Серые слёзы. Серая кровь

Голова болела так, будто её лягнула лошадь. Несколько раз причём. Йоль смотрела на обжигающе яркий свет и все силилась вспомнить слова, которые сняли бы мерзкое похмелье, но на ум приходила лишь одна мысль: «воды! воды!» Всё, что ей оставалось — выползти из палатки и, постанывая, подобраться к бочке. Она окунула туда голову, побулькала немного, а когда вынырнула, поклялась себе больше никогда в жизни не пить. Ну или столько не пить. Хотя Дес постоянно клялся, да только через неделю уже гулял в какой-то подозрительной и разнузданной компании. Дес… Дес ушёл. Дес выбрал. Она попыталась лишить его права выбора и поплатилась за это. Он вообще много чего ей наговорил, и она не знала, злиться на это или поверить этому. Конечно, многое из этого правда, но ведь не всё. Не всё же? Он же тоже был зол, он же тоже просто человек. И она просто человек. Не важно, чья кровь внутри, её слишком мало, чтобы видеть мир по-другому. По сути, они вообще все одинаковые, все расы, они абсолютно одинаково мыслят, но это, наверное, в другой раз. Йоль, постанывая, поползла обратно и задремала. Ей снился Спайн, прекрасный любимый Спайн, средоточие свободы и дикой красоты, и там она была не одна. Много людей, и все такие радостные. Она запомнила каждого, запомнила их лица, там была Талика, Эцур, а вот Деса нет. Ну и верно — он бросил её, он ушёл куда-то далеко, и она осталась одна. Всё правильно. Но остальные-то остались с ней! Они все — её семья, они рядом, они не позволят ей упасть, а она будет сражаться за них. А потом они стали исчезать, и Йоль закричала. Нет, нет, нет, этого не может быть! Они же только что появились, и пропадают все сразу?! Она бросалась от одного к другому, пыталась схватить хоть кого-то, пыталась остановить их, но их становилось всё меньше и меньше, пока она не осталась посреди леса совсем одна. Она села на землю, закрыла лицо руками и устало подумала: «Ну и ладно, хоть отдохну немного…» Открыла глаза уже под вечер. Тяжело вздохнула. Доли секунды она ещё не помнила, что случилось, она пока жила там, во сне, но потом накатило понимание. Все бросили её. Умерли или ушли, но бросили. Никого не осталось. Всё верно, силком семью не построишь. Конечно, она слышала, что девиц порой выдавали замуж насильно, но она не какая-то там девица, молодая и глупая, она умеет постоять за себя. Она — Дочь Спайна, Маленькая волчица, она будет создавать ту семью, где все хотят находиться рядом с ней. Но потом, а пока надо успокоиться. Как сказал Дес, собрать все мысли в кучку. И не успела она приступить к собиранию, как возле палатки поднялся маленький вихрь, возмущающийся на всю округу: — Ну это что такое, а, милочка? Я вот вообще понять не могу. Валяешься тут, ничего не делаешь. Думаешь, тебя просто так кормить будут? Думаешь, всё так просто? Тебе всё кажется таким простым, да? Что ж, тебе крайне повезло. Йоль вздохнула, потянулась за мешочком мяты, пожевала пару листочков (люди порой крайне зловонны, и она не хотела быть такой же), и выползла на свет. Россыпь коричневых кудрей заполнила всё небо, а от пёстрого наряда рябило в глазах. — Если мне крайне повезло, что же ты так издеваешься? — Завидую, — хмыкнула травница. — Может, будешь завидовать издалека, а меня оставишь в покое? — Йоль вздохнула снова, прекрасно понимая, что кто-кто, а вот Анжела ни за что не отстанет. Что-то ей было надо, и она не уйдёт, пока не получит это. Вот кто должен был стать Всадником — она бы в момент разнесла сумасшедшего императора в щепки. — До меня тут дошёл слух, что ты разваливаешься на ходу, так что я пришла преподать тебе пару жизненных уроков. О, нет. Проклятье. Нет, нет, нет, только не это, только не Анжела, умничающая с утра до вечера и неугомонно рассказывающая, как надо жить. — Спасибо, конечно, но я сама разберусь… — Йоль попыталась ретироваться в палатку, но травница пребольно ухватила её за руку. — Не