Серые слёзы. Серая кровь

Кто-то ходил вокруг палатки, и Йоль открыла глаза. Она ничего не могла поделать с инстинктом выживания — он рвался наружу, заставляя её действовать. — Йоль? — нерешительно позвал кто-то из ночной тьмы, и Йолле чуть не поперхнулась воздухом. Проклятье, до боли знакомый голос. — Гэльти, — она даже не спрашивала, она утверждала. Пара птичек напела ей, что сын военачальника тайком пробрался в лагерь, но она не хотела встречаться с ним. Кто она, чтобы его отчитывать? Кто она такая, чтобы указывать ему, как жить? В конце концов, она просто лечит людей. Кольцо-печатку она, кстати, сдала Хальфреду до того, момента, как решит вернуться. Если решит вернуться. И… если они решат взять её обратно. Йоль выглянула, а там он — мальчишка, белый-пребелый, он как будто светился посреди ночной тьмы, а вокруг него прыгал огромный мелианский волкодав, тоже белёсый, будто покрытый инеем. — Нравится? Мне его подарил один вельможа, когда я собрался уходить, он славный малый, не то что некоторые, о людях заботится, как узнал, что я сбегаю сюда, дал мне пса, говорит, это Гром, его хозяин помер, теперь он не ест — не спит, ну, Гром, понимаешь, на людей внимания не обращает, а я ему понравился, так что мог забрать его, — радостно затараторил Гэльти, и Йоль растворялась в этом безумном обволакивающем потоке слов. — И он такой здоровский, умный сильный, я когда шёл, ко мне никто не подходил, боялся, да ты только посмотри на него, а как мне плохо становилось, он лежал рядом со мной и ни на шаг не отходил… Его счастье наполняло до краёв, и она чувствовала, как отчаяние отступает. И как можно быть таким человеком? Таким, который радуется всему на свете? Как можно видеть чудеса в самом обычном дне? Быть может, она когда-нибудь сможет такому научиться, но для этого придётся бросить попытки выжить и смириться с тем, что ты неизбежно в скором времени скончаешься. В муках, разумеется, потому что так драматичней. Как бы не утонуть во всём это чужом счастье… — Ты тут уже долго, почему пришёл только сейчас? — спросила она, не дожидаясь конца его вдохновлённой речи. Если её не прервать, то она может длиться вечно. — Я не знаю, просто смотрел, наблюдал, как тут всё происходит, а ты откуда знаешь, что я тут давно? — Я сестрёнка Энн, — напомнила она. — О, да, точно. Так значит, она ещё существует, да? Я слышал столько жутких историй про неё, а потом вспоминал, что это ты, и что ты такое сделать не можешь, ну, там… превращаться в тень, ходить по снам и подслушивать, и много вообще чего, а ещё что ты волком оборачиваешься, но я как-то не особо верил, но знаешь, людям надо как-то развлекаться всё-таки, так что я не стал ничего говорить, да и к тому же это полезно ведь, да, когда ты страшилка — все сразу делают то, что ты говоришь. Они, конечно, подчиняются своему страху, а не тебе, но всё работает, а это главное. Йоль подумала, что ходить по снам было бы здорово и полезно. Впрочем, это можно попытаться осуществить. — Почему ты пришёл именно сейчас? Ты мне так и не ответил. Но он просто покачал головой: — Я ответил — я так захотел. «Я так захотел» — вот они, те заветные слова, которые Йоль так отчаянно и долго училась произносить, ещё отчаянней пыталась в них верить, а у него это выходило как дыхание. — Тебе вроде нужна помощь, да? Мне сказали. Анжела что ли? Интересно, почему каждый встречный-поперечный пытается ей помочь? Она так жалко выглядит? Сначала все подряд проклинали, а теперь помогают. Это подарок от мира, внезапно осознавшего, что его игрушка может сломаться? — Не нужна мне никакая помощь, — раздражённо бросила она, а внутри всё закипало. Нет, на Гэльти нельзя злиться, он же совершенно бескорыстный. Если кому и можно было верить в этом лагере, то только ему. Йоль вздохнула. Кто ещё кроме него мог ей помочь? Насмешливая Анжела, которая только и может, что подкалывать? Травница свято