Серые слёзы. Серая кровь

Приходит день, приходит час, И понимаешь: все не вечно! Жизнь бессердечно учит нас Тому, что время быстротечно. Тому, что нужно все ценить, Беречь все то, что нам дается. Ведь жизнь как тоненькая нить, Она порой внезапно рвется… Елена Аткина — Оставить?! Её? Господин мой, умоляю, одумайтесь! Что она сотворить может, только представьте! Да крестьяне про неё такое рассказывали, что волосы дыбом встают! — вопил Фредерик, весь краснея от злости. Заодно сверлил Йоль своими маленькими глазенками, надеясь, наверное, проделать в ней дыру. К несчастью, он успел услышать их разговор и теперь активно распекал баронета за его «в крайней степени необдуманные поступки, которые могут привести к непредсказуемым последствиям». Джозеф Риддарх стоял с поникшей головой и разглядывал искусно отделанные сапоги, а может, считал барашков, по его лицу понять было невозможно. А Йоль вдруг стало смешно. Это он, имеющий в своей собственности леса, поля, деревни, командующий целым замком, сейчас склоняет голову перед каким-то болваном-советником! Что за глупость! Или характера ему не хватает? А может, стоит напомнить ему, что это он, вообще-то, тут главный? Внезапно наружу вырвалась коротенькая усмешка. — Тебе смешно? — услышала она до невозможности холодный голос. Она взглянула на парня и увидела, что тоска в его глазах постепенно сменяется раздражением. Ой, на больную мозольку наступила… — Что тебя так развеселило? О, кажется, юный хозяин замка не любит, когда над ним насмехаются. Интересно… — Ничего, — помотала головой Йоль, еще сильнее разжигая его злость. Он весь напрягся, на лице заходили желваки, а кулаки непроизвольно сжались. Ох, как ему это не нравилось! И ведь такая глупость его действительно злила! «Меня тоже когда-то злила», — вдруг подумала Йоль. — Немедленно ответь, почему ты усмехалась! — более-менее твердо потребовал Джозеф Риддарх. В его голосе появились истеричные нотки, когда непонятно, заорет сейчас человек или заплачет. Сэр Фредерик опасливо на него посмотрел, а потом мягко заговорил: — Ну что вы, господин мой, не обращайте внимания на эту оборванку! — Говори! — рявкнул баронет, плюнув на слащавый голосок советника. И тогда-то Йолле улыбнулась во весь рот и «наивно» заявила: — Просто я никак не пойму, кто же тут действительно хозяин. Почему этот человек указывает тебе, баронету? Почему читает проповеди вместо того чтобы покорно исполнять приказы? Глаза сэра Фредерика стали размером с золотую монету. Он нервно оглядывал парня, видимо, прекрасно зная, чего от него можно сейчас ожидать. Баронет же, будто бы пронзенный внезапным озарением и осознанием своей власти, постепенно сбрасывал с себя оцепенение, оживал, теряя сходство с дорогой фарфоровой куклой. — Господин мой, — начал было он, но Джозеф его резко прервал: — Нет! Она останется! — не слишком уверенным, но все же командным тоном заявил он. — А ты иди и… и занимайся своим делом! — Но господин… — Ты что, не слышал? Иди! На это жирдяй не нашел что возразить и удалился, приберегая своих слащавых «господинов» на потом и бросая в сторону Йоль убийственные взгляды. Баронет же стал до ужаса смелым и еще более щедрым, будто выпил пару кружек хорошего вина. Размашистым жестом подозвал вертевшуюся неподалеку пожилую женщину и приказал: — Абигайль! Проводи её в хлев или в конюшню, ясно? И принеси, что она попросит. Подбежавшая дама быстро закивала, видимо, не в первый раз застав Джозефа Риддарха в таком настроении, и тут же принялась выполнять поручение, поманив за собой Йоль куда-то вглубь крепостного двора. Конюшня оказалась укутанной в плед сумрака, просторной и теплой. То и дело с разных сторон слышалось недовольное фырканье лошадей, которым новая соседка абсолютно не нравилась, стоял запах подгнившего сена, лошадиного пота и грязи. Она их беспокоила. Однако в хлев они не пошли, потому