стоит отказываться, милочка. Уж поверь мне, слов будет мало. Я хочу предложить тебе поработать — так ты хотя бы будешь получать еду. А останешься лежать тут и страдать, кормить тебя не будут. Если ты рассчитываешь на свои великолепные охотничьи навыки, то я тебя огорчу — солдаты уже давно опустошили всё по меньшей мере на милю вокруг, так что ты останешься голодать или будешь воровать еду на кухне. Хуже того — выпрашивать. Так что собирайся и пошли. Там не сложно. Заодно и научишься паре полезных вещей. Йоль фыркнула, но послушно отправилась за травницей, не забыв, однако, взять кинжалы. Никто не знает, что случится через минуту. Может, выскочит какой-то сумасшедший, решивший ночью, что это сестрёнка Энн убила его друга. Он ней много теперь страшилок ходило, но, по счастью, мало кто помнил лицо. Чтобы помнили, нужны шелка, парча и надменность. А у неё скорее подозрительность и лёгкая доля помешательства. Её лицо быстро забывали, а чёрные волосы… Все сурдийцы были темноволосыми. Именно поэтому никто из-за поворота не выскочил, когда они подошли к военному лазарету. Йоль уже по запаху поняла, где они, а потом к нему прибавились и стоны. У неё закружилась голова. Вот оно что — хитрая травница решила ей показать, что кому-то может быть намного хуже, чем ей? Ход, конечно, неплохой, но просто забыть о проблемах и притворяться, что они не страшные, нельзя. Постепенно это сведёт с ума. Быть может, она и забудет о них, когда будет смотреть на стонущих и корчащихся от боли людей, но когда вернётся, это вновь на неё навалится, уставшую, измотанную и уже не способную сопротивляться. И сломает её с хрустом и чавканьем. Анжела вдохнула, и Йоль приготовилась к длинной тираде о том, как им плохо, беднягам, и как она должна быть благодарна судьбе за то, что сама она цела и почти невредима, но травница лишь сказала: — Переоденься, мне понадобится твоя помощь. И запомни одну вещь — если ты сможешь хоть на каплю облегчить страдания одного из этих бедняг, считай, прожила жизнь не зря. Йоль накинула поверх рубахи белую тунику, вдохнула поглубже и шагнула в первый шатер. Она ожидала увидеть что-то страшное, что-то почти невероятное, но увидела отвратительное. Десятки людей лежали почти друг на друге, стонали, плакали и кричали. Тошнота подкатила к горлу, а она ведь и минуты тут не пробыла. Кто-то здесь практически живёт. Для начала, пожалуй, стоит убрать весь этот смрад. Она прошептала заклинание, подул ветерок, и в шатре повис лёгкий запах хвои. Это ненадолго, она знала, но все же оно того стоило. Лекари, ходившие туда-сюда, испуганно заозирались. Многие из них были магами Дю Врангр Гата и лечили покорёженных бедняг, да вот только не додумались убрать запах безнадёжности и отчаяния для начала. Это ведь играет большую роль, когда больной надеется на выздоровление. — Спасибо, — прохрипел кто-то снизу. — Стало легче. Его измученное лицо было все в грязи, и казалось, будто он такой и есть и никогда не был другим. И жизни другой у него не будет. — Я-то лежал возле выхода, мне ещё нормально было, а вот те, кто в середине, им тяжко. — Что с тобой? — Йоль присела возле него. — Да живот распорот. Кровь внутри. Скоро все сгниёт там, и я сдохну. Вроде как ещё внутри ноги гниёт. А там пёс знает. Почему меня ещё не прикончили, я не понимаю. Так было бы милосерднее, верно? У меня никого нет, сожалеть не о чем. А было бы что, я бы не сожалел. Лучше сдохнуть, чем вот так… Как собака. Она считала неправильным кого-то жалеть. Будто не человек, а какая-то беспомощная букашка. Но его пожалела. — Я помогу тебе, если ты мне кое-что расскажешь. — Правда? Все, что хочешь, только уж сразу предупреждаю, что если спросишь, где у меня деньги, то денег нет. — О, не спрошу, не волнуйся. Меня другое интересует. Что говорят люди о сестрёнке Энн? Солдат удивился, но оно и понятно — какая ничтожная цена в обмен на его жизнь. Но в любом случае, она