верила, что это мотивирует людей, но не понимала, что не всех. Йоль это только раздражало. Эцур? Этот странный незнакомый человек, который предан королю Сурды? Гэльти был лучшим, что только могла предложить ей судьба, если бы она вообще существовала. У Гэльти хватит сил на любую боль. — Я потеряла всё, — убито произнесла она, ощущая, как каждое слово буквально застревает в горле. Приходилось выплёвывать их как шелуху от семечек. — Они все ушли. А Синге умер. Я опять осталась одна, ни с чем. Он умер по моей вине, понимаешь? Я его послала туда, к смеющимся мертвецам. Я. И я виню Талерику, и от этого мне становится ещё хуже, даже если я знаю, что она и правда виновата. Но это война, понимаешь? Все умирают. Почему мы должны прятаться, пока другие погибают? Я не знаю что делать. Я не знаю, как их защитить, пока их нет рядом. Вот какие у меня дела. Она села на землю, потому что в ногах появлялась непонятная слабость. Всё дрожало. Иногда на человека сваливается больше, чем он может вынести. Комок в горле всё нарастал. Когда говоришь, это будто всё оживает снова. Она снова стоит над мёртвым Синге, смотрит в его стеклянные глаза и ощущает, как мир рвётся на части. Чувство вины не давало ей покоя, оно пожирало её потихоньку изнутри, и не было ни дня, чтобы она не вспомнила, как сказала тогда «Иди за ней. Иди за Талерикой». Можно было поступить по-другому? Можно было пожертвовать девчонкой вместо Синге? Она почувствовала себя мерзкой и грязной. Значит, она готова была заплатить одной жизнью за другую? Значит, она ценила жизнь Талерики меньше, чем жизнь полукровка? Главное не разрыдаться. Хотя… это же Гэльти, всего лишь старина Гэльти, путь он и был совсем мальчишкой. Йоль сжала зубы. Вокруг ночь, никто ничего не увидит. И она тихо всхлипнула. Комок из горла потихоньку выходил, вся та гниль, в которую превратилась её душа, зашевелилась, затрещала, загноилась внутри, и Йоль чувствовала, что эта мерзость, отходы гнетущего отчаяния, выливаются наружу вместе с солёными, горькими от боли слезами. Через минуту она уже рыдала, как безумная, уткнувшись в ладони, и её тело сотрясала крупная дрожь. Она не плакала раньше, но это же Гэльти, всего лишь Гэльти, такой непривычно тихий, он положил руку ей на плечо и молчаливо сидел рядом. Это то, что нужно. — Это я-а винов-вата, — шептала она, заикаясь, — я, п-понимаешь? Я с-снова всё поте-ряла, я не смогла с-сберечь… ничего не с-смогла… Гэльти молча слушал её причитания, которые становились всё тише и тише, потом перешли в почти неслышные всхлипы, и тогда очень медленно произнёс: — Знаешь, что бы ты ни потеряла, у тебя всегда останется кое-что важное — ты сама. — Себя тоже легко потерять, — шептала Йоль. — Иногда ты даже не замечаешь, как это происходит. — Но в отличие от всего остального ты всегда можешь вернуть это. Оно рядом, оно совсем близко, внутри тебя. Тебе лишь нужно осознать это. Он погладил её по голове, и она не возражала. Глупый наивный Гэльти оказался умнее их всех. — Ты не виновата, — в его голосе звучала забота, которой не хватало всё это время. — Никто вообще-то не виноват. Это война. «Ты сама, — отчаянно думала Йоль. — Я сама. Вот что у меня осталось. Снова». Она закрыла глаза и выдохнула. За один раз вся боль и гниль не уйдёт, но можно сделать несколько попыток в конце концов. *** …Йоль смотрела на мечущуюся туда-сюда Насуаду, ощущала её клокочущее настроение и постепенно осознавала, что она в Видении. Опять. Что ж, давно этого не происходило, а она ждала. Следила. У неё не так уж хорошо получалось изучать это, но всё же она пыталась. Хальфред стоял напротив, опираясь на какую-то клюку. Опять нога разболелась. Старый дурак, лезет куда ни попадя. Насуада злилась, потому что день не задался. Всё было не так, и платье она порвала, и с Советом поругалась больше чем обычно, и Оррин опять вместо командования занимается своей дурацкой