(Быть может, сегодня она бы и умерла, но жизнь до этого дня определённо была бы лучше.)
~*~
Проснулись они ни свет ни заря. Небо на горизонте только бледно голубело, подсвечиваемое далёким солнцем, когда Стинг вскочил с кровати и начал будить остальных. Он оказался на редкость приставучим: ни пущенные МакГарден подушки, ни неожиданные отменные ругательства Канраку, ни даже мольбы эксидов не могли затушить желания Эвклифа свалить из деревни. Он открыл окно, запуская холодный утренний воздух в палату, ураганом пронёсся мимо них, собирая одеяла, и каждую минуту толкал в плечо, грубо отшучиваясь. Больше всего досталось Сато: того вообще скинули с кровати, и его неотборный мат окончательно всех уверил, что лучше встать: Стинг всё равно не отвяжется. В общем-то, такое пробуждение заставило Канраку увериться в правильности сделанного им выбора, и возможность быстро добраться до города при помощи пространственной магии растворилась. Ко всеобщему удивлению, Стинг ни капли не огорчился, потому что главной цели он достиг: все находившиеся в палате были окончательно разбужены — ну, и потому что ему удалось хорошенько выбесить Канраку. Леви с минуту сидела на кровати, ничего не видящими глазами смотря в спину переодевающегося Сато, когда с постели поднялась Люси, которая единственная не возмущалась ранним пробуждением. Тотчас переругивания между Канраку и Стингом прекратились: так они были удивлены разбитостью Хартфилии. Сильно побледневшее лицо, круги под глазами, ватная слабость в теле (это МакГарден поняла по тому, как тяжело подруга опёрлась о столик и как дрожала зубная щётка и полотенце), потерянность — всё это вынудило её вскочить с кровати, взять заклинательницу за руку и выйти с ней из палаты. Отойдя метров на двадцать, Леви развернулась лицом к Люси и выпалила: — Что случилось? Да, планировала не расспрашивать, не надавливать на свежую рану, — но если таковы её последствия, она не может стоять в стороне и наблюдать, как ломается под тяжестью своей ноши подруга. Пустой взгляд вдруг наполнился чувствами, но какими, разглядеть не удалось: Хартфилия уткнулась носом ей в плечо и рвано вздохнула, заставляя сердце потяжелеть. Слушая сбивчивый рассказ, стискивая зубы от всхлипов заклинательницы, пытающейся бороться со слезами, против воли представляя разгромленную гильдию, Леви медленно проводила рукой по дрожащей спине, по грязным светлым волосам, и ненависть, тёмная, густая, заполняла её. Она не понимала, кого ненавидит: напавшего на «Хвост Феи», судьбу, которая никак не перестанет крошить стержень Люси, богов, которым в радость наблюдать за людскими страданиями, — а может, их всех сразу. Но она знала причину ненависти, и ею был, с лёгким удивлением отмечала она, вовсе не уничтоженный «Хвост Феи». — Всё будет хорошо, Лю-чан, — чуть отстраняя подругу от себя, чтобы поглядеть ей в глаза, сказала МакГарден. — Всё будет хорошо. Это же «Хвост Феи», в конце концов. Вот увидишь, ребята справятся. Они сильные. Они же... хвостатые. Она улыбалась как можно искреннее, а про себя испуганно отмечала: если «Хвост Феи» — причина слёз и горя Люси, она готова ненавидеть и его.~*~
Через полчаса в палату пришёл Роуг, которого они как раз собирались будить. Как выяснилось, тот проснулся вместе со всеми: тонкие стены больницы отлично пропускали звуки, и естественно, для грохота, созданного Стингом, они препятствием не стали. Оставив на регистрационной стойке несколько сотен драгоценных в знак благодарности, они вышли на улицу. — Райос, — окликнул того Канраку, — можно тебя на пару слов? По лицу Роуга пробежала растерянность: голос Канраку тяжелел от прохлады, отсутствие улыбки и скрещенные на груди руки тоже не сулили ничего весёлого. — Что-то случилось? — спросил он, отходя от остальных саблезубов на несколько метров. — Ничего не хочешь мне рассказать? Роуг в потерянной задумчивости опустил глаза. — Не понимаю, о чём ты. — Сидзен и Самуи. Роуг вздрогнул — сначала от слов, потом от интонации, непривычно холодной и жёсткой, где-то в глубине даже отливающей нотками злости — той, которую давний друг никогда не обращал к нему. Впрочем, и ты никогда не скрывал от близких что-то невероятно важное и касающееся только их, верно, Роуг? Он сглотнул. — Прости. — Не хочешь объясниться? — Я... не знал, как тебе сказать. — О, — раздражённее прищурился Канраку, — открыть рот — это невероятно сложно, да? — Я боялся твоей реакции. Не хотел... тебя расстраивать. — И тем не менее, у тебя это прекрасно получилось. Роуг поджал губы: обвиняющий тон голоса бил невероятно больно. Канраку грубо схватил его за плечо — от того, насколько движение получилось сильным и порывистым, у Чени аж вскинулась голова. Именно этого Сато и добивался, тут же перехватив его взгляд. — Один совет, Райос, — без тени понимания сказал он, — перестань видеть всех вокруг слабыми. То, что ты не можешь разобраться со своей болью, не значит, что этого не могут другие. Мне не пять, не десять и даже не твои девятнадцать лет, чтобы ты жалел меня. И, развернувшись, зашагал обратно к саблезубам. Роуг перевёл стеклянные глаза на своё плечо. Жёсткость хватки на нём ощущалась до сих пор. «Какие верные слова, — рассмеялась Тень. — А ведь я тебе уже говорила, что только ты так слаб перед своими