Сопротивление материалов. Практический курс

      Ян нажал кнопку звонка, чувствуя себя, по меньшей мере, Ромео под балконом Джульетты. Прислушался к тишине за дверью, сердце екнуло: а ну, как зловредный Строев попросту не откроет? Но через пару секунд он различил шаги, а потом замок щелкнул, и дверь открылась. Губы Яна помимо воли сложились в умиленную улыбку: мужчина стоял, кутаясь в банный халат, мокрые волосы топорщились и завивались кольцами, с которых по шее текли капли воды. — Ну? Долго стоять будем? Холодно же! — Блин, какой ты… — Ян шагнул внутрь, защелкивая дверь за собой, обхватил холодными руками голову Строева, наклоняясь и жадно, прикусывая губы, поцеловал его. Пряной волной отозвался нетерпеливый стон Никиты, его пальцы уже нашарили застежку куртки, рванули, потянули прочь с плеч. — Ник, Никита, я же холодный…        Тот не слушал — прижался, вцепился пальцами в ворот свитера, будто сейчас ударит, от нетерпения стукнулся зубами о зубы, но поцелуя не прервал — не было сил оторваться от таких желанных губ, со вкусом кофе. Чуть колючие щеки, еще не согревшиеся, волосы пахнут морозом и снегом. Не хватает дыхания, как будто целуется в первый раз. Ян отстранился, глаза шалые, пьяные, в поволоке желания: — Разуться дай, Ник, не спеши. — Разувайся, — Строев прислонился к стене, переводя дыхание, плотнее запахнул халат, краснея: полы оттопыривались, разъезжались в стороны, не помогал и пояс. Ян развязал шнурки, стянул ботинки, повесил на крючок куртку. Крепко взял за плечо широкой ладонью: — Иди, я только руки помою. Я сейчас.        И Никита послушно, на ватных ногах, пошел в спальню. Лег навзничь, раскинув руки, закрыл глаза. Голову вело, хотелось урчать и кататься по постели, как коту в марте. Шагов Птички он снова не услышал, слишком громко кровь стучала в виски. Только выгнулся навстречу, разводя ноги, когда Ян развязал пояс халата, раскинул полы в стороны: вот, бери, только быстрее. Застонал, не сдерживаясь, отпуская себя полностью, ощутив горячее, влажное прикосновение к бедру. Запустил пальцы в прохладный светлый шелк, путаясь в гладких прядках волос. — Ян… Яно-о-ош… Боже!        Зачем что-то говорить, тратить время и силы на произнесение ненужных слов? А то, что из горла рвется почти животный вой, когда чуть сильнее сжимаются губы, мучающие, вынимающие душу — это ничего, так и надо. И когда ладони властно разводят ягодицы, когда пальцы касаются влажного, слегка припухшего — готовился же! — входа, толкнуться к ним, нетерпеливо требуя без слов: возьми. Сейчас, немедленно, не размениваясь на ласки!        Строев выгнул шею, в хриплом: «Да-а-а!» раскрывая пересохший рот, обхватил ногами за талию, вцепился ногтями в спину, не отпуская, вжимая Яна в себя. И кончил, сорвавшись, как мальчишка, от одного только проникновения. А показалось, что до самого горла достало жаром, насквозь пронизало! И хотелось еще-еще-еще, чтоб продлить это чувство, чтоб не заканчивались сладкие судороги, скручивающие внутренности в огненный клубок. И, кажется, Ян понял без слов, ухватил под колени, приподнимая, двинул бедрами, выводя Никиту на новый уровень удовольствия, заставляя задыхаться и скулить, царапая пальцами простыни. Пока не сорвет окончательно планку, пока не вырвется из горла хриплый, прерывистый, умоляющий крик. Пока не разольется внутри толчками горячее семя, а сам Ян не сожмет, как в тисках, шепча куда-то в плечо: — Люблю тебя, Ник, Ника, мой Ника…        Выныривать из легкой полудремы было так же, как возвращаться из невесомости на грешную землю. Все тело слегка гудело, тяжелое, наполненное сытой