Серые слёзы. Серая кровь

Йоль открыла глаза и застонала. Проклятье, как же болит голова… Что... что он сделал? И вообще… сколько времени? Она помнила только закат, когда Талика позвала и сказала, что Дес умирает, дальше его спасение, она возвращается в свое тело и… что? Что было дальше? Почему она ничего не помнит? Так, она в своей палатке, это уже хорошо. Она протянула руку и приоткрыла полог, и в глаза ударило яростное полуденное солнце. Люди снаружи кричали, как безумные чайки, и она тут же отпрянула в темноту и тишину. К горлу подкатил удушающий приступ тошноты. Проклятье, он что, напился?! Он напился в ее теле, а она теперь страдает?! Она его придушит! Пусть только попробует вернуться, вот как только ступит в лагерь, она его придушит, прямо сразу! Барзул… — Госпожа Энн, госпожа Энн! — кто-то снаружи завопил так, что она застонала, схватившись за голову. Как злобная фурия, она выползла из палатки, прикрывая рот рукой, и воззрилась на мальчишку-посыльного. — Ты кто такой? Где… где Джарша? Он хоть потише будет… — А Джарша траванулся вчерась, валяется теперь с больным животом! — громко заявил мальчишка и пакостно захмыкал. Голова стрельнула болью, тошнота подкатила ближе к горлу. — Боги, да заткнись ты, не ори. Чего надо? — Госпожа Насуада вызывает тебя к себе, — теперь посыльный шептал, но хватило его ненадолго. — Сейчас? — Агась! — радостно рявкнул он, и Йоль, снова застонав, замахнулась на него. Он, гнусно захихикав, побежал прочь, крича на ходу какую-то дразнилку про Гальбаторикса и зад. Как эти вещи совместимы, Йоль понять не смогла, да и не пыталась, если честно. Проклиная все на свете, а особенно пьянчугу-Деса, она отыскала бочку с водой и практически занырнула туда. Что он еще натворил, раз сама Насуада вызывает ее к себе? Вода не очень помогла, но, по крайней мере, Йоль теперь хоть понимала, что происходит вокруг. Люди, вот что происходит, и почему-то некоторые смотрят на нее очень странно. Почему в этом мире есть люди, да еще и такие громкие? Почему они все орут? Неужели нельзя говорить потише? Или лучше, чтобы их вообще не было… Кое-как переодевшись в приличную рубаху, и разжевав на ходу листик мяты, Йоль отправилась к шатру Насуады. Ночные ястребы осмотрели ее с долей презрения и только собирались громко и радостно объявить предводительнице о прибытии, как Йоль резко вскинула руку и страдальчески прохрипела: — Умоляю, я сделаю что угодно, если кто-то из вас просто зайдет туда и тихо скажет, что я пришла. Один из гномов сочувственно на нее посмотрел (по всей видимости, он часто испытывал те же страдания) и шмыгнул в шатер. Йоль зашаталась. Солнце палило, были жарко и душно, и, казалось, если она сейчас же не попадет в тень, то через мгновение её прямо тут и стошнит. Если она попытается магией облегчить себе жизнь, ее стошнит. Если просто будет дышать… «Я не сразу его придушу. Он будет у меня страдать, мерзавец!» — злобно подумала она, зажав рукой рот. Гном наконец-то вернулся из шатра и разрешил войти, и она буквально влетела внутрь, ощущая, как прохлада забирается под кожу. Легче стало, но ненамного, и Йоль почти упала на стул возле стола Насуады. Так, к слову, сидела с хитрой улыбкой. — Прости, — выдохнула Йоль. — Что простить? — Понятия не имею. Что бы я вчера ни сделала, прости. Насуада тихо и мелодично засмеялась, но Йоль показалось, будто маленькие коготочки впиваются ей в голову. — Признаться, я долго думала, какой предводительницей мне сегодня быть. Злой, разгневанной, возмущенной. Но я решила быть великодушной при условии, что таких вещей больше не повторится. Йоль прикрыла лицо ладонью. Все, чего ей хотелось сейчас — умереть и желательно поскорее. — Но для начала надо тебя оживить. Фарика! Насуада махнула рукой, и откуда-то сбоку в шатер вошла старая служанка, подошла поближе и с глухим стуком поставила что-то на стол. Йоль подняла глаза, и ее замутило. — Это… пиво? Насуада довольно улыбнулась. — Из лучшей пивоварни Белатоны. Йоль в ужасе зажала рот рукой. — Нет. Нет, нет, нет! Снова пить? Больше ни за