Серые слёзы. Серая кровь

Талике снились драконы. Сотни мертвых драконов, и их кости белели, иссушенные безжизненным солнцем. Она помнила их крики, она помнила, как убивала их, как их кровь, обжигающая, кипящая, лилась с небес. Это она их предала. Все, чему ее учили, все идеалы, всех… друзей? Но они не были ее друзьями! Они смеялись над ее слабостью, над ее неумением. Они смеялись! Она была ничтожеством! Она поступила так, чтобы доказать, что чего-то стоит. Она пошла за единственным человеком, который в нее поверил! Но никакие слова не могли стереть тот удушающий груз вины, который затягивал петлю на ее шее. И, сама не понимая как, Талика оказалась на острове, напоминающем огромную чашу, и в руках она сжимала Сингвет, только звали его не Сингвет, но разве это важно? Она сжала меч с улыбающимся солнцем. Вытянув руки, она приставила клинок к животу и, глотая теплые соленые слезы, прошептала: — За совершенные преступления, за убийство драконов, за предательство законов Ордена, я приговариваю тебя, Дейна… После этого солнце станет злобно ухмыляться, она это знала. — … к смерти! Талика проснулась и закричала. Теплые соленые слезы, на этот раз настоящие, струились по ее лицу, и она схватилась за живот, все еще ощущая, как золотой клинок пронзает ее плоть — но пальцы нащупали лишь шрам на том месте, где она по-настоящему проткнула себя. «Успокойся, успокойся, ты не там! Я не там! А где же?» Но вокруг было темно, и только единственная свеча разгоняла полумрак. Пить хотелось неимоверно, и Талика захрипела: «Воды!», и взявшийся непонятно откуда Дес поднес ей полную кружку. Талика глотала ледяную воду, обжигающую горло, и все ждала, что она выльется из дыры в животе, но она не вылилась. Слабость накатила внезапно, и Талика снова закрыла глаза. Ей снова будут сниться драконьи кости, похожие на залежавшийся снег? Но в этот раз все было не так. В этот раз она увидела девочку, похожую на куклу, в красивом голубом платье, но лицо ее распухло от слез. Она стояла, широко раскинув руки, и всхлипывала. — Не пущу! — кричала она. — Не пущу! А позади на кровати кто-то лежал и стонал, кто-то, кто на самом деле был ей нужен. Не это маленькое вопящее создание, но оно стояло у нее на пути. Талика вскинула меч, шагнула вперед. Девочки не было в списке. Но как там говорила Шиас'х? Это всего лишь ненужная помеха. И Талика, сделав резкий выпад, насадила девочку на клинок. А потом… потом… что же она наделала? Чтобы что-то взять, нужно что-то отдать. Зачем эта смерть? Зачем все другие смерти? Должен быть другой путь, другой способ! Должно быть в этой жизни что-то еще… Талика снова открыла глаза и умоляющим голосом попросила воды. На этот раз рядом оказалась Йоль, и Талика, быстро выпив воду, хрипло спросила: — Ты что-то знаешь про девочку, которая оказалась напрасной жертвой? Чтобы что-то взять, надо что-то дать. Ты знаешь что-то об этом? Йоль выглядела еще более замученной, чем раньше, хоть в полумраке комнаты Талика с трудом ее могла разглядеть. Она сжала руки и спросила: — Откуда тебе об этом известно? — Ты знаешь что-то, — уже уверенно заявила Талика, ощущая, что вот-вот, и она снова провалится во тьму. Но узнать правду слишком важно, если не узнает сейчас, то уже никогда. — Скажи мне! Йоль поджала губы, вздохнула и ответила: — Это то, за что Синге винил себя больше всего. Талика дернулась и вздохнула. И снова потеряла сознание. В этот раз сны оказались более жестокими. В этот раз они говорили о том, что она знает. Они говорили о Синге. Она видела, как он умирал, видела, как смеющиеся мертвецы вгрызаются в его