Сопротивление материалов. Практический курс

      Пока сидел в холле, Строев как-то не задумывался о том, что это не просто больница, а БСМП, не смотрел по сторонам. Палата поразила чистотой и какой-то сугубо больничной безликостью. Светло-серые стены, ослепительно-белые потолки, кафельный пол, новенькая хромированная койка. Всплыло слышанное или читанное в газете краем глаза: мэр города в приказном порядке заставил крупные предприятия выделить средства на ремонт станций Скорой Помощи и БСМП. Кажется, он и сам был из медиков или типа того. Аполитичный по сути, Никита никогда не интересовался тем, кто в данный момент является «хозяином большого кресла» в мэрии.       Все эти мысли мелькнули и пропали, когда он усилием воли перевел взгляд на Яна. Глянул в глаза, обведенные черными кругами, и забыл все, что хотел говорить. Все, кроме одной сакраментальной фразы, которая, как заколдованная, из пересохшего горла выталкиваться не хотела. — Ян, ты… ты поправляйся, хорошо? — «Что я несу? Я ведь совсем не то хотел…». — Мама волновалась, я ее спать отправил, а сам… вот… Ну, я пойду, меня только на две минуты пустили.       Он попятился, развернулся и выскочил из палаты, как ошпаренный, не заметив мелькнувшую в синих глазах боль, не заметив, как старался Ян выпростать из-под одеяла непослушную руку, остановить. Уже в коридоре опомнился, когда добежал почти до дверей. «Идиот!!! Назад, быстро! Назад, пока не поздно!»       Эти десять метров больничного коридора дались ему, как последний километр восхождения на Джомолунгму. В палату он ввалился в совершенном раздрае, ожидая всего, особенно того, что Ян не захочет его больше видеть вообще. У койки ноги подкосились, пол больно ударил по коленям. В глаза бросилась как-то беспомощно развернутая ладонью вверх рука Яна, Никита опустил голову, утыкаясь в эту ладонь лбом, закрыл глаза. «Прости меня. Ну, прости, пожалуйста, идиота старого… Только не гони сейчас. Повинную голову меч не сечет, кажется, так?»       Слова не выговаривались. Вообще. Как будто он, или кто-то свыше, там, где меряют вину по делам его, задался целью окончательно утопить Никиту Николаевича Строева, не дав ему ни слова сказать в свое оправдание. Да и правильно, в общем-то, что слова? Ветер. Ян молча, медленно и с явным трудом потянул руку из-под его головы, и Никита понял — вот и все. Но прохладная ладонь неожиданно мягко легла ему на макушку, пальцы зарылись в волосы.       Сколько он так простоял, Никита не знал. В себя его привел стук двери, закрывшейся за вошедшим в палату врачом. — Что тут про… — Ян, выздоравливай, — Строев поднялся, ему уже было наплевать, кто и что скажет, подумает или сделает. Потерять свое счастье в угоду чужому мнению он боялся больше. — Я еще приду, завтра, обязательно. — Приходи, — отозвался Ян, — я буду ждать.       Врач посторонился, профессиональная этика не позволила ему высказаться при пациенте, или же просто не счел возможным вмешиваться — кто знает. Но из больницы Никита ехал домой, чувствуя если и не крылья за спиной, то уж точно легкость неземную. ***       Анна Валентиновна возвращалась с работы в настроении, близком к взрыву: шеф, просмотрев показатели работы их филиала, вызвал всех на ковер и вставил во-о-от такой пистон. Не всем, конечно же, только ей и Людочке, но Людочку так не тыкали мордой в ошибки, как ее! Да еще и сисадмин новый заблокировал доступ ко всем соцсетям, теперь и ВКонтакте не посидишь, и в Одноклассники не зайдешь. И клиенты один за другим. Вот, люди в отпуска собрались, путевки покупают, а она… А она уже сколько на море не выбиралась?! Скоро мхом тут, в этой российской глубинке обрастет и грибами покроется! И, главное, шеф на нее даже не смотрит, скотина. Не девочка уже, а ему, видите ли, молоденьких подавай. Вон как на Людочку поглядывал и после разборок остаться приказал. Сволочь! Все они, эти мужики, сволочи!       