усталостью удовольствия, слегка подпорченного желанием немедленно уединиться с белым другом: ни Ян, ни Никита о презервативах так и не вспомнили, и организм реагировал соответственно. Строев выбрался из-под тяжелой руки парня, не одеваясь, рванул в туалет. Когда вернулся — уже вымытый, укутавшись в полотенце, с порога спальни наткнулся на серьезный, ожидающий взгляд голубых глаз. — Мыться идешь? — Никита смутился, не совсем понимая, чего Ян от него ждет. Судя по тому, как мелькнуло во взгляде Яна разочарование, тот ожидал несколько иных слов. И только когда парень ушел в ванную, до Строева дошло.       «М-мать моя женщина… Мужик, ты придурок, и не лечишься».        Только сейчас Ян в полной мере осознал, каково было Димке. Как это вообще, когда открыто признаешься человеку в том, что любишь — и не получаешь отклика. Вообще, никакого. Оказалось — больно. Оказалось, что он даже не мог представить, сколько мужества понадобилось Димке на то, чтобы вчера спокойно с ним разговаривать. И это еще с учетом того, что Ян ясно дал понять: Донскому ничего не светит, так еще и разглагольствовал о том, кто оказался счастливее! Бедный-бедный Димочка, все-то ему что пнем по сове, что совой по пню.       «Надо будет как-то извиниться, — думал Ян, стоя под тугими струями душа, — не заслуживает парень такого хренового отношения. И вообще: хорош друг, позвал — и бросил на мать. Ни по городу не провел, ни поговорить толком не успел… Ладно, будем исправляться».        А вот поведение Никиты, когда Птичка вышел из душа, вполне взяв себя в руки, даже насмешило, хотя Ян и старался не показывать этого. Строев старательно делал вид, что ничего, ну просто ничегошеньки не слышал, и вообще, Яново признание самому Яну в оргазменном угаре почудилось.       «Господи, Никит, кто ж тебя так поломал? И на сколько хватит твоей выдержки? Я ведь не отступлюсь. За двоих буду любить. Только я от тебя не откажусь, и не думай даже. Мой, мой, и пусть все идет лесом — полем — ковыльной степью».        Строев только жмурился и вздыхал, позволяя себя обнимать, подставляя под поцелуи припухшие, горячие губы. И явно не собирался сегодня напоминать Яну о разнице в возрасте, общественном положении и прочей чуши.        Они посидели на кухне, попили чаю с конфетами. — Детский сад, — покачал головой Строев, оглядывая стол.       Ян рассмеялся: это и впрямь напоминало чаепитие в первом классе или садике, с конфетами и сушками в вазочках, чаем и чинным сидением за столиком. Только сейчас на кухне сидели двое взрослых мужчин, Строев — в халате, Ян — в полотенце на бедрах, и временами целовались, и на этом различия заканчивались. — Ну и что? Не все же пить коньяк, если ты взрослый и серьезный. Хотя, если хочешь, я сварю тебе кофе. — Свари. У тебя получается воистину напиток богов, — Никита усмехнулся, разглядев в глазах Птички мелькнувшую гордость, заслуженную, надо сказать. Кофе Ян варил и в самом деле непревзойденный. И знал, судя по всему, множество рецептов. Через полчаса Строев мелкими глотками смаковал очередное произведение искусства своего личного баристы, сдержанно хвалил, но лучше всех похвал для Яна было выражение восторга в глазах любовника. — Останешься? — чашка как-то слишком громко стукнула о блюдце, у Никиты дрогнули руки. Он смотрел на донышко, старательно не читая знаки в кофейной гуще — «Хватит, уже начитался» — и потому пропустил момент, когда Ян наклонился к нему через угол стола, приподнимая его голову и целуя в уголок губ. — Конечно, останусь.       «Кажется, — с горечью думалось Яну, — это и все, что мне светит. Максимум признания, который Никита может позволить себе. Ну, что ж, довольствуюсь малым, порадуюсь большему, если случится». Они помыли посуду, и Строев потянул его обратно в спальню. Горечь отступала, смывалась какой-то почти незнакомой, сумасшедшей нежностью, когда Никита, прижавшись спиной к груди Яна, обхватил пальцами его запястье и прижал к губам. Будто пытался почувствовать ими пульс, ровно и мощно бьющийся в жилах ток крови. Когда откинул голову ему на плечо, щекоча лицо кончиками волос, растрепанных, вьющихся тугими локонами. Хотелось что-то сказать, но слов было так много, что они застряли комом в горле и никак не хотели выталкиваться наружу. Поэтому Ян пытался все-все рассказать прикосновениями, ласками, как иероглифами, написать на теле Никиты все свои чувства. Нежно, неторопливо, глядя в лицо теряющему с каждой секундой спокойствие мужчине, Ян снова и снова изучал его тело, получая в награду учащенное дыхание из приоткрывшихся губ, срывающееся на стон. Строев, кажется, даже не понимал, что тихо, умоляюще скулит на выдохе, тянется за руками, без слов умоляя продлить прикосновение. Крепко зажмуренные глаза потрясенно раскрылись, только когда Ян снова вошел в него, медленно, наслаждаясь каждой секундой. Потянул на себя, вынуждая сесть верхом на бедра, прижаться грудью к груди. Никита выгнулся, замер в его руках, резко выдохнул, цепляясь пальцами за плечи, наверняка оставив на коже лунки от ногтей. Ян повел по его спине ладонями, от лопаток до поясницы, чуть нажимая на ямочки над ягодицами. — С-стой! Не надо… не хочу снова кончить сразу! — на скулах Строева ярче обозначился румянец. — Я и не тороплю, — Птичка казался бы невозмутимым, если бы его не выдавало такое же тяжелое дыхание и подрагивающие пальцы, то сжимающиеся на ягодицах Никиты, то медленно поглаживающие их.       Строев уткнулся лицом в его плечо, куснул, словно в отместку, и ахнул, ощутив, как подушечки пальцев Яна прошлись по растянутому, пульсирующему вокруг его члена кольцу мышц. — Нечестно… — Угу. — Сделай так еще, — неожиданно для самого себя попросил Никита, и Ян улыбнулся, повторяя нехитрую ласку.       Строев закусил губу, оперся о его плечи, приподнимаясь. И жадно смотрел в глаза, так, словно пытался прочитать в них что-то… Наклонил голову, дотягиваясь до губ Яна, рывком опускаясь снова до конца. Это было похоже на тот танец на льду, то плавный, то порывистый. И Ян снова вел его, поддерживая сильными руками, не давая сорваться с края, не позволяя скомкать удовольствие и завершить все слишком быстро. Никита чувствовал, что еще немного — и он начнет умолять. Слишком много для одной ночи, слишком сильно и жарко. Все — слишком: это признание, эти ласки! И в то же время ему хотелось снова услышать срывающийся шепот, произносящий его имя и три нехитрых, кротких слова. — Ник… Ника… Ника-а-а!..       «Давай, Янош, сейчас ты первый… о-о-ох… как я сидеть буду? Чудовище мое синеглазое…» — Ни-ки-та! — и уже в захлестывающем спазме удовольствия: — Люблю тебя! Люблю! — Да-а-а, Янош…        Через пару минут Никита нашел в себе силы скатиться с Яна, ткнулся ему в плечо носом: — В душ не пойду — ноги не держат. — Утром, Никит, все — утром, — Ян нащупал рукой край сбитого куда-то вбок одеяла и накрыл их обоих, чувствуя, что проваливается в сон. Ему даже приснилось, что Строев поцеловал его в плечо, что-то неразборчиво шепча.        