демонами». И Роуг не нашёлся даже на то, чтобы разозлиться. Потому что... правда ведь. Отвратительная, неприятная правда: всех он так или иначе мерил по себе. И в этом глубоко заблуждался, ибо не все люди были столь слабы и беспомощны перед собственными ошибками. Это... правда. Не раз и не два изведанная правда. Так почему же на душе так мерзко? На мгновение зажмурившись, Роуг потряс головой и двинулся к остальным. Между ними снова разгорелся какой-то скандал. Чени пытался вслушаться в голоса и смыслы, но тщетно: мозг словно набили ватой, и сосредоточиться хоть на чём-то помимо очередной волны самоненависти не удавалось. — Хоть ты ему скажи, Роуг! — воскликнул Стинг. Чени поднял на него бесцветные глаза. — Сказать что? — Я не буду перемещать вас в Эстрагон, — с плохо скрываемой злостью процедил Канраку. — И я уже устал повторять это. Добирайтесь сами. У меня теперь своих дел и мест для посещений полно. На последней фразе он кинул быстрый взгляд на Роуга, и только натренированная выдержка помогла тому не дрогнуть лицом. — Для тебя это так сложно? — Да, Стинг, сложно. У меня не так много магии, если ты не заметил, буквально два-три перемещения, и свалюсь от магического голода, а мне он совершенно не сдался. Ваши ноги не атрофировались, лошади никуда не делись — не маленькие, сами справитесь. — Он прав, Стинг, — сказал Роуг. И заработал возмущённый взгляд Эвклифа. Ситуация получалась прямо из разряда «ты должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему», ибо, как выяснилось из продолжившейся перепалки, утренние издёвки Стинга строились на несокрушимой уверенности, что уж Роугу-то непременно удастся уговорить Канраку и что уж к нему-то он непременно прислушается. Конечно, не то чтобы многое менялось, если бы сегодняшнее пробуждение прошло нормально... но, возможно, расстались бы они на куда более приятной ноте. Устав выслушивать одно и то же, Канраку молча развернулся, подарил напоследок девушкам улыбку и пошёл прочь, и для полноты воцарившейся картины не хватало только упавшего занавеса и надписи «Конец». Леви оглядела грязевое болото, в которое превратилась дорога, потом солнце, едва выглянувшее из-за горизонта, но уже сулившее «замечательную» жару, и на глаза её легла тень. Прекрасно. К её прожигающему спину Стинга взгляду быстро присоединились и эксиды, и даже чуточку — пришедшая в себя Люси, которая хотела скорее оказаться в квартире и побыть в одиночестве. Ближайшее время не сулило ни того, ни другого. Великолепно. — Ладно, поехали уже, — процедил Стинг. — Скорее тронемся — быстрее прибудем. — Ага, через половину суток как минимум, — огрызнулась Леви, помогая Люси взобраться на лошадь. — Неужели было так сложно держать язык за зубами? — Нотации мне не читай! Что-то я не заметил ваших попыток уговорить его! — Да было бы куда слово вставить между вашими перепалками! Люси положила ладони на плечи подруги и легонько встряхнула, призывая успокоиться. Внезапная раздражённость и нервозность, появившиеся у МакГарден после разговора о «Хвосте Феи», удивляла Хартфилию. Она понимала, что новостями шокировала Леви и что как-то, но они должны были повлиять её настроение, но изменений в такую сторону не ожидала. Удивлялись и Стинг, и эксиды, и Роуг: девушки видели это в недоумевающих взглядах. От такого внимания Леви, кажется, злилась ещё больше. Причина была проста: Леви боялась. Страх врос в душу вместе с мыслью, что она готова ненавидеть «Хвост Феи», вместе с отвращением к самой себе и к «Саблезубому Тигру», который не должен становиться новой семьёй и заменять прежнюю. Сама мысль об этом должна вызывать отвращение, — но она не вызывала. Мысленно МакГарден сравнивала «Хвост Феи» и «Саблезуб», притом так, что очевидным становилось преимущество первого. Там ценят товарищей, там царит лёгкая воздушная атмосфера счастья и тепла, там её вторая семья, заменившая первую, которая исчезла из воспоминаний, там друзья, которые поддержат, поймут, помогут. В «Саблезубе» же — всё иначе, снова и снова повторяла себе драгонслеер. В «Саблезубе» каждый сам за себя, в «Саблезубе» не ценят друзей, в «Саблезубе» важна только сила... «И что? — тут же посмеивалась в душе Тьма. — Что тебя не устраивает? У тебя есть друзья. В «Хвосте Феи», конечно, побольше было, но разве тебе Люси мало? Что дала тебе та гильдия, кроме лучшей подруги и сотни «друзей», которые о тебе уже забыли? Ничего. А «Саблезубый Тигр» подарил силу, которая в жизни важнее, разве нет?» Леви мотала головой. Тьма отступала, но мысли её никуда не девались. Они врастали в разум, отравляя другие, влияя на прежние устои и идеалы, ломая их беспощадно и возводя на остатках новые — те, которые соответствовали волшебнику «Саблезубого Тигра». Те, которые должны быть ей неприятны,(почему?)
но которые легко приживались и принимались. Леви менялась. Менялась быстро, резко, и такие изменения пугали. Она цеплялась за прошлое, ещё не готовая принять тот факт, что оно не всегда лучше настоящего. Особенно когда настоящее — такое... неправильное, невозможное, недопустимое. «Саблезубый Тигр» не может быть лучше «Хвоста Феи».(почему?)
«Саблезубый Тигр» не может заменить «Хвост Феи».(почему?)
Такие новые ценности не могут заменять старых.(почему?)
Фея не должна становиться тигром.(почему?)