Женщина в раздражении притопнула каблучком, тот попал в выбоину в асфальте, щелкнул жалобно и отвалился. Она едва осталась на ногах. Настроение стремительно упало ниже Марианской впадины. До дому еще два квартала пилить! Ей захотелось кричать и топать ногами, как маленькой. Если бы это хоть чуточку помогало, прохожие в этот чудесный весенний день получили бы изумительное зрелище тетки за сорок, истерически вопящей, размахивая сумочкой и туфлей со сломанным каблуком. Но женщина стиснула зубы, поджала губы и похромала дальше. Она старалась не смотреть по сторонам, делая вид, что все в порядке, но взгляд зацепился за самозабвенно целующуюся у лавочки пару. С изумлением и злостью Анна Валентиновна узнала в них свою дочь и того чертова сектанта, которого однажды видела в их доме. Забыв о сломанном каблуке, женщина ринулась к ним.       В первую минуту Таська даже не поняла, что за странная тетка схватила ее за плечо, отталкивая от Димки. Тетка вопила и брызгала слюной, в ее речи смешались маты и какие-то нечленораздельные обрывки фраз. Потом от узнавания стыд затопил, как жаркая и одновременно ледяная волна: ее собственная мать орала, как потерпевшая, обзывая дочь шалавой, сукой и блядищей, пыталась ударить растерянного Димку. Видимо, тот Анну Валентиновну тоже узнал, потому что аккуратно перехватил ее руки и толкнул на лавку. — Тихо!       Голос он не повышал, но мать заткнулась, словно подавилась словами. — Анна Валентиновна, я не ошибся? У вас ко мне какие-то претензии? — Ты!.. Да ты! — Я, что дальше? За что вы оскорбили собственную дочь? Вы же взрослая женщина, — Димка окинул взглядом растрепанную фурию, дернул уголком рта, сдерживая презрительную усмешку, — а ведете себя, как базарная баба. — Ах ты, сукин сын! — Попрошу мою мать не оскорблять, она была хорошей женщиной. Так что вам не нравится? Что мы с Настей встречаемся? Так она, вроде как, самостоятельный человек, сама может выбрать, с кем ей встречаться. Вы свое право указывать ей давно потеряли. — Да, эта тварь неблагодарная, подстилка дворовая… — Мама! — Таське стало плохо, щеки горели, в груди расползался ледяной ком, перекрывая дыхание. — Что — мама? А, так твой хахаль не знает, что тебя пол-Москвы переимело? Теперь будет знать! — с каким-то злобным торжеством закончила Анна Валентиновна.       Димка перевел взгляд на Таську и ахнул, кинувшись к ней. Поймал оседающую на месте девушку, поднял на руки. Глянул на ее мать, но так ничего и не сказал, просто развернулся и зашагал по аллее куда-то вперед. Вообще-то, он шел провожать Демона до ее дома, но сейчас ей туда просто нельзя. И Донской выбрал единственный оставшийся вариант: он шел на остановку, собираясь отвезти Таську к Вере Васильевне. Почему-то ему казалось, что она не прогонит девушку. — Тась? Тасенька?        Демон, как вцепилась в его ветровку, уткнувшись лицом в плечо, так и не шевелилась. Ее колотило мелкой, неостановимой дрожью. — Тась, солнышко, мы сейчас сядем на автобус и поедем к Птичкам. Все будет хорошо, слышишь? Все хорошо, Тасенька. — П-п-пост-тавь м-меня, — нервно заикаясь, потребовала та. — Дим, п-поставь. П-п-послушай, я… — Тась, — Димка прижал ее еще крепче, наклонил голову, уткнувшись ей прямо в ухо губами. — Мне все равно, что она сказала. Я тебя люблю и никогда не брошу. Поняла? — Дим… — Я знаю, что это неправда. — П-п-правда… м-м-меня в М-москве… — Таська-Таська, дурочка ты. А меня в армейке опустили деды, Ян из петли вынул. Ну и что ж теперь? Забудь.       