что стоящие там в полудреме овцы и бараны в ужасе заблеяли и принялись кидаться в разные стороны, не разбирая дороги. Они боялись её. Она тоже себя боялась. А лошади были больше, спокойней, сильнее. Все красивые, сытые, ухоженные. Интересно, это они завтра повезут тех, кто убьет волков? Наверное, они. Абигайль суетливо протиснулась меж стойлами и указала на подстилку из соломы: — Это твое место. Что тебе надо? Йоль задумчиво попинала тюфяк, подумала, решила, что пора бы стать понаглее, и заявила:. — Мне еды на две недели, все уложить в хороший наплечный мешок, двадцать стрел, охотничий костюм, нож и прочный плащ. Пожилая женщина вздохнула, покачала головой, но ничего не ответила, баронет ей приказал принести все, что девчонка попросит. И Абигайль развернулась и степенно направилась к выходу. Но тут Йоль сообразила, что выполнить свое обещание, данное Джозефу Риддарху, не сможет. Ей нужно спасать волков и как можно быстрее добраться до варденов, потому что вот уже второй день её не покидало противное чувство надвигающейся беды. Когда она ушла, Йоль, наконец-то, вздохнула с облегчением, чувствуя, как струна её души, натянутая все это время до предела, постепенно слабеет. Теперь можно не бояться, можно отдохнуть и немного, совсем чуть-чуть расслабиться. Она аккуратно положила оружие на тюфяк и отправилась прогуляться вдоль стойл. Недовольные лошади, в сумраке уже успевшие слегка задремать, раздраженно фыркали, мотали головой, били копытом. Некоторые пытались показать свое безразличие и начинали медленно жевать овес, другие демонстративно отворачивались, третьи, не в силах сдержать любопытство, выглядывали из-за двери и обнюхивали проходящую мимо девушку, потом фыркали и быстро прятались внутрь. «Совсем как люди!» — весело подумала она, проходя все дальше и дальше. В последнем стойле никого не было. Точнее, там стояла абсолютная тишина, ни фырканья, ни шарканья, даже дыхание, и того почти не слышно было. Но она знала, что там кто-то есть. Чувствовала. И это ей очень не понравилось. Кто там скрывается? Да и с чего бы там ему прятаться? Может, это за ней? Может, кто-то уже прознал, что она жива, кто-то из графских прихвостней. За эти несколько дней она пожелала забыть обо всем, что с ней случилось, об опасности, идущей от графа Элистара и его Черной руки, но сейчас все воспоминания всколыхнулись в ней разъяренной морской волной, заставив внутреннюю тетиву натянуться до отказа и зазвенеть протяжно и высоко. Йоль замкнула сознание, опасаясь, что это может быть вовсе не лошадь и вытащила кинжал. Втянула воздух, но ничего лишнего не учуяла. Она сделала шаг вперед, осторожно подкрадываясь к окошку в воротах, и заглянула. Два больших глаза. Недовольное фырканье. Там стоял тот самый огромный боевой конь, на котором утром восседал юный баронет. Йоль облегченно выдохнула, прошипела «Барзул!» и загнала кинжал обратно в набедренные ножны. Уставилась на коня и укорительно произнесла: — Ты заставил меня понервничать. Жеребец потряс головой и моргнул, приближаясь к девушке. Подозрительно её оглядел, развернулся и замер. Кажется, он решил её игнорировать. Чувствует, что нравится ей, вот и командует. — Вредный ты, — улыбнулась она. — Клык таким же был. Вредный волчонок, все ему не нравилось. Струна зазвенела еще громче. Сзади послышались шаги. Громкие и неуклюжие, как будто человек тащил что-то очень тяжелое. А потом и гневные вопли: — Задолбали, придурки! Почему вечно я им воду таскаю?! — Ты проиграл, Дик, так что заткнись уже и вали! — и дружный хохот. Конюх. Йоль расслабилась, ступила в тень и стала ждать. Невысокий плотненький парень с растрепанной шевелюрой принялся наливать лошадям воды, все время ворча и краснея от злости. Подошел, наконец, к стойлу черного коня. Йоль еще сильнее вжалась в стену, хотя и знала, что он её не заметит — от него резко разило