Серые слёзы. Серая кровь

Проснулась Йоль от настойчивого стука в дверь. Солнце уже вовсю пекло, и в голову проникал настойчивый голос служанки: — Госпожа Вивьетт! Госпожа Вивьетт! У тебя всё в порядке? Обычно ты просыпаешься очень рано! О, нет. Вот же проклятье! Она заснула и так и не поговорила с Роу! А с утра у неё встреча со связными, да и ходит он непонятно где! И чувствовала она себя препаршиво — голова болела и нарывала, тело будто окаменело, так тяжко было двигаться. Йоль со стоном поднялась и потёрла онемевшую от неудобной позы руку. «Катись в Бездну!» — хотела крикнуть она, но нет, Мантикора так не говорит. Прошептала заклинание, убирающее головную боль — к счастью, она возникла не из-за видений, оттого послушно исчезла. Мантикора... Йоль чуть не взвыла от осознания того, что ей придётся повторить всё то же, что и вчера — притворяться этой тварью, этой бесчувственной убийцей, слащавой и приторной, как засахаренные орешки. Снова это всё. И надо ещё встретиться со связным. И придумать, как подорвать стену. И ослабить солдат, обороняющих город. И, разумеется, не проколоться перед сгорающим от страсти Фаридом и подозрительным скользким Гэвином. От всего этого голова снова пошла кругом. Кое-как, на шатающихся ногах, она добрела до двери и открыла. Молоденькая миловидная служаночка всплеснула руками: — Ах, госпожа! Как же ты прямо в одежде уснула? И волосы не причесала? Ну как же так? — Вот так, — огрызнулась Йоль-Мантикора, не в силах притворяться спросонья. — Принеси воды и подготовь платье. То, что для походов. И поскорее. — Неужто сама будешь причёсываться, госпожа? И одеваться сама? Как же так, благородной даме такое не пристало! — Я сама буду решать, что пристало, а что нет, — резко ответила Йоль, про себя решив, что если кто-то (точнее, Фарид) спросит, почему она вдруг резко сменила привычки благородной леди на крестьянские замашки, то она ответит, что не хотела бы показывать никому свои шрамы. Вот как их уберут, тогда пожалуйста. Служанка выполнила всё, что ей приказали, и удалилась, бросая на Йоль странные взгляды. А она, не обращая ни на что внимания, захлопнула дверь и подошла к тазу с водой и вызвала видение Талики — та счастливо улыбалась и уплетала за обе щеки пирожок. Ну вот и чудесно. Йоль умылась (вода оказалась ледяная, прямо из колодца), оделась в удобное светло-зелёное платье, больше походящее на тунику, а в широком рукаве спрятала стилет — Нили дал ей удобные скрытые ножны, которые крепились в руке. Всё равно лук она не взяла — Вивьетт стрелять не умеет — можно потерпеть такие неудобства. Впрочем, уверенности придавал и пояс с отравленными иглами. На неё никто никогда не обращал внимания. Мать называла её «Вив», когда хотела оскорбить. Её чувства не принимались в расчёт. Её боль лишь питала эту мерзкую женщину, слёзы вызывали улыбку на гадком лице. Без изъянов. Идеальное лицо. — У тебя слишком широкий лоб, Вив. Ни один нормальный мужчина не согласится взять тебя замуж. Кто захочет, чтобы у него были такие уродливые дети? — голос её стал сладким и приторным. — Ну-ну, девочка моя, не плачь! Ты останешься со мной. Я всегда буду рядом. Я говорю это всё, потому что забочусь о тебе — чем раньше ты поймёшь, насколько некрасива, тем меньше будет твоё разочарование в будущем! Йоль протянула руку к ручке двери и вся сжалась внутри. Опять быть ей, опять притворяться, опять чувствовать всё это... Отчего так тяжко вдыхать? Неужели... неужели она боится её? Неужели Мантикора в голове так её пугает? «Пугает, ещё как пугает», — шепнуло что-то глубоко внутри. Нет. Нет! Переполненная вспыхнувшей как пламя злобой, Йоль сжала зубы и открыла дверь. И в комнату