Серые слёзы. Серая кровь

«Не правда ли странно, Энн. Ты боишься, что вардены тебя покарают за то, как ты спасла свою подругу из Урубаена. Что они узнают о твоей связи с Муртагом. Ты боишься собственных союзников — тогда что это за союзники такие?» *** — Уходите! — Нечего вам тут делать! — Всадник отпустил нас, оставьте нас в покое! Они кричали, вопили, махали руками, они все были как натянутые струны, готовые лопнуть, как тонкий весенний лед, который вот-вот треснет, стоит только ступить на него, как огромное бушующее море, полное ярости — нырнешь и уже не выберешься, оно поглотит тебя без остатка. Ещё мгновение, и они начнут кидать камни, а потом, разъярённые из-за крови, бросятся на незваных гостей. И Талика… не может. Не может! Зачем она пришла сюда? Зачем не взяла с собой охрану, которую обещал Джормундур? Глупая, глупая наивная девчонка, которая и сама не знает, что делает, как она может помочь другим людям? Надо разворачиваться и бежать, бежать без оглядки, надеясь, что эта свора диких грязных собак не догонит ее… «Я там, где должна быть, — мысль, странная, чужеродная в этой панике, затопившей душу, оглушила. — Я не могу отступить. Если сейчас не сделаю шаг вперед, то потом никогда не сделаю!» И она положила руки на рукоять меча, отстегнула ремень и подняла Сингвет над головой. Толпа замерла. Потому что одно дело — кричать на безоружных, и совсем другое — на тех, кто может что-то вам отрезать. В конце концов, даже если удастся победить нескольких человек толпой, кто-то все равно умрет, кто-то, кто пойдет первым. — Мое имя — Талерика Бранвен, леди-рыцарь Предводителя варденов, будущая крон-герцогиня Бранвен! — рявкнула она, чуть не сорвав голос. — И я здесь, чтобы предложить вам помощь! Толпа затихла, ожидая представления. Потому что если кто-то не сбежал от ее рокота, возможно, он может сказать что-то интересное. Толпа походила на зверя, забитого, забившегося в угол, жалкого и несчастного, и все же зверя — он оскалил клыки, на загривке у него встала шерсть, и он зло рычал, грозясь вцепиться во всякого, кто подойдет слишком близко. — Я не собираюсь никого заставлять, хотите — уходите. Я больше не вернусь. Но прежде предлагаю выслушать меня! Знаете ли вы, как жить эту жизнь? Что вы будете делать дальше? Куда вы пойдете? — спросила она. По толпе прошелся тихий шелест, перерастающий в рокот, и, казалось, он вот-вот разойдется, разразится бурей и молниями, но толпа промолчала. Видимо, ожидая, что Талика даст ответ вместо них. И она дала. — Не знаете! Вы не знаете, как жить, куда идти и что делать, не так ли? Я вам так скажу — даже те, кто прожили много лет свободно, даже они порой не знают! А я предлагаю вам ответы, я предлагаю решения. — И что же это за решения? — ядовито поинтересовался тот голос, который первым крикнул «Пошли прочь». «А вот и козел, за которым идёт баранье стадо, — хмыкнул Дес в голове Талики. — Его надо первым уложить, но он полезет на рожон, только если между ним и тобой будет десять человек». Талика благодарно кивнула. Рука, которой она держала меч над головой, затекла, и Талика опустила ее, ощутив, как выдохнула вся толпа. Вот сейчас надо что-то сказать, что-то такое… чтобы как Роран Молотобоец… и она, набрав побольше воздуха, вдохновенно выдала: — Я предлагаю вам стать героями. Теми, кто помог спасти Алагейзию из лап тирана, который и заковал вас в оковы рабства! Я предлагаю мужчинам сражаться со мной плечом к плечу. А женщинам и детям укрыться в Сурде и помочь с урожаем, ибо Сурда, оставшись без мужчин, отчаянно нуждается в умелых руках. И когда мы победим Гальбаторикса, вы получите дома, в которых сможете жить до конца дней! Вы сможете решать, куда идти, что думать, что делать, и никто вам не будет указывать! Может, ее и не хватило на такую же речь, какие произносил Роран, такую, которая и сердца, и души, и весь мир могла бы зажечь, но все же Талика искренне верила в это. Что она поможет им, и что после войны найдет для них дома — она видела каждого за честным делом. Да, их жизнь не будет полна роскоши, и дома не сойдут