алхимией, а теперь ещё и эта девчонка! — Что ты думаешь? — наконец заговорила предводительница. — Она очень полезна. Очень, — он специально, Насуда была уверена, выделил это слово. — Не стоит так быстро от неё отказываться. — А я и не отказываюсь. Я хочу знать, насколько она управляема. Ты сам видишь, что она творит, так как мы можем быть уверены, что сможем её контролировать? Она так много знает и просто лечит людей? Глупость какая! И она отказала мне. Мне! Может, её отхлестать кнутами за неповиновение приказу главнокомандующего? — Полагаю, ты так только наживешь себе ещё одного врага, госпожа. Да и в конце концов, Трианна, например, такая же своенравная, как и Йоль. Трианна? О, нет, она не такая же. Абсолютно другая, и Хальфред знал это. Насуада надеялась, что знал. Она хотела власти, это её болевая точка, её рычажок. В детстве Трианна была абсолютно бесправным существом, её отец — пьяница и бездельник — бил её и унижал, чтобы почувствовать себя сильным. И, разумеется, первым её колдовством была его взорвавшаяся голова. С тех пор глава тайного общества ничего не желает, кроме двух вещей — силы и власти, и эти простые низменные желания позволяют Насуаде прекрасно её контролировать. Но вот чего желает Йоль? Уничтожения Чёрной руки, как она сама заявила? Мести? Это такой простой мотив, проще, чем у Трианны. Казалось бы, что тут делать? Просто напоминай каждый раз, когда она бунтует или недовольна, что именно у варденов есть силы, чтобы сокрушить шпионов и убийц Гальбаторикса, и всё. Но потом появились эти. Точнее, они всегда были — Денсен и Синге, а потом ещё и девчонка Бранвенов — и что-то в Йолле надломилось, что-то треснуло, что-то… поменялось. Насуада больше не могла понять, чего та хочет. Семью? Но какая семья посреди войны? И она уже обрела семью из трёх взрослых беспризорников, куда уж ещё? К чему она стремится? Как можно на неё надавить, если она всё потеряла — Синге мёртв, Талика по приказу самой Насуады отправилась в Урубаен, Денсен бросился за ней? И почему Йоль так настойчиво требует Эцура, пса Оррина? Может… да нет, невозможно, слишком глупо и невероятно… Когда? Как? У неё под носом? Хотя, вполне вероятно… Она всегда доверяла сестрёнке Энн, потому что кто будет наблюдать за наблюдателем? Она влюбилась в него, это точно. Надо же ей как-то залечить разбитое сердце. — Я посмотрю, что с ней будет дальше, но знаешь, Хальфред… Я хочу, чтобы ты сделал кое-что. Она остановилась и вдохнула. Порой она ненавидела сама себя за решения, которые приходилось принимать, но если не устранять угрозу, даже самую маленькую, то потом она может вырасти, и всё рухнет. Всё развалится, всё, что она так заботливо выстраивала. — Она слишком своенравна, понимаешь? — это звучало как оправдание, и Насуада поморщилась. Ну уж нет, оправдываться она точно не станет! Тем более перед человеком, который абсолютно и бесповоротно ей верен. Да и вообще перед кем угодно — предводительница она в конце концов или нет? — Слишком своенравна, — повторила она уже более уверенно. — Нам нужно принять меры. — Какие же меры, госпожа? — он спрашивал, но Йоль понимала, она ощущала, чувствовала, что старый мастер тайной службы и так уже знает ответ, но хочет услышать его из уст своей предводительницы. Когда говоришь, оно оживает. Хальфред не был из числа тех людей, что только кивают, а потом вся работа оказывается сделана. Нет, старый пёс не такой. Он любил, когда людям было неприятно, когда они делали что-то неприятное, тогда он видел их насквозь — их силу, их характер, их решительность. В Насуаде всего этого было в избытке. — Я хочу, чтобы ты нашёл человека достаточно способного, чтобы убить её в случае чего. Даже сквозь пелену Видения Йоль ощутила, как внутри всё переворачивается… *** Йоль вышла из лечебной палатки. Сегодняшний пациент оказался на редкость тяжёлым, но она справилась, залечив все изрубленные внутренние