Серые слёзы. Серая кровь

Талерика не боялась. Не имела права бояться. Не умела бояться. Она убеждала себя в этом всю дорогу, хотя на самом деле ей было до безумия страшно, права она не имела ни на что, а умела разве только что позерствовать, но ни в чем из этого не призналась бы ни себе, ни кому-то ещё даже под страхом смерти. Замок Бранвенов виднелся вдали, и туда она смогла бы добраться за три часа, но лошадка её плелась так медленно, что к воротам Талика подъехала только к закату и ещё долго смотрела на них, собирая по кусочками сжимающийся внутри комок и собственную храбрость. Она не испугалась сотен врагов там, на Пылающих равнинах, она справилась со страхом перед безумцами, восстающими из мёртвых, проклятье, да она сама после этого полумёртвая и теперь дрожит перед своей семьёй?! Жалкими мамочкой и сестричками, такими милыми, такими правильными, которые — о, Талерика была полностью в этом уверена — будут одаривать её презрительными взглядами и фыркать вслед. Хорошо хоть не плеваться, воспитание не позволит. Впрочем, её матери может, недаром же про неё говорили, что появилась неизвестно откуда, вела себя будто дикая какая-то… И ненавидела Талику. В чём тут дело, та долго не могла понять, но потом прислушалась к шепоткам слуг. О, эти шепотки! Они преследовали её всегда, и если бы не отец, превратились в злобные выкрики. Отец… Вот здесь сердце у Талики сжалось до крошечной точки. Он её не простит, точно не простит. Если она не сделает рывок сейчас, то никогда уже не прыгнет в эту проклятую Бездну. — Откройте! — крикнула она, ощущая, как внутри всё замирает. Приговор подписан. — Откройте немедленно! Герцогиня Бранвен вернулась! Там, за воротами, послышались шепотки, такие знакомые, такие привычные, и шебуршание, кто-то закричал, кто-то громко звал хозяйку и хозяина, впрочем, Талика была уверена, что отец не выйдет к ней. А вот мать и сёстры устроят представление, можно не сомневаться. Петли скрипнули (они постоянно скрипели, что бы с ними не делали — так помнила Талерика), и её взору предстала целая вереница слуг. Видимо, вся челядь вышла взглянуть на блудную герцогиню. Талика только фыркнула и пришпорила лошадку — вот ей ещё не хватало, чтобы эти безродные дураки её укоряли. Нет уж, пусть шепчутся по углам, как мыши, но вот страдать она из-за них точно не станет и стыдом не воспылает. Она сделала то, что хотела и ни жалеет ни о чем ни капли. Если повторять это постоянно, может, шепотки и не изменят её мнение. В дверях стояли мама, Далия и Венетия. Платья на них расшиты золотом, из дорогих тканей, на шее болтаются драгоценности, на ногах изящные туфельки, так что Талерика немедленно почувствовала себя жалкой оборванкой рядом с ними. А взгляд-то, взгляд пронзает похлеще стрелы, пущенной из златокрылого лука Йо-Йо, но от этого Талика только выпрямилась и ощутила, как внутри закипает злость. Уж не им-то точно её судить — в этом месте есть только один человек, который имеет на это право, и его суд будет самым тяжким в её жизни. Она не сомневалась. Она много в чем могла бы обмануть себя, но только не в этом. Обманешь себя в этом и потом не выдержишь тяжести правды. Талика проехала на лошади прямо до крыльца, где ещё пару мгновений надменно любовалась на их полные презрения лица, потом резко соскочила вниз и с безупречно прямой спиной прошла мимо них в прихожую. — Явилась! — донесся ей в спину голос матери. — Ну и как ты хочешь, чтобы мы тебя приняли после этого?! Талике хотелось развернуться и рявкнуть «Да, явилась, да только не к тебе!», но она смолчала и лишь медленно продолжила идти дальше — если поторопится, это воспримут как бегство, а этого она уж точно не хотела. Защищаться тоже не