Девушка замерла, потом подняла голову, заглядывая ему в глаза. Димка чуть виновато улыбнулся. Больше слов не понадобилось.       Вера Васильевна собиралась в больницу к Яну, но, присмотревшись к Таське, поставила сумку и кинулась на кухню за аптечкой. Хотя Демон и успокоилась более-менее, но материнское сердце не обманешь, Вера чувствовала, что девушка только выглядит спокойной, а на самом деле же просто загнала все чувства вглубь себя. И уже не в первый раз, судя по всему. — Дима, грей ужин, ставь чайник. Тась, идем, солнышко, поговорим.       Она увела Таську в комнату Яна, вернее, там сейчас жил Димка, усадила на кресло. — Опять мать? Что случилось?       Таська улыбнулась бледными губами, допила разведенную водой валерьянку, поставила чашку на стол и помотала головой: — Все в порядке, теть Вер. Просто немножко поругались. — От «немножко поругались» Димка тебя бы не привел. Ну-ка, рассказывай.       Говорить Демону не хотелось, она уже привыкла держать все в себе, старательно делая вид, что все хорошо. Но сегодня был явно не день Бэкхэма. Как же она испугалась, услышав материны слова. Испугалась, что Димка сейчас развернется и уйдет. Или посмотрит на нее так же, как мать, с гадливым презрением. Теперь было вдвойне стыдно: и за мать, и за свое недоверие. Димка, ее солнечный Травник, просто не мог бы так сделать, иначе он не стал бы Яну названным братом, неужели недоверие так прочно въелось в ее душу, что она это подумала? — Вот что, Тась. Поживешь пока у нас.       Таська вскинула на Веру Васильевну сухие, больные какие-то глаза. — Теть Вер, но я… — Не обсуждается. Нет, я знаю, что квартира та твоя. Но туда тебе сейчас возвращаться не стоит. Завтра с Димой съездите, возьмете вещи, какие нужны. И еще — купите замок, и пусть он врежет его в твою дверь. Во избежание, так сказать.       Таська представила, что может сделать мать с ее «сокровищами» и всхлипнула. А потом просто свернулась в комок на кресле и заплакала, тихо, старательно давя в себе всхлипы. Опять ее словно закинуло в далекое детство — одну, к чужим, по сути, людям, оказавшимся роднее матери. Со слезами выходила и застарелая обида, и страх, и боль от предательства. Ее обняли теплые руки, пахнущие медом и сдобной выпечкой. — Поплачь, детка, поплачь. Так и надо, — тихонько говорила Вера, гладила непокорные мелкие кудри и грустно улыбалась.       Они со Славкой когда-то хотели много детей, двоих — минимум. Станислав говорил: «И троих поднимем, Веруньчик, дети в семье — счастье». Не вышло, зато теперь вот, два сына у нее. И почему-то женщине упорно казалось, что скоро, ну, годика через два, еще и дочка будет. Рыжая, как солнышко. Та, что тихонечко плачет сейчас у нее на груди. Ничего, отогреется, птаха замерзшая. Сильная, красивая птица, просто уставшая на краткий миг бороться. «Ну, нет, я твою мать-ехидну-то приструню. Вот же… сука», — с каким-то злым азартом подумала Вера.       Через полчаса Вера, оставив Димку и Таську «на хозяйстве», умчалась в больницу, пока не закончилось время посещений. Строев позвонил ей, сказал, что Ян пришел в сознание, врачи разрешили ненадолго посидеть с ним. Больше ничего не сказал, но она поняла и так: Никита Яна видел, поговорил и успокоился. Значит, все будет хорошо. Ну, насколько это вообще возможно с мерзопакостным характером одного и долготерпением второго. Главное, чтобы выздоровел сын, остальное приложится.       