Сопротивление материалов. Практический курс

      Узнать адрес Строева было несложно — нужно только было пару раз проследить за ним до дома и посмотреть, в какой квартире загорается свет. Так что в семь вечера тридцатого декабря, сложив в рюкзак коньки, теплый свитер и термос с горячим чаем, Ян вышел из дома, лелея надежду, что Никита Николаевич никуда не ушел и не занят. Надежды оправдались: когда он позвонил в дверь, Строев открыл сразу, даже не посмотрев в глазок. Ян заранее огорчился: выходило так, что мужчина кого-то ждал. И, судя по удивлению на его лице, этим кем-то был явно не Птичка.       Ян внимательно окинул взглядом одетого в совершенно непарадную домашнюю одежду Никиту. Либо этот кто-то, кого ждали, был тут частым гостем, ради которого не надо переодеваться, либо… Строев настолько неосторожен, что просто не смотрит в глазок. — Ян? Вы что-то хотели? — Никита с трудом удержался от куда более экспрессивного возгласа. Птичка в теплой кожаной куртке, спортивных штанах и своих неизменных «гадах», с брызгами талой воды в волосах и с улыбкой во все тридцать два зуба был неотразим, как лавина. — Ага, здрасьте, Никита Николаевич, хотел. Пригласить вас на каток.       Строев опешил, на пару секунд потерявшись и не зная, что ответить. — Но… я… я не умею кататься, — он даже отступил на пару шагов, чем наглый молодой человек и воспользовался, пройдя в коридор и закрывая за собой дверь. — Не проблема. Я вам должен за лекцию, так что расплачусь уроком катания на коньках, — и снова сверкнул улыбкой, как вспышкой. Воображение Никиты немедленно нарисовало ему абсолютно бесстыдную картинку того, как можно будет без зазрения совести прижиматься к этому сильному юному телу и хвататься за руки Яна…. Строев покачал головой: — И синяками во всех стратегически важных местах? — Я постараюсь не дать вам упасть.       У Никиты перехватило дыхание. Мозг, явно перегревшись от мощного выброса гормонов, щелкнул и отключился. Иначе как объяснить то, что он пришел в себя, уже натягивая куртку от лыжного костюма, полностью одетый для похода на каток? — А коньки? — поздний и наивный аргумент, который Ян немедленно разбил: — Там есть прокат, все расходы я беру на себя, все-таки, это моя инициатива.       Строев вздохнул и закрыл дверь, кивнув студенту: — Ведите, Ян.       Каток был залит светом разноцветных фонариков, развешенных гирляндами на ограждении стадиона, и мощных прожекторов. И полон весело галдящей молодежи, детей и даже пожилых пар. Народ сидел на трибунах, пил шампанское, вино, чай и кофе, в проходах торговали всем подряд, от новогодней атрибутики до сахарной ваты, у входа на сам каток расположилась длинная будка проката. Через пару минут, отстояв не очень длинную очередь, Строев стал обладателем пары почти новых коньков. Ян тут же взял его под локоть, направляя к нижнему ярусу трибун, от которого ко входу на лед была залита дорожка, чтобы отдыхающие не били лезвия коньков о бетон. — Идемте, я помогу правильно надеть. Вы носки теплые не взяли, да? — Не взял, — согласился Никита, отчаявшись хоть как-то повлиять на ситуацию. — Ничего, я взял запасные, — жизнерадостность Птички ничто не могло поколебать. Он усадил мужчину на скамейку, на свою куртку, быстро натянул свитер, поежившись от прикосновения холодной ткани. И опустился перед ним на колени, расшнуровывая его ботинки. Никита понял, что еще секунда — и он просто умрет. Пришлось почти до крови прикусить щеку и вцепиться в ледяное дерево лавки руками. В голове паровым молотом бухала кровь. — Вот, так будет теплее, — Ян еще раз провел ладонью по подъему ступни Никиты, разглаживая толстый шерстяной носок. Мужчина издал какой-то нечленораздельный звук и резко кивнул. Ян взялся натягивать и шнуровать ему коньки, его лицо закрывали рассыпавшиеся светлые пряди, так что улыбка парня осталась Никитой незамеченной. — Один момент, теперь я переобуюсь, — весело сказал он, плюхаясь на лавку и разуваясь. Никита смотрел на его гибкие, экономные движения, и умирал. «Держи себя в руках, мужик, ты же сильный, ты сможешь… Чтоб тебя черти в аду так совращали, Ян, скотина ты… Я ж не стальной!» — Ну? Попробуйте встать, — Птичка протянул Строеву руку в тонкой кожаной перчатке, и тот схватился за нее, поднимаясь, не уверенный в том, что колени не подогнутся немедленно. Они и подогнулись — когда Ян развернул его и уверенно обхватил рукой почти поперек груди, помогая устоять на разъезжающихся ногах. — Я не дам тебе упасть.       