Лежать, рассматривая в полутьме лицо любовника, было невероятно приятно. Никита уже забыл, когда в последний раз чувствовал себя так… хорошо, спокойно. Защищенно в чужих руках. Во сне Ян отчего-то выглядел старше, а не младше, как, вроде бы, должно быть. Лицо такое серьезное, словно ему снится экзамен. А, может быть, так и есть? Очень хотелось дотронуться до темных, будто подкрашенных тушью, ресниц, четко выделяющихся в свете одинокого уличного фонаря. До твердых, всегда слегка обветренных губ, у которых чуть горьковатый, пряный вкус свежесваренного кофе. До нахмуренных бровей, попытаться разгладить эту тонкую морщинку между ними. До колючих, в почти невидимой, очень светлой щетине, подбородка и щек. Но Строев не хотел будить Яна, ему нравилось вот так разглядывать его, зная, что это останется его тайной.        Парень был напорист, не отступая от своей цели. Это Строева и подкупало, и пугало одновременно. У него не хватало сил отталкивать Птичку раз за разом, он капитулировал, сдавался на милость победителя, но внутри все равно точил червячок сомнения, выраставший в настоящую змею. Никита знал за собой эту мерзкую черту характера, знал, что после предательства Олега поверить безоговорочно в любые слова, даже подкрепленные поступками, не сможет.       «Долго ли ты выдержишь меня, мальчик? Долго ли будешь сносить мои выбрыки и придирки? А я? Долго ли я смогу сдерживать в себе раздражительность и ревность? Ты прав, Янош, я ревнив. И требователен. После которой по счету ссоры ты плюнешь и уйдешь?» — невеселые мысли терзали Строева даже сейчас, когда его телу было хорошо в горячих и надежных объятиях любовника, после обалденного секса. Впрочем, усталость вскоре взяла свое, и Никита уснул, уткнувшись Яну в плечо лицом.        Утро для Строева было временем неловкости. Будь Ян его постоянным любовником, живи с ним — все было бы иначе. А так… Что сказать, как поступить? А вот Птичку такие вопросы, кажется, не занимали вовсе. Он снова встал раньше мужчины, тихо намурлыкивая что-то под нос, возился на кухне, откуда уже плыл умопомрачительный запах кофе и чего-то еще, непривычный к ароматам домашних завтраков Строев не мог понять — чего. — Доброе утро, — Никита прокрался на кухню на цыпочках и проговорил это, обнимая Яна. Птичка фыркнул, разворачиваясь в кольце его рук, откладывая лопатку для мяса на край тарелки. — Доброе!        Он рассматривал еще сонно жмурящегося мужчину, и где-то внутри все пело: Никита пришел к нему, сразу, не приводя себя в порядок, растрепанный, такой беззащитный без своей обычной язвительности и вида «я неприступный преподаватель». Рубежи сдаются, медленно, но верно рушатся границы между ними, и это не могло не радовать. Конечно, это еще не победа. Но уже огромный шаг к ней!        Ян поцеловал его, наплевав на все возражения внезапно осознавшего себя в пространстве Строева, что, мол, зубы не чищены, лицо не умыто, волосы не причесаны. — А мне ты нравишься таким, и не спорь. — Мгм… хорошо, — вдруг покладисто согласился Никита, затихая в крепких — не разорвать — объятиях парня, прильнул к нему, позволяя себе почувствовать, что не одинок. Позволяя разуму обмануться и поверить, что любим. Все равно знал, что это ненадолго, что привычная броня рано или поздно облечет душу, выпустит колючки и постарается оттолкнуть, отыграть назад упущенные позиции.       «Ну, пусть хоть сейчас.… Еще немножко тепла, хорошо?» — Никит, как ты смотришь на то, чтобы я познакомил тебя с моей мамой?        