за дворцы, но главную драгоценность — свободный дух — это она сможет подарить. — То есть, ты предлагаешь одной половине из нас сдохнуть в битве с Гальбаториксом, а другой — снова гнуть спину в тяжёлой работе? — хмыкнул этот шакал из толпы. Люди, расслабившиеся на мгновение, снова напряглись. Талерика сжала зубы. Вот ведь! Ну конечно, она не ожидала, что с первого ее слова все побегут за ней, и все же… — А что предлагаешь ты? Разбойничать, грабить и убивать? И тут толпа вдруг расступилась, обнажив своего шакала, свой нарыв — тощего уже немолодого человека в коричневом тряпье. Он стоял, сгорбившись, сжимая в руках крючковатую палку, и когда люди разошлись, дернулся, будто желая снова скрыться, но быстро понял, что куда бы он ни сунулся, люди отступали прочь. Никто не хотел, чтобы его заклеймили убийцей и грабителем (ну, по крайней мере, до того, как он действительно им станет). — Да, что ты предлагаешь, Пайс? — спросил кто-то из толпы, и глазки шакала заметались. Он открыл было рот, но Талика резко его перебила, указывая мечом, спрятанным в ножнах: — Ну? — Да ты просто девчонка! Что ты вообще можешь?! Ты не можешь сражаться, не можешь вести кого-то за собой! — заверещал он, но Талика отмахнулась. Она так часто слышала эти слова, что они потеряли какой-либо смысл. Зачем доказывать что-то каждому по отдельности, когда можно доказать всем сразу? И она обернулась, протянула ладонь, и Гэльти, нервно дернувшись, вложил ей в руку два деревянных меча. Аккуратно положив на землю Сингвет (на который немедленно наступил Дес), она швырнула один из мечей перед собой, а второй вскинула, снова направив клинок на людей. — Хороший вопрос, Пайс, на самом деле хороший. Я женщина, и отрицать это… глупо. Все довольно очевидно. Но вот просто ли я женщина? Давайте проверим! Потому что дела говорят громче слов, и поэтому я предлагаю вам вот что — пусть самые сильные из вас, самые смелые и быстрые выйдут вперёд, возьмут этот тренировочный меч и попробуют меня победить! Кто проиграет — пойдет за мной и будет сражаться в моем отряде! А кто сможет победить — я отдам ему мое золотое ожерелье! — она сорвала с шеи цепочку с круглой подвеской, какую-то глупую безделушку, и потрясла над головой, чтобы все могли хорошенько разглядеть. Потом засунула ее в карман и оглядела толпу. Толпа заволновалась, но выходить вперёд никто не спешил, только шакал принялся насмехаться: — Хах, с девкой сражаться — позор какой! Ты же слабая! — Так это же лучший способ заполучить дорогую вещицу, которую ты можешь потом продать — побить слабачку. Эти господа за моей спиной ничего вам не сделают, клянусь, — тут же парировала Талика, и толпа вновь уставилась на Пайса, как бы ожидая команды. — Или ты боишься? А если боишься, значит, я — угроза. А если я — угроза, значит, не такая уж слабая! Пайс открыл было рот, но тут же его захлопнул, и люди бросили на него презрительные взгляды. Из толпы послышался недовольный шепот, и шакал, набрав воздуха, собрался разразиться очередной тирадой, как вдруг его прервал басовитый голос: — Заткнись, Пайс. Хорош сисьски мять, я наваляю этой девке и заберу золото! И вперёд, расталкивая толпу, вышел высокий загорелый мужчина. Темные волосы его торчали жёсткой щетиной, грязная рубаха свисала клочьями, а на переносице красовался уродливый шрам. «От кнута», — подумала Талика, завороженно наблюдая, как мужчина поднимает деревянный меч. Плавно, без лишних, вскинул клинок, вскинул квадратный подбородок и прищурил близко посаженные глаза. — Как тебя зовут? — А это важно? Талика улыбнулась. Она же не собиралась быть злой мегерой. — Имя — всегда важно. — Томас, — коротко бросил он и кинулся вперёд. Талика отскочила, заблокировала, и рука заныла от силы, с которой он ударил. Не стоит принимать на себя прямые удары такого здоровяка. Впрочем, двигался он медленно и так предсказуемо, что ей не составляло труда уворачиваться. Томас размахивал клинком будто одержимый, от мощи его вибрировал воздух, и все же он так ни разу и не попал по Талике. И спустя несколько мгновений она кинулась