Сопротивление материалов. Практический курс

Таймскип: полгода спустя       Это был их второй Новый Год. Второй, что Никита проводил не в одиночестве. И, наверное, первый за долгие одиннадцать лет, когда в этом доме пахло не привычными розами и коньяком. Пахло хвоей от небольшой пушистой сосенки, украшенной только тремя гирляндами и золотистым навершием в виде звезды. Под ней уже лежала пара завернутых в блестящую бумагу коробок. Строев весь день ходил вокруг них, как кот вокруг миски со сметаной, на что Ян реагировал смешками и просьбами потерпеть до полуночи хотя бы.       Еще пахло чем-то мясным, над чем сейчас колдовал на кухне Ян. Слюнки текли от одного этого умопомрачительного аромата. И ведь не банальная курица, что-то другое. Никита то и дело поглядывал на часы: Ян сказал, что за стол сядут часам к десяти, а сейчас только девять.       И еще пахло апельсинами, выложенными в вазу. Мандарины не особенно любили оба, потому и не стали покупать, а вот мимо этих ярких оранжевых сгустков солнца и лета пройти не смогли. Ян обещал приготовить глинтвейн вместо шампанского. — Никит, разбери пакет, пожалуйста! Там почта была, тебе письмо.       Строев отложил конспект, который все равно не читал — мысли занимало другое, вернее, их, по сути, и не было, этих мыслей. В кои-то веки он ни о чем не думал, полностью доверив приготовления Яну и отдыхая. Больше просто сидел, не отрывая взгляда от простенького серебряного колечка на безымянном пальце, вспоминая, как дергался, то накручивая себя, то чудовищным усилием воли успокаиваясь, перед тем как решиться на очень серьезный шаг в отношениях. И как потерял дар речи, когда протянул на подрагивающей ладони Яну кольцо, сделанное Ярилом, а в ответ ему протянули точно такое же, только под его размер. Конечно, они не афишировали свои отношения — ни в коем случае. Но от ребят из клуба все равно ничего не укрылось. На первой в том году и первой в жизни Строева полигонке им устроили маленький пир, отойдя от сценария. Это было забавно и трогательно. Для кого-то это было бы просто игрой, но не для них. Все равно никакой официальной свадьбы в нынешних реалиях им не грозило, но для Никиты, как ни странно, то почти ритуальное чествование стало гораздо важнее, чем всяческие штампы в паспорте.       Он сходил за забытым в прихожей пакетом, отнес на кухню яблоки и какие-то пакетики со специями, получив от Яна пару жарких поцелуев и утащив дольку огурца из-под его руки, со смешком ретировался обратно в комнату, увернувшись от полотенца. В пакете оставались переданные Верой и Донскими подарки, их тоже следовало положить под елку, то есть, сосну. И письмо, которое он вытащил с каким-то внутренним холодком. Вообще-то, некому было писать ему письма. Все свои, как говорится, дома — в одном городе.       Конверт был украшен добрым десятком марок и наклейками в виде переливающихся снежинок. Будто писал ребенок… Почерк, которым был написан адрес, тоже был округло-детский, крупный. Никита узнал его мгновенно, еще не прочтя даже фамилию и имя отправителя. Пальцы сжались, сминая конверт. Он посидел пару минут, успокаивая дыхание и унимая так некстати нахлынувшую злость. Открывать не стал — незачем.       Через час он о письме забыл напрочь: Ян позвал помочь накрыть на стол, потом они лопали умопомрачительно-вкусную запеченную рульку и прочие праздничные изыски, запивая это все горячим вином с пряностями. Потом захрипели старинные часы, отбивая полночь, загрохотали во дворе салюты… Наступил Новый год, и Ян, посмеиваясь, предложил идти уже и смотреть подарки. — Боже мой, Янош, ты с ума сошел?! Это же Parker Sonnet? — Угу, та самая, с золотым пером, — довольно ухмыльнулся Ян.       Никита только головой покачал. Нет, он любил такие вещи, тем более — вещи статусные, дорогие, но никак не мог ожидать от Яна подобного подарка. Откуда только его сумасшедший викинг умудрился узнать, что именно на эту ручку он периодически облизывался, но позволить себе такие траты не решался? — Ника, ты этого достоин, разве не так? — Ян подгреб его к себе, поцеловал в шею, заставляя терять нить разговора, растекаться по сильной широкой груди, выронив футляр с драгоценным подарком.       