у него будет, так что какая разница? — Говорят, она словно тень. Она везде и нигде. Говорят, ночью ее волосы черны, а днём белеют. Говорят, она слышит всё и знает всё, и она самая преданная служительница госпожи Насуады. Дальше? Йоль кивнула, припоминая слова, которые могли бы вылечить беднягу. — Она слышит всё, что ты говоришь, и если ты говоришь что-то плохое про предводительницу, она обязательно появится, и ты пожалеешь, что родился. Ещё говорят, что это она нашла убийцу ургала. Ну, и что они помогли ей не просто так… Ну, ты понимаешь… Девушкам не пристало слушать такие непристойности. Солдат отвёл глаза, и Йоль усмехнулась. Девушкам… Ха! Нашёл тут недотрогу. — А ещё — она сговорилась с тёмными духами, как этот… как его… Дарза… Ну, и поэтому она всё слышит и знает. Они служат ей и поклоняются, и поэтому она может победить даже эльфа. — Хватит, — прервала его Йоль. — Бездна, ну и бред. Делать вам нечего, как эти сказки придумывать! А теперь помолчи, я буду колдовать. Она закрыла глаза и попыталась построить заклинания у себя в голове. Одного тут явно не хватит, нужно несколько. И в голове она всё явно не удержит. Это с Вороном было удобно, он просто ей диктовал, теперь всё намного сложнее. Давно уже. Она вышла, отломила от ближайшего куста палочку и принялась выводить слова на земле. Солдат с интересом наблюдал за ней, на время позабыв о своей боли. — Ты из этих, да? Колдунов? — Нет. Она продолжила писать. — Сама по себе что ли? — Да. Замолчи, если хочешь, чтобы я осталась. Вычистить внутренности от гнили, обеззаразить, восстановить умершие ткани… Тут обычным «Älf er Heill» не обойдёшься, нужно много слов. Йоль выкручивалась, как могла, но понимала, что если сейчас она и спасёт этого человека, ей всё равно отчаянно требутся словарь. — Я могу тебя убить или покалечить, — предупредила она. — Магия — непредсказуемая вещь, хоть я и попыталась сделать её управляемой. — Да пожалуйста. Хуже уже не будет. А если будет, ты меня прикончишь, — в его голосе слышалось такое отчаяние, что Йоль осознала — для него любая судьба лучше этой. И она заговорила. Тихо, разумеется, она же не хотела, чтобы кто-то её услышал. О, она прекрасно понимала, что магию не удастся скрыть, но всё же хотела, чтобы это обнаружилось как можно позже — ещё ей не хватало во время заклинания слушать чей-то (Анжелы) бубнёж. Она шептала и шептала, и не закрывала глаза — не стоит брести во тьме, когда есть солнце. Она наблюдала, как из вновь открывшейся раны вытекает старая, уже черная кровь — в нос сразу же ударил тошнотворный сладковатый запах. Солдат застонал, и Йоль похолодела — она не убрала боль. Когда она закончила заклятье и оставила кровь вытекать, то прошептала простые слова, и солдат тут же блаженно выдохнул. Заживить печень, затянуть рану… Йоль помнила, как они нашли мёртвого человека в горах, и Ворон, вместо того, чтобы просто закопать его, заставил Йоль разделывать труп, чтобы посмотреть, что там внутри. «В древние времена некоторые люди позволяли брать свои тела для таких вещей. Чтобы развивалась медицина, нужны жертвы, понимаешь? Чтобы научиться чему-то, нужно чем-то жертвовать. О, вот так выглядит печень. С её лечением нужно быть осторожней, того и гляди, заденешь что-то не то. Ранения почти всегда смертельны, если, конечно, не задействовать магию…» Тогда его уроки казались бесполезной глупостью — ну зачем всё это, если она всегда будет в горах? Тут с ней ничего страшного не случится. Как оказалось, случилось. И как оказалось, не она навсегда осталась в горах, а горы навсегда остались в ней. Иногда от этого выла душа. Рана на животе затянулась, и остался лишь уродливый шрам, которым Йоль не сочла нужным заниматься: захочет — обратится к магам из Дю Врангр Гата, не захочет — будет чем бахвалиться перед соратниками. — Что, это всё? Я цел? Вот проклятье! Раньше магию ненавидел, но теперь… — Заткнись и не ворочайся, — прошипела