П о ч е м у? Леви поджимала губы и жмурилась, пряча слёзы, — так больно, уродуя душу, исчезали устои «Хвоста Феи».~*~
От деревни отходила единственная дорога. Местные пояснили, что она, связывая близлежащие деревни, в конечном итоге приводила к Иберису, поэтому саблезубы направились по ней. И конная прогулка вскоре превратилась в настоящий ад — ибо прохлада от недавнего проливного дождя испарилась, стоило солнцу увереннее оторваться от горизонта. Нарастала жара. Она испаряла влагу так быстро, словно они находились в огромной бане, и вскоре саблезубы были вынуждены стянуть с себя всю одежду, которую только можно было сбросить. Даже Роуг стянул плащ и закатал рукава рубашки, — а это, по замечанию Лектора, являлось неоспоримым признаком отвратительной жары. — Если Роуг-кун начинает раздеваться, значит, сейчас градусов тридцать — тридцать пять, — делился он, обмахиваясь собственной жилеткой. — У нас же есть карта! Давайте найдём ближайшую речку и устроим привал, — сказала Леви. Стинг скептично повертел в руках карту Шеффлера. — На нашей ничего такого нет. — «На нашей»? — растерялась МакГарден. Вздрогнула: — Ты что, не взял у Канраку карту?! — А должен был? — тут же ощерился Эвклиф. — Да чтоб тебя! Напрасно драгонслееры втягивали носом воздух, стараясь уловить запах воды: в горячем слабом ветре не слышалось ни единой ноты прохлады. За пару часов езды саблезубы опустошили все бутылки с водой, которые теперь пустым перезвоном на кочках вводили в уныние: духота нарастала, пить хотелось с каждой минутой сильнее, а воды не наблюдалось нигде — лишь зелёные поля простирались до горизонта. Сколько они ехали под палящим солнцем, трудно сказать: от нехватки воды и перегрева время смазывалось, превращаясь в простое «долго». Леви поднимала глаза к небу, щурясь, высматривала в однообразной голубизне хотя бы хиленькие облака, но взгляд убегал в голубую бесконечность. «Вроде на севере находимся, а духота хлеще, чем в Магнолии», — удивлялась она. Конечно, Фиор не был огромной страной и не цеплял дальними территориями жёсткие морозы и аномальные жары, но всё же и маленьким его не назовёшь, — а температуры в противоположных концах почти одинаковые. Леви даже думала, не наколдовал ли кто жару, но в округе одиноких деревьев не было, не то что людей. Вскоре местность заплясала многочисленными холмами. Показались первые деревья, невысокие и иссушенные, а чуть позднее между двумя особо высокими буграми чуткий драконий слух уловил плеск и журчание — и саблезубы наконец устроили долгожданный привал возле маленькой речушки. Не верящие своему счастью, Люси и Леви улеглись поперёк русла и расслабились до состояния, близкого к опьянению. Вода потрясающе смывала всю усталость и даровала покой, и от этого настроение поднялось даже у напряжённой МакГарден. Стинг бездумно смотрел в холм перед собой. Одна рука его держала бутылку, которую течение швыряло из стороны в сторону. Роуг несколько раз напоминал что в бутылку воду следует набирать, но его слова проскальзывали мимо слуха Эвклифа: так тот наслаждался временным отдыхом. Когда же нега немного отступила, он огляделся. Слева простирались всё те же холмы, между которыми петлял серебряный ручей, и долго взгляд драгонслеера там не задержался. Справа же, вдалеке, виднелся старенький примитивный деревянный мост, который вряд ли когда-либо использовался по своему предназначению. Такой наверняка построили дети для какой-нибудь игры... Он вдруг вздрогнул, вспоминая, что давно, когда ему не было и пяти, он помогал мальчишкам постарше построить небольшой мосток через местный ручей для какой-то игры и за это даже был в игру приглашён, хотя больше мешался под ногами, чем помогал. Стинг слабо усмехнулся, направляясь к мосту. Далёкие тёплые воспоминания вскружили голову. Он провёл рукой по старым сухим доскам, которые, казалось, от этого прикосновения готовы треснуть и превратиться в пыль, завязал концы потрёпанной верёвки, ногтём подцепил выцветший остаток краски. «Мы тогда на нём свои подписи даже оставили. Тоже краской, — вспомнил Эвклиф. — Такой корявой подписи у меня никогда не было». Сейчас его кривое «Стинг» наверняка съело время, как и имена всех остальных — кроме одного, написанного особой дорогой краской, которую маленькие шкодники умудрились стащить у взрослых. Хах. Как давно это было... Он ещё раз осмотрел мост и хотел уйти, как что-то ярко-белое зацепило взгляд. Стинг остановился. Белой краской на крайней правой доске было написано чьё-то имя. Стинг прищурился, пытаясь прочитать его, а когда смог — замер. Краска была белая — как та, которую вымаливали они всем селением. Надпись была на крайней правой доске, чтобы при поломке моста её не унесло течением — как и та надпись, которую оставил их предводитель белой волшебной краской. У Стинга перехватило дыхание.~*~