стоило, иначе они решат, что их слова её ранят, и точно продолжат с ещё большим пристрастием. — Где ты была? Что ты делала? Шлялась с какой-то бандой разбойников? Когда рядом не было отца, мать становилась на удивление злой и язвительной и только рядом с ним притворялась кроткой серой мышкой. Талерику всегда тошнило от этого лицемерия. Интересно, здесь ли Лейв? Без него будет ох как тяжко… — Мало ли с кем ты там была! Ты обесчестила нашу семью! А вот такого она уже стерпеть не могла, ибо следовала законам чести всегда, поэтому, ощущая, как от ярости приливает к лицу кровь, обернулась и злобно прошипела: — Уж ты-то сделала это намного раньше меня, иначе меня бы здесь не было! И теперь уже стремительно как ветер ринулась прочь, услышав только пораженный вскрик матери. Потому что первый раз в жизни Талика признала, что она — бастард. После всего, что с ней случилось, это казалось ей поразительно неважным. Она быстрым шагом направилась в большую гостиную, из которой шла лестница на второй этаж, где и располагались спальни. Она не знала, что лучше — встретиться с отцом или не встречаться, где он, и стоит ли вообще это выяснять, но судьба в который раз решила за неё — крон-герцог Этан Бранвен сидел напротив большого камина и задумчиво смотрел на языки пламени, причудливо танцующие друг с другом. Воздух немедленно сгустился, и Талике стало трудно дышать. Прошмыгнуть мимо него в спальню было бы величайшей трусостью на свете, и несмотря на всю её вину, этого он бы точно ей никогда не простил. Каждый шаг давался ей с таким трудом, будто ноги были обуты в железные сапоги, но она шла. Ещё один прыжок в пропасть — многовато для одного дня, но что поделать, если пропастей столько, что не счесть. — Где мой рыцарский меч? — камнем упали его слова в той ватной тишине, которая окутала Талику с ног до головы. Что ж, понятно — его первая забота, меч, а не она. — Я продала его. Казалось, никакие слова не могли бы поразить его сильнее. — Никогда настоящий рыцарь не расстанется со своим мечом. Я зря возлагал на тебя такие надежды. Ты обычная слабая женщина. Ты не знаешь, что такое долг и честь. Я не удивлен, что ты сбежала, ибо ты проявила трусость, свойственную вашему женскому роду. Видимо, все мои уроки, предназначенные для того, чтобы развить у тебя стойкость и понятие чести, пошли прахом. Ты не смогла бы понять рыцарские законы даже если бы тебя ткнули в них носом. Ты ни на что не способна. Убирайся в свою комнату. Я буду решать, позволить ли тебе остаться. Талика ощутила, как изнутри её душат слёзы, но позволить себе зарыдать здесь, при нём, означало бы окончательно подтвердить все его слова о том, что она всего лишь обычная слабая женщина. Она резко развернулась и помчалась к лестнице. — Ах, да, постой. Талика замерла. — Я позову врача, чтобы убедиться, что ты не обесчещена. Если да, то тебе не место здесь, лучше уходи сразу. Хватит мне разговоров о моей жене. Волна стыда накрыла её с ног до головы — это плата за фразу, так подло брошенную её матери. Он, значит, ей не доверяет? Впрочем, всё правильно — с чего бы? — Я никуда не уйду. Её комната была вся в пыли, ставни затворены, отчего везде царила тьма, кровать и диванчики накрыты белыми простынями, а пол такой грязный, что её запачканная обувь и то выглядела чище. Талика сдёрнула простыни и уселась на кровать. Долго смотрела в одну точку, всё ещё не веря, что совершила эту глупость. Пахло сыростью и плесенью и тем затхлым застарелым воздухом помещений, куда очень долго никто не заходил. Талика встала, открыла окна. Вдохнула полной грудью и увидела, что Милаха так и стоит рядом с крыльцом, и никто не позаботился её распрячь и отвести в конюшню. Она бросила