О письме Никита вспомнил только часов в пять утра, когда угомонились и самые стойкие, и город утих в пьяной истоме новогоднего утра. — Ян? Янош, спишь?       Ян приподнял голову, сонно щурясь. — Еще… или уже… нет. А что? — Пойдем со мной? — на вопросительно приподнятые брови Строев пояснил, чувствуя, что вопросов потом не оберется: — На улицу, ненадолго.       Птичка внимательно посмотрел, в синих глазах уже не было сонной мути. — Идем, только оденемся потеплее, обещали мороз минус двадцать.       Конверт горел неохотно, огонь словно давал Строеву шанс погасить его, открыть письмо, прочесть… Никита поджег письмо со второго конца, терпеливо ожидая, когда плотная бумага сдастся пламени. Он сделал в жизни много ошибок. Совершать еще одну? Нет уж. Прошлое должно было оставаться в прошлом. Его настоящее и будущее — Ян — крепко обнял его, и это было именно то, чего Никите сейчас хотелось. Он повернул голову, запрокидывая ее, чтобы видеть лицо парня. — Я тебя люблю, Янош. Таймскип: пять лет спустя        Самым уютным местом, по мнению Строева, была кухня. За шесть лет, прожитых вместе с Яном, он к этому привык настолько, что практически не вспоминал о том, что когда-то приходил на кухню, только чтобы приготовить пару бутербродов и кружку чая, и все.       Сейчас там всегда пахло чем-нибудь очень вкусным и заманчивым, и Никита иногда говорил, что отрастить брюхо ему не дает только Ян, хотя и кормит, как на убой. Правда, не уточнял, как именно Птичка добивается его подтянутости, но Вере и не нужны были слова: достаточно взглянуть в глаза Строеву, в этот момент затягивающиеся легкой поволокой. — Еще чаю, Веритас? — Нет, спасибо, а то я скоро начну булькать. Ты обещал показать последний альбом с фотками. — А, точно. Сейчас, принесу. Слушай, так ты что, правда?.. — Да решила вот тряхнуть стариной, пишу диссертацию… — Надеюсь, профессор Снежковский переживет это потрясение. — Ах ты ж язва! — Господи, спасибо Тебе и за малые милости: хорошо хоть не понос. — Шут гороховый, — рассмеялась Вера Васильевна. — Да, я шут, я циркач, так что же? — пропел Строев и вздохнул, теряя веселость: — Ох, Верочка, ты бы знала, какой у меня сейчас цирк с конями творится на работе. Аккредитация, будь она неладна! — Знаю, знаю, Никит, профессор во все доступные уши стенает и грозится, что он устал и мухожук.        Строев разразился хохотом. Ага, как же! Снежковский свой любимый вуз покинет только вперед ногами. Его на пенсию ректор выпереть пытался — и где теперь тот ректор, а Алексей Викторович — вот он, бессмертный горец. — Никит, слушай, поговори с детьми. Ну что это за героическое преодоление? Таське рожать скоро, а она юлой в клубе крутится, видите ли, игра на носу!        Никита хмыкнул: будто они его послушают. Нет, выслушать-то всяко выслушают, но вот запретить Демону заниматься любимым делом, раз уж выгнали в декрет, а беременность легкая, не сможет даже ее горячо обожаемый муж. Ха, подкаблучник!        О том, что Дмитрий свою Тасеньку готов на руках носить, ноги мыть и воду пить, знали все. И что о ее здоровье он печется больше, чем она сама — тоже. Три года назад она забеременела в первый раз, собственно, они и свадьбу сыграли именно потому. Но… выкидыш. Не было никаких предпосылок, угроз течению беременности. Просто умер Таськин дед по отцу, с которым она все-таки познакомилась и на удивление близко сошлась. В Москву они с Димой ездили только затем, чтобы пообщаться с ним, чуть ли не на каждые вторые выходные. Вообще тот год выдался тяжелым, и морально, и физически. Но как-то пережили, выкарабкались, вытянули. Если б не Димкина любовь, если б не материнская поддержка и забота Веры, братская — Яна, да и всех остальных, Таська бы, наверное, сломалась. Ее вытаскивали все, потому что невозможно было представить это рыжее солнышко погасшим.        