Роуг заканчивал набирать бутылки с водой, когда мимо него ураганом пронёсся Стинг. Не сказав ни слова, смотря вперёд невидящими глазами, с трудом дыша, он вскочил на коня и сорвался с места. Прошло несколько секунд, прежде чем оставшиеся саблезубы осознали произошедшее и ринулись следом. Они кричали ему притормозить, но Стинг не слышал. Оглушённый и ослеплённый воспоминаниями, он видел только простирающуюся вдаль дорогу. Мысли его спутались, связались тугими морскими узлами, стягивая грудь, сдавливая сердце, мешая здраво мыслить, и кое-как ему удалось решить: если не появятся за дальними холмами дома, он остановится. Незачем без толку тратить время и пытаться найти несуществующее — их деревня начиналась от холмов, напоминавших пирамиды, которые они в шутку называли вратами, и если за этими холмами, которые похожи на пирамиды и которые напоминали холмы из далёкого детства, не будет ни одного дома, он не поскачет дальше. Но дома появились. Покрытые плющом, полуразрушенные и пустынные, они смотрели выбитыми стёклами на заросшую песчаную дорогу, скрипели старыми дверьми и калитками, дышали забытым им запахом травы и... воспоминаний. Да, воспоминаний, уже тусклых, давних, но греющих сердце и заставляющих отчаянно кривить губы от неверия. Да! Это была его деревня! Маленькая, состоящая из одной улицы и трёх десятков домов, не существующая даже на самых подробных картах, забытая творцом рядом с границей двух государств, богатая землями, но не богатая на всё остальное. Позади деревни начинался лесок, который единственный спасал их раньше от удушливых температур. Дорога терялась между деревьями, но она была не нужна Стингу: эти места слишком изучены и слишком дороги, чтобы забыть. Некстати подкатила тошнота, но даже она была не в силах его остановить. Он закрыл рот рукой, вцепился в поводья так, что побелели пальцы, а ногти впились в ладонь, и помчался вперёд быстрее прежнего. Через сотню метров деревья поредели, а обрывки дороги вывели его на поляну, посреди которой стоял деревянный двухэтажный дом с выбитыми стёклами и густым плющом. Его дом. Стинг едва не упал, спустившись с лошади: не то от тошноты, не от наплыва чувств. Воздух жёг раздражённое горло, ноги с трудом удерживали его, но он всё равно побежал. Возле входной двери силы его покинули, он запнулся о свои же ноги и упал лицом в сухую траву, чувствуя, как по телу растекается слабость, не позволяющая подняться. — Стинг! — раздалось рядом. Послышалось ржание коней, топот — и вскоре его перевернули на спину. Щурясь от солнца, он увидел недоумённое лицо Роуга. — Что случилось? Эвклиф не желал отвечать, а даже если бы и было это желание, он вряд ли смог бы сейчас говорить: от избытка чувств горло пересохло и слова утонули в вихре эмоций. Он резко сел, опираясь на плечо Чени, поднялся и только кивнул в сторону дома, прося донести его. Дверь отворилась. Стинг приготовился задыхаться от пыли, но, к его удивлению, в начинающейся сразу от входа кухне было чисто. Слабый ветер колыхал занавески на приоткрытых окнах, и затхлость всё-таки чувствовалась в воздухе, но не настолько, чтобы он не мог дышать. — Где мы? — послышался удивлённый голос заклинательницы сзади. Стинг отошёл от напарника и медленно направился к чистому столу. Он до сих пор не верил в реальность происходящего и боялся, что от неосторожного шага хрупкая реальность рухнет, слово мечта. Когда он покинул эти стены? Десять лет назад, пятнадцать? Стинг подушечками пальцев коснулся пыльных стен, тумб, нескольких тарелок, так и не убранных в день, когда этот дом окончательно стал мёртв. Взгляд метнулся дальше по тумбам, пока не наткнулся на... фоторамку? Она лежала лицевой стороной вниз. И тем не менее Стинг не сомневался, что он там найдёт. Какое фото. Он аккуратно поднял её и — замер. Лакрима в груди заныла так сильно, что он с трудом проглотил вздох. Да. Та самая. Та самая фотография за несколько дней до того, как отца, рунного рыцаря, отозвали на войну в Альбион. Та самая, где он стоял рядом с отцом в последний раз. Такой счастливый, такой ничего не знающий — Стинг провёл пальцами по улыбающимся лицам семьи и поджал губы. Через — сколько? полгода? — жизнь маленького мальчика, который здесь трепетно держал родителей за руки, пойдёт под откос. Через полгода от ребёнка внутри него не останется ничего. Стоит только дождаться третьего октября, когда придёт его последнее письмо, — и десятого, когда в конверте с грифом Совета окажутся не тёплые строки, а известие о смерти. Стоит только дождаться очередного дня рождения — и твой мир, маленький солнечный мальчик по имени Стинг, рухнет. И больше никогда не станет прежним. «Я уже забыл ваши лица», — подумал он, вглядываясь в улыбающееся лицо матери. Она была невероятно красива — не только по меркам собственного ребёнка, который, разумеется, видел в маме самую прекрасную женщину на свете, но и сейчас, при взгляде со стороны и сквозь время. Её длинные светлые волосы, слегка вьющиеся и густые, переливались золотом, голубые глаза сияли не иначе как два осколка яркого летнего неба, а в черты лица затесалось что-то плавное и мягкое. Завораживающее. Маме было чуть больше двадцати — расцвет молодости, полнота сил, движение жизни столь заразительное и пламенное, что её улыбка и объятия согревали даже в лютые зимы. С ней дни без отца не тянулись уныло и вяло. Стинг даже... не особо замечал, что жил в неполной семье? Пожалуй. Да, иногда в сердце щемила тоска по папе, но мама быстро умела увести от неё. И осветить его жизнь не хуже солнца. Что бы ни происходило. Как бы тяжело ей ни было. Какой печалью ни заходилось бы собственное сердце. Она была невероятно сильной, понимал Стинг. Настолько, что раньше верил: никого нет в мире сильнее мамы и ничто не сможет её сломить. А потом пришло письмо. Мама уснула и больше не просыпалась. Внезапно, странно, безосновательно — придя с улицы, Стинг вдруг обнаружил её лежащей на полу кухни. Билось сердце, прощупывался пульс, и ничего не подозревающий ребёнок подумал, что мама просто устала. Он кое-как дотащил её до кровати и просидел три дня, ожидания, когда мама проснётся. Но она не проснулась. И дыхание её с каждым часом становилось всё слабее и тише — до тех пор, пока слух не перестал различать его окончательно. Это было тринадцатое октября — день, когда его мир впервые рухнул. Стинг опустился на стул и закрыл