Посещение не затянулось — врач, что-то ворча себе под нос, выставил ее минут через десять из палаты, посоветовал пока не таскать никакой еды, кормили в БСМП хорошо и бесплатно, за молодым симпатичным парнем, да еще и героем, нянечки-практикантки ухаживать выстроятся в очередь. Сказал, что завтра придет следователь, и потому пациенту нужно отдыхать, чтоб были силы разговаривать с представителем закона. Вера Васильевна только и успела рассказать, что Таська поживет пока у них, что ей уже раз сто звонили все, кому не лень, спрашивали, как он тут, и еще будут названивать, так что ему лучше выздоравливать поскорее. На это «поскорее» снова отозвался врач, сказал, что дня через три Яна переведут в общую палату, а еще через неделю можно будет выписать его на дневной стационар, если не будет никаких осложнений. На что Ян, усмехаясь, уверенно ответил, что разлеживаться на казенной койке и занимать место — это не по нему. — Все бы так, — буркнул врач, правда, глаза у него блестели довольно. Пациент попался очень уж хороший, послушный. А то, что у пациента шашни с мужиком — его и вовсе не касается. Чист? Ну и ладно.       Когда врач вышел, дав им побыть наедине, Ян с тревогой глянул на мать: — Что там с Таськой? Зря Дима ее не притащил бы. — Я с ней всего-то пару минут поговорить успела. Но и ежу ясно, что полный вперед. — Что будем делать? — Поживет пока у нас.       Ян внимательно сощурился, Вера Васильевна махнула рукой: — Тьфу на тебя, будто я не знаю, что будет! Сделаю вид, что не слышу ничего. Мартышка, мол, к старости слаба ушами стала. Делала же я вид, что не знаю, чем мой сын за запертыми дверями занят?       Ян вспыхнул, отвел взгляд. — Ну, мам… — Дурачок, — она наклонилась, поцеловала его в щеку. — Я все и всегда знала. — Спасибо, мам. Ты самая лучшая, я тебе это никогда не устану говорить. Только я у тебя такой непутевый. — Ты у меня свет в окошке. Ну, все, вон, уже цербер твой маячит, сейчас выгонять меня будет. Пойду я. Завтра Никита придет? — Обещался, — Ян улыбнулся. — И Димка с Тасей, наверное, тоже вечером заглянут. — Передай им привет, ладно? — Передам, — Вера еще раз поцеловала сына и вышла.       На душе у нее стало спокойнее. Уверенность Яна в том, что буквально совсем скоро он уже выздоровеет, передалась и ей, и пусть врачи говорили, что полная реабилитация наступит только через полгода, как минимум, а до этого Яну придется беречь себя. Он мальчик ответственный, так что все будет хорошо. Прямо сейчас ее голову занимали мысли о Насте Куличенко. Было дело, столкнулась однажды с ее матерью. Анна Валентиновна смотрела на всех свысока, словно делала одолжение «рабочему быдлу», снисходя до общения. А Вера тогда все пыталась понять, как у такой кукушки могла родиться такая замечательная дочь, хозяйственная, умная, самостоятельная.       Видимо, именно в самостоятельности все дело и было. Таська себя сама воспитала и сделала. Одно время Вера всерьез рассматривала ее кандидатуру в невестки, но не сложилось. Ян не стал рассказывать ничего, но женщине хватило проницательности, чтоб понять, почему сын никогда не подходит к Таське со спины, а их объятия больше похожи на сестринско-братские. И почему девушка не носит платья и кофты с коротким рукавом, а если и надевает что-то такое, то прячет запястья под бисерными или кожаными феньками.       «Встретились же двое с похожими судьбами, — думалось ей по дороге домой. — Что Димка через ад прошел, что эта солнечная девочка. И ведь даже не замечают, что похожи, и оба — солнышки такие. Не потеряли бы… Да нет, что я. Эти друг друга уже не потеряют. Не та закалка, не то воспитание. Но как бы так эту Анну выцепить? И поговорить. Хм, задачка. Но или я не Веритас?» — она поняла, что само собой всплыло в голове выражение времен студенчества, и тихо рассмеялась, отвернувшись к автобусному окну. Похоже, и та Веритас, которой она была двадцать лет назад, вернулась, вернее, проснулась. Ну, что же, так тому и быть. Чудить — так чудить! ***             Решить, что окоротит «кукушку» Куличенко было просто. Куда сложнее оказалось придумать, как это сделать. Не могла же Вера явиться в турагентство и устроить там скандал? Она вообще не любила скандалы. Однако все повернулось совсем не так, как ожидалось.       