что в жизни, никогда… Она в панике смотрела на большую глиняную кружку и проклинала все на свете. Насуада снова поскребла когтистым смехом и ответила: — Тебе ведь правда станет лучше… — Не станет! Больше не буду пить, никогда в жизни. Никогда, клянусь! — Йоль, послушай меня, я расскажу тебе одну историю, — Насуада отпила кофе из аккуратной расписной чашечки и мечтательно продолжила. — В мой семнадцатый День рождения я огляделась по сторонам и поняла, что у меня совершенно нет друзей. Я не знала, что такое друзья, только игроки: союзники и враги, победители и проигравшие. И в мой семнадцатый День рождения я почувствовала себя такой одинокой и несчастной, что прокралась в кабинет отца, украла у него здоровенную бутыль гномьей настойки на мху и выпила ее с самый умным и приятным человеком в моей жизни. Насуада посмотрела на Йоль в ожидании ее догадки, кто же этот самый умный человек, но так и не дождалась и довольно объяснила: — В общем, я напилась в одиночестве. Хотя я, к счастью, не буянила. Просто уснула. Но вот наутро мне хотелось умереть, и я так и лежала, умирала и давала себе те же самые обещания, пока не пришел Хальфред и не поставил передо мной такую же кружку. Так что пей! И она придвинула пиво поближе к Йоль, которая от скрипа и от вида ее передернулась. Что ж, хуже быть не может, а если это облегчит страдания… Она схватилась за ручку и сделала глоток. Пиво на вкус оказалось гадким, колючим, но холодным, и вдруг… вдруг… не может быть! Как это возможно? Головная боль ушла, тошнота исчезла, и Йоль смогла вдохнуть без страха! Насуада все продолжала хитро улыбаться, а потом довольно заявила: — Что ж, пожалуй, ты готова узнать обо всем, что вчера произошло. Просто в том состоянии, в котором ты пришла, боюсь, ты бы не выдержала моего рассказа. Погодите, а было что-то ещё? — Может, не надо? — взмолилась Йоль, ощущая, что ничего хорошего случиться с Десом не могло. Особенно, с пьяным Десом. — Но ты должна знать! — Уверена, что проживу без этого… — Ох, нет. Ты вчера показала себя прекрасным сочинителем, одна вещица мне даже понравилась… Йоль застонала и закрыла лицо руками, а Насуада с какой-то садистской радостью продолжала: — Вообрази, солдаты располагаются на ночлег. Ставят палатки и поют, знаешь, одну из этих песенок, которые они обычно затягивают, чтобы работа шла быстрее, — она набрала воздух и вдохновенно выдала: — Мы сражаемся отважно, Света доблестные стражи, Дружно в бой идём вперёд, За свободу и народ! Пусть сидит тиран в столице, Пусть дрожит он и боится… Йоль прикрыла глаза рукой, ощущая, что сейчас случится что-то ужасное. — И тут подбегаешь ты, раскрасневшаяся, растрепанная, вырываешь у знаменосца флаг, машешь им как сумасшедшая и кричишь: «Эрагон и Насуада Гальбу надают по заду!» Йоль застонала. Она даже не придушит его, нет, для такого нужно придумать что-то пострашнее! — И потом ты ещё полчаса носилась по лагерю с флагом и кричала… много чего, но мне особенно запомнилось: «Гальбаторикс, злобный гад, поцелуй меня в мой зад!» Очень поэтично. Йоль закрыла лицо руками, ощущая, как щеки не просто горят — пылают, как лесные пожары под Белатоной. — Между прочим, Оррин уже с утра высказал мне, почему это в кричалках есть только мы с Эрагоном. — Если про Оррина и сочинят кричалки, то скорее это он будет тем, кому надают по заду, — мрачно произнесла Йоль. — Что ещё я натворила? — О, точно не знаю. Насколько мне известно, тебя отловила Анжела и сказала что-то странное, вроде… «я знаю, что ты — не она, и если не прекратишь, тебе будет очень плохо». Что-то прошептала, и ты свалилась без чувств. По крайней мере, это закончилось, и Йоль не знала, благодарить ли ей Анжелу или опасаться ее, потому что совершенно очевидно, что она догадалась, но не важно, не важно, главное, что она прекратила весь этот позор… И тут снаружи послышались вопли человека, которого она хотела видеть меньше всего. Вопли Хальфреда. Мало того, что он громкий, как военный рожок, так еще из нее всю душу вытрясет, ни капли не оставит. — Безмозглый болван, я