с резким вскриком ввалилась служанка. Подслушивала, маленькая змея! Что бы сделала Вивьетт? О, она бы показала зубки. Она ненавидит, когда ей перечат. — Тебя высекут, — даже не глядя на неё заявила Йоль и прошла мимо. — И больше ты в моей комнате не появишься. Она величаво зашла в столовую и быстро перекусила, нашла управляющего и со страдающим видом рассказала о неблагодарной служанке, которая, видимо собралась распускать про неё ужасные слухи, и выскользнула за ворота. И выдохнула. Как хорошо... Как же прекрасно, наконец, уйти оттуда, где шастает этот подозрительный Гэвин, и этот Фарид, и Роу, в присутствии которого теряются все слова... Как хорошо быть собой. Кто в этом городе достаточно знает Мантикору, чтобы сравнивать? С плеч будто камень свалился, огромный, давящий. Она может быть злой и резкой, может огрызаться, может приказывать... Вивьетт слишком часто разъезжала по Империи, чтобы хоть кто-то запомнил её. Йоль, укрытая тёмно-серым плащом, скользила по улицам, нервно оглядываясь — Белатона воскрешала не саме приятные воспоминания. Дождь. Лихорадочный побег. Клык. Она вздрогнула и обхватила себя руками. Первый, кого она подвела. Потом Синге, и его мёртвые глаза смотрят, смотрят на неё... — Хватит! Не время и не место. Ей ещё стену рушить во время обороны. Она прокралась по богатым кварталам, среди которых стоял дом цвета засохшей крови, прошлась мимо жилищ ремесленников и забрела в тот район, где живут люди на грани нищеты, однако, считавшие себя лучше бездомных и калек. Так уж устроен человек — ему просто необходимо знать, что он лучше хоть кого-то. Рядом с маленькой часовней вертелись трёхцветная кошка и бледный мальчик с серыми волосами. «Меррэ! Мягкий Шаг!» — радостно позвала Йоль. Они повернулись в её сторону, и кошка издала приветственный мяв, а мальчишка скривился от... злости? ненависти? отвращения? Йоль так и не поняла. Впрочем, она не удивилась, что один из котов не особо рад её видеть. Давно она не сталкивалась с Солембумом, а то он напророчил бы ей какую-нибудь гадость. «А, девушка из Фейнстерра, мрряу, — мурлыкнула Меррэ, — давненько не виделись. Мы думали, ты померрла давно». «Вы меня узнали?» «Конечно, узнали, девушка из Фейнстерра. Твоё сознание ни с чем не спутать!» — Ладно, хватит болтовни, — проворчал Мягкий Шаг. — К делу давайте. Мантикору могут узнать. — Мантикора занималась благотворительностью, приносила еду бедняками, так что никто ничего не заподозрит, — ответила Йоль, присаживаясь на какое-то бревно, — но мне и правда надо спешить. «Надо спасти кое-кого». «Хоррошо, мрряу. Коли надо, так поспешим. Нам перредали, что ты тут для разррушения стены во врремя осады. Мы с Мягким Шагом поможем чем сможем». «В общем так, — Йоль перешла на мысленное общение, потому что вслух разглашать свои планы на всю Белатону было бы весьма глупым занятием. — Я выйду на стену во время первого наступления варденов. Стену я разрушу заклинанием, однако, это будет сложно. Армия будет тут дней через пять, и за это время мне нужно накопить как можно больше энергии. В городе есть маги, сочувствующие варденам?» «Паррочка найдётся, мрряу. Хочешь, чтобы они наполнили тебе камни энергией?» Йоль постучала пальцем по губам. Это казалось заманчивой идеей. Она не успеет накопить за пять дней столько энергии, чтобы хватило на разрушение стены и поддержание щитов. «Хм... да, пожалуй. Это будет очень хорошо. Я думаю, ты, Меррэ, можешь запросто зайти ко мне за драгоценными камнями. Уверена, Мантикора раздобудет их без проблем. Есть ещё кое-что, о чём я подумала. Но это уже только вы можете сделать». Мягкий Шаг недовольно фыркнул, Меррэ кинула на него косой взгляд и