Возмущаться таким панибратским обращением у Строева не осталось сил и желания.       Держаться на льду было тяжело, но Ян выполнял обещание, не отпуская руки Никиты. Они без особых проблем скользили, лавируя между веселящимся народом. Строев почти расслабился, колени уже не тряслись, правда, сердце все так же колотилось где-то в горле. Особенно, когда Ян сильнее сжимал его локоть, уводя от столкновений. — Нравится? — горячее дыхание парня обожгло щеку неожиданно. Строев повернул голову и утонул в совершенно шальном, искрящемся весельем и отчаянной какой-то смелостью взгляде Яна. Тот наклонился так близко, что, сделай Никита еще хоть полдвижения вперед, дотронулся бы губами до его губ, чуть шершавых, обветренных. — Очень!       Ян улыбнулся, и тут на них наехала двигающаяся «паровозиком» орава молодежи. Никиту буквально швырнуло вперед, он впечатался грудью в грудь Птички, судорожно взмахнул руками — и оказался в крепких, слишком тесных объятиях. Губы согрело чужое дыхание, быстрое, резкое, окутало облачком пара. Ян еще крепче прижал его, уничтожая последнее расстояние между ними, поцеловал резко, напористо, удерживая под затылок широкой ладонью. И в следующую секунду отстранился, заглядывая в широко распахнутые глаза Никиты. Больше он ничего не успел: мужчина резко вывернулся из его рук, провел подсечку, бросок… И сам испугался того, что сделал. Неуклюже опустился на колени перед лежащим на льду парнем: — Извините, Ян, рефлексы. Вы не сильно ушиблись?       Птичка слегка обескураженно улыбнулся, трогая затылок, которым нехило так приложился об лед: — Нет, все в порядке. Как это вы меня? — момент близости был утерян, так что он принял возвращение «выканья», как должное. Ничего, еще будет время, Он все равно добьется своего. Тот, кто однажды почувствовал на губах вкус своей победы, никогда не отступится. — Айкидо, японское искусство безоружной самообороны. — А, слышал и видел. А вы уже хорошо держитесь на коньках, — Ян подмигнул Никите, гибко поднялся на ноги и вздернул его, ставя снова на лед. — Еще покатаемся? — Простите, Ян, но, наверное, на сегодня достаточно. Завтра праздник, я хотел выспаться перед ним, — Никита покачал головой, все больше увеличивая дистанцию, разрывая контакт. Ему было невыразимо горько: все случившееся было не более, чем прекрасной новогодней сказкой, но сказки долго не живут. Лучше сейчас все закончить и забыть об этом. Ну, насколько это будет возможно, видя Птичку перед собой почти ежедневно. Ничего, он справится. — Как скажете, — Ян аккуратно довел мужчину до скамейки и отпустил. Пусть пока думает, что он отступился. Но это тактическое отступление, он просто перегруппирует свои силы для нового штурма неприступной крепости по имени Строев Никита Николаевич.       Новый год Никита не любил, а честнее сказать — ненавидел всей душой. С того самого момента, когда его первый и единственный любовник пришел домой сказать, что уходит к другому. А через час после того, как он собрал вещи и вымелся на такси, позвонили из БСМП, сообщив, что отца и мать насмерть сбил пьяный лихач, когда они шли от вокзала к автобусной остановке, неожиданно приехав в гости к сыну. Именно с того нового года, уже почти десять лет назад, он не ставил ни елки, ни даже веток в вазу, только мамины любимые двухцветные розы. И в полном одиночестве пил коньяк, сидя на кухне без света. Хватало того, что с улицы были видны вспышки салюта да отблески фонарей. Он и этот день собирался провести так же. В холодильнике одиноко стояла миска с оливье — единственное послабление, которое он себе позволял. Оливье всегда готовила мама, у нее получалось так, как ни у кого другого.       Никита налил себе еще на треть в пузатый бокал коньяку, сгорбился над тарелкой, поставленной на подоконник. Хотелось пойти и тихо сдохнуть в уголке. Зачем, спрашивается, он оттолкнул Яна? Но совесть немедленно ядовито подсказывала: «Хочешь парню проблем? Мало вас, геев, гнобят? Про самого себя уже ладно, можешь не думать, хотя и не мешало бы, но его-то топить зачем?»       