глаза. Письмо лежало на втором этаже, в спальне родителей — и там же лежала мама. Во время эвакуации деревни никому не было дела до мёртвых, из дома забрали только его, а значит, она всё ещё там. Её труп всё ещё там. Лежит, одетый в самое красивое из маминых платьев. Укрытый самыми мягкими одеялами в доме. Сложивший поверх их руки, которые превратились в кости. Блять. Стинг поморщился и положил фотографию обратной стороной вверх — так, как она лежала до этого. — Где мы, Стинг? — вывел его из размышлений голос Роуга. — Это мой дом. Отреагировали по-разному: Роуг и Леви удивились, Лектор отвёл взгляд, вспоминая мимолётные рассказы друга о детстве, а у Хартфилии в глазах появилось столько печали, что Стингу стало тошно. Жалости ему ещё не хватало. Иногда ему казалось, что она больна какой-нибудь редкой заразой, из-за которой жалеет всё, что движется или способно чувствовать. Это раздражало и одновременно наводило на мысли, что долго она не проживёт и однажды за свою доброту получит нож в спину — это Стинг знал по своему опыту. Ибо доверие — слово красивое, но абсолютно бессмысленное. «Никому нельзя доверять, Стинг, а особенно — тем, на кого надеешься и перед кем преклоняешься. Я тебе говорил уже это, нет?» Стинг хорошо усвоил тот урок. Просто не мог не усвоить, когда человек, которому он доверился, в чьи руки вложил все ключи от многочисленных дверей души, на кого полагался, выложил всё перед чужаками. Люди редко запоминают слова, сколь бы мудры они ни казались, но когда эти слова подкрепляют действиям, тяжело не запомнить и не принять как должное. Напутствие друга-предателя следовало за ним всю жизнь словно проклятие. Доверие к Вайсологии, перед которым он преклонил голову, разлетелось вдребезги от слов «Убей меня». Доверие к Роугу, на которого он полагался, пошатнулось столь сильно от первого прихода Тени, что Дуэт стоял на грани распада. Один лишь Лектор не предавал. Но и тут действовали злосчастные слова: на Лектора он не полагался и уж тем более не преклонялся перед ним. Неудивительно, что доверявшая чуть ли не всем Люси казалась ему жалкой и беспомощной. Эвклиф не сомневался, что так старательно доверяют каждому люди, не способные прожить в одиночку, а такие вызывали у него в лучшем случае презрение, в худшем — ненависть, потому что в основе этого мерзкого сочувствия — слабость. Ненавидеть не получалось: при всей своей наивности Люси была умна и осознавала, что излишняя доброта не приведёт её ни к чему хорошему, и хотя бы за это осознание её можно похвалить. Но проблема заключалась в другом: осознавая ошибки, Хартфилия ничего не меняла и даже, кажется, не стремилась, вцепившись в идеалы «Хвоста Феи» так прочно, что никто не в силах разорвать эту связь, кроме её самой. И сколько ни пытайся донести до неё, что нет больше в жизни «Хвоста Феи» и что идеалы эти давно должны быть пересмотрены, всё одно — любые доводы разбивались о горы ослиного упрямства. Порой Стинг желал, чтобы выдрали из спины Хартфилии крылья, чтобы разлетелись розовые очки, которые она отказывалась снимать, и чтобы донесли так жёстко, как это только возможно: «Хватит летать в облаках, девочка! Ты вылетела из своей сказки!» — Стинг! — вдруг вывел его из мыслей шёпот Роуга. Эвклиф вздрогнул и растерянно оглянулся. У самого потолка, там, где заканчивалась винтовая лестница, тускло заскрипела ступенька, а драконий слух уловил чужое дыхание. На втором этаже кто-то есть. Эвклиф дёрнулся в сторону стола, подумывая укрыться за стульями, как вдруг посмотрел на мысль «в доме чужак» с другой стороны. Кто-то пробрался в его дом. Вряд ли, чтобы переждать ночь или, и того гляди, обустроиться здесь: пятнадцать лет гнило под дождями и снегами старое дерево, пятнадцать лет стачивали его ветра. Больно, конечно, отзываться так о некогда родном месте, но правда от этого не перестаёт быть фактом: его дом — рухлядь, больше не пригодная для житья. А значит, у чужака одна цель — обчистить комнаты, стащить то, что каким-то образом дожило до сегодняшних дней. Посягнуть на то, что его родители добывали огромным трудом. Забрать последнее. Последнее. «Я убью тебя». Роуг активно жестикулировал, призывая спрятаться, но Стинг не обращал на него внимания. Злость, вспыхнувшая в груди, росла, вскипала, вспыхивала от каждого взгляда на отвратительную пустоту дома. Вязаные салфетки, сделанные руками матери, мягкие шторы, которые они ездили покупать всей семьёй в большом городе, старинные пейзажные картины, доставшиеся от бабушки? Нет. Ничего нет. Ничего из того, что раньше делало из старой кухни уютное семейное место. Всё забрали. И теперь пришли за оставшимся. «Кем бы ты ни был, я убью тебя». Он вспомнил заброшенную деревню, которая выглядела слишком целой для захваченной враждебными войсками. Значит, не дошли. Значит, не грабили. Значит... Значит, в его доме должно присутствовать всё, что оставлял он больше десяти лет назад. «Ты пожалеешь, что вообще появился на свет!» Он ринулся к лестнице, побежал на второй этаж, перескакивая через несколько ступенек сразу. Кто-то — наверняка Роуг — заторопился следом, но простой человек никогда не догонит того, кто объят яростью столь сильно, что всё человеческое уходит на второй план. Впереди, стоя на верхней ступени, появился мутный силуэт человека. Стинг замахнулся. Магия разрезала тьму и пролила свет на лицо грабителя. — Стинг! Кулак замер в нескольких сантиметрах от лица. В то же мгновение Эвклиф почувствовал мёртвенно-ледяные пальцы на своём горле, прижавшиеся к сонной артерии, но почувствовал мимолётно, вскользь, потому что в тот момент его волновало совсем другое. Взгляд Стинга судорожно забегал по худой фигуре. Удивлённые голубые глаза, крупная родинка под левым глазом, грязные спутанные золотистые волосы, чёрно-красное пышное платье, сшитое старой знакомой для городского праздника, с которым, вспомнил Стинг, не сравнится ни одно платье во всём мире. И жалкое ожерелье из найденных в округе камней, отвратительное ожерелье, никак не сочетающееся с прекрасным платьем — сделанное его руками. В подарок матери. Слёзы встали у Стинга в горле. — Ма... ма?~*~
