Сопротивление материалов. Практический курс

      Мать взялась кормить обоих, и Яну показалось, что дай ей волю — запихает в «мальчиков» месячный запас продуктов. Впрочем, молодые, растущие организмы требовали свое, так что и борщ, и жаркое, и салат метелили за обе щеки. Вера Васильевна только усмехалась и подкладывала в тарелки обоим добавку. Когда же оба парня отвалились от стола сытыми пиявками, и Димка принялся сбивчиво благодарить, краснея и запинаясь, махнула рукой: — Глупости, Димочка. — Ничего не глупости, — Димка насупился, вздохнул: — Я работу найду и вам все-все, до копеечки, верну. Вера Васильевна, я не могу по-другому.       Женщина чуть сощурилась, так знакомо, и Димка понял, у кого Ян скопировал этот внимательный прищур. — Ты моему Янку не чужой, и мне, стало быть, тоже. Вот отъешься, чтоб я сквозь тебя стенку не видела, отоспишься, потом и поговорим. Работа от тебя не убежит. Так, мальчики, шагайте-ка мыться и спать. У тебя, Ян, завтра экзамен, если не ошибаюсь?        Ян кивнул, крепко обнял мать, шепнул на ухо: — Мамуль, спасибо. Ты у меня самая-самая. — Иди уж. Полотенце Диме дай. Я сейчас ему на кресле постелю, — посмотрела сыну в глаза. Ян чуть заметно кивнул: можно было бы разложить его диван. Но зачем давать Димке лишний повод надеяться? А кресло-кровать в Яновой комнате стояло именно для таких вот визитов неожиданных гостей.        Расстилая постель для Димки, Вера Васильевна думала о том, что будет. Ей не было жаль ни копейки из отложенных на отпуск денег, которые пришлось потратить на билеты для мальчика. Не так были воспитаны что она, что Ян, чтоб жалеть о потраченных на доброе дело деньгах. Когда-то давно она мечтала о большой семье. Чтоб дом — полная чаша, и за столом вечерами собиралось не меньше пяти человек. Когда после тяжелых родов врачи сказали, что детей у нее больше не будет, опечалилась. Когда же погиб муж — вовсе едва не погрязла в унынии. Сейчас бог дал ей шанс позаботиться еще о ком-то, кроме Яна, так разве можно отказаться? Материнское сердце обливалось кровью, глядя на несчастного, битого жизнью и людьми мальчика. Что из того, что Димка — ровесник ее сына? Выглядит он гораздо младше. А что влюблен в Яна — не беда. Перерастет, повзрослеет, может, познакомится с кем-нибудь из подруг сына. Всякое в жизни случается. Димке нужна семья, тепло и забота, и он, согнутый бедой, слабый, распрямится и окрепнет. Главное, не потакать этой слабости, а помочь ему вырасти над собой. Воспитала же она одного? И второго сумеет.        Всех вещей у Димки было — спортивная сумка, в которую запихнул старенький костюм, белье, весеннюю штормовку и еще один комплект полевой формы — вылинявше-белесый. Яну хватило одного взгляда, чтоб понять: это та самая, дембельская форма, в которой Димка уезжал из армии. И что это, пожалуй, самое прочное и ноское, что у него есть. Когда раздевался в коридоре, стыдно было до смерти: за растянутый, скатавшийся свитер, за носки, которые не менял уже больше суток, за то, что вот так навязался на голову добрым людям. А стоило поглядеть в глаза Яну — отпустило, будто синевой из души всю мерзость вымыло. — Ты, вот что, пока твои вещички не постираем, в моих штанах походишь. Идет? — Ян протянул ему аккуратно сложенные, пахнущие свежестью спортивные брюки, белоснежную футболку и мягкие, сшитые из меха и кожи вручную, шлепанцы. Димка покраснел, неловко поблагодарил, представляя, как утопится в Яновых штанах — в росте он прибавил совсем чуть-чуть, как был Птичке по плечо, так и остался. — Иди-иди, мойся. Полотенце на этажерке, возьмешь любое, — Ян положил ему руку на плечо, легко развернул и придал ускорение в сторону ванной.        