Строев уронил чашку, которую нес к раковине, чертыхнулся и сел на табурет. — Ян! Ты меня доведешь до инфаркта! — он и в самом деле испугался и растерялся. Потому что это предложение автоматически перечеркивало все логические построения относительно целей Яна. Не укладывалось это в стройную формулу «экзамена через постель». — А что такого? Я хотел бы, чтобы мой любимый мужчина и моя мама встретились и посмотрели друг на друга. Кроме того, можешь особо не пугаться, вы уже знакомы. — Да? — Никита потер лоб и взлохматил волосы, пытаясь вспомнить хоть кого-нибудь с экзотической фамилией Птичка в списке своих знакомых. — Да. Только ты ее знал как Павловскую Веру. Вы учились в универе на разных курсах, а играли за одну команду КВН.        Если бы Строев не сидел — сейчас ноги точно бы подогнулись. Потому что Павловскую Веру он и впрямь знал. И, мало того, в свое время был в нее платонически влюблен, невзирая на то, что у Веры к тому времени уже был жених, и она была старше на пять лет. — Твою мать, Птичка! — Именно, — Ян забавлялся от души, рассматривая смену эмоций на лице любовника. — А… она знает? — осторожно спросил чуть пришедший в себя Никита. — Знает. Мало того, одобряет мой выбор.        Строев открыл рот… выдохнул и закрыл его, как всегда, сбитый Яном с толку. Логика и расчет летели к чертям.       «Как всегда с этим невозможным… просто невозможным синеглазым викингом! И что же делать?» — Когда? — с ноткой обреченности вопросил Никита, подбирая чашку и удивляясь тому, что она не разбилась. Ян смотрел на него очень внимательно, и взгляд ярких голубых глаз был практически нечитаем. — Я не тороплю тебя. Когда будешь готов — тогда и встречу назначим.        Строев вдруг замер у раковины, вцепившись в ее бортики так, что побелели костяшки пальцев. — А со своим Димкой ты меня тоже познакомишь? — ядом в его голосе можно было отравить стадо слонов. — Если ты захочешь и будешь в состоянии не воспринимать его тем, кем он не является — конечно, — спокойно ответил Ян, но, видит бог, это спокойствие ему далось нелегко. Опять! Опять Строев себе что-то напридумывал! — А кем же он является? — Никита развернулся, криво улыбаясь. — Можешь считать, что моим младшим братом, я ведь тебе писал. У него убили мать, отец сел в тюрьму надолго, квартиру отобрали, с работы уволили. Я был бы последней сволочью, если бы закрыл глаза на проблемы своего друга.        Строев отчаянно давил в себе порыв протереть глаза, чтобы удостовериться, что такое существо, как Ян Птичка, ему не приснилось в бредовом сне.       «Идиот ты, Строев. Вспомни, кто его мать, и поверь уже, что такие Птички — редкость, достойная Красной Книги — существуют. Их охранять надо. Беречь, холить и все их причуды сносить терпеливо и с любовью. Не твоего полета птичка. Ты-то у нас приземленный, как баран, в облаках витать не приучен…» — Ну, и что ты снова надумал? — Ян вздохнул, — Ник, Ника, ты меня слушаешь, но не слышишь. Как будто я на гоббледуке или на квенди говорю! — Что? — вытаращился на парня Строев. — Неважно. Так ты готов считать Димку моим братом, или продолжишь изображать Отелло и удушишь меня за разговор с ним в твоем присутствии?        Строев посмотрел на плечистого, раза в полтора крупнее себя, парня, усмехнулся, сравнив габариты и силы. — А ты что же, не будешь сопротивляться? — Буду, я ведь не Дездемона, — пожал плечами Ян. Они переглянулись, и Никита рассмеялся, чувствуя, как где-то внутри с басовитым гудением лопнула туго натянутая струна. — Не-е-ет, ты не Дездемона, ты Орфей! Мастер заговаривать язык! — Ну, — Ян подобрался к нему неожиданно быстро, прижал собой к столу, перехватывая под спину и ягодицы ладонями, — тогда ты — моя прекрасная Эвридика, и я ради тебя готов сойти в Тартар. — Не надо в Тартар, — тихо попросил Никита, заглядывая ему в глаза, — просто сдай сопромат на «отлично». Учти, я буду беспощаден. — Договорились, — Ян усмехнулся, целуя подставленные губы.