Мысли в его голове путались, сплетались, создавая неразбериху, не то от шока, не то просто от нежелания думать, что-то предполагать, осознавать, бояться... Стинг сжимал в своих руках маму, сжимал так сильно, что у самого болели руки и плечи, а мама и вовсе, наверное, задыхалась, но Стинг не думал об этом, Стинг просто обнимал погибшую-ожившую мать и плакал. Плакал, глотая всхлипы, пряча слёзы на худом мамином плече, пытаясь остановиться, перестать выглядеть так жалко в глазах матери, но стоило ему снова взглянуть на родное лицо, как рыдания возвращались. Он обнимал её, плакал в шею, чувствовал её ласковые успокаивающие поглаживания и улавливал чутким драконьим слухом: она тоже плакала. Тихо, улыбаясь сквозь слёзы и беспорядочно шепча: «Стинг, Стинг, мой мальчик...» — будто бы он мог быть чьим-то ещё. Мысль о том, что это могло быть плодом чьей-то дурацкой магии, в голову не пришла не разу. Потому что... нет, мотал головой Стинг, она не могла быть иллюзией. Живой, вообще-то, тоже, но... Дальше не удавалось продолжить. Не получалось. Просто, чёрт побери, не виделось возможным, когда лёгкие забивал её запах, под пальцами ощущалось тело, настоящее тёплое живое тепло, а он захлёбывался в слезах как ребёнок. И обнимал её. Так сильно, так отчаянно обнимал. Не веря, ничего не понимая — и плевать-плевать-плевать. Они простояли так несколько минут и стояли бы дальше, если бы ноги матери не подкосились. Она вцепилась в его плечи и в ответ на взволнованный взгляд улыбнулась — так тепло, нежно, искренне, так... как раньше. Хриплым от слёз голосом попросила: — Давай спустимся в кухню. Мне ещё тяжело стоять... И хотела сделать шаг, как Стинг подхватил её на руки, подхватил быстро, но осторожно, боясь, что от неловкого движения маме снова будет плохо, дыхание мамы снова ослабнет, снова пропадёт. Она лишь тихо рассмеялась, обняла за шею, положила голову на плечо, а Стинг ужаснулся: мама ужасно лёгкая. Даже засомневался: а под платьем точно человеческое тело, а не кости? Он сжал её чуть сильней и облегчённо выдохнул: тело там, тело. Живая мама. На самом деле живая. Он осторожно спустился и столь же осторожно усадил маму на стул, заставляя её рассмеяться: — Господи, Стинг, я не фарфоровая! Он опустил её и замер, держа в своих ладонях ладони матери, тонкие и такие маленькие по сравнению с его, что Стинг терялся: у мамы не было таких маленьких рук! Да, они были тонкие и изящные, но не маленькие, нет, в её одной ладони с лёгкостью умещались две его, а сейчас — всё наоборот. Почему?.. — Как ты вырос, Стинг... — прошептала мама. И Стинг вдруг понял: прошло ведь пятнадцать лет. Пятнадцать. Пятнадцать, чёрт побери. Последний раз он видел маму пятнадцать лет назад, последний раз держал её большие-маленькие ладони, последний раз расчёсывал длинные золотые волосы пятнадцать лет назад. И как в это поверить? Стинг сел на колени возле стула и обнял её за талию. «Я никому тебя больше не отдам, — думал он, — я не отойду от тебя, не отпущу... не позволю умереть снова». Понять бы только — какого чёрта?.. Она погладила его по волосам, и из головы тут же исчезли все мысли. Она живая. Боже-боже-боже, она живая. Каким-то образом. Плевать, каким. Потом. Не сейчас. Стинг прижался к ней и с шумом втянул её запах. Пыльный, слабый, никогда не ощущавшийся им прежде — и тем не менее родной настолько, что скрутило лёгкие. Её запах. Такой прекрасный, настоящий запах. Тепло её тела и прикосновений. Биение её сердца. Жизнь. В голове не укладывалось... ничего. И когда чувства немного отступили, перестав завязывать узлы из мыслей, Стинг слабо выдохнул: — Почему? — Что «почему»? Растерянность в её голоса была не напускная и ненаигранная. Стинг отодвинулся и, смотря в глаза, спросил: — Почему ты жива? Я думал, ты... умерла. Мама почему-то удивилась. Она секунды удивлённо смотрела в его глаза, и Стинг думал, что ей сейчас, наверное, больно: он был точной копией отца. Мёртвого отца. Короткая дрожь пробежалась по телу на этой мысли, но Стинг быстро выбросил её из головы. Пятнадцати лет хватило, чтобы залечить рану. А у мамы... Когда в её глазах отразилась боль, Стинг понял, что даже если эти пятнадцать лет были и у матери, их силы всё равно оказалось недостаточно. Если, конечно, причина — в отце... Боги, да в чём ещё она может быть? Мама тяжело вздохнула, печаль стёрла с её лица улыбку, а в глазах Стинг вдруг обнаружил раскаяние — такое сильное и ярое, что ему стало не по себе. — Я не рассказывала тебе, да? — спросила она, смотря в пол. — Да, не рассказывала. Всё планировала, планировала, но дела не давали. Господи, мне нет прощения. — Она закрыла лицо ладонями. Внутри Стинга всё похолодело в предчувствии чего-то нехорошего. Он взял маму за запястья и заставил убрать руки от лица, покрасневшего, с блестящими от новых слёз глазами и ломанной улыбкой на губах. — Стинг... Я не умирала. Слова заставили его отпустить руки матери и в непонимании отодвинуться. Как это — не умирала?.. — Боже... Ты правда думал, что я умерла? — отчаянно выдохнула она, а потом замотала головой, взяла его ладони и горячо