вещи и спустилась к лошади — в конце концов, это единственное живое существо, которое не сверлит её злобным взглядом. Талика отвела Милаху в конюшню, нашла свободное стойло, сняла седло, уздечку, сложила всё в угол, накидала сена и налила воды, пообещав себе вычистить лошадь завтра, потому что на улице уже темнело, а она так устала сопротивляться этому дому. Вернулась в комнату. Свечей не было. Талика высунулась в коридор и громко позвала горничную, но никто не отозвался и не пришёл. В голову как назло полезли слова отца о том, что она жалкая и неспособная ни на что, и Талерика громко зашептала: «Не сейчас, не сейчас!» Отправилась бродить по коридорам. Она прекрасно помнила, где хранятся свечи — ребёнком она облазила весь замок, все закоулки и уголки. Кладовка оказалась заперта, но ключ хранился всё там же — в большом цветочном горшке возле окошка. Талерика набрала свечей, заодно прихватила веник, тряпки и медный таз — никто у неё в комнате явно убираться не будет, ну, по крайней мере в ближайшее время, а жить в грязи она не намерена — в конце концов, она всё ещё герцогиня, пока отец от неё общенародно не отрёкся, а он этого не сделал, иначе бы вся Алагейзия уже гудела об этом, словно потревоженный улей. Люди любят всякие байки, и в каждой подворотне бы пересказывали историю о том, что дочь-шлюха сбежала из-под венца с каким-то проходимцем, и лорд Бранвен решил не марать честь семьи и объявил, что она больше ему не дочь. Талика полночи елозила тряпкой по грязному полу, потому что знала, что стоит ей закончить, как мысли тут же наполнят её до краёв. Но в конце концов любая работа оказывается завершённой. Она бросила грязную тряпку в стирку, вылила воду в окно - послышался чей-то возмущённый вопль - разделась и легла на отсыревшие простыни. Кожа тут же покрылась сотней мурашек. Талика бездумно смотрела во тьму за окном и вдруг осознала, что дрожит. И не просто дрожит, её трясёт будто в припадке. Слёзы рвались наружу, но она закусила губу, сдерживая себя. Во рту появился солёный привкус — она прокусила щеку. Она вспомнила тело Синге, как оно лежало в поле, заваленном трупами, всё разодранное, изорванное, и знала одну лишь вещь, которая выжигала сердце до тла — это её вина. Это она кинулась в бой, не подумав, потому что точно знала, что Йоль её не пустит. Она была в этом уверена и решила, что лучше знает, как ей поступить. А Йоль так за них всех держалась, просто мёртвой хваткой вцепилась, но никто не смеет ей приказывать! И Талика ушла сама. Она не собиралась никого винить. Она знала правду и не стала её отрицать. Мы все связаны. — Глупый Синге, зачем ты за мной бросился? — в отчаянии шептала она, а слёзы стекали на и так мокрую подушку. — Лучше бы я умерла там. Я больше этого заслуживаю! А его глаза, его удивительные тёмные глаза! Какими они стали! Стеклянными, прозрачными, неживыми. После этой битвы они все чувствовали себя полумёртвыми, опустошёнными, но лучше уж так, лучше уж мучиться кошмарами, чем совсем и навсегда! Лучше это бы никогда не случалось, и не важно, чья это вина. Талика никогда бы не посмела переложить её на кого-то другого. Лучше бы она оказалась виновата в чём-то другом, даже более страшном, хотя что может быть страшнее? И чувство вины сдавило ей грудь, и она поняла, что очередной вдох даётся всё трудней. Паника заполнила её до краёв. Она вскочила, зажгла свечу, но свет не помог — дышать становилось всё труднее. Талерика разрыдалась — неужели это плата? Она упала на колени и закрыла лицо руками, сипя, хрипя и всхлипывая, но отчего-то внутри не было радости, что вот сейчас она избавится от ноющей боли там, внутри и обретёт покой. Плата задумывалась иная! Она задумывалась