Йолле. — Займусь твоей ногой. Её тошнило и шатало от усталости. На самом деле самое мерзкое в магии это то, что проснувшись час назад ты уже чувствуешь себя так, будто по тебе пробежался табун обезумевших лошадей. Ощущение, конечно, преотвратительное, но дело требовалось завершить. Тоже вычистить мёртвые ткани, а что останется — срастить. Или преобразовать их в здоровые? Первое требовало меньше усилий, но второе не оставляло увечий. «Да ладно, — решила она. — Потом просто высплюсь». Человек хромает с палкой или человек свободно ходит — разница есть и большая. Йолле преобразует ткани, а если увечье будет развиваться дальше, поставит охранные чары, которые сдержат его, питаясь силами солдата. Она стёрла старые слова и написала новые. Их немного, но они заберут у неё столько сил, что она может просто свалиться тут без сознания, но это не так уж страшно. Главное, чтобы её не обокрали, но этого не случится, пока камешек в подвеске полон энергии — охранные чары такие мощные, что приходится постоянно его наполнять. Слова работали, солдат лежал молча. Постепенно усталость вытесняла всё, что было внутри. Сожаление, злость, боль потери — не оставалось ничего, что могло бы её потревожить, лишь безмерное желание лечь и заснуть. И чтобы никто не трогал. Когда она произнесла последний слог, то свалилась на пол. Смутно, будто сквозь воду, она видела, как человек встаёт, аккуратно так встаёт, с опаской, будто боится, что всё это лишь сон, иллюзия, что возникла в его одурманенной голове. Не может быть всё так просто. Не может же? Чтобы кто-то пришёл и всё решил. Она слышала, как он говорил что-то поражённо, восторгался, но ей было уже наплевать. Она просто хотела поспать, уже собиралась выйти из шатра, чтобы добрести до своей палатки, как выход ей преградила Анжела. — Куда собралась, глупая? Ты же не дойдёшь. Пошли, я тебя уложу. Она потащила Йоль сквозь лазарет, через стонущих солдат, которые тянули к ней руки и всё шептали, шептали «и меня, госпожа, и меня исцелите!», а она смотрела на всех этих людей, израненных, искалеченных… поломанных, и понимала, что ни за что у неё не получится излечить всех, у неё просто сил не хватит, и вместе с усталостью её накрыло отчаяние. Отчаянию легче всего поддаться, когда не осталось сил. Ты видишь что-то огромное и просто не знаешь, как против него сражаться, особенно когда ты остаёшься в одиночестве, когда вместо тебя предпочли кого-то другого. Нужно отдохнуть… Анжела привела её в какую-то малюсенькую палаточку позади шатра, запихнула внутрь и со словами «я тоже порой выматываюсь до смерти» опустила полог. Вместе с ним на Йоль спустился сон. Когда она проснулась, болело всё, а в голове звучали крики больных «и меня, госпожа, и меня исцелите». Бездна, как же не хотелось идти туда! Как же… но она должна помочь им, ведь если она может помочь хотя бы одному, значит, её жизнь прожита не зря, но всё так болит… Стоп. Погодите-ка… Она не должна. Не должна. Она вылечила одного. Ура, жизнь пршла не зря, и так далее, и еду она вполне отработала. Можно… можно что, кстати? Для начала поесть, конечно, а потом? Из чего вообще состоит её жизнь? «Какие занудные вопросы, — раздражённо подумала Йоль. — Можно сначала поесть, а потом уже решать». Но когда она попыталась уйти, её снова схватила Анжела. — Куда это ты направилась, милочка? Тут ещё полно работы! Йоль раздражённо вырвала руку: — Я не хочу. Оставь меня. — Там ещё полно больных и с каждым днём всё больше! — кричала ей вслед Анжела, пока Йоль спешно ретировалась. — Ты должна помочь! «Должна» больно кольнуло, но Йоль только ускорила шаг. Она не должна — это пришлось повторять много раз, пока оно не осело в голове и прочно там не закрепилось. Она пришла помочь и она вернётся, но не сейчас. Дес сказал ей научиться делать то, что она хочет, и она учится, но в ответ он научится делать, что должно. Это неразрывно связано, и порой отличить