повела ушком. Йоль впервые в Белатоне улыбнулась — совершенно искренне. «Вы должны отравить солдат накануне обороны». — Ничего мы тебе не должны! Йоль дёрнулась и повернулась к нему. Меррэ зашипела. — Слушай, Мягкий Шаг. Я понимаю, что мои сородичи-люди не самые приятные существа в мире, но чем тебе насолила конкретно я? «Ничем, мрряу! — кошка ещё раз зашипела на мальчишку. — Прросто этот остолоп не умеет себя вести хоррошо. Он допррыгается у меня, мрряу, что я его больше никуда бррать не буду!» Мягкий Шаг поджал губы и отвернулся, кошка же попросила продолжать. «Так вот. Я раздобуду яды. Посмотрю, что есть у Мантикоры в лаборатории — я помню, что она расположена где-то в доме. Если что, куплю вместе с камнями, и встретимся тут же, завтра в полдень. Вы подольёте их в воду. Солдатам нужно же что-то пить, а воду заготавливают заранее. Держу пари, она уже стоит, но пока её травить не надо, ведь на стенах дозорные: они отравятся и заподозрят что-то, поменяют воду и будут начеку. Лучше ночью, прямо перед днём атаки». «Поняли мы, не надо как детишкам разжёвывать!» — фыркнул мальчишка. Йоль впервые в жизни закатила глаза. Меррэ рявкнула, что ему запрещается говорить до конца встречи. Впрочем, Йоль не собиралась долго задерживаться. Решив все вопросы, она быстро откланялась, ловя неодобрительные взгляды Мягкого Шага, в которых проскальзывало ликование. Обратно она шла тёмными улочками, то и дело оглядываясь, забрела в какой-то тесный грязный переулок, где сидели нищие, как вдруг по телу побежали мурашки... Вивьетт часто приносила нищим еду. Они жадно хватали её грязными руками, а Мантикора мило улыбалась, увещевая, что тут на всех хватит. Нищие побирушки блаженно вздыхали — сегодня их не будет крутить от голода, сегодня они могут поспать. А потом они корчились. Они стонали. Они кричали. Кто-то раньше, кто-то позже, кто-то катался по земле, кто-то сжимался в комок и рыдал, кто-то умолял о помощи. «Помогите!» «Мне больно! Мне так больно!» «Спасите, умоляю, госпожа, госпожа...» А Мантикора, прищурив глаза, аккуратно записывала, как действует один и тот же яд, подмешанный в разную пищу, и какие последствия с какой скоростью проявляются у людей разного пола и возраста. Потом она уходила, зная, что трупы обглодают крысы и кошки, и возвращалась на следующий день посмотреть, издохнут ли они, если да, то как быстро, и какие у них проявляются симптомы. Йоль очнулась. От ужаса скрутило живот. Крики нищих до сих пор стояли в ушах. Госпожа, госпожа... Они умоляли её о милосердии, но она лишь рисовала буковки на бумажке! Йоль зарычала и ударила кулаком по каменной стене. Руку пронзило, по ладони потекла кровь, и это отрезвило разум. Нищие с ужасом пялились на Йоль-Мантикору. «Это она». «Ничего не берите из её рук!» «Она всех убьёт!» Она убивала по ночам, исследуя, как глубина ранения влияет на скорость смерти. Йоль затошнило, и она практически побежала обратно в дом цвета засохшей крови. Тварь, проклятая тварь, как она вообще могла спокойно жить на этом свете?! В дом она почти ввалилась на ватных ногах и тут же заметила изучающий взгляд Гэвина. Бледный, ещё не отошедший от действия яда Мантикоры, он смотрел, даже не моргая, лишь покручивая во рту какую-то травинку. Йоль выпрямилась и подошла к нему. Она знала, что бы сделала Вивьетт. — Здравствуй, Гэвин. Как ты себя чувствуешь? Он хмыкнул и нахально на неё уставился: — Лучше не бывает, госпожа Вивьетт. Лучше не бывает. Бодренький, свеженький как огурец. А ты, госпожа, а? Куда ходила рано утром, а? — Действительно ли это так важно, Гэвин? У тебя свои задачи, у меня свои. Давай не будем вмешиваться в чужие дела, тогда всё будет