тело, выдергивают проклятый меч из рук, как раздирают его на кусочки, а потом рвут друг друга. И голос в голове твердил: «Это ты, ты, ты! Ты виновата! Ты не достойна жить на этом свете, потому что… просто посмотри, что ты натворила! Посмотри, он умер из-за тебя!» Она билась в ужасе и в истерике, она пыталась достать его, правда пыталась, а потом эти мысли захлестнули ее с головой, и все исчезло, кроме одного желания — уничтожить себя. Зачем ей этот мир? Зачем она этому миру? Она подвела его, она предала, и все, чего она достойна — смерть. Потому что она жалкая и ничтожная, потому что она не смогла спасти его, и единственное искупление — кровь! Кровь за кровь! И на этот раз Талика проснулась в слезах, и кричала, пока не охрипла, но рядом не было никого. — Я не виновата! Не виновата! Голова гудела, к горлу подкатывала тошнота, но она плюнула на все и встала. Так не пойдет! Если она будет лежать тут и тонуть в этих мыслях, то так и захлебнется. Талика огляделась, пытаясь понять, где она, и угрожает ли ей какая-то опасность. Комната оказалась маленькой, но заваленной всякими вещами. На столе горела одна-единственная свеча, воздуха не хватало. Ставни были закрыты, но Талика так злилась, что, казалось, сейчас задохнется, и потому подскочила к ним и распахнула, и в лицо ударил прохладный ночной ветерок с озера Леона. Ну и отлично, никого нет, и никто не будет читать проповеди о том, что проклятым леди положено лежать в кроватях. Так, значит, они захватили-таки Белатону. Значит, все закончилось. Значит… Она больше не забудет свое имя? Или каждый раз придется втыкать меч себе в живот? Впрочем, какая разница? Судя по убранству, она в каком-то особняке, а у особняков определенно имеется задний двор. В полночь никакой дурак туда не сунется, все нормальные люди спят, поэтому можно… можно прочистить мысли, забитые всякой ерундой. Но где ее одежда, Талика так и не сообразила, порыскала по шкафам, но там лежали только такие огромные платья, в которые влезло бы, наверное, четыре Талики, да и те заблудились бы по дороге. Потому она просто взяла тонкое вышитое покрывало, прорезала в середине дыру, натянула на себя и подвязала ремнем, получив в итоге довольно странную тунику. Что ж, теперь ей нужно оружие. Сингвет она нашла прямо возле кровати и только прикоснулась к нему, как мысли, которые она так гнала от себя, вновь нахлынули: «Ты, ты — все твоя вина! Такая, как ты, не достойна жить. Лучше сразу умереть!» Талика вскрикнула и отшвырнула меч, который раскромсал ей душу, и он упал с тихим звоном. А мысли подутихли, хотя и не исчезли полностью. Так это он ее мучил? Ну и зачем ей такой меч?! Она сжала зубы и попыталась отыскать Удачу, но так и не нашла — на этот раз ей не повезло, и Талика вдруг почувствовала себя страшно одинокой. — Ладно, — прошипела она, глядя на золотой клинок. — Но я не позволю тебе указывать, что мне думать! И, схватив проклятый меч, она выскочила в коридор. Все было тихо, только варден, патрулирующий дом, странно на нее воззрился. — Госпожа… госпожа, тебе положено отдыхать… — Где тут задний двор? — Г-госпожа? — Задний двор, или внутренний дворик, или оранжерея — что угодно, чтобы скрыться с глаз долой, — раздраженно прошипела Талика, ощущая все нарастающее желание проткнуть себя. Это легко, всего лишь движение, всего лишь приставить и надавить… Талика вскрикнула, и варден вздрогнул. Видимо, решил, что она сошла с ума. — Госпожа, тебе положено… Стены давили на нее, нависали сверху, к горлу подкатил приступ тошноты. Слова, казалось, заставят ее сейчас потерять сознание… — Если ты еще раз ляпнешь, что