Тем вечером они собирались ужинать. Утром субботы Таська и Димка наведались в Таськину квартиру, собрали чемодан с вещами, книги, конспекты и прочее, что могло ей понадобиться. Димка аккуратно врезал в дверь спальни замок, хотя и понимал, что вряд ли хлипкая преграда в виде межкомнатной двери, даже на замке, станет препятствием, если Анна Валентиновна пожелает напакостить. Но не ставить же железную? — Давай, по максимуму сложим все и поставим так, чтоб нельзя было с психу раскидать? — предложил он, Таська согласилась, и работа закипела.       Через два часа Демон грустно оглядела свою комнату, вздохнула: — Тут никогда, блин, такого порядка не было, веришь?       Димка усмехнулся: — Ничего, это же ненадолго. Нужно искать выход. Ужиться вдвоем вам не светит. Или она тебя заклюет, или… да без «или». Ты же сама понимаешь. — Угу, — Таська снова вздохнула, ухватила сумку с учебниками. — Идем? Не хотелось бы с ней встречаться. Хотя в субботу она никогда дома не бывает. Я даже не знаю, что она делает и куда уходит, представь? А у меня за каждый шаг отчет требуют. — Теперь не будут, — утешил ее Димка. — Идем, солнышко.       Они не заметили женщину, затаившуюся на верхней площадке лестницы и последовавшую за ними. Анна Валентиновна не стала лезть в тот же автобус, в который сели ребята, не рискнула. Она поймала такси, как в старых, да и новых тоже, детективных фильмах. Таксист, покосившись на странную клиентку, сдержался и крутить у виска пальцем не стал. Довез ее до дома, в подъезд которого вошли парень и девушка, очень похожая на женщину, высадил и уехал, не желая становиться свидетелем семейного скандала. Почему-то он даже не сомневался в том, что таковой последует.       Анна Валентиновна поднялась на этаж и прислушалась. Да, кажется, эта дверь. Вот и голос дочери слышится. Ну, сейчас она им!       Резкая трель звонка прервала Димку, который отчитывался Вере Васильевне о проделанной работе. — Я открою, — он сдвинулся в сторону, пропуская разувшуюся Таську в комнату, и открыл дверь. — Вы? Что вам здесь нужно, Анна Валентиновна? — Ма… — А ну быстро пошла домой, шалава! — А ну быстро закрыла рот, курица драная, — спокойно и холодно отозвалась Вера, отпихивая растерявшегося Димку назад, жестом указывая ему на Таську, на щеках которой расцветали алые пятна стыда. — Идите в комнату, ребята, я тут сама разберусь. — Ты вообще кто такая? — Я — мать, а вот ты кто? — Вера вышла на площадку, накинув ветровку, оттесняя Анну от двери и вообще с площадки, незаметно, но быстро. — Так кто ты, а? Какое право имеешь на Настю голос повышать? — Я ее мать! — Да нет, — Вера остановилась, глядя на Анну сверху вниз. — Какая же ты мать? Ты кукушка. Хуже даже, ты паразит, присосавшийся к девчонке. Тянешь из нее, тянешь нервы и силы. Ну, ничего, это все поправимо. Короче, слушай внимательно, Куличенко. Дорогу сюда забудь, поняла? Таське ты не нужна уже очень давно, нечего и права на вмешательство в ее жизнь заявлять, их у тебя нет. И если я узнаю, что ты опять к девчонке приставала, устрою тебе веселую жизнь. Все ясно?       Анна открывала и закрывала рот, не находя слов. — Молчание — знак согласия. А теперь развернулась и шуруй отсюда. А устроишь дебош в подъезде — полицию вызову, — хотя так и хотелось «напутствовать» незваную гостью пинком под зад, чтоб спустить с лестницы, Вера сдержалась. Она просто вернулась в квартиру и заперла дверь.