правильно, — ответила Йоль с той самой полуулыбкой Мантикоры. — А, может быть, важно, госпожа, а? Может, важно мне такое знать? Может, я спать не могу, страсть как хочу узнать, а? — В таком случае я тебе сочувствую, потому что ты ничего не узнаешь, — и Йоль прошла мимо, ощущая, как напрягается каждая мышца в ожидании предательского удара в бок. Сейчас, вот сейчас, главное — успеть среагировать, успеть отпрянуть... Но ничего не случилось. Гэвин лишь проводил её взглядом. Мантикора бы не боялась. Она никогда не боялась, она всегда была уверена в своей прекрасной игре. В своей красоте и очаровании. Придворный алхимик был единственным, кто не оскорблял её. Он корпел над своими ядами, что-то бурча себе под нос. Мать его не переносила. Он был единственным человеком, который знал, чего ей стоит поддерживать свою красоту. Вивьетт часто сидела в его комнате, наблюдая, как он смешивает ингредиенты. — Скажи, Гален, я уродлива? — это были первые слова, которые она произнесла в его комнате. Алхимик, бледный от того, что почти не бывал на улице, оторвался от своих зелий и смерил её испытующим взглядом с головы до ног. — Как по мне, госпожа, внешность у вас совершенно обычная, свойственная людям. Больше ничего сказать не могу. Вивьетт понимала. Она не была ингредиентом для зелья, потому никакого интереса у него не вызывала. — Скажи, Гален, как можно убить человека так, чтобы он и не понял? И никто не понял? Алхимик вновь оторвался от своего порошка и вновь изучающе осмотрел Вивьетт. — Я бы посоветовал мышьяк, госпожа. Роу она нашла в спальне: он склонился над огромной картой города, расстеленной на крошечном столе. Она покрывала столешницу как скатерть, свисая кое-где даже до пола, а Роу что-то отмечал на ней красными чернилами. — Роу? Он поднял измученный глаза и опустил снова. — Проходи. Дай мне пять минут. Я так понял, ты вчера уснула? Йоль ответила, что да, уснула, прошлась по комнате и произнесла заклинание против подслушивания. Остановилась у окна, вглядываясь в маленькие фигурки слуг, копошащиеся в грязи, как мошки. — Барзул, — прошипела она. Роу недоумённо взглянул на неё, но оторвался от работы: — Ладно, ладно, извини. Это было невежливо с моей стороны. Наверное, — он уселся на кровать. — Что ты хотела? А вот и он, тот самый момент, когда она должна сказать ему, что смысл его жизни мёртв, а ему самому уже подписали смертный приговор. Йоль вдохнула, сжала кулаки и выпалила всё на одном дыхании: — Роу, твоя жизнь в опасности! Чёрная рука планирует убить тебя во время обороны города. Твоя сестра, она... она мертва. Никто не знает, как это произошло, но для черноруких главное, что они потеряли способ воздействия на тебя. Они потеряли твой поводок, Роу. И тебя приговорили. Это будет Гэвин, вот почему он не уходит. Но я могу тебя спасти, у меня уже есть план! Она резко замолчала, вглядываясь в его уставшее лицо. На мгновение Роу прикрыл глаза, будто собираясь с силами, а потом выдохнул: — Я всё это знаю, Йоль. — Что? — Я знаю всё, что ты только что сказала. Я знаю, что Уна мертва. Это я убил её. Внутри будто что-то оборвалось, перевернулось. Будто целый мир рухнул куда-то в пропасть под собственной тяжестью, и снова Йоль не могла вдохнуть. — Ты... что?! Роу прищурился и выдавил из себя усталую ухмылку. Как-то сгорбился, будто уменьшился в размерах, будто совсем хотел исчезнуть. — Что ты на меня так смотришь? Да, это сделал я. Тот, у кого в жизни была единственная цель — спасти её, потому что больше у меня никого не было. Не надо делать такое лицо — ты меня прекрасно понимаешь. Может, вообще лучше, чем кто-либо другой. — Но почему, Роу? Почему ты это сделал? Он сжал зубы, взлохматил