алкоголем, так что он, наверное, сейчас вообще ничего не видел, стараясь просто сохранить равновесие. Жеребец раздраженно всхрапнул, стукнул копытом и шумно выдохнул — лошади очень не любят пьяных. Конюший шарахнулся и чуть не расплескал воду, которой в ведре и так половина осталась. Но надо было зверя напоить, и несчастный паренек со страдальческим выражением лица предпринял еще одну попытку приблизиться к разозленному животному. Тот, однако, рассвирепел еще сильнее, рванулся к мальчишке и попытался его кусануть. Йоль тихонько усмехнулась. Раз пьян — не лезь к лошади, это она еще давно уяснила, когда с караваном Фиера шла. Тогда какой-то пьяный мужик чуть на неё не упал — так его конь разозлился, что скинуть решил. — Эй, ты, — негромко позвала она. Дик обернулся и уставился на неё с вытаращенными от ужаса глазами, чуть не выронив ведро. — Дай сюда, — она протянула требовательно руку. Парень повиновался, и Йоль, схватив ручку, раскрыла свое сознание, соединяя его с сознанием вороного коня. Тот недовольно зафыркал, но с места не двинулся. «Эй, все в порядке, — подумала она. — В этом дураке нет ничего особенного, а тебе нужно попить. Впереди большое путешествие…» Она протянула руку к дверце, но тут услышала взволнованный голос конюха, все еще не отошедшего от шока: — Ты с ума сошла? Это же Ночной Кошмар! К нему лучше вообще не приближаться, он такой злобный, что запросто голову тебе отгрызет! — Лошади головы не отгрызают, — фыркнула девушка, глядя на боевого коня. Она показала ему пыльные дороги с ямами и выбоинами, зеленые луга, над которыми по утрам всегда стоит дымка, ветер, наполненный запахами и звуками. То, чего он так всегда хотел. Это пыльное стойло осточертело ему до невозможности, потому он послушно отступил вглубь, позволяя ей войти и наполнить поилку. Воды было мало, нужно бы принести еще, чем Йоль и решила заняться. — Я напою его, — сказала она. — А ты взамен покажешь мне, как седлать лошадей. Идет? Конюх резво замотал головой, чрезвычайно довольный тем, что кто-то согласился заняться таким чудовищем вместо него. — Только я на Утренней Звезде покажу, — попросил он. — А то этот меня убьёт. — Мне все равно, — пожала плечами Йоль. Ей нравилось просить пьянчуг — от них можно добиться всего чего угодно. Только запах не самый приятный. Следующий час они провели рядом с симпатичной белой кобылой, и конюх подробно расписал ей весь процесс седловки. Звезда, только недавно задремавшая, покорно сносила и запах алкоголя, и немного неловкие движения парня, грустно моргая и укорительно глядя на Йоль, как будто знала, что это именно она — причина её столь неожиданного пробуждения. Девушка же, однако, угрызениями совести сильно не страдала, а старалась запомнить все, что делал Дик, прекрасно понимая, что второго такого урока ей уже никто не даст. Конечно, она видела раньше, как седлают лошадей, но никогда особо в этот процесс не вникала, будучи уверенной, что это ей в будущем точно не понадобится, ибо ни одна лошадь не желала терпеть её рядом с собой. Когда конюх закончил и поставил вконец измотанную Звезду в стойло, сунув ей при этом какую-то вялую морковку, то заинтересованно спросил: — А ты кто, кстати, такая? Зачем тебе нужно знать про седловку? Видимо, парень протрезвел, и Йоль, давно уже ожидавшая подобных вопросов, могла бы подробно ему все объяснить, но решила, что какому-то там конюху не обязательно что-то о ней знать. — Не твое дело, — отрезала она. — Вали пить со своими дружками. Обиженный парень дернул плечом и немедля хотел что-то возразить, но тут с улицы послышались гневные вопли его товарищей, негодующих, куда этот болван пропал, так что конюх развернулся и пошел к выходу. — Больно-то надо! — напоследок выпалил он. Йоль усмехнулась, подхватила пустое ведро и отправилась на поиски колодца. Тот стоял прямо посреди заднего двора, налево о