Старинные часы, того же возраста, что и зеркало в спальне, захрипели, потом принялись играть переливчатый мотив. Строев ждал, не оборачиваясь к полке, на которой они стояли: сколько натикало? Часы сыграли и начали отбивать с чуть заметной хрипотцой. Никита считал удары, даже не удивившись, когда их оказалось двенадцать. За стенами послышались крики, хлопки пробок, смех. Он отсалютовал своему отражению в оконном стекле и едва не выронил бокал, когда в дверь постучали. Вернее, заколотили. «И кого черти принесли? Если соседи — вежливо пошлю». Привычки смотреть в глазок у него не было никогда. Набрав в грудь воздуха для отповеди, он распахнул дверь и ошеломленно замер. Чтобы через секунду оказаться прижатым к стене в прихожей крупным, пахнущим морозом, шампанским и еще тонкой ноткой елового запаха телом: — С новым годом, Никита Николаевич, — и без перехода — ухнуть в жаркий, сумасшедший поцелуй. А оттолкнуть не получилось, наученный вчерашним опытом, Ян сразу же перехватил его руки, поднял вверх, удерживая оба запястья вместе одной своей широченной ладонью. Подбил ноги, вклиниваясь между бедер, прижимая сильнее, жестче. — Стой… да стой же! — Никита кое-как отвернул голову, обрывая поцелуй, — Ты с ума сошел? Что тво… — его голову вернули на место, зафиксировали второй рукой. Ян целовался с каким-то злым азартом, его рот хранил вкус выпитого шампанского, контраст холодных щек и подбородка, чуть колючих от невидимой щетины, и горячих губ срывал все планки и замки в разуме Никиты. Мужчина перестал вырывать руки, и их немедленно отпустили. Пальцы сами собой зарылись в прохладные светлые локоны, пробежались по ледяному серебру серьги, погладили затылок. — Ты думал, я позволю тебе сбежать и снова закрыться в своей ракушке? — Ян, наконец, оторвался от его губ, чуть отодвинулся, пристально глядя в глаза. Такой — набычившийся, возбужденно-злой, он выглядел еще моложе, чем тогда, когда сбрил усы. — Не дождешься. Я тебя не отпущу. Слышишь? Ник, ты меня слышишь? — Ты пьян и не ведаешь, что… — Я выпил два глотка шампанского. И все прекрасно ведаю. Ты не ответил, — парень обхватил его плечи ладонями и стиснул так, что стало больно. — Я слышал, Ян, слышал. И что ты будешь делать? Изнасилуешь меня? — в голосе Строева прорезалась ядовитая издевка. — Если сочтешь это насилием, я отвечу, — Ян шагнул к двери, захлопнул ее и немедленно вернулся, не дав Строеву прийти в себя. Зацепил пальцами язычок молнии его рубашки, дернул вниз, наклоняясь и касаясь губами обнажившегося плеча. По контрасту с первыми поцелуями — умопомрачительно нежно, согревая кожу дыханием и лаская кончиком языка. Никита вздрогнул, вжался в стену, только чтоб не сползти на пол. — Нет, стой, — прошептал Ян куда-то в шею, обнимая ладонями за бока, придерживая. И медленно опустился на колени между широко расставленных ног Никиты, оставляя на коже чуть влажный след от дыхания. — Ян… не…       Парень не обращал внимания на эти невнятные всхлипы, на слабые попытки оттолкнуть его голову и руки. А Строев понимал, что проиграл, вчистую проиграл. Потому что именно об этом он мечтал почти четыре месяца, именно эту картину видел в своих эротических кошмарах ночами, да и не только ночами. Вскрикнул, когда прохладный воздух коснулся паха. И тут же — еще раз, на контрасте с горячими, жадными, но не слишком умелыми губами. То, что у Яна опыта с гулькин нос, стало понятно с первого же движения. И это неожиданно завело Никиту так, что он вцепился в его волосы, с силой прижимая голову к себе, почти плача: — Стой! Остановись, Ян, Янош, погоди… Подожди, прошу… — и сорвался на стон, когда жаркий язык тронул уздечку, не слушая просьб. — Аааа… да, боже!       Какими силами он еще удерживался на ногах? Он не знал. Никите казалось, что он плывет, падает бесконечно и стремительно, куда-то в космос, где нет понятия низа и верха. Что это длится уже целую вечность — и всего один краткий миг между ударами сердца. Он наклонялся и снова выпрямлялся, выгибался, упираясь лопатками, затылком в стену, когда горло перехватывало спазмами и отпускало с протяжным стоном. И сорвался, не смог сдержаться, дернулся в конвульсивном рывке, и еще, еще, еще… И обмяк, разом растеряв все силы. Упасть Ян ему не дал, перехватил, прижал. Закутал в рубашку, натягивая ее обратно на плечи Никиты, Подтянул на нем домашние спортивные штаны, поудобнее перехватил — и поднял на руки, как ребенка. — Командуй, где тут у тебя спальня.       