Ну вот, сейчас оно сияло во всей красе. Бывает, что женщину беременность уродует, но только не Тасько-Демона. Никита против воли улыбнулся: такой теплый, энергичный, бойкий колобочек. Два года назад, в немалой степени благодаря ее пробивному характеру, городские власти вернули им помещение для клуба. Именно там сейчас большую часть свободного времени они и проводили. Вернее, Таська, он, еще несколько парней и девушек, у кого оно было — это свободное время.       Ян после блестящего завершения учебы работал в проектном отделе ЖД управления, претворяя в жизнь свою давнюю мечту — строить не торговые центры, а мосты, эстакады, тоннели и прочие инженерно-технические сооружения. Правда, пока что до полноценной работы его не допускали, то есть, именно до проектирования, он «нарабатывал и перенимал опыт старших товарищей», проще говоря, учился всему, считай, заново, потому что, как ни крути, академическое образование и практика — это две большие разницы.       Димка тоже трудился в поте лица, закончив техникум. Сейчас еще и на заочке учился, по направлению от завода, и старшим смены стал. В общем, молодец парень. Впрочем, кто бы сомневался: если в твоей судьбе примет участие сама Веритас, ты и горы свернешь, и на Марсе яблони посадишь. Веру Васильевну Димка называл мамой, любил и обожал и из кожи вон лез, чтобы она им гордилась. Вера иногда даже тихонько жаловалась Никите, что «мальчик себя загонит», на что Строев пожимал плечами. Этот лось… нет, ладно, на лося Димка все равно не тянул, хотя за пять лет весьма возмужал и окреп. Этот «бессмертный пони» кого хочешь загонит, а сам даже не запыхается.       Сотовый Веры разразился бравурной мелодией «Прощания славянки». Никита приподнял бровь: — Бог мой, Веритас! — Ай, — она со смешком отмахнулась от него и приняла вызов: — Да, Тасень… Что? Ясно, скорую вызвала? Да. Хорошо. Да, знаю. Не волнуйся, сейчас подъедем, все привезем. Солнышко, я сама позвоню Алине Федоровне, все будет хорошо.        Никита поймал себя на том, что до хруста переплетает пальцы, прислушиваясь к разговору. — Никит, едем, — Вера сунула телефон в карман и рывком поднялась. — Что там… Рожает? — голос «дал петуха», и Строев смущенно кашлянул. — Пока только начались предсхватки, но лучше подстраховаться. — Избавь меня от подробностей, — проворчал он, обуваясь и хватая пальто с вешалки, а ключи от машины — с полочки под зеркалом. — Если что и должно оставаться таинством, так это роды. Мужчине вообще о таком знать не полагается. — Дремучий варвар! — Вот уж нет, я просто здраво мыслю. — Вот слышал бы тебя Димочка. — Влюбленный равно безумец! — Оно и видно! ***        Строев считал, что партнерские роды — это самое натуральное безумие. И в то же время не мог не восхищаться Димкой: это же насколько полно нужно любить женщину, чтобы разделить с ней… такое. Донской твердо намеревался этот подвиг совершить. Собственно, уже совершал. Никита в который раз нервно посмотрел на часы. — Ника, успокойся. Быстро только кошки, — хмыкнул Ян.       Правда, и сам он имел бледный вид: очень переживал за любимую подругу. — Шесть часов уже прошло… — Может пройти и больше, первые роды, все такое. — Мальчики, хватит метаться, — усмехнулась Вера. — Дворецкая — лучший акушер-гинеколог города, в конце концов, тебя, Янош, она принимала, примет и Тасиного пацана. — И чего все так уверены, что будет мальчик? — проворчал тот. — Я девчонку заказывал.        Смех немного разрядил нервное напряжение, но адреналин у всех присутствующих снова подскочил, как только завибрировал и заиграл сотовый, лежащий под рукой Веры на столе. — Да, Димочка!.. Все хорошо? Тася? Ну, слава Богу… Де… девочка? О! Янош будет счастлив!        Ян сполз по стенке на пол, хохоча во все горло и утирая невольно набегающие на глаза слезы. — Эй, новоиспеченный дядя! — мать помахала у него перед лицом ладонью. — Они назвали ее Янина!        Никита усмехнулся. Похоже, не нужно даже гадать, кто станет крестным отцом новорожденной Янины Дмитриевны Донской. А уж воспитывать ее будет весь «Серебряный лев». Ну и… разве это плохо? К тому же, не у них одних уже есть ребенок, будет ей с кем играть. Обеспечат преемственность поколений, так сказать.