такой, чтобы Синге ей гордился, а не чтобы он мстительно улыбался! Но ведь на самом деле Син не сделал бы ни того, ни другого. Он просто начал бы тренироваться (снова) и обрадовался, если Талерика к нему присоединилась (возможно). Он обрадовался бы ей, хотя радоваться не умел, он старался ради неё! А она его убила. Талика свалилась на пол и сжалась в комочек. Дышать становилось всё труднее. Пусть так, она примет любую цену. На утро Талерика выглядела мягко говоря не очень — опухшее лицо, круги под глазами, растрёпанные волосы. Да уж, страшно не хотелось, чтобы родичи видели её такой. В это мгновение она пожалела, что так и не научилась творить магию — сейчас бы подправила немного. Ну и ладно. Она нашла старое платье, пропахшее пылью, тоже отсыревшее, причесалась, умылась и осторожно выглянула из комнаты. Надо идти вниз, надо, но взгляд отца, тот самый, который он на неё вчера бросил, прожигал насквозь даже сейчас, и ноги будто приклеились к полу. «Да что же это такое! Как можно быть такой трусливой! Ты рыцарь или кто вообще?!» И она шагнула в коридор, отдающий гулким эхом. Раньше ей нравилось петь здесь, ведь эхо так красиво подхватывало её голос и разносило по всему замку. Теперь песня в горло не лезла. В обеденном зале завтрак только начинался. За длинным столом мерно и чинно сидели мама, папа и две сестрицы. Милая умиротворённая семья. На Талику, разумеется, накрыто не было. Вскипев от ярости, она ринулась на кухню — толстая повариха Паджет (поварихи, они всегда толстые, это закон кулинарии!) что-то перемешивала на шипящей сковороде. — Почему не накрыли на меня? — бурлящим от злости голосом спросила Талерика. Повариха ничего не ответила. — Я задала вопрос! Или ты забыла, кто я? Молчание в ответ. Что ж, прекрасно! Решили притворяться, что её тут нет? Да пожалуйста, Талика и без них обойдётся! Она ринулась к кладовке, отрезала себе солонины, сыра и хлеба, налила яблочного сока и выложила всё на тарелку. И тогда-то повариха её заметила. Подлетела с оскалившейся миной и схватила за руку: — Воровать вздумала, маленькая дрянь?! Ты никто теперь, так что вон из моей кухни! Талика схватила её за руку и нажала так, как ей показывал Дес. Паджет вскрикнула, отпустила её, и тогда Талика выгнула ей кисть и прошипела: — Посмеешь тронуть меня ещё раз, чернь, и я сломаю тебе руку! Повариха испуганно отшатнулась: раньше девчонка-бастард никому не угрожала, лишь пакостила да била мальчишек. Но драками всё дело и ограничивалось, так что всё, чего могли бояться слуги, это синяки. Раньше она вопила и краснела от злости, а теперь говорит тихо, но сжимает сильно. Талика отшвырнула от себя Паджет и направилась в обеденную залу. Преспокойно села рядом с матерью напротив двух сестёр и принялась завтракать так, будто ничего не случилось, и она никуда не сбегала и не шлялась полгода незнамо где. Мать воззрилась на неё как на непонятную зверушку, но не произнесла ни слова. Это не она придумала точно — её хватало лишь на мелкие злобности. Такую пытку мог соорудить только один человек, единственный в этом проклятом месте, кто знал Талерику лучше всех — её отец. «Это проверка, папа? Или просто медленная пытка? Месть за пропавший меч? Чтобы я ни делала, ты говоришь мне, что я пустое место. Что ж, ладно. Я не для тебя это делаю, хоть ты и тот человек, ради которого я сделала бы всё. Раньше, по крайней мере…» Мёртвые глаза Синге вспыхнули так некстати, и Талика закашлялась, лишь бы удержать ком в горле. Слёзы так и готовы были хлынуть, но плакать перед этими (и Талика бросила беглый взгляд на «любимых сестёр») нельзя ни в коем случае. — Будь здорова, — тихим голоском произнесла Венетия. От неожиданности Талика перестала