органы. Сперва вычистила гниль, восстановила ткани, срастила рёбра, «зашила». Он плакал потом, она помнила это. Он плакал и благодарил, а ей так хотелось крикнуть, что это не для него всё, что он тут совершенно ни при чём, просто подвернулся под руку. А потом подумала, что ему, в общем-то, плевать. Какая разница, почему тебя вылечили, если ты здоров и будешь жить? Он не собирался узнавать её душу — зачем? Он жив здесь и сейчас, а большего и не надо. Обидно, правда, что в ближайшем бою его искалечат заново, и вся её ювелирная работа обернётся прахом. Йоль вдохнула прохладный вечерний воздух и поёжилась: надо было захватить тёплый кафтан, но кто же знал, что она провозится до вечера? Её тошнило и подкашивало, и она недовольно заворчала. Отчего ей казалось, что такое истязание поможет забыть боль? Она исчезала только когда Йоль шептала заклинания, пытаясь срастить человеку то, что надо, и не срастить то, что не надо, потому что в ином случае он начинал возражать. Кто-то прокрался сзади, и она резко обернулась, положив руку на кинжал. Но это всего лишь мальчишка. Она ожидала дрожи или испуга. Он ведь пришёл неспроста, а что-то передать, значит, ему наверняка сказали, кто она. Они постоянно дрожали. А в палатках постоянно обсуждали, какие ужасы творит сестрёнка Энн, и что лучше не попадаться ей на глаза, и Йоль не могла им сказать, что их сестрёнка — искалеченная истеричная дура с манией преследования и обострённым чувством собственничества. Это бы испортило всё волшебство, да? Мальчишка дрогнувшим голосом передал ей, что прямо сейчас у них с Насуадой назначена встреча. — Не припомню, чтобы я что-то назначала… Он пакостно ухмыльнулся: — Ты не поверишь, но так бывает много с кем. Война делает людей удивительно забывчивыми. Йоль только фыркнула и ушла прочь. Так вот оно как? Насуада стала превращаться в безжалостного деспота и теперь сама решает, кто, когда и что будет делать? Теперь она распоряжается людскими судьбами как монетками на ярмарке — на эти купим победу на Пылающих равнинах, эти вложим в Фейнстер… ой, прогорело. Ну хоть деньги вернули. Я заплачу вам побольше, гораздо больше, только продайте Фейнстер. Война как аукцион — цена увеличивается с каждой минутой. А с другой стороны — кто знает, какой предводительница было до встречи с Йоль? Быть может, абсолютно такой же. Быть может, она всегда так делала, только прятала всё это за хорошими манерами. Хорошие манеры сойдут за что угодно. Нет, это она злится, только и всего. Насуада вовсе не такая стерва, как Йоль думает. Просто усталость и злость искажают реальность. Йоль уже подходила к её шатру, как на её пути встали Ночные Ястребы, пример, символ того, что все три народа могут работать вместе. Правда, они постоянно о чём-то спорили, да и главным у них всё равно оставался человек, но все замечали, как между ними рождалась если не дружба, то хотя бы взаимопонимание. Она помнила, как весь лагерь был шокирован, когда гном чуть не раскроил череп какому-то дураку, который вздумал кидаться камнями в ургала. Это же гном, ургалы разрушили его родной дом! — У меня назначено, — проговорила Йоль. — Прямо сейчас, если что. Ястреб-человек кивнул: — Как тебя представить? — Просто Энн. Он сунул голову под полог шатра и рявкнул: — К тебе «просто Энн», госпожа! У Йоль заложило уши. Кто-то внутри что-то тихо проговорил, и охранник с довольным лицом позволил ей пройти. Насуада как всегда выглядела великолепно. Интересно, сколько мужчин тайно по ней вздыхало? Впрочем, для этого нужна недюжинная смелость, в конце концов, это предводительница варденов, и Йоль не сомневалась, что с её хваткой, уверенностью и стержнем внутри она обязательно станет Императрицей. Если, конечно, они выиграют войну. — Им надо ещё научиться манерам, конечно, но они неплохо справляются. Увы, дворецкого я сейчас не могу держать… Йоль ухмыльнулась. Она знала, зачем