могу заходить, когда захочу! — рявкнул он, влетая в шатер. Увидел Йоль, замер и противно так хмыкнул. — Отличная работа! Она посмотрела на него самым убийственным взглядом, на который была способна, но это не подействовало. — Любой, кто предполагал, думал или точно знал, что ты — сестрёнка Энн, теперь имеет очень большие сомнения по этому поводу! Йоль застонала еще раз, хлопнула себя по лбу, встала, шатаясь, и страдальчески протянула: — Не пейте. Никогда. Ни-ког-да! *** Однажды Талика проснулась и поняла, что слишком устала страдать. Она устала от плачущей полупрозрачной девицы в ее снах, устала от девчонки, которую убил Синге, устала от меча, шепчущего, что за свои преступления ей надо вспороть себе брюхо, будто в этом мире мало других наказаний. Она посмотрела на Сингвет, тускло поблескивающий в углу, посмотрела на свои руки, уже истертые от постоянных тренировок, и решила, что сегодня День без страданий. Она продолжит завтра, а сегодня сделает перерыв. Она поднялась, оделась, выползла из палатки — как раз занимался рассвет — умылась и тут же увидела Джо Рида с книгой под мышкой. Он задумчиво смотрел на всплывающее из-под земли красное солнце и щурился, и в душе его Талика ощутила странный никогда ей не свойственный восторг вперемешку с бесконечной тоской, и где-то на границе сознаний проскользнула бледная мысль о том, что он часто любовался рассветом со своей сестрой. «Ему тоже пора устроить День без страданий», — решила она. — Сегодня пойдем ловить лягушек! Джо Рид молча выгнул бровь. — Что? Ты против? — Разве Эцур не будет ждать тебя? — Я ему скажу, чтобы не ждал. Джо Рид оглядел ее с ног до головы, бросил короткий взгляд на книгу и предпринял вторую попытку; — А ты уже не слишком взрослая для этого? — Нельзя быть слишком взрослой или слишком маленькой для ловли лягушек! — парировала Талика. — Но ты же первая леди-рыцарь Насуады! — Джо Рид решил пойти с козырей, но и это, увы, его не спасло. — Но пока об этом никто не знает! Препираться бесполезно, либо ты идешь со мной, либо я иду одна. В любом случае сворачивай палатку! До Рид вздохнул и отправился собирать вещи, на удивление, довольно быстро — наверное, боялся, что Талика улизнет, пока он копается. Когда перед ним в первый раз встала невыполнимая задача поставить свою собственную палатку, он два часа ходил вокруг, пока не решился попросить помощи. Когда ему пришлось решать такую же невыполнимую задачу — эту палатку собрать, история повторилась, но потом Талика заявила, что либо он сам все собирает, либо спит на улице. — А как же Йоль? Талика хмыкнула: — Просто поверь, ей сейчас не до нас. Надеюсь, она сегодня сможет хотя бы стоять нормально. — А что случилось? Талика уставилась на него как на сумасшедшего, вопросила возмущенно-пораженным тоном «Ты что, не знаешь?!», а потом подробно и в красках все рассказала, и к концу рассказа, где Анжела отлавливала Йоль — и, кажется, она догадалась, хотя как? — они дошли до полевой кухни, где наворовали булок. По дороге она пыталась объяснить ему, что значит «День без страданий», и так как она выдумала его только сегодня, приходилось знатно изворачиваться. — Понимаешь, это что-то вроде праздничного дня, когда работать нельзя. Только сегодня нельзя страдать. Ты просто представляешь, что ничего не случалось. Ничего нет. Завтра можешь вернуться ко всему… этому. Но не сегодня! Сегодня ты можешь радоваться столько, сколько захочешь. Джо Рид растерянно огляделся и так же растерянно ответил: — Но я… я хотел бы. Да не умею. День казался безмятежным, и им хотелось в это верить. Талике так точно. В конце концов, таким и должен быть День без страданий. Вот завтра, например, может влить дождь, но не сегодня, определенно, не сегодня. Лошадей они оставили неподалеку, и те мирно пощипывали травку, а Сингвет, привязанный к седлу, метался и звал, пел злые песни, но сегодня Талика его не слушала. Запах луговых трав, оглушающий, тяжелый и сладкий, ложится поверх кожи. Сами травы кололись и щекотали щеки, и Талика лежала и смотрела на