конюшни. Наполнив поилку вороного коня, она протянула руку и дотронулась до его шелковистой шерсти. — Ночной Кошмар… Красивое имя… Думаю, тебе подходит. Жеребец только дернулся, среагировав на знакомые звуки, но головы не поднял, продолжая жадно заглатывать воду. Так они и стояли в полной тишине, пока к ним не подошла запыхавшаяся Абигайль, притащившая все, что Йоль попросила. — Вот твоя еда, мешок, одежда… — пробормотала пожилая женщина. Охотничий костюм был не самым роскошным, но добротным, штаны — из плотной льняной ткани, более тонкая рубаха из того же материала, кожаная куртка и сапоги. Нож оказался тоже не из кузниц Белатоны, но все же это лучше чем ничего. Йоль также проверила мешок, чтобы удостовериться, что еды там достаточно, и осталась довольна результатами. В животе вдруг громко заурчало, и Йоль внезапно поняла, что дико голодна, ибо не ела с самого утра, да и вообще страшно устала. Сердобольная Абигайль окинула её жалостливым взглядом и извлекла как будто из воздуха поднос с мясным пирогом, овощами и кружкой вина. Девушка воззрилась на неё с величайшей благодарностью и ту же принялась уплетать угощение. Это, видимо, дало женщине повод думать, что Йоль теперь ей чем-то обязана, так что она начала причитать, какая же девушка худенькая, тощая, измотанная, и вообще на неё страшно смотреть. Причитания длились довольно долго и постепенно перешли на баронета, хотя Абигайль его по имени почти не называла, больше «мой птенчик» и «мой голубчик», из чего стало понятно, что она живет в его семье довольно долго. Йоль взглянула на Абигайль, никак не желавшую замолкать, и с набитым ртом произнесла: — Скажи, а почему баронет слушает этих советников? Разве он не благородный господин, который делает что хочет? Та грустно вздохнула, потом нахмурилась и трагическим голосом произнесла: — Горе-горюшко у нас случилось… Разумеется, что это за горюшко, Йолле мало интересовало, но все же это лучше занять женщину рассказами о её любимом «птенчике», чем позволять что-то разнюхивать о самой Йоль. Так что выбора у неё практически не было. — Я живу в замке Бранн очень давно. Приехала сюда вместе со своей хозяйкой, Анхелией, когда ту выдавали замуж за Ридана Маркуса Молье, тогдашнего хозяина замка, баронета. Ох и красавец он был! Джозеф Риддарх — четвертый ребенок, до него еще сестра и два брата были, а после — еще одна сестра. «Интересно, — подумала Йоль, глотая холодное вино, — где же они сейчас? Если он — четвертый ребенок, то почему управляет замком? Где все остальные? Я никого не видела во дворе. Хотя, может, они в замке…» А старая ключница все продолжала свой рассказ, с каждым словом становясь все мрачнее и мрачнее: — Мать его тогда еще ждала ребеночка. Мы все нарадоваться не могли — будет нам отрада, а мне на старости лет особенно. Но не случилось. Ночью, когда пришло время, Анхелия родила мертвую девочку, а сама ослабла настолько, что скончалась через несколько часов. А он все это время стоял рядом и держал её за руку. Ах, как же она его любила! Женщина чуть всхлипнула, а Йоль склонила голову, чтобы та не принялась высматривать слезы на её глазах. — Потом был старший сын, Винсент. Он решил, что ему вовсе не нужно наследство, и от всего отказался. Пошел в армию, захотел подвигов и славы. Он был хорошим мальчиком, но слишком уж вспыльчивым, ему от отца такой характер достался. Не поладил с каким-то командиром, вызвал его на дуэль и… проиграл. Погиб, умер мальчик мой, так и не заработал себе славы! «Наверное, это ужасно… Сначала мама, потом брат… Как же ему было больно… Я страдала по умершей матери, даже не зная её, а он был с ней с самого рождения» — Третьей была Эверина. Вышла замуж за герцога Веллингтона. Очень своенравная была малышка, свободу любила, волю, командовала всегда, но такая красавица, что слов нет описать! Герцог все приказывать ей вздумал, а та