Насуада её позвала, знала и страшно хотела уйти, но предводительницу варденов лучше иметь на своей стороне, чем на противоположной. Они ведь хотят выиграть войну, так? — Есть пара вещей, которые я бы хотела с тобой обсудить, — начала она, но у Йоль правда на это не было времени. И сил, кстати, тоже. Последнее лечение слишком её измотало, поэтому она совершила наглость, которая была позволена очень немногим (к счастью, она была в числе этих немногих) — она прервала Насуаду: — Почему я не в тайной службе рядом с Хальфредом? Насуада укоризненно на неё посмотрела. «Осторожно, — говорил её взгляд. — Мы играем в близких друзей, но не забывай, что это всего лишь игра, и ты в порядке ровно до тех пор, пока не нарушаешь правила». — Да, именно это я и хотела бы знать, — холодно произнесла она. Йоль пожалела, что прервала предводительницу. В конце концов, если тигрица не смотрит на тебя как на обед, это не значит, что она не растерзает тебя позже. Йолле вздохнула, опустила глаза и понадеялась, что скажет всё правильно. Что Насуада не будет играть с ней в Игру, а просто поверит, ведь её помощница столько раз доказывала, что ей можно доверять. — Помнишь, ты рассказывала мне про меч с трещиной? Что от него необходимо избавиться, ведь он подведёт в самый важный момент? Но отчего-то ты не избавилась от него. Почему-то ты послала его в Фейнстер, даже не починив. И там он всё-таки сломался. Она взглянула на Насуаду, и в глазах той играли гневные огоньки, но лицо не выражало ровным счетом ничего. Ей приходится командовать целой армией людей, среди которых попадаются весьма своенравные, вроде выскочки Йоль. Впрочем, она же не хотела быть выскочкой, она просто хотела уничтожить графа Элистара. — И сейчас ты держишь в руке треснутый меч. Опять. Его только успели исправить, как он опять пострадал. Дай кузнецам немного времени, они сделают всё, что надо. Просто дай время. Она пристально смотрела на предводительницу, стараясь понять, о чём та думает, но та слишком хорошо владела собой. Ей нужно время подумать, верно. Что ж, пусть. У предводительницы варденов есть всё время на свете. — Что ж. Хорошо. Я дам время… кузнецам. Пусть чинят. Но только до осады. Помнишь, ты спрашивала о наказании за провал? Вот оно. Ты почувствуешь цену своей ошибки, ты увидишь собственными глазами то, чего я так старалась избежать, и поймешь, почему я так злилась. Много людей погибнет, потому что ты не справилась. Я не вешаю на тебя всю вину, но я хочу, чтобы ты понимала последствия. Отправляйся к Джормундуру, он определит, где ты будешь сражаться. Это всё, можешь идти. Она махнула рукой, будто прогоняла муху, и Йоль почувствовала раздражение. Она из Серого народа, в конце концов. Она сестрёнка Энн. С ней не смеют так обращаться! Впервые за долгое время она ощутила что-то кроме сожаления и боли. Йоль склонила голову и развернулась, и уже на выходе, лишь благодаря острому слуху охотницы, она расслышала, как Насуада тихо приказывает срочно привести к ней Хальфреда. Рядом с шатром вертелась Трианна. Как только Йоль вышла, ведьма метнулась ко входу, но всё же задержалась и победно сказала: — Что такое, выскочка? Больше ты у предводительницы не в фаворе? Нужно вести себя примерней, тогда всё будет прекрасно. Йоль смотрела на неё, не понимая, зачем она всё это говорит. Потом вспомнила, что власть и влияние — это монета, которой Трианна измеряет мир. Йоль же видела всё по-другому, поэтому резко ответила: — Скажи-ка, тебе жаль, что Денсен ушёл? Ушёл и бросил тебя одну? Ты ведь больше никому и не нужна по сути. Ведьма поменялась в лице, нахмурилась, и Йоль поняла, что ей жаль. — Тогда зачем ты помогала ему? — Потому что безумно хотела увидеть, как кто-то перерезает тебе глотку! — рявкнула она, резко развернулась и влетела в шатёр. Йоль фыркнула, посмотрела ей вслед и впервые за долгое время отправилась не в лазарет, а на ристалище.