Сопротивление материалов. Практический курс

      Экзамен был самым обычным. И сдавал его Ян так же, как и год назад, первым войдя в аудиторию, назвав свою фамилию, мысленно ругнувшись, когда приемная комиссия не сдержала улыбок. Украдкой пробежался взглядом по лицам и на мгновение встретился с серьезными карими глазами Никиты. Строев не улыбался, даже, кажется, нахмурился. Ян выбрал билет, взял пару проштампованных листков и сел за первую парту, усилием воли заставил себя забыть обо всем, кроме заданий билета. Прикрыл глаза, вспоминая конспекты и учебник. Склонился над черновиком, начиная расчеты. Через сорок минут, переписав все на чистовик, проверил еще раз. Нет, все верно, кажется. Можно идти «сдаваться». Ян помедлил пару секунд, быстро черкнул три слова на черновике, собрал листы и встал. — А, Ян, вы уже? — подслеповато моргнула на него седая, похожая на Сову из «Вини-Пуха», Зоя Валерьевна, преподаватель высшей математики. — Ну, идите отве…а-а-а-чхи!        Ян с трудом сдержал улыбку. — Будьте здоровы! — Спа…а-а-а-чхи! Ой, Ян, сдавайтесь Никите Николаевичу, я сейчас, — Зоя Валерьевна с ненавистью покосилась на огромный букет лилий, стоящий прямо перед ней, и быстро выскочила из аудитории.       Птичка мысленно поаплодировал сам себе: букет покупал он, и, как староста группы, прекрасно знал, что на лилии у Зои Валерьевны аллергия. Декан принимать экзамен не будет — он уже через полчаса после начала ушел. Остается Строев и Зайцева, молоденькая аспирантка кафедры, которая сама студентов еще боится. Чего Яну и было нужно. Он сел на стул, положил перед Строевым свои листки. На первом, черновике, подчеркнутое двумя резкими чертами, красовалось: «Сегодня в десять вечера». Строев, споткнувшись взглядом на этой фразе, потянулся за ручкой, покрутил ее в пальцах, из-под челки поглядывая на Яна, потом приписал ниже: «Да». И быстрым движением задвинул лист под ведомость, удостоверившись, что Птичка ответ увидел.        Через десять минут Ян проклял свою комбинацию, благодаря которой его экзаменовал Строев. Никита гонял его по всему курсу, словно вознамерился «завалить». У вернувшейся в аудиторию Зои Валерьевны брови поднимались все выше. Наконец, Строев сухо процедил: — Давайте зачетку, Ян, — бегло пролистал предыдущие странички документа, чуть кривя губы в усмешке, прикрыл зачетку рукой, выводя оценку. Расписался.       У Яна душа ушла в пятки, как у зеленого первокурсника, он, не глядя, взял зачетку, протянутую Строевым, бормотнул: «Спасибо», и под язвительное: «На здоровье!» на ватных ногах вышел из аудитории. — Ну, как? Ты чего такой? Валят? — накинулись на него коршунами те, кто еще не ходил на экзекуцию. Ян развернул зеленую книжицу, всмотрелся в четкие угловатые буквы.       «Отл.» — Строев — зверь, ребята. И, кто-нибудь, унесите вазу подальше от Зоюшки, а? Замучается же чихать, — блаженно улыбаясь, выдохнул староста.        Сдачу первого экзамена на «отлично» отметили дома, Вера Васильевна налила парням по полбокала «Тамянки», плеснула и себе на донышко. — Ну, молодец, сын.        Димка, смущаясь, тронул хрустальную ножку своего бокала, улыбнулся подмигнувшему Яну: — Круто, ты отличник, да?        Ян фыркнул, щурясь на свет через радужные блики от хрусталя. — Я ж ста-а-ароста, мне положено. Хотя у меня вся группа сегодня оказалась на высоте. Трояк только у Шевинского, но он и не бюджетник, лентяй и гуляка, на большее не рассчитывал. Больше половины — сдали на четверки. Зоюшка на нас нарадоваться не могла. По сравнению с прошлым годом подтянулись. — Это потому, что ты староста? — А то! — гордо выпятил грудь Ян, получил от матери шутливый подзатыльник и рассмеялся.       На душе было легко-легко, будто сдал не просто экзамен, а прошел какую-то важную проверку. Отчего так — он не понимал, но радости это не убавляло. А еще грела мысль, что через два часа он позвонит в знакомую дверь, ему откроют, снова не посмотрев в «глазок», и можно будет обнять Никиту, зарыться лицом в его волосы и повторить то, что сказал по телефону. И посмотреть в его глаза, ища там ответ. ***       Строев клял себя за то, что Птичка сумел застать его врасплох своим предложением, а у него не хватило духу отказаться. Только не сейчас, когда на горизонте появился соперник. И сам себя высмеивал: «Соперник? Да ты рехнулся! Ничего не зная, уже такие выводы». Легче от этого не становилось. С одной стороны — Ян ведь написал, что Дима ему не любовник, и никто не бросает долгожданного любимого после первой же ночи, чтобы переспать с другим. А злая, застарелая боль, как яд, отравивший душу и пропитавший ее насквозь, упрямо твердила: «Вспомни Олега. Тот еще кобелина был, хотя по виду — сущий ангел, из постели в постель нырял, как тот Иван-дурак по котлам. И ни разу даже совестью не угрызся!» Никита прикусывал губу и на последних остатках твердого рассудка пытался доказать заразе, что Ян — не такой.       «А какой? Ну, давай, разложим по полочкам: красив, как бог, раз. Что, скажешь, никто на такого не западал? Ты что же, наивная фиялка, чтоб верить, что у парня никого, кроме тебя, нет? Ролевик, спортсмен, два. Ну, скажи еще, что там, у него в клубе, вот прям-таки и никого из вашей братии нет. Ага, как же! Молодежь сейчас такая пошла, что не гей, так бисексуал — все попробовать норовят. Ты сам-то веришь в то, что Ян весь такой неприступный, как скала, или в то, что они там не устраивают вечеринок, где не компотик, а водка, ну, или вино, на худой конец. А то, что сделано с пьяных глаз, никогда не считалось «взаправду». Еще не хватит? Ну, тогда третье, «на десерт»: то, что он тебе вышку сдал, еще не отменяет того, что сопромат он хочет получить автоматом через твою постель!»        Никита застонал и сел на табурет, обхватив голову руками. Часы на полке пробили девять раз, словно укоряя мужчину за то, что на идиотские домыслы он тратит время, которое нужно потратить совсем иначе.       «Стой! Ты же не хочешь сказать, что откроешь ему? — спросил сам себя Строев, раздеваясь и включая душ. И сам себе ответил: — Не хочу, и говорить не буду. Открою, впущу и отдамся хоть на коврике перед дверью». Никакие душевные терзания не могли отменить того, что от одной мысли о том, что к нему придет Ян, стояло так, что ломило в паху, а трусы мокли, как будто он был течной сукой, а не взрослым мужиком. *** — Мам, я пошел, дома ночевать не буду! — Хм, что, твой язва так быстро сдался? — выглянула из кухни Вера Васильевна. — Ну, я же самый обаятельный и привлекательный, — ухмыльнулся Ян, натягивая куртку. — Конечно, весь в отца, — женщина хитро прищурилась. Ян даже приостановился: — Погоди, ты же сказала, что он тебя долго завоевывал? Письма писал, осаду устроил… — Ну… два письма он точно написал, а остальные так подарил, когда я на свидание пришла, только чтоб его «опусы» не читать. — М-да, меня терзают смутные сомненья… — Иди уж, а то твой Никита передумает.        Птичка чмокнул мать в щеку, улыбнулся подпирающему стенку Димке и убежал с уверенным: — Не передумает! — Вера Васильевна… — начал Димка, и женщина прервала его взмахом руки: — Тетя Вера, Димочка. А то Вера Васильевна я и без того десять часов каждый день на работе. — А… ага, хорошо… Я просто хотел спросить… — Димка замялся, покраснел. — Почему я позволяю Яну встречаться с мужчиной?        Парень кивнул, умирая от неловкости. Женщина поманила его за собой на кухню, вручила миску с картошкой и нож: — Помогай. А позволяю потому, что он уже взрослый мальчик, и свой путь должен выбирать сам. И ошибки у него будут собственные. Если бы он мне два года назад сказал, что переспал с парнем, а я на него наорала — что было бы? — А… — на Димку было страшно смотреть: от его ушей и щек можно было прикуривать. — Да, я знаю, что у вас было. Ну, было и было, что ж теперь? Тебе-то сейчас труднее, чем мне, не так, скажешь?        Дима помолчал, старательно не поднимая глаз от картофелины, которую чистил, вздохнул и все-таки ответил, чуть запинаясь: — Нет. Я с Яном поговорил и понял, что за два года уже немножко перерос свою влюбленность, теть Вера. Да и тогда… Янош мне больше, чем любовник — он мне как старший брат. У меня в детстве мечта была — чтоб был кто-то, к кому можно прийти и в плечо уткнуться, на обиды поплакаться — и чтоб легче стало. Я маме… — голос сорвался, он сглотнул вставший в горле ком, — …никогда не жаловался, ей и так было несладко.        Вера Васильевна отложила тарелку в раковину, вытерла руки и прижала его голову к груди. Почему-то сейчас Димка своих слез не стеснялся. — Все будет хорошо, Димочка.        И этим словам хотелось верить.