прямо под рубящий удар, отвела меч противника так, что по инерции он полетел дальше, и поставила свой клинок к горлу Томаса. Она остановила руку за мгновение до того, как дерево коснулось горла, и ее противник замер. — Ты умер. Если бы не остановила, могла бы перешибить гортань. Томас закашлялся, ошеломлённо посмотрел на Талику и молча протянул ей деревянный меч, и она заметила, как дрожат его руки. — Тебе не хватает скорости. И ты слишком предсказуем. Будешь сражаться на моей стороне? Томас кивнул. — Кто следующий? Следующим был какой-то тощий паренёк — двигался быстро и хитро, пытался кинуть ей пыль в глаза, бил часто и почти непредсказуемо, но силы в его руках не хватало, и каждый удар, Талика могла ты поклясться, отдавался в его костях ноющей болью. Через несколько минут он уже валялся на земле, и деревянный наконечник щекотал ему горло. Потом вышла девушка — приземистая, крепко сложенная, возможно, она постоянно таскала что-то тяжелое, потому что на руках выступали мускулы. Она била размашисто, с яростью, с ненавистью. Талика проскользнула ей за спину и приставила клинок прямо к затылку, там где шея переходила в череп — такой удар убил бы ее мгновенно. Потом — красивый парень с шелковистыми волосами, за которым, видимо, ухаживали как (Талика передернулась от этого сравнения) за породистой собакой. Он фехтовать умел, но, увы, его умение было, скорее, показным, и меч вылетел из его рук. Теперь она понимала, как чувствуют себя эльфы, более быстрые, сильные, умелые. После ежедневных тренировок с Эцуром эти люди казались ей черепахами, пытавшимися угнаться за зайцем, и все же, заяц ведь проиграл, потому что был невнимателен. «Ты умер». «Ты мертва». «Я победила». С каждым новым человеком она делала еще один шаг, и с каждым шагом идти становилось все труднее. Почему они до сих пор не сдались? Почему не поверили ей? Быть может, она совершила ошибку? Быть может, их проигрыши только показали, как легко их убить на самом деле? Но ведь не все воины такие умельцы, как она! Спина ныла, руки жгло. Она уже с трудом поднимала меч, и едва не пропустила удар. Бросила взгляд на Деса — он единственный из всех мог понять, в каком бедственном положении она находится — и услышала его голос: «Тебе нужно содрать шкуру с шакала». И когда очередной ее соперник упал на землю, она махнула мечом и крикнула: — Довольно! Где Пайс? Желаю биться с ним — уж после стольких-то побед я заслужила право выбирать противника! И люди, даже те, которых она изваляла в грязи, одобрительно кивнули. — Пайс! Выходи! Пайс?.. Но шакал не выходил. Толпа зашевелилась, недовольно заурчала — коль тявкаешь громче всех, будь готов ответить за свою болтовню, и Пайс, зная, что с него стребуют этот долг… исчез. Толпа пошарила по закоулкам, но Пайса так и не нашли, и люди вдруг вжали головы и прижались друг у другу, потому что у них больше не было голоса, не было того, кто все решит за них, и им, кажется, придется решать самим. И Талика бросила взгляд на Томаса, вокруг которого собралась большая часть поверженных воинов, и подняла бровь. Толпе нужен был голос, но она не подходила — голос всегда шел изнутри. И Томас понял. — Я пойду за ней, за Талерикой Бранвен, и тот, кто назовет ее «девчонкой», тому я лично раскрою череп. Вы меня знаете, я почем зря болтать не буду. И мое мнение таково — ей можно верить. И те, кого она отправит в Сурду, могут не бояться. Он кивнул, сжал зубы и скрестил руки на груди, и толпа загудела, принимая решение. Ей нужно время, и Талика дала ей это время. Обернувшись, она подняла Сингвет и пристегнула его к поясу — и его крик в голове, крик о том, как она смеет держать в руках другой меч, затих. Пока люди позади перешептывались, она бросила взгляд на своих спутников — Дес смотрел на толпу с явным презрением, Кледвин поглядывал с любопытством, а Гэльти… что-то странное было в его глазах. Он замер и мучительно о чем-то размышлял, скрючив руки так, будто пытался за что-то зацепиться, что-то неосязаемое, непонятное. Талерика дотронулась до его плеча, и он вздрогнул. Перевел на нее