мне положено, а что нет, я вскрою себе глотку! Варден оторопело вылупился на нее и хрипло произнес: — Ты имела в виду «тебе», ну, то есть, мне? — Что имела в виду, то и сказала! — рявкнула она, и он вытянулся по струнке, пробормотал «Прошу за мной», и повел ее куда-то по пустынным коридорам, пару раз кивая таким же бодрствующим стражам, которые провожали их удивленными взглядами. Наконец, они дошли до резной двери, и Талика кинулась вперёд, толкнула створки и буквально вырвалась на свежий воздух, вдыхая так, будто не дышала сотню лет. Так, теперь встать. Напрячь ноги. Рыцарская стойка — давно она не держала в руках меч. Притвориться, что в левой руке щит… так, а там что? Бочка? Талика подошла и взяла крышку за верхнюю петлю. Отлично, и притворяться не придется. Она взглянула на свое уродливое отражение в воде, покрытой мелкой рябью. Вся жизнь теперь похожа на это — странный неустойчивый рисунок. Снова встать — убей себя, убей, так легко, так быстро — удар, удар, отступить, прикрыться щитом. Вдох-выдох. Вонзи… — удар, удар, отступить, прикрыться щитом. Вдох-выдох. И снова, снова, чтобы забыть, чтобы в рисунке движений утихли слова, замолчали — удар, удар, сменить позицию, щит — чтобы в ритмичности исчез весь мир. Ткань покрывала шуршала и мешала двигаться. Путалась под ногами. Талика наступала на нее, спотыкалась, но раз за разом вставала снова. Она била и била, ощущая, как мышцы, отвыкшие работать, наливаются тяжестью, и понимала, почему Синге все это делал. Это очищает мысли. Есть лишь противник перед тобой, тень, которую нужно победить — убей, убей. Талика споткнулась и упала. Ноги больше не держали. — Тэлли, ты что тут делаешь?! Она вскочила и ошарашенно посмотрела во тьму. Вскинула меч, но тут же его опустила. Дес. Это Дес. — Эй, я проклятая, а не умирающая. — И все же… Талика только отмахнулась. — Что это за место? — Дом главы Черной руки. — А где Йоль? Говори, говори, лишь бы не думать, лишь бы эти мысли исчезли. — Пытается сделать так, чтобы меня не повесили. И этого Роу тоже. Талика ощутила всколыхнувшуюся где-то внутри неприязнь, не-свою неприязнь, его. Но Дес замолк, и голову заполнил рой, и глаза Синге, мертвые, осуждающие, и она сжала меч посильнее, направила себе в живот… и резкая боль в левой кисти, Талика разжимает руки, и меч со звоном падает на землю. Ужас захлестнул так, что она едва могла вдохнуть, по телу пробежался могильный холод. Рядом стоял Дес со сжатым кулаком и судорожно дышал. Левая рука разрывалась от боли — Талика попыталась пошевелить пальцами, но не вышло — будто деревяшка висит. — Тэлли? Что это было? — голос у него хриплый, едва не срывающийся. Это то, на что меня обрекло драконье проклятье — хотелось сказать ей, но она промолчала. — Синге когда-нибудь рассказывал, как действует проклятье этого меча? Дес помотал головой. — Нет, но он никогда не пытался проткнуть себя… Хотя… он никогда не был полностью человеком. Либо он ощущал все по-другому, либо он был сильнее, чем Талика, намного сильнее. И его воля, стальная, железная, эта воля могла сдерживать такие порывы. А какая воля у нее? — Тогда будь готов в любую секунду размозжить мне руку, чтобы я не сделала этого снова. Она подняла Сингвет, снова ощущая нестерпимое желание, одной рукой кое-как запихнула в ножны и пошла в дом. Нужно найти кого-то, кто разберётся с поврежденной кистью… *** Джо Рид смотрел на озеро Леона и чувствовал себя живым, необычайно живым, будто проснулся после долгого сна, похожего на смерть, и впервые взглянул на этот мир. Он слышал, как плещутся волны, как подвывает ветер где-то