возьми и разозлись. Собрала вещи и уехала домой. Но не доехала. Напали на неё по пути — шайка мерзких разбойников, чтоб Тенус сожрал их души! Не доехала, моя малышка. А тело, все окровавленное, нашел потом герцог. Абигайль замолчала, задумчиво глядя куда-то в пустоту. Наверное, вспоминала Эверину, красавицу и умницу. Будь Йоль на её месте, то, скорее всего, смогла бы отбиться, но что было делать нежной холеной девице, пусть даже обладавшей упрямым характером. Интересно, а баронет любил сестру? — Потом, — хриплым голосом вдруг продолжила ключница, — потом умерла Джиневра. Она была ведьмой, прорицательницей. Она все-все могла про человека рассказать, что с ним в прошлом было. Как посмотрит на него, так потом наутро и скажет. Сны ей снились… Только очень уж ей плохо потом было, лежала, не двигалась, да и никак голова не проходила. Йоль как молнией пронзило, она поперхнулась остатками вина и пораженно уставилась на женщину. Способности леди ей что-то очень сильно напоминали, а точнее — её саму. Пророческие сны? Голова с утра болит? Что там ворон про Серый народ говорил? Она — единственная, или есть еще кто-то? А вдруг эта Джиневра была такой же, как Йоль? А вдруг есть кто-то еще, похожий на неё? — А какого цвета у неё глаза были? — перебила девушка Абигайль. — Серые, — ответила та. — Как… — Грозовое небо… Ключница кивнула. — Так что с ней… произошло? Она все-таки таила надежду, что Джиневра где-то здесь, что, может, её спасли, спрятали. А вдруг… Тогда получится, что она, Йоль, не одинока, что есть кто-то, кто сможет стать ей близким другом, кто пойдет рядом с ней… — Однажды она просто не проснулась. Один человек попросил её о помощи, чтобы она посмотрела его прошлое, но нужно было заглянуть слишком далеко. А чем дальше она смотрела, чем хуже ей было с утра. Наверное, в этот раз … Ключница склонила голову и неловко попыталась скрыть слезы. Она не любила эту девочку, она ни разу не назвала её «моей малышкой» или еще как-нибудь там, да и вообще постаралась побыстрее от этой темы отделаться. Наверное, боялась её способностей. Так зачем все это фальшивое представление? Для Йоль? — … она просто не выдержала. Пятым… погиб Джонатан. Милый красивый мальчик, очень любил Джозефа. Больше всех любил, даже, наверное, больше матери. Только он о нашем юном господине и заботился тогда. Его ведь никто не воспитывал, не хотелось им на него время тратить, он ведь и наследства не получит, и семью не хотел прославлять. А брат все-таки воспитывал его. Очень Джонатан любил охоту и молодого господина с собой всегда брал, приучал трудиться. Они всегда вместе в лес ходили. Но однажды, после смерти сестры, Джонатан, мой птенчик, один пошел. Напился и упал в медвежью яму. Мы его не искали сначала, все ждали, что сам вернется, но он не возвращался, и тогда мы послали гонцов к соседям, стали прочесывать лес. Но когда нашли его, было слишком поздно. Он сломал ногу и заразил свою кровь. «И умер прямо на руках любимого брата», — с тяжелым сердцем подумала Йоль. История становилась все более мрачной. Теперь неудивительно, отчего баронет был таким безжизненным и безразличным. Ей оставалось только пожалеть его, ибо обвинить его в малодушии она не посмела бы — одну смерть или две еще можно пережить, она же Охотника отпустила, хотя сердце еще долго ныло, но вот столько — это надо иметь железную волю. Однако девушка чувствовала, что самое ужасное все еще впереди… — А его отец? — тихо спросила она, глядя на совсем расстроившуюся ключницу. — И отец тоже умер, — вздохнула та. — Славный был баронет, добрый, но вспыльчивый, как разозлится, станет все равно что медведь-шатун, так что близко не подходи. Но после стольких смертей совсем сломался. Как увидел, что Бранн остался без наследника, так принялся учить нашего господина, как землями управлять. Но характер его совсем испортился, за малейшую