волосы и внезапно вскочил, и будто раненный зверь, принялся метаться по клетке, расплёскивая кровь из порванного сердца. В глазах сияло безумие, он побледнел, и синяки под глазами, казалось, стали ещё больше. — Они убивали её, Йоль! На самом деле эти проклятые, мерзкие, бездушные твари убивали её! Они лишь ослабляли боль, хотя могли вылечить её полностью — с самого начала могли, но тогда бы у них не получилось так замечательно мной управлять! И они облегчали её болезнь, оставляя ей кроху жизни, заставляя корчиться от боли! А потом... — он резко остановился и уставился в одну точку, полностью погрузившись в воспоминания, — а потом стало слишком поздно. Эти недоумки упустили момент, когда болезнь можно было вылечить. Теперь до конца жизни её мучили бы боли, от которых хотелось выть. Он закрыл лицо руками и затрясся. Йоль невольно кинулась к нему, однако смелости её хватило лишь на то, чтобы положить руку ему на плечо. Роу посмотрел на неё таким взглядом, что по телу пробежал холодок. Так смотрят, когда на шею накидывают петлю. — И тогда она сказала мне: «Убей меня. Дай мне выпить яд. Я больше так не могу. Если ты этого не сделаешь сам, я выброшусь в окно. Эта боль сводит меня с ума». Думаешь, я мог оставить её наедине со смертью? Позволить ей стоять у окна и смотреть на снующих внизу людишек? Я не мог. И я сделал то, что должен — остался с ней до последней секунды. Вот так. Раненный зверь метался по комнате, метался внутри, и кровь хлестала из ран, затапливая всё, красная и ледяная, и Йоль в ней захлёбывалась, утопала. Мир берёт своё, да. Мир всегда берёт своё, но она выгрызет у мира то, что принадлежит ей, с мясом, но выгрызет! Мантикору вся эта ситуация страшно забавляла. Она дышала часто-часто, и внутри будто скручивался водоворот. Отчаяние, его отчаяние, заполнило её, и она, в непонятном даже ей самой порыве кинулась к нему и обняла. Что она могла сказать? Есть ли в мире вообще слова, которые могли бы ему помочь? Роу даже не шелохнулся. — А потом, — медленно продолжил он, мгновенно спрятав все эмоции, — тем же ядом я отравил их всех. Половина Чёрной Руки полегла. Пока они поймут, кто это сделал, я буду уже мёртв. Он помолчал, а потом мягко высвободился из её объятий: — Иди, Йоль. Уходи. Не нужно мне твоё спасение. Она вздрогнула и отступила на шаг назад. Разве она сможет смотреть, как он умирает? Проклятье, гораздо проще было бы просто приказать схватить его. Гораздо проще, да. Но неправильно. Это неправильно — решать за других. Дес показал ей это. — Роу, послушай... Она не знала, что сказать. Не знала, как сказать. Была ли у него причина, чтобы остаться? Почему она, Йоль, не может стать этой причиной? — Послушай... Пожалуйста, закрой глаза. И представь моё лицо, — она ненавидела лицо Вивьетт. Роу, скорее всего, тоже. Пусть он лучше видит её, некрасивую, с уродливыми шрамами, но настоящую. — Ты... ты спас меня в Тирме. Ты спас меня в Далгоне, в Тронжхайме, в Фейнстере... Позволь же мне спасти тебя хоть один раз. Прошу. — Какая же ты идиотка, Йоль! — рявкнул он, не открывая глаз. — В Тронжхайме я тебя предал и бросил! В Фейнстере трусливо потребовал стереть мне память! Когда ты поймёшь, что ничего хорошего от меня не увидела?! — Мне решать, увидела или нет, — отрезала Йолле. Зачем он ждёт, что его убьёт Черная Рука? Пусть прямо сейчас и отравится. Но ты молодец, продолжай уговаривать. Быть может, он в будущем окажется тебе полезен. «Прочь из моей головы! Только не сейчас. Сейчас ты мне не нужна!» — в ярости подумала Йоль. — Уходи, — тихо попросил Роу, вновь склоняясь над картой. — Больше нам не о чем говорить. С упавшим сердцем и тоской Йоль вышла за дверь.