кашлять. Но сразу заметила испепеляющий взгляд, которым одарила сестру мать. Венетия всегда была глупой, а уж следовать договорённостям и вовсе не умела. Постоянно витала в облаках, дурочка этакая! Но её рассеянность разбила лёд — теперь они не смогут отрицать присутствие Талики как и раньше! Она самодовольно усмехнулась, а Венетия посерела от ужаса. После завтрака слуги убрали тарелки и принесли сок. Посуду Талики даже не тронули. Ох, да это просто смешно! Не станут же они копить горы грязной посуды в обеденной зале! Вдруг кто придёт? Жестокая игра продолжалась — после завтрака все разошлись по своим делам. Талике ничего не оставалось, как пойти тренироваться. Она взяла Удачу и отправилась на маленькое ристалище, которое примостилось на заднем дворе. Разумеется, не в платье — теперь ей стоило беречь чистую одежду, потому что стирать, похоже, тоже придётся самой. Под беглыми взглядами слуг она провела серию атак, перемешанных с защитой, отточила пару обманных манёвров и только потом заметила, что за ней пристально следит отец. Когда она пересеклась с ним взглядами, он поспешно отвернулся и сделал вид, что разглядывает конюшню. Милаха! Талика совсем о ней забыла! Она бросилась к лошадке, единственной, кто ей был рад в этом мрачном молчаливом месте. Глядя на неё, такую довольную после чистки и кормёжки, такую живую, маленькая герцогиня вдруг ощутила, что в груди снова сдавливает. Ком в горле нарастал. Она сползла вниз по стенке стойла и уселась на грязную солому. «Кого я обманываю! Они не простят меня, отец не простит. И честь семьи тут ни при чём — дело в чести рыцаря. А я прошляпила рыцарский меч! Вот за что он так меня ненавидит». — Ты скажешь им, что сражалась за Империю. Боролась против мерзких повстанцев, а в Фейнстере тебя словили по ошибке. Если бы не твоя сестра, ты могла бы всё объяснить, — говорила тогда Насуада, когда Талика пришла к ней в шатёр, горя желанием искупить свою вину. — Сбежала с варденами из тюрьмы? Да. Но только чтобы спасти себя. Ты прыгнула в реку и после их не видела. Этого парня, Ллевелиса, даже не упоминай. Талика всё ждала, когда будет возможность заговорить. Она тренировалась, ведь чтобы хорошо сражаться, надо тренироваться, она повторяла эти фразы сотни раз, пока ехала домой, она была уверена, что тут её ждёт страшный скандал. А наткнулась на стену молчания. — И как же ты раскроешь тайны происхождения бессмертных солдат? — спрашивала Насуада, когда Талика пришла к ней в поисках спасения от боли. — Я обладаю тем же даром прорицания, что и Йоль, — Талика не лгала, лишь немного исказила правду. — И я могу увидеть, как именно Гальбаторикс делает этих сумасшедших. Талика знала, что будет тяжко, но не думала, что так. Что она ощутит, как тот, кто в неё так верил, скажет, что она никчёмная слабая женщина. Но Талика видела мёртвые глаза Синге, сражалась с хохочущими мертвецами, билась на Пылающих равнинах. После этого её семья и шепотки слуг за спиной казались чем-то лёгким и мягким. Никто не умирает. Никто не ранен. Ни у кого ничего не болит. Это же прекрасно! — Что нам за польза, если ты вернёшься? — спрашивала Насуада. — Тебя просто будет ненавидеть вся семья. И тебе будет там тяжело, ты же знаешь. Ответы находятся в замке Гальбаторикса, но он раскрывает каждого шпиона, который туда проберётся, и уж поверь, участь у них незавидная. — Каждый год император собирает всю свою аристократию на огромный бал, в конце которого все молодые дворяне приносят ему клятву верности. Это случается где-то на третий день. За три дня я попробую найти то, что нужно. А потом сбегу снова… Вот этого семья ей точно никогда не простит. Но вся соль в том, что семьи у неё никогда и не было.