стеклянный взгляд и тихо — она едва расслышала его в нарастающем гуле — спросил: — А кто… кто поведет их в Сурду? Талика пожала плечами. — Пока не знаю. Поговорю с Джормундуром ещё раз. Уверена, что у него есть честный человек, который не может больше сражаться, но может дать надежду людям, у которых ее никогда не не было. Гэльти вдруг схватил ее руку и замотал головой: — Нет, не надо… не надо… я пойду, — и запнувшись на секунду, он повторил более уверенно. — Я! — Ты? Но… почему? Разве ты не хотел видеть славные победы варденов, и все такое? Он отбросил ее руку и запустил пальцы в уже начавшие отрастать белые волосы. Точнее, уже не белые, скорее, выцветшие, будто солнце постепенно напитывало их золотистым светом. — Потому что… слышишь, как ты назвала их? «Люди, у которых нет надежды». Это же я! У меня тоже никогда не было надежды, — голос его задрожал, и, наверное, впервые в жизни Гэльти говорил запинаясь и обдумывая каждое слово. — Проснувшись утром, я не знал, доживу ли до вечера. Вечером, ложась спать, я не знал, проснусь ли утром. Но сейчас… я знаю это… я знаю, что проснусь и что доживу, но совершенно не знаю, что мне с этим делать! У меня не было будущего, а теперь появилось, но как жить эту жизнь… я не знаю. Тоже. Он опустил руки и посмотрел на Талику, потерянный, похожий на рыбу, которую выкинуло на берег, и она открывала рот и била плавниками по воздуху в надежде вернутся в спасительную воду. — Может быть, помогая им, я пойму? Кроме того, если я решу вернуться в Сурду, отец отправит с нами хороший отряд, а им, — он махнул в сторону волнующейся толпы, — защита понадобится. И третья причина, по которой мне стоит идти: я знаю тех, кто остался в Сурде, и я смогу сделать так, чтобы судьба этих людей не стала снова рабской. Талика вдохнула, чтобы поблагодарить его, но он только махнул рукой и сказал: — Не надо благодарить, и все такое. Я сам так решил, а ты… Просто оставайся Таликой Бранвен. Всегда. И, спотыкаясь, направился к людям, и у ног его вился серый волкодав. — Ах, какая сцена, — ехидно протянул Дес, разрушая момент. Талика выругалась и посмотрела на него, и во взгляд этот она постаралась вложить всю свою ярость. — Но мне стало скучно. Так что разбирайся с этими соплежуями сама. — Нет, погоди! Но как же… — Что? — Как же… кто же будет их учить? Я думала… Дес фыркнул и расхохотался: — Ты думала, я научу этих соплежуев сражаться? Ха! Вот еще! Нашла дурака. Я не собираюсь тратить на них свое время. Уж лучше надраться как собака — впереди все-таки Урубаен. И он, совершенно бесцеремонно развернувшись, пошел прочь и радостно замахал руками отряду Джормундуа, который, видимо, не дождавшись их у знамени, отправился на поиски и весьма успешно — они были еще далеко, но Талика даже сейчас могла разглядеть красное от злости лицо капитана. — И ты просто уйдешь?! Ты бросишь меня одну с этими людьми и людьми Джормундура? — крикнула она в спину Деса. Спина напряглась. — Тэлли, давай-ка проясним, — процедил он, не оборачиваясь. — Я говорил, что идея дерьмо, а ты не слушала. И ты сама решила не встречаться с отрядом Джормундура. И теперь «эти люди» — твои люди, и раз ты считала идею такой великолепной, вот и выполняй ее до конца, а меня не втягивай — я по-прежнему считаю ее дерьмовой! И он, насвистывая какую-то дурацкую песенку, побрел прочь, совершенно довольный жизнью и собой, а Талика осталась один на один со всеми проблемами, которые она сама себе создала. Она и ее дурацкие идеалы. Кледвин тоже попытался смыться, но она схватила его за шкирку и заявила, что никуда он не пойдет. *** День клонился к закату. Вардены разбредались как сонные мухи, тихонько перешептываясь. Пока Йоль брела к палатке, услышала с десяток сплетен, и парочка из нни даже была о сестренке Энн. Йоль усмехнулась. Голова трещала, от эмоций — по большей части эмоций Талики — распирало, но она все равно была довольна. Ей удалось найти ответ на вопрос, мучивший ее уже второй день, и теперь казалось, что еще не все потеряно. Что еще можно разыграть карты так, чтобы если не выиграть, то