небо, яркое, искрящееся, полное белых облаков и дышала. Когда закрыла глаза, запах накрыл с головой, и она утонула в нем. Маленький ручей журчал неподалеку, сверху раздавалось шуршание листьев, и среди них какая-то птичка красиво, заливисто пела о счастье (хотя, возможно, она на самом деле пела о том, как бы не умереть с голоду, но Талика решила, что о счастье, значит, так и будет, и мнение птиц тут не учитывается!). Но в конце концов, ей стало скучно. Она резко поднялась и огляделась — ну конечно, чем ещё мог заниматься Джо Рид? Он сидел на плаще посреди травы и читал книгу. Опять. И как ему не надоедает смотреть в одно и то же место целый день? И всё-таки, они же пришли ловить лягушек, знаете ли! И потому она вскочила (так резко, что Джо Рид дёрнулся и выронил книгу), закатала штаны и направилась к ручью, который перекатывался на камнях, но рядом с поляной, на которой они обосновались, образовал небольшую запруду. Откуда на Талику смотрели по крайней мере три пары водянистых глаз. Но стоило ей шагнуть в воду, и они исчезли, а кожу обдало холодом. На дне лежал песок перемешанный с илом, и Талика с удовольствием зарылась в него ногами. Потянулась. Зевнула. И встала наизготовку. Дома они с Лейвом часто ловили лягушек и головастиков, и вся соль заключалась в том, чтобы быть очень тихой, что у Талики ну никогда не выходило. Терпение — вот что требовалось, и тогда у нее никакого терпения не было. Но кто знает, может, оно появилось сейчас? Она наметила себе цель и осторожно шагнула вперёд. Шажок совсем маленький, незаметный, затем второй, третий. Она все ближе и ближе, протяни руку и хватай, но вот как раз на этом-то она и проваливала задание! Потому что надо наклоняться также аккуратно, медленно, чтобы тень не спугнула лягуш… Глаза резко скрылись под водой. Талика обиженно выдохнула, но не отчаялась. Следующая пара глаз сидела неподалеку, и все теми же медленными движениями Талика направилась туда. Медленно подойти, медленно наклониться и опустить руку в воду, а потом… хвать! — Поймала, поймала! — завопила она, подпрыгивая на месте, и оглянулась на Джо Рида. Тот соизволил оторваться от книги и посмотрел на нее, и Талика ощутила, как что-то… кто-то… тянется к ее радости и будто пробует ее на вкус. Талика дернулась и посмотрела на Джо Рида, глаза которого будто превратились в две бусины безо всяких мыслей. Он, значит, тянет. Ну и ладно, ей не жаль — порой и радости, и ярости у нее столько, что того и гляди разорвет. Наконец, в глаза Джо Рида вернулась осмысленность. — Прости. Талика только пожала плечами — знает же, что ей не жалко, чего извиняется? Она выпустила лягушку, и та удрала за какой-то камень. Довольная собой, Талика вышла на берег, сорвала какую-то веточку и воткнула в песок. Один есть! После часа охоты палочек уже накопилось десять штук, и даже самый мудрый мудрец не мог бы сказать, была ли это все одна и та же лягушка, или десять разных. На одиннадцатой Талика отчего-то оглянулась на Джо Рида — разумеется, он сидел, уткнувшись в книгу — и решила, что ему жизненно необходимо поймать хотя бы одного самого маленького головастика, которые расплывались в разные стороны из-под ее ног. Талика шагнула вперёд, не глядя, и напоролась прямо на какую-то корягу! Взвизгнула от боли — Джо Рид дёрнулся, книга вылетела из рук и врезала ему прямо в глаз! — Что за… больно! Как… чего кричишь?! А Талику разбирал хохот, она согнулась пополам и тряслась, едва держась на ногах. — Ах так! — в голосе Джо Рида даже слышался азарт, и ее затрясло ещё сильнее. И тут он вдруг подскочил к ней и резко толкнул, и Талика, не удержав равновесия, шлепнулась в холодную воду — она обожгла кожу, забралась под штаны и тунику, и Талика вся покрылась тиной и илом. И захохотала ещё громче. — А я думала, у тебя духу не хватит! — крикнула она, схватила Джо Рида за руку и дернула, и он, вскрикнув от неожиданности, плюхнулся рядом с ней, и его глупое лицо развеселило ее ещё больше. И тогда… Тогда Джо Рид улыбнулся. — Вот видишь, — хмыкнула Талика. — А говорил, что не умеешь.