ошибку бил моего птенчика нещадно. Тому и так плохо приходилось, так еще и отец злился на него. Потом даже учить его перестал, все только пил, закрывшись у себя в комнате, и смотрел на портрет Анхелии. А однажды, когда мой птенчик решил навестить отца, то увидел, что тот повесился. Оказалось, три дня уже как… У Йоль было такое ощущение, что она попала в пожар и снова задыхалась. Как можно вообще такое пережить? Как можно после этого ходить, говорить, дышать? Она чуть не умерла, когда потеряла Клыка. Одного только Клыка, а он — всю семью! — С тех пор мой голубчик стал кричать по ночам, стал грустным, как будто неживым. И я очень боюсь за него. Мне кажется, что он тоже может умереть, но от тоски. Ему так одиноко, он так боится, мой мальчик. А тут еще эти прихлебалы совсем его забивают! А я ж его с пеленок кормила, поила, растила… И тут она с надеждой посмотрела на Йоль, широко распахнув свои старые морщинистые глаза, да так пристально, что та даже занервничала. — Ты сможешь ему помочь, странница? Девушка аж подскочила от такого вопроса. Помочь ему? Как?! Если она порой даже себе помочь не в состоянии, то что уж о других говорить? — Он сломан, — покачала головой Йоль. — А я сломанных людей чинить не умею… Абигайль застыла будто статуя, не сразу поняв, что значат эти слова, а потом оттаяла и как-то сразу погрустнела, осунулась и постарела лет на десять. — Но ты сможешь! — в отчаянии воскликнула она. Йоль даже возмутилась. — С чего ты так решила? Не смогу. Я не могу с собой справиться, а мое сердце пусть и в трещинах все, но целое, но что мне делать с тем, у кого внутри вообще все разбито на куски? Ключница ничего не ответила. Лишь посмотрела на девушку своим долгим пронзительным взглядом, полным мольбы о помощи, той чистой и светлой мольбы, когда просят не за себя, а за дорогого человека, поспешно собрала остатки еды и грязную посуду и исчезла. А Йоль внезапно почувствовала, как же сильно она устала. Это был долгий день, очень долгий. Казалось, с того момента, как она увидела баронета на рыночной площади, прошла целая вечность. Так давно это было, что и не верилось, что сегодня. Некоторые дни могут тянуться как сосновая смола, становясь бесконечно длинными и выматывающими, а некоторые — пролетать быстро и незаметно, как маленькие летние мушки, и стараешься их изловить, честно стараешься, да все без толку. И как же ей хотелось спать — просто ужасно! Казалось, к векам привязали два огромных камня, которые тянули их вниз, а тело налилось свинцом и стало неимоверно тяжелым, ноги с трудом удавалось передвигать, а голова совершенно отказывалась думать. Тюфяк ей показался мягче любой перины, и заснула она практически сразу, надеясь на легкий и спокойный сон… Комната просторная и холодная, а единственный источник света — восковые свечки. Посредине взгромоздилась широкая двуспальная кровать с цветастым шелковым балдахином, на ней лежала бледная женщина, и одного взгляда было достаточно чтобы понять, она — не жилец. Возле кровати на коленях стоял то ли юноша, то ли мужчина — в бледном дробящемся сиянии свечей нельзя было понять — и крепко держал умирающую за руку. — Будь сильным, сынок, — шептала она, — Поступай всегда по совести, никому зла не делай, но держись за свои принципы. Я люблю тебя… Тут дыхание стало прерывистым, из горла вырывались страшные хрипы, она вся задергалась, закричала и… затихла. И Йоль взорвалась от дикой боли и тоски. Нет! Нет! Только не это! Мамочка, мама! Пожалуйста! Хотелось кричать, плакать, она закрыла лицо руками и издала не то вой, не то вопль, ощущая, как этот страшный звук вспарывает её сердце, и оттуда вытекает черная от страданий кровь. Когда же она открыла глаза, то первое, что она увидела — широко распахнутые темно-синие от горя глаза. И слышала крик. Прямо перед ней бился в истерике нынешний баронет, Джозеф Риддарх Молье.