зашептала: — Это не смерть, Стинг. Я не умирала! Отчего же мне было умирать? Нет, нет, Стинг, это не смерть, это был сон. — Сон? — повторил он сорвавшимся голосом. — Какой, чёрт возьми, сон? — Это Сон Дракона. Защитная реакция магии убийц драконов. Когда её владелец получает серьёзные потрясения, она заставляет его заснуть — на год, на два, на десятилетия порой! Она усыпляет его, чтобы уменьшить боль и страдания, таким образом защищая. И, когда пришло письмо со смерть... когда пришло то письмо, я, я не знаю... я забыла обо всём и... О боги, Стинг, прошу, прости меня... В конце порывисто вздохнув, мама закрыла лицо ладонями и заплакала. Стинг вслушивался в её сбивчивую речь, всё равно, однако, не понимая смысла, смотрел на худые, содрогавшиеся в рыданиях плечи, вспоминал тот день, то ненавистное десятое октября, когда мама, прочитав известие о смерти мужа, рухнула без чувств, потеряла сознание — и больше не очнулась. Вспоминал не менее ненавистные три дня, проведённые возле её кровати. Вспоминал, как угасало её дыхание, холоднее становилась кожа — как мама всё больше и больше становилась похожей на мертвеца. Как стала им. Как, оказывается, не становилась. Стинг смотрел на неё невидящим взглядом и, обуреваемый множеством вопросов, не знал, с какого начать. Сон Дракона? Что за... — Ты... ты драгонслеер? Сквозь слёзы мама слабо улыбнулась. — Да. Второе поколение, водная магия... Эвклиф поднялся с колен, пошатываясь, уселся на соседний стул и закрыл лицо ладонями. Он не плакал, нет — пытался унять зарождающуюся головную боль. — Твоё дыхание остановилось. — Нет, Стинг. Я дышала. Тихо и слабо, но я дышала... — Я не слышал твоего дыхания! — закричал он вдруг. Мама отшатнулась, улыбка её снова исчезла. — Ты и не мог. Такое под силу услышать только драгонслееру. Стинг хотел сказать что-то ещё, но понимание ситуации, сложившейся злосчастного тринадцатого октября X776 года, наконец дошло до него — дошло в полной мере, ужасом, ненавистью к себе вставая в горле и уничтожая все мысли, кроме одной: мама была жива. Он бросил живую мать. Маму, которая была солнцем в его мира, которая отдавала все деньги и силы, возводя сыну рай в крохотном мирке без отца, которая подбадривала, когда сама нуждалась в поддержке. Которая... о господи, да какая разница. Она мама. Женщина, подарившая жизнь и бросившая всю себя на то, чтобы сделать эту жизнь лучше. Женщина, оставшаяся в одиночестве в разгаре жестокой войны в маленькой опустевшей деревне, о существовании которой не знал никто, кроме местных жителей. Женщина, брошенная собственным ребёнком. — Не вини себя, Стинг, — прервал мысли ласковый голос матери. Она притянула его к себе, обняла осторожно, мягко и в то же время так, словно желала отгородить от всего мира. И в этих объятиях было так... тепло. По-домашнему. Как раньше. Глаза вновь защипали горькие слёзы, и Стинг особенно остро почувствовал, как ему не хватало материнской любви все эти годы. — Это я виновата. Знай ты про Сон Дракона, ты бы понял, что я жива. — Послышался смешок. Стинг слушал биение сердца матери и думал: вот она, самая прекрасная музыка. — Но... пойми ты, что я жива, ты бы не ушёл из дома и... не встретил бы друзей. Это же твои друзья, верно? Он закрыл глаза. Глупости. Знай, что она жива, Стинг бы всё равно ушёл из дома. Всё равно встретил бы Вайсологию, «Клинок валькирии», всё равно бы вступил в «Саблезубый Тигр». Всё, что он пережил, осталось бы — просто появилась бы мама. Она лежала бы в его комнате, а он бы ждал её пробуждения. Всё было бы почти так же, как сейчас — только немного лучше. Потому что в его мире никогда бы не гасло солнце. Потому что мама была бы рядом. Но Стинг не стал ничего говорить, зная мамино упрямство и что она всё равно останется при своём «я-виновата-в-несчастье-сына». Он просто кивнул. Да, друзья. Если быть точным: три друга и два просто товарища по команде, но ему совсем не хотелось сейчас что-то объяснять. Мама улыбнулась. Стинг почувствовал это всем телом и тоже не смог сдержать улыбки. Какая разница, кто виноват? Мама здесь, живая и невредимая, теплом своих прикосновений пробуждая давно затухшее солнце, и он рядом с ней, греется под живительными лучами — боги, как, оказывается, давно он не знал их, как замёрз под искусственным светом! А ещё рядом друзья — то есть, три друга и два товарища по команде — а в большем Стинг не нуждался. — Мей Эвклиф, — улыбнулась мама саблезубам. — Рада знакомству!~*~
— Господи, какая отвратительная погода. Лучше бы возвращались под вчерашним дождём. — Не устал гундеть об одном и том же? — Не устал докапываться до меня, Инэ-чин? — Да больно ты мне нужен. — Вот и молчи. — Посоветуй себе то же самое. — Если вы не дадите мне хотя бы пять минут тишины, — вклинился между ними усталый третий голос, — я заткну вас обоих. Пожалейте мою разбитую голову. Русоволосый волшебник с усмешкой приподнял ладони: — Как скажешь, Элдо-чин. Я глух и нем, но только на пять минут. Он скинул ботинки, закатал штаны до колена и с блаженным вздохом опустил ноги в ручей, который, несмотря на маленькую глубину и заплывшее илом дно, всё равно воспринимался не иначе как подарок богов. Особенно когда сидевший рядом Инэр решил хорошенько подморозить воду. От холода его магии в воздухе сразу образовалась лёгкая дымка, и несмотря на то, что припекавшее солнце стояло в зените и не позволяло холмам отбрасывать тени, место для привала превратилось воистину в райское. Мысль о том, что вскоре его придётся покинуть в угоду очередным сражениям — очередным потениям на отвратительной фиорской жаре, говоря точнее — вырвала