Димка мылся с каким-то ожесточением, оставляя на коже полосы от ногтей. Казалось, что отскребает от себя грязь прошлой жизни, потому что попросту невозможно оставаться со всем тем, что накопилось — здесь, в этом доме. Потом разом опустились руки, он ткнулся головой в чистый зеленоватый кафель ванной, стоя под горячим душем, и вода равнодушно смывала слезы. Это была тихая истерика, эмоции, наконец, прорвались, нашли выход, и Димка был просто очень рад, что это случилось именно сейчас, когда его не видит Ян. Можно быть слабым внутри, но показывать это тому, кого любишь — значит, обрекать его на опеку, а себя — на зависимость. Пора взрослеть!        Он еще раз намылился, ополоснулся и вытащил из шкафчика над ванной пушистое полотенце. Вытерся насухо, взлохматив коротко стриженые волосы. Натянул на себя футболку и улыбнулся: она предсказуемо оказалась велика, сползала с плеча и болталась, как на вешалке, на его худых, костистых плечах. Спортивные брюки тоже были слишком длинными, хорошо хоть в них можно было затянуть шнурок. Штанины он просто подвернул. — М-да, Донской, ты просто фотомодель, — протер от пара зеркало, висящее на двери ванной, глянул на себя. Там, в туманном стекле, отражалось настоящее пугало. Димка фыркнул, поправил футболку, и его мгновенно кинуло в жар от мысли, что спать он будет в одной комнате с Яном. Щеки немедленно заполыхали, парень прикусил губу, чтобы прогнать масляную поволоку из глаз и хоть немножко отвлечься от совершенно неуместного возбуждения:       «Долбоклюй ты, Димочка! Тут же еще и Вера Васильевна! Нет-нет, нафиг пошлые мыслишки. Да и не трахаться я сюда приехал…»        Отражение скептически приподняло брови. Сам себе не верил. Так хотелось выйти — и обнять, прижаться, забраться ладонями под тонкий трикотаж Яновой рубашки, почувствовать горячую, гладкую кожу, жесткие волоски на груди, твердые горошинки сосков… Димка застонал и метнулся к раковине, поплескал в лицо ледяной водой.       «Ой, мамочки… Веселенькая же меня ночка ждет!» *** Строев замерз окончательно, выкинул в урну пакет и стаканчик из-под кофе и решительно направился домой. И так же решительно, успев только скинуть ботинки и шарф, взял телефонную трубку. Пальцы сами собой набрали номер, без участия рассудка. Никита слушал длинные гудки и думал, что он полный псих. Зачем он звонит? Что он скажет Яну? «Я соскучился, приходи»? «Хочу тебя так, что яйца сводит, иди и отымей»? — Да, говорите, — мягко перекатилось в трубке.       Никита медленно сполз по стене, садясь на пол, прижал телефон к уху плечом и тихо сказал: — Прости меня, Янош. — Никит, право слово, был бы я рядом — вытряс бы из тебя всю дурь. Но так как я не рядом, — Ян присел на обувную тумбу и прикрыл глаза, улыбаясь, — я тебе просто скажу, что люблю тебя. — Правда? — голос Строева прозвучал так жалобно и по-детски, что парень не выдержал и рассмеялся. — Правда. Хочешь, приду? — Нет. У тебя завтра экзамен по вышке. Спать ложись. — Обязательно. Ты сам не засиживайся, ладно? — и не дожидаясь ответа: — Я тебя завтра увижу? — Да. Я же в комиссии. — Тогда — до завтра, Никит. — Угу, — Строев дождался коротких гудков, и сказал: — Я тоже тебя люблю, зараза синеглазая. ***        Димке показалось, что он, как лотова жена, превратился в соляной столп. И какого черта его угораздило именно сейчас выйти из ванны? Почему он не задержался еще чуть-чуть?       «А что, это что-то изменило бы?» — спросил он сам себя, и качнул головой: «Нет, не изменило бы. Только и того, что продолжал бы себя обманывать и видеть то, что хочется. Так даже и лучше…»        Только отчего ж было так больно?        Ян положил трубку на базу, повернулся, встречаясь взглядом с растерянными какими-то, потемневшими глазами Димки. Открыл, было, рот, но парень приложил палец к губам и через силу улыбнулся. Ян преодолел расстояние, разделяющее их, в один широкий шаг, взял Димку за руку, как маленького, и почти бегом потащил за собой, в спальню. Там уже были расстелены постели, и он усадил Димку на свой диван. Сел рядом, не зная, что сказать. — Ян, ты не переживай, — Дима говорил тихо, почти шептал — боялся, что голос сорвется, — я все понимаю. Я не буду тебе… вам… — Тссс, братишка, стоп, — Ян повернулся, крепко взял парня за плечи ладонями. Тот поднял голову, силясь растянуть губы в улыбке, прогнать с глаз набегающие слезы. Не смог, закусил губу, больно, до крови, отворачиваясь. И оказался крепко-накрепко прижат к твердой, как доска, груди. — Прости меня, Дим, прости.        Димка всхлипнул, чувствуя себя не взрослым двадцатилетним парнем, а восьмилеткой, которому разбили нос хулиганы, и он пришел выплакаться к старшему брату в плечо. Это было… правильно. Именно это, а не всякие глупости. — Влюбился, да? — он шмыгнул носом и поднял голову, серые глаза в мокрых ресницах смотрели без обиды, с детским любопытством. — Не влюбился, — серьезно покачал головой Ян, сдерживая улыбку, — люблю. — А он какой? — Взрослый. Мой преподаватель сопромата. — Ого! Ну, ты даешь! — у Димки даже слезы просохли, он поморгал и спросил: — Расскажешь? — Расскажу. Когда спать ляжем. Молока теплого налить, на сон грядущий?        Дима хлопнул ресницами раз, другой, и рассмеялся: — Не-е-е, фу, какая гадость, я что — дошколенок? Так усну, — и через паузу: — Ян, спасибо. — И тебе, Дим.        Через десять минут, устроившись под непривычно-чистым, теплым одеялом, завернув его на себя, как кокон, Димка вопросил в темное пространство: — Ну? Рассказывай!        Ян фыркнул, скрипнул пружинами дивана, переворачиваясь на бок, посмотрел на одеяльную гусеницу на кресле: глаза у Димки были закрыты, лицо так и светилось любопытством. — Ну… с чего б начать… — Хоть с имени, что ли? — Димка приоткрыл один глаз, посмотрел на Яна и зевнул. — Никита его зовут. Никита Николаевич Строев. — Ух, как серьезно. — Ага. Доктор наук, не хухры-мухры. Ему тридцать семь. — М-м-м… — протянул Димка, в голосе его явно слышалось сомнение, только неясно, то ли в способностях Яна, то ли в состоятельности Строева. — Я вас познакомлю, — «Когда добьюсь от Никиты нормальной реакции на мои ухаживания» — про себя продолжил фразу Ян. — Красивый? — Очень. Но главное не в красоте, Дим. Главное в характере.        Он говорил, подбирая слова, больше для себя, чем для Димы, и замолчал, услышав ровное сопение уснувшего парня.       «Вот и хорошо, одна проблема решена. Димка, эх, братуха… Ничего, познакомлю тебя с Ленкой, с Катюхой, или вон — Тасенька, мастерица-рукодельница наша… Один не останешься, стопудово» — с такими мыслями и уснул.       Мать зашла тихонько, постояла, глядя на парней, поправила подушку сыну, укрыла Димку, который натянул одеяло на голову, зябко поджав пальцы на раскрывшихся ногах. Погладила темно-русый ежик. — Мальчики мои, спокойной ночи, — тихо улыбнулась и ушла, плотно прикрыв дверь.