От его губ теперь пахло самим Никитой, чуть хмельным, мускусным ароматом. Строев разом полыхнул румянцем и дотянулся до его губ — пробовать. — Может, отпустишь? — поинтересовался Никита, когда Ян, так и держа его на руках, сел на нерасправленную постель и принялся рассматривать спальню. — Тебя что-то смущает? — в голосе парня был явный вызов. — Меня вообще все смущает, — буркнул Строев, — Начиная с моего возраста, твоего возраста, того, что ты — мой студент, и кончая тем, что скажут твои родители, если все это всплывет, не приведи бог. — Ну, давай по пунктам, — Ян крепче прижал его к себе, чтоб и мысли не возникло рыпаться, — Мне почти двадцать один. Я совершеннолетний, долг Родине отдал, учусь на бюджете, подрабатываю. Мама ничего не скажет, потому что считает, что я вполне себе взрослый и за свой выбор отвечаю сам. Отец ничего не скажет потому, что пять лет назад умер. То, что тебе тридцать с хвостиком — не играет роли абсолютно, потому что выглядишь ты младше меня. Что еще? Ах, студент и преподаватель… Ты сейчас читаешь лекцию? Или проверяешь контрольные? — Это сейчас, — вклинился Строев, — А что будет, когда начнется семестр? — Я умею быть тихим и незаметным, честное слово, — Ян обезоруживающе улыбнулся. — То есть, мне от тебя уже никак не избавиться? — судя по тому, как сплелись пальцы Никиты на шее Птички, вопрос был задан из чистой вредности. — И не надейся. Правда, это твоя территория, и правила тоже твои. Но я тебя не отпущу, — Ян наклонил голову, мягкие, распушившиеся в тепле, волосы чуть щекотали лицо Никиты, когда студент целовал его, жадно и так собственнически, что хотелось или взвыть в голос, или растаять в его руках, как масло на сковороде. Сидеть на коленях у Яна было непривычно и даже где-то обидно: держит, как маленького! Но Никита сам тянулся к его поцелуям, сам обнимал, отбрасывая дурацкие мысли и не менее дурацкую гордость. — Слушай, тебе же жарко, — оторвавшись от очередного поцелуя, Никита заметил, что Ян так и не разделся, сидел в куртке, а от его ботинок на линолеуме остались мокрые следы. — Жарко. А еще я свин, проперся через всю квартиру в обуви. Извини, я сейчас все уберу. — Тогда отпусти меня, наконец-то, я никуда не сбегу! — Строев расцепил руки и уперся ладонями в грудь Яна, — Честное слово. Есть хочешь? — Хочу, — Птичка кивнул и убрал руки, — я к тебе прибежал голодным, только раз с друзьями чокнуться успел, а поесть — уже нет. Только вот в наличие у тебя праздничного стола я как-то сомневаюсь…       Никита хмыкнул, встав и поправляя рубашку: — У меня есть целый таз оливье. И коньяк. Какой кошмар, я дошел до того, что предлагаю коньяк ребенку! — Эй! Я не ребенок. — Ты мой студент! — Именно! Я что, думаешь, только лимонад пью?       Строев препирался с Яном, а сам пытался сообразить: как же так вышло, что это синеглазое наглое чудовище вот так влезло в его жизнь, абсолютно бесцеремонно, посмело «тыкать», набрасываться с поцелуями, зажимать у стены, а он позволил? И ведь никаких «люблю»! Ни разу Ян не произнес этого слова, как чувствовал, что Никита взбеленится, если услышит. Еще слишком хорошо помнились приторно-ласковые, полные этого самого «люблю» и «солнышек» слова Олега. Который с тем же выражением лица произнес: «Ты зануда, сухарь и ботаник, мне надоело созерцать твою спину, сгорбленную над учебниками. Ищи себе кого-нибудь подобного. А я хочу тусить и гулять».       