у всех разочарованный вздох. — Как-то не подрассчитали мы с сезоном... — Флэм. — Что, пять минут ещё не прошли? Сидевший напротив него Элдо зарылся пальцами в волосы и прикрыл глаза. Несмотря на то, что вчерашний день «Проклятия драконов» в силу ими же и устроенной непогоды прошёл спокойно и сегодняшнее утром тоже не отличалось ничем знаменательным, голова раскалывалась. С учётом духоты, пешей прогулки и редко когда затихающих перебранок Флэма и Инэра получалась вообще адская смесь. Добавить к этому намечающийся боевой вечер — и вообще вся дорога вскрыться. Он стянул с волос резинку, позволяя длинным чёрным волосам рассыпаться по плечам, и помассировал кожу головы. Не помогало ни черта. — Всё ещё неважно себя чувствуешь? Элдо только начинал открывать глаза и поднимать голову, когда на его лоб легла широкая ладонь. В следующее мгновение её объял мягкий белый свет, и боль, туго стягивающая виски, наконец немного отступила. Элдо обессиленно прислонился к стоящему за его спиной человеку. Магия лечения расслабляла невероятно. — Всё по плану? — между тем поинтересовался Флэм и обвёл взглядом окружавшие холмы. — Ты, — продолжил с предвкушающей усмешкой, — чувствуешь их запахи? Карие глаза медленно оглядели ручей, постепенно поднимаясь выше — там, где вдали острое драконье зрение улавливало остатки старого деревянного моста. — Да, — сказал он, — «Саблезубый Тигр» был здесь. Взгляд потерялся за далёкими холмами и на мгновение стал отрешённее и холоднее. — Остаётся лишь надеяться, что детская память Стинга сохранила не только его сиротство. — Судя по их магическому следу, они не свернули на Иберис, — подал голос Элдо. — И это хорошо. Не хочется и дальше откладывать Крокус. Полегчало? — Да. Ладонь мягко отстранилась от его лица. В следующую секунду драгонслеер присел рядом с Элдо, и тот не мог не позавидовать его непринуждённому выражению лица: ни усталости, ни задумчивости, ни открытого нежелания что-то делать, ни предвкушения — до того, куда и с какой целью они возвращались, ему не было никакого дела. Казалось это или нет, Элдо не знал. Он всё ещё помнил, какими странными противоречиями сквозили чужие глаза и интонации, когда два дня назад они набрели на дом Эвклифа, — как помнил и то, что с тех событий для него минуло как минимум пятнадцать лет. — Что с тобой? Элдо растерянно моргнул, понимая, что всё это время не отводил от него опустевшего взгляда. — Ничего. Всё в порядке, — отмахнулся он, спешно начиная собирать распущенные волосы. — Волнуешься о «Саблезубе», Элдо-чин? — с насмешливым вызовом протянул Флэм. Элдо как можно небрежнее повёл плечом: — Ну, с четырьмя драгонслеерами одновременно мы ни разу не сражались. — Ты серьёзно? Одна из них ещё зелёная, а вторая хорошо если вышла из Сна Дракона. Остаётся двое, — Флэм вытянул два пальца, — и как минимум с одержимым я не вижу никаких проблем. Он загнул указательный палец и, поигрывая средним, повернулся к Инэру с наигранно-умилительным: — Остаётся только Стинг, и я надеюсь, Инэ-чин не отморозит себе яйца, пока будет разбираться с ним. — Очень смешно, придурок, — закатил тот глаза. Вдруг резко придвинулся с заговорщическим шёпотом: — Это мне остаётся надеяться, что ты не потащишь одержимую девчонку в постель. — Она не в моём вкусе. — О, прости. Забыл, что ты любишь женщин постарше. Как звали ту альбионскую генеральшу, не напомнишь?.. — Я-не-дам-такому-душниле-как-Инэр-Рассел, — ткнул его в рёбра Флэм. Сидевшие напротив них волшебники тихо рассмеялись. — Боги, — покачал головой драгонслеер, поднимая расслабленный взгляд в небо, — вы неисправимы. — Ты тоже не сомневаешься, что будет легко? — обратился к нему с вопросом Элдо, простым и больше даже риторическим: вот уж кто-кто, а их лидер в последнюю очередь дрейфил бы перед обычными волшебниками. — Четыре убийцы драконов и заклинательница духов — согласись, мы сталкивались с врагами и посерьёзнее. И точно — никакого беспокойства, никаких сомнений. — Не забывай, Элдо, — протянул он вкрадчивее и основательнее, — ваших способностей достаточно, чтобы ничего не бояться.~*~
В доме внезапно нашлась вода, а одна из тумб была битком забита ягодами, которыми они и скрашивали разговор. — Значит, ты напарник Стинга? — восхищённо спросила у Роуга Мей. — Потрясающе! Я рада, что за моим мальчиком приглядываешь ты. Роуг удивлённо поднял бровь. — Ты выглядишь сильным волшебником и надёжным товарищем. Надеюсь, Стинг не доставляет тебе много хлопот? — Мам! Волшебники смеялись, и ради приличия Чени слабо улыбался, хотя ему было совсем не смешно: это Стинг всегда приглядывает за ним, а не наоборот, и такая перемена местами казалась насмешкой. Но Мей, этой удивительно светлой женщине, не нужно об этом знать. — Кстати, — начала Леви, — Мей-сан, вы очень похожи на Люси, не находите? Мей удивилась, посмотрела на смутившуюся Хартфилию и вдруг, взяв её за руку, подошла к зеркалу. С минуту она внимательно рассматривала отражения, что сама убеждаясь в правдивости замечания МакГарден, что позволяя сделать это Люси — их действительно объединяли плавные, округлые очертания лиц, большие глаза, по которым легко разгадать, какие чувства лежали сейчас на сердцах волшебниц, золото волос и... взгляд? Оптимистичный, живой, искрящийся улыбкой. Люси как заворожённая уставилась в голубые глаза Мей, а потому не сразу услышала её смех: — Стинг наверняка в тебя влюблён! Секунда. Две. Люси распахнула глаза: чего?! Эвклиф от неожиданности поперхнулся водой. — Чего?! — вторил мыслям Хартфилии не менее ошарашенно. — А что? — Мей невинно захлопала ресницами. Стинг замахал руками, но её