там в вышине, слышал пение птиц, и как будто все в первый раз. Будто раньше он не дышал, и сердце его не билось. Так много эмоций… Не его — Йоль предупреждала, что они нахлынут — но он не ожидал, что их будет так много. Раньше, после, он ничего не чувствовал. Он читал книги, и это единственное, что позволяло ему жить. Он собирал оружие в память об отце, хоть ничего в этом не понимал, развешивал по всему дому гобелены, потому то их любила мать, скупал украшения, потому что они нравились Эвелине, принимал с распростертыми объятиями военных ради Винсента, устраивал охоту ради Джонатана, и пытался просто быть добрым с людьми ради Джиневры, раз уж не мог увидеть прошлое. Но что бы он ни делал, ничего не могло заполнить огромную дыру в душе, сквозь которую пролетали минуты, секунды и мгновения его маленькой и жалкой жизни. Что бы он ни делал, он всегда оставался одиноким. И боль его была столь велика и необъятна, что он предпочел и вовсе ее не чувствовать. Но когда ты отказываешься от одного чувства, уходят и остальные. Так Джо Рида покинули все — даже его радость и его печаль, и он стал лишь пустой оболочкой, бледной тенью самого себя и своего рода. Наверное, поэтому он так безмерно восхищался ею — Талерикой, которая горела, как костер в самой темной ночи, сияла ярче тысячи солнц. Он мог ощутить ее жар даже сквозь толщу своего бесчувствия, и впервые за долгое время он испугался. Он боялся, что ее огонь спалит его дотла. А потом она сказала это имя — Йоль, и Джо Рид вспомнил ее — ведьму, которая забрала его лучшего коня, но взамен сделала так, чтобы он мог дышать. Он не знал, как, но, возможно… возможно, она сможет сделать так, чтобы он снова чувствовал? У Йоль было не ее лицо. Не то обеспокоенное, злое, затравленное выражение, будто ее загнали в угол, и она готова кинуться на него прямо сейчас и вцепиться в горло. И после Белатоны, когда ей вернули все на место — она все равно оказалась другой. Он казалась более… впервые Джо Рид не смог подобрать слова даже после всех прочитанных книг, поняв, что нельзя описать несколькими словами путь, который проделала душа. Как рассказать о всех шрамах, которые оставило на ней время? О людях, чьи искаженные отражения навеки запечатлелись в ней? О мгновениях, что длиннее столетий? Йоль просто казалась чем-то большим, чем была тогда. Возможно, она теперь умела чинить сломанных людей. Может быть, поэтому она согласилась принять его. И это хорошо, потому что он так и остался сломанным. Так и остался разбитым на кусочки, на осколки, которые возьми в руки — и изрежешь все в лоскуты, и останется только кровь, капающая на землю, и остатки души, как дешевые стекляшки, сверкающие на солнце. Джо Рид закрыл глаза и вдохнул. Пахло кострами. Где-то вдали слышались крики варденов из лагеря. Кто-то засмеялся, и на него вновь нахлынула волна чужих чувств — радость, страх, беспокойство, снова радость, где-то мелькнула даже безумная влюбленность почти на грани нереальности. И он пил эти чувства как вино, пил до дна, опьяненный ими так же, как и вином, а, может быть, даже сильнее. — Тебе нужно будет научиться закрываться от этого, иначе ты в этом утонешь, — сказала Йоль, но он не хотел закрываться. Он хотел утонуть. Это разрушало стену бездушья, которую он создал, будто после затяжной зимы пришла долгожданная весна. Он знал, что она поддельная, но сейчас и ее достаточно. Но, наверное, чтобы остаться собой, чтобы понимать, что чувствует он, а что — другие, и когда-нибудь придется этому научиться. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас он просто позволит себе дышать.