хотя бы не проиграть. Возле ее палатки вертелся Гэльти с каким-то свертком, а возле Гэльти вертелся его пес. Йоль махнула рукой, и они ее заметили. — О. о! Йоль! Привет, я… я тебя ждал. Долго. Но это не важно… наверное. В общем, отец все еще зол на тебя, но все равно благодарен, как и я, так что это тебе. Не заменит, конечно, эльфийскую работу, но все же… Он протянул сверток, и Йоль взяла, оглядев Гэльти с ног до головы. Что-то странное… какой-то он другой, не такой. Не такой быстрый, резкий, вечно торопящийся. Будто бежал как сумасшедший, а потом врезался во что-то, упал и теперь не может оклематься. — Ты разверни, — снова подал голос Гэльти, и Йоль дернулась. — Да… конечно. Она стянула тряпицу и ахнула. Прямо у нее в руках лежал изящный боевой лук. Сделанный из красного дерева, на котором бликами играло заходящее солнце, с серебряными узорами на плечах, он казался дланью кровавой смерти и вызывал странные чувства — охота, вечная погоня, монстр, и кровь, кровь… Она посмотрела на Гэльти — чувствовал ли он все это, когда нес оружие? Но Гэльти выглядел совершенно обычным, разве что немного растерянным. — Это лук из красного дерева. Из личной коллекции отца. Йоль усмехнулась. Взвесила оружие — тяжелее, чем Златокрылый, натянула тетиву — жестче, прицелилась — основание толще, и те цели, которые она раньше видела с эльфийским луком, теперь не видны. Но с другой стороны, этот лук — куда лучше тех, которые предлагал ей в оружейной варденов, лучше большинства тех, которые она видела у людей. Если бы до этого у нее не было Златокрылого, она бы назвала его роскошным, невероятным, восхитительным. — Говорят, что такие луки принадлежали семи святым жрицам пустынного народа. Эти жрицы раз в семь месяцев выходили на охоту за Нечестивым зверем Амоком и проливали его кровь, а иначе он сожрал бы луну и солнце, и миру настал бы конец. И говорят, что семь луков были сделаны из белоснежных ветвей первого дерева, а багровыми они стали из-за крови, которую год за годом проливали эти жрицы. Йоль хмыкнула. Мало ей проклятий и пророчеств, которые тянутся за ней вереницей, так еще и лук для убийства какого-то магического зверя вручили. — Спасибо. Это прекрасное оружие, так Джормундуру и передай. Только вот… почему ты такой потерянный? И Гэльти ей все рассказал. И про Талику, про рабов, про ее вдохновляющую речь, и про то, что он теперь может жить, да не знает как, и спешить ему уже некуда, и когда Талика говорила, у него даже мурашки по коже пробежались, так ему хотелось тоже иметь в жизни такую же цель, такое же упорство, и что этим людям он помочь в состоянии, так, может, и они помогут, пусть неосознанно, а я уже говорил, что как будто проснулся, и не страшно засыпать, потому что проснусь еще раз…? И Йоль слушала, кивала, и совершенно не жалко ей было Златокрылого, разве что позже надо было отдать его, чтобы успеть спасти Насуаду. — …мне надо спать. Завтра снова туда пойду, будем решать, что по провизии и вообще по самому пути, кто чем займется… Йоль кивнула. Она и не заметила, как вокруг совершенно стемнело. — Иди, раз надо. — Ты уже решила, как назовешь лук? Всякому оружию нужно имя, ведь так? — Амок. Гэльти прищурился — не одобряет, что она зазывает лук в честь монстра? Его крови, если верить легенде, в этом дереве больше, чем в Йоль. — Хм. ладно… Чуть не забыл. Какой-то человек просил передать это тебе, только назвал тебя «Энн». Он протянул ей скомканную бумажку и, пожелав удачи, резво убежал прочь. «Что ж, Энн, вот и момент. Тот самый, которого ты ждала. Ты надеялась встретиться со мной? Мне жаль, этого не случится. Впрочем, у тебя появился шанс доказать Гальбаториксу, что ты действительно хочешь принять его сторону — зря что ли ты этот лютик в волосах таскаешь. Сегодня, как только получишь это послание, иначе соглашению конец. В северной части лагеря есть несколько шатров с пленниками. Среди них та, кого ты должна найти и освободить, при этом не причиняя время, не калеча, и уж тем более, не убивая. Она тебе хорошо знакома, даже слишком. Ее имя — Мантикора Вивьетт».