одно от другого очень сложно. Йоль знала, что у Насуады есть особые люди, которые следят, чтобы все в армии отрабатывали еду. Ты можешь прийти на кухню в любой момент, и тебя накормят, но если будешь есть просто так, то однажды к тебе придут люди без лица, выволокут и впрягут в какую-нибудь телегу вместо лошади, чтобы неповадно было. Йоль жевала отвратительную на вкус кашу с призрачными кусочками мяса и чувствовала, как вместо еды её заполняет одиночество. Она не чувствовала ничего — она приказала себе не чувствовать ничего, но приказы исполняются не всегда. Нельзя плакать при всех этих людях. Они, эти мужчины, считают женщин слабыми и глупыми, и сотни раз приходится доказывать, что это не так, а если она сейчас зарыдает, то, считай, всё пропало — на неё и так косо смотрят проходящие мимо солдаты, а кухарки шепчутся за спиной, что «совсем эта проклятая война девок развратила, ишь чего удумали, в мужское бельё рядиться». Йоль всё ещё помнила, как на них кричал Дес, когда слышал что-то подобное: «А ну заткнитесь, курицы, много вы понимаете!» Йоль даже застонала от воспоминаний. В горле мгновенно встал ком, еда уже не лезла дальше. Как же так вышло? Она не знает, что такое семья, что такое любовь, вот все и разбежались, будто испуганные кошки. Она снова осталась одна, всё как раньше, только Эцур маячил на горизонте, Эцур, который смотрел в рот королю и разве что не жевал за него. Чем заняться дальше? Опять на ристалище? Интересно, у неё вообще есть какие-нибудь другие интересы, кроме размахивания кинжалами и стрельбы по ни в чём не повиннным яблокам? Шаги сзади она услышала сразу, была в них какая-то подозрительная целенаправленность. — День добрый, Энн, — вот проклятье, вспомнишь го… то есть солнце, вот и лучик. Эцур, поразительно горделивый, шёл прямо к ней. В сторонке стояли красиво одетые мужчины, которые больше смахивали на свинов, отчего-то вставших на две ноги. Йоль видела, как они нервно перетаптываются, похоже, не понимая, отчего рыцарь говорит с какой-то оборванкой. Впрочем, ему по положению приходится и не с такими говорить, он же у короля вроде половой тряпки — всю грязь за ним подтирает. — Добрый, возможно, — согласилась она. — Что-то нужно тебе или твоему королю? Он остановился и взглянул на неё, как ей показалось, немного обиженно. — Ты думаешь, что я буду подходить к тебе только тогда, когда мне что-то нужно? — Да. Да, именно так она и думала, а потом вдруг вспомнила Насуаду. Йоль была с ней предельно честной и Йоль всегда хранила тайны, чего бы это ни стоило. Что если Эцуру тоже хотелось на пару мгновений почувствовать себя обычным? Возможно, не всё так безнадёжно, как она думала, но обидно, что она нужна лишь для этого. Может, она годится лишь на это? — Где мне можно достать книгу? Эцур вздёрнул бровь точно рассчитанным движением, как это умеют делать только те, кому необходимо подобным вздёргиванием сказать больше, чем удаётся порой словами. К удивлению это не имело никакого отношения. — У меня есть, у Его Величества короля Оррина, еще очень много у некоего Джоада, купца из Тирма и летописца Насуады… — Госпожи Насуады, Предводительницы варденов, — резко поправила его Йоль. Если он решил зачитать весь список титулов Оррина, то пусть делает тог же самое и для Насуады. — Ты, очевидно, сейчас занят, — она кинула взгляд на заметно изволновавшихся сурдийских придворных, — так что где мне найти этого Джоада. Эцур вкратце объяснил, где. Йоль поблагодарила и развернулась. Струна звенела, и чувства безопасности никакого. Это безнадёжно. Она отчаянно хотела, чтобы за спиной оказался Денсен, наглый, язвительный, но свой. «Он сделал свой выбор, — напомнила она сама себе, — так что забудь о нём». И ощутила болезненный укол совести. В конце-то концов, она в этом сама виновата. В чём-то он, но нечего спускать на него всех собак и строить из себя обиженную девочку. Вина уже признана и выявлена — осталось лишь понять, в чём она заключается. Вот интересно, а Дес сам с его твердолобостью её сумеет признать? Найти Джоада оказалось непростым делом: в лагере варденов каждый без запинки ответит, где обитает Насуада или Эрагон, чуть призадумаются над пристанищем великого Рорана Молота, со скрипом укажут на короля Сурды, но вот дальше дело не пойдёт. Йоль даже не могла расширить сознание, чтобы найти купца, потому что понятия не имела, как выглядит его разум. Так она блуждала посреди лагеря, пока не наткнулась на какого-то богато одетого человека. — Господин, — позвала она. Он обернулся, и Йоль ахнула — его кожа была совсем черной, намного темнее, чем у Насуады. — Не знаешь ли ты, где я могу найти Джоада, ученого и летописца? — Знать. Ты почти найти его, он жить в той палатке. Так вот какие они — жители пустынь. Йоль прищурилась, положив руку на кинжал — мало ли чего можно ждать от этой приветливости. От него пахло дорогими маслами, золотые украшения тихонько позвякивали на ходу. Не то что бы она осуждала, но они торчали отовсюду! Везде, где только можно, и немножко там, где нельзя. Интересно, а там у него тоже какая-нибудь золотая штука висит? Йоль передёрнулась — она думает совсем как Дес! Вот проклятье, и надо же было им так срастись. Почему она постоянно его вспоминает? Темнокожий человек молчал и смотрел на неё. Йоль всё ждала, когда он начнёт спрашивать, кто она и откуда, и зачем ей Джоад-учёный, но он не проронил ни слова, поэтому она просто поблагодарила его и пошла своей дорогой, пару раз всё же обернувшись ему вслед. Мимо проходили люди, болтали, смеялись, и Йоль в этой толпе всё острее чувствовала, как внутри всё сжимается до размеров пылинки. Как назло, в голову приходили воспоминания о том, как всё было раньше. Так просто, да? Они просто были рядом, и ничего больше. Когда всё начало рушиться? Там, в Фейнстере, когда Дес соврал им и подставил, а потом Талика совершила несусветную глупость? Йоль оказалась глупее всех — она подумала, что если с ней пойдут люди, которым она доверяет, этого окажется достаточно. Не оказалось. Нужно, чтобы шли подходящие люди. Как совместить эти два понятия, она не знала. Подходящим оказался только Син. А потом он умер. Мёртвые глаза, вороны, трупы вокруг, и он весь разорванный и искусанный… Она закричала, чтобы прогнать воспоминания. Она схватилась за голову. Они всё не уходили, и она ощутила, как земля под ней плывёт. Её бросало то в жар, то в холод, и хотелось только одного — исчезнуть. И как так вышло? Как же? Он же бессмертный, он же сильнее всех! Он же… Йоль выдохнула. Смерть — судьба каждого, помнишь? Ты помнишь это?! Это твой щит от чужих мыслей! Но не так же скоро! Не так же быстро! Судьба каждого, да, а от судьбы не уйдёшь, если эта стерва вообще существует. Это несправедливо! Так нечестно, почему именно Синге? Талерика — вот почему! Глупая, упрямая девчонка. Ты так хочешь, чтобы эта война поскорее закончилась, так чего возмущаешься, что она ринулась сражаться? Хочешь делать всё вполсилы? Хочешь, чтобы тебе доставалось самоё лёгкое? Все чем-то жертвуют в этой войне, хочешь получить приз, ничем не заплатив? Но нужно же думать! Хочешь, чтобы умирали другие?! Смерть — не обязательное условие! Но частое. Мир не знает слова «справедливо». Поэтому умирают даже самые лучшие. Если ты крикнешь ему «Это нечестно!», он ответит тебе «Ну и что?» Так что смирись, что его нет, смирись, Бездна тебя поглоти! Одиночество сдавливало горло, беспомощность потихоньку поглощала её разум. Йоль чувствовала, как цепенеет, как не может двинуться. Так всегда происходило, когда она останавливалась, поэтому нельзя так делать, нужно бежать, бежать, искать, потому что больше никто её не отвлечёт от всего этого, потому что она совсем одна… Она уже видела палатку, рядом с которой расхаживал немолодой темноволосый человек, шагнула поближе, и земля ушла из-под ног окончательно.