Страх, всколыхнувшись от воспоминаний, продрал по душе ледяными когтями: Яну двадцать! И ему тоже захочется гулять, ходить в клубы и на танцы, а он, Строев, уже слишком стар для такого, да и не любил никогда… И снова повторится история десятилетней давности. У Никиты задрожали руки, миска с салатом едва не полетела на пол. Поверх похолодевших ладоней легли чужие — крупные, источающие какой-то дикий, животный жар и магнетизм. — Ну, что уже напридумывал? — Ничего, — Строев попытался вывернуться, но его попросту обхватили поперек груди, отобрав миску, и прижали. — Я тебя семестр изучал, как сопромат. Когда у тебя плечи становятся каменными, и левое выше правого — ты или злишься, или боишься, — Ян наклонил голову и прошелся губами за ухом, разгоняя по телу Никиты целую волну теплых мурашек. — Ну, так что? — Я и в самом деле боюсь, — признание вырвалось почти против воли, — что тебе такой старый, плесневелый сухарь и зануда скоро наскучит. — Никит, а посмотри на меня? — Ян легко развернул его за плечи, заставил поднять голову. — Я хоть и студент, но время свое трачу именно на учебу, а не на гульки. Ты же это имел ввиду?       Строев вглядывался в серьезные, потемневшие глаза, мимоходом отмечая чуть заметную вертикальную морщинку между нахмуренных бровей, обкусанные, шершавые губы, которые Ян под его взглядом машинально облизнул, крохотное пятнышко золотисто-коричневой родинки у внешнего уголка левого глаза. И молчал. А что скажешь? Да, именно этого он и боится. — Ясно. Ты про меня, кроме имени и телефона, ничегошеньки не знаешь. Но уже строишь какие-то выводы, исходя из ничтожно-малого количества данных, по неизвестно каким формулам. Где тарелки?       Никита моргнул, поражаясь тому, как Ян переходит от темы к теме. — В шкафчике над раковиной. — Мог бы и не спрашивать, — Птичка уже вынул две стеклянные, кофейно-бежевые тарелки, отыскал в выдвижном ящичке стола ложку и вилки, — Что ты стоишь? Садись, доставай свой коньяк, готовь вопросы, буду тебе сдавать экзамен по своей жизни. Хоть так познакомишься.       Строев хмыкнул: подход логичен, только вот незадача, что спрашивать, он не знал. Как-то всегда знакомства у него происходили плавно и постепенно, а не «пара-коньки-минет». Он достал еще один бокал, протер его полотенцем и плеснул на донышко янтарной жидкости. Спаивать Яна он не собирался, хватит и пригубить.       Подумалось вдруг, что это первый за много лет новый год, который он проводит не в одиночестве. Говорят же, что как встретишь его, так и проведешь.… Почему-то при мысли о том, что можно будет целый год видеть, как Ян, наклонив голову к плечу, пытается убрать им свесившуюся на глаза челку, накладывает в тарелки салат и ставит их на стол, раскладывает столовые приборы… стоит на коленях, крепко прижимая его бедра к стене, полуприкрыв глаза.., вилка выпала из пальцев, щекам и ушам стало горячо. — Так, — перед ним легла чистая вилка, Ян сел напротив, чинно сложив руки на коленях, — будем ворон считать или есть? — Будем, — не уточняя, что, кивнул Строев, поднимая бокал, — спасибо, Янош.       Птичка усмехнулся: — Меня так бабушка зовет. Мне нравится. Спрашивай уже.       Никита нахмурился, почти всерьез: — Ты меня всегда подгонять будешь? Ну, ладно, рассказывай про… про свою семью, для начала.       Ян пригубил коньяк, отправил в рот вилку салата, прожевал и пожал плечами: — Да что рассказывать? Простая рабочая семья. Мама — завлаб на консервном комбинате, наконец-то, месяц назад повысили. Отец был машинистом, пять лет назад погиб, помнишь, когда под Омском крушение было? Того стрелочника так и не посадили — сам в КПЗ повесился. А нам с того толку? Полторы сотни человек погибло… — парень глотнул коньяк, заел и продолжил уже менее эмоционально, — Бабушка на том же консервном заводе всю жизнь проработала. Дед шофером был, я его и не помню — молодым погиб. Живем недалеко, с мамой, бабушка уже года три в Ярошкино обитает, мы к ней летом ездим, как на дачу. — Ясно. Ты ешь, ешь, я больше пока не придумал вопросов, — Никите и есть особо-то не хотелось, но за компанию он умял полтарелки оливье и сейчас просто смотрел, как ест Ян. Аккуратно, помогая себе кусочком хлеба, ни разу не поставив локти на стол. Сразу видно — воспитывали строго. — А где ты подрабатываешь? — По физике и вышке задачи решаю, — Ян прищурился, — Только я тебе этого не говорил. — Ладно, — Никита усмехнулся, чувствуя, как медленно сползает с души тяжеленный камень. Почему сейчас? Почему именно этот, похожий на юного скандинавского бога, парень? Ответов не было, но Строеву они, по чести, и не нужны были. Можно ведь один раз в жизни поверить в новогоднюю сказку?