда мечают кого-то исправить. Ты — самый желанный для исправления субъект. Дес стучал кулаком по столу и шипел сквозь зубы, разливая яд: — Ну так пусть исправят! Пусть исправят! Пусть попробуют что-то сделать с его жалкой никчёмной жизнью, в которой он никого не смог спасти, а нет, так пусть этот болтун помолчит, когда нужно. Он ненавидел его за эти глупые проповеди. Он ненавидел его за веру в богов. Он вообще за всё его ненавидел. И всех людей. — Какой же ты жалкий. Ты всё хочешь, чтобы тебя кто-то спас. Ты не в состоянии спасти себя сам. Кто это сказал, Дес не помнил, но слова так и остались глубоко в сознании. Этого человека он тоже ненавидел. И при всём при этом он верил, что не страдает. Его просто немного накрыло. Это ненадолго. Он не верил, что мужчины вообще могут страдать, им не положено. Им нельзя. Иногда во сне он видел Талерику, в основном, как та умирает. Она умирала много раз, и он всегда не успевал её спасти. Она падала со скалы, её разрывала свора волков, её вешали, обезглавливали, топили, закалывали во сне. Дес не успевал добежать до неё, Дес кричал, чтобы она проснулась, но она не просыпалась, Дес врывался в толпу людей или зверей, вскрывая глотки, отрубая руки, но было поздно. Всегда было поздно. Он кидался к ней, всё пытаясь привести в чувство, и каждый раз она, бледная, израненная, лежала без движения, похожая на мешок с мукой, такая же тяжёлая и ненастоящая. Её голова болталась из стороны в сторону, и она не дышала. Сейчас она откроет глаза, вот сейчас, нет, подожди ещё секунду, слышишь, подожди, иначе я разорву твою жалкую глотку… Но она не открывала глаза. Никогда. Ни разу, ни в одном из его снов. Дес узнал, что Синге не бессмертный, значит, никто не бессмертен. Кому, если не Синге быть единственным победившим смерть? Казалось, полукровок всегда был защищён от этого, казалось, он неуязвим, он может всё, уж защитить-то себя точно. А потом смерть победила его. Это страшно. Значит, с такой же лёгкостью Дес может потерять Талерику — он так страстно и безумно хотел сделать её своей дочерью, пусть ненастоящей, ведь настоящей у него никогда не будет из-за порченной проклятой крови, но всё же… Но всё же она бы у него была. Денсен помнил, как плакал. Мужчинам не положено плакать, но это же во сне, это не считается. Эти слёзы нельзя потрогать, значит, они не настоящие. Всё, до чего нельзя дотронуться, всего лишь мираж, фальшивка. Дес ненавидел фальшивки. Дес ненавидел сам себя. И Меолитта. Да, она тоже снилась ему, и Дес не знал, который из снов хуже. Эта женщина всегда плакала и всегда окровавленная там, внизу живота, она кричала и обвиняла его, она звала его по имени, которое давно умерло, которое она сама же и похоронила, и не было никого, кто мог бы забрать её себе. Он просил оставить его в покое сначала тихо, потом всё громче и громче, и, наконец, он уже кричал и когда был готов ударить её, она превращалась в Трианну. И Дес начинал ненавидеть ведьму. Он знал, что виноват. Он знал, что есть вещи, которых нельзя допускать, как, например, безумное, всепоглощающее чувство вины, которое снедало Талику. Он должен был что-то сказать ей, но с мечом он управлялся куда лучше, чем со словами, и всё, что он смог — это уйти, спрятаться, чтобы не говорить какие-то шальные глупости, потому что он надеялся, что это сделает она, Йоль, но она тоже убежала, спряталась, и получается, не было никого. Самое страшное начиналось ночью. Днём он заставлял себя не думать об этом, днём это легче лёгкого — ты просто делаешь что-то, вот и вся наука. Ты споришь, пьёшь, машешь мечом, злишься на Трин и её дурацкие слова, что угодно, всё, что заблагорассудится. А ночью… Эти проклятые звёзды были так близко, казалось, будто небеса вот-вот рухнут и погребут его под собой, как давно уже погребло то, что сидит внутри и потихоньку съедает его. Какой же ты жалкий. Ох, да, действительно. Это всё напоминает ему то, что случилось давным-давно, когда в деле была замешана Женщина. Он не любит её имя. Раньше любил, да только раньше он был тем ещё дураком. Ты всё хочешь, чтобы тебя кто-то спас. Он всё думал, спас ли его кто-то тогда, после случая с Женщиной, которая давным-давно принадлежала ему. Или он спасся сам? Или он слишком слаб и жалок, чтобы спастись самому? Он всё пил и пил, воровал и дебоширил, пока не столкнулся с Синге. Так вот оно что. Ты не в состоянии спасти себя сам. Синге спас его. Синге привёл его в компанию наёмников, которые показали ему, что кроме Женщины да и вообще всех остальных женщин в мире полно всяких радостей. Впрочем, некоторые явно были неплохи, да только в этот раз не помогало. В этот раз ему попадались как действительно великолепные, так и откровенно отвратительные, но это не работало, и Денсен постепенно впадал в отчаяние. Больше нет Синге, который мог бы вытащить его. Он должен вытащить себя сам! Есть кое-кто рядом, но Дес не желал её видеть. Лучше бы её вообще не существовало, лучше бы они никогда не встречались. Тогда он, вероятно, остался бы гнить в той темнице, никто не убил бы Двойников, никто бы не забрал себе призрак Женщины, но тогда не умер бы тот, кто всегда стоял сзади, и не надо оборачиваться, чтобы проверить, ударит кто-то в спину или нет. Ответ всегда один — не ударит, просто не успеет. Она виновата, и он это знал. Он верил в это. Она послала его туда. Ох, как же это легко, обвинить кого-то, особенно тогда, когда на самом-то деле не виноват никто. Потому что всегда должен быть кто-то, иначе почему же вещи происходят? Это всё она, и у Деса порой тряслись руки, так сильно ему хотелось её задушить. И зачем он её спас тогда? Когда Черная рука напала на неё и перерезала ей глотку. Зачем? Что за глупость двигала им, что он нёсся как сумасшедший, через весь лагерь, только чтобы сохранить ей жизнь? Лучше бы он остался с Талерикой. Лучше бы он опоздал. Отчётливое ощущение пустоты не покидало его, что бы он ни старался сделать. Всё, что он мог — заполнить дыру внутри себя ненавистью ко всем без исключения, кроме разве что Талерики, потому что её ненавидеть невозможно. Он просто хотел её вернуть. Он просто хотел, чтобы она оказалась рядом. Он хотел поговорить с ней, научить её чему-то, поспорить, да что угодно, лишь бы с ней! Однажды он столкнулся с Йоль. Она всё спешила куда-то, по каким-то делам, и Десу показалось, что ей плевать на всё, плевать на смерть Синге, такой деловой и занятой она ему показалось, а её вечно напряжённое лицо, будто она несёт на себе всю ношу мира, взбесило его до такой степени, что он еле сдержался, чтобы не ударить её. Она не имеет права быть такой спокойной! Йоль лишь скользнула по нему взглядом и быстро убежала куда-то. Они напоминали друг другу, что всё это настоящее. Что всё это правда. Когда умираешь, лучше не помнить об этом. Тогда, быть может, получится дожить до смерти по-человечески. Второй раз он пересекся с ней, когда она почти бежала, а вслед за ней спешил этот… этот королевский пёс, Эцур. И вот тогда-то Денсена и прорвало. И вся его ярость выплеснулась в мир. — Так вот оно что, Йо-Йо! — крикнул он ей прямо в лицо. Она побледнела, быстро обернулась на Эцура, и Дес догадался, что королевский пёс всё ещё знает её как Энн. Сестрёнку. Сестрёнка-сестрёнка Энн, из-за тебя столько проблем! — Развлекаешься, милая? — насмешливо продолжал он. — Интересно, тебе совсем наплевать на то, что Син умер из-за тебя? Тебе так весело, всё бегаешь да бегаешь в компашке с этим псом! Он был пьян? Возможно. Дес, по правде говоря, не помнил, а чувствовать перестал очень давно. Йоль отшатнулась и вскинула на него испуганный взгляд. О, не хочет, чтобы Денсен обижал королевскую собачку? Не дай бог будет какой-нибудь политический скандал? Или потому что он с ними одной крови? Ложь это всё, вся эта кровь, ничего в ней нет, ничего, что могло бы помочь. Их кровь не помогла ему, вся такая волшебная, могучая, она не смогла предвидеть будущее, потому что её волнует лишь то, что прошло. Какое кому дело до прошлого, если важнее беды, которые случатся? Если можно было бы всё исправить, Дес предпочёл бы исправлять. — Как тебе хорошо с ним бегается, прямо-таки спелись, соловушки такие! Она побледнела ещё сильнее и даже как-то съёжилась, и вдруг Деса окатило волной. Сначала он не понял, что это и откуда, и на мгновение возникло чувство, что он окунулся в прошлое, когда ещё не понимал, откуда приходят чуждые ему ощущения. В этот раз его сдавило беспросветное одиночество. Мерзкое ощущение, будто он как собачка, которая всё выпрашивает у других хоть толику любви и надежды. И чувство вины, о, да, оно тоже, но какое-то другое, более тяжкое, более… выраженное. Если бы Дес знал слово «концентрированный», он использовал бы его, но такими словечками щеголял только король Оррин, да и то нечасто. Йолле подошла к нему очень быстро и прошептала, горячо прошептала, отчаянно: — Ты оставил меня одну. Мне был нужен кто-то и попался Эцур. Тем более, он с нами одной крови. Я не виню тебя, но ты, значит, тоже меня не вини! — Как же не винить, если ты виновата? Ты послала его на смерть! — Я послала его спасти Талерику. О, эти жалкие оправдания! Как же ты неумело врёшь, глупая Йо-Йо, так, что даже сама себе не веришь, а если уж не веришь ты, то не жди, что поверят остальные. А если ты не веришь, значит, и правда виновата. Кто-то же должен быть! Не бывает так, что все чисты. — Если ты так меня ненавидишь и не можешь вытерпеть рядом с собой, — о, неужели она, наконец, почувствовала это? — то хотя бы оставь меня в покое. Я страшно устала собирать вас всех вместе и убеждать, как вы мне нужны. Как мы все нужны друг другу. Меня-то никто не собирает и не убеждает, всем почему-то на меня наплевать, ну и пожалуйста! Оставь меня, просто живи своей жизнью, в которой есть лишь вереница дешёвого алкоголя и дешёвых женщин. И больше ничего, хотя могло бы быть нечто лучшее. Хотя бы счастливая концовка. Она ринулась прочь, задев его плечом, и он пошатнулся. Непонятно отчего — от алкоголя в крови или от её слов? От аклоголя, конечно, что за бред. И вовсе в его жизни не только вереница чего-то дешевого — там была ещё и Талерика. Но тут же разум услужливо напомнил, что Талерика вообще-то непонятно где, бродит совсем одна, и он не в силах её защитить. Ещё Трин, хотя этой ведьме цена — пара медяков, и всё же она была. Дес всё ещё помнил, как они о чём-то спорили, а потом к ведьме грозно подошли какие-то мужики, которых она, видимо, разнесла в пух и прах, и начали громко возмущаться, что бабе они подчиняться не станут: — Выискалась тут умная, понимаешь ли! Вопить на нас вздумала! Да вам, бабам, веры нет, и на мужиков вы орать не смеете! Трианна вся покраснела от гнева, причем красной стала только шея, а лицо наоборот — мертвенно-бледным, и Денсен понял, что заколдует, как пить дать заколдует, а их, магов, и так в лагере и так боятся, а после её выходки и вовсе четвертуют на глазах у всех. И тут быстро, без предупреждения врезал голосящему вардену так сильно, что разбил нос. — Женщин обижать вздумал, псина ты подзаборная! — рявкнул Дес, наступая на него. — Если она не может дать вам отпор, то я этим займусь! Они взревели и кинулись на него, и Дес отбивался, в каждый удар вкладывая всю ту боль, отчаяние и одиночество, которые скопились в нём. Он не помнил, кричал ли, не помнил, что вообще происходило, но когда эти дебоширы сбежали, поджав хвосты, он видел её глаза, сверкавшие, будто два озера в полдень, полные удивления и непонимания, отчего это он, Дес, который только и делал, что сыпал глупыми придирками, отчего он принялся защищать её. Буркнув что-то навразумительное, он поспешно сбежал куда-то, неважно, куда, лишь бы подальше от неё, потому что воспоминания нахлынули на него, потому что… Меолитта смотрела на него так же, только ещё и с долей восхищения — в глазах Трин его не было, но оно и понятно, ведьма видела столько всего, что восхитить её было непросто, практически невозможно. Дес и не хотел. Он вообще ничего не хотел, и в голове билась лишь одна мысль: «Вот бы…» Нет, в этот раз не «вотбымнетакуюдочь». В этот раз «вот бы перестать существовать». Его дочь где-то на просторах Империи билась непонятно с чем, а Дес никак не мог её защитить, потому что упрямства и сумасбродства в ней было больше даже, чем в нём самом. Он чувствовал… пустоту. Раньше рядом всегда кто-то был. Синге. Молчаливый, незаметный, практически не существующий — и всё же когда действительно требовалось, Дес всегда знал, где его найти. Знал, что можно подойти и… нет, не просить о помощи — Дес не просит о таком, просто можно было оказаться рядом. И не было такого чувства пустоты где-то внутри, не было потерянности отттого, что идти-то уже некуда, потому что везде вокруг то ли огромное черное поле, то ли просто пропасть. Денсен открыл глаза. Звёзды — то ещё удовольствие. Маленькие лицемерные твари, сверкают там себе на небе и любуются на чужие страдания. Нет, против звёзд как таковых Деснсен ничего не имел, но его страшно бесило то, что вот они там сверху смотрят на всё и даже не отвернутся. Лучше бы они оставили людей наедине со всем их дерьмом, потому что такое надо самим расхлёбывать, и чтобы никто на тебя не глазел в это время, а то только перемажешься весь как свин, а дела толком не сделаешь. Он помнил только, как убегал от Трин, от её удивленного взгляда, а что произошло дальше? Кажется, были трупы, мёртвые люди и смеющийся человек, но нормально смеющийся, а не как эти… Дес застонал и пошарил вокруг рукой в надежде отыскать выпивку, но обнаружил только мокрую траву. И в каких закоулках он вообще валяется? Вот бы как в прошлый раз на крыше пришла Йоль и притащила чего-нибудь выпить… Денсен споткнулся об эту мысль, как усталый путник спотыкается о большой камень, а потом долго глядит на него, раздумывая, а не присесть ли отдохнуть? Это был единственный раз, когда Дес желал, чтобы она пришла. Это был единственный раз, когда она не придёт. И он сам тоже к ней не пойдёт, потому что всё ещё был зол, страшно зол — о, быстро же она нашла себе новую собачонку, которая таскается за ней по пятам, конечно, тут позабудешь о прошлом — какой смысл вспоминать то, что не имело никакого значения? Это всё было для неё пылью, в Синге-то не текла кровь Серых, значит, он просто мусор, раходный материал, которого не жалко, так ведь, Йо-Йо?! Дес не заметил, как в порыве ярости выкрикнул последние слова и разбудил дремавших рядом варденов, которые немедленно начали ворчать. И Денсен послал их парой витиеватых фраз, а потом уполз куда подальше. Так и обречен он всё оставшееся время ползать в пыли и грязи. Разве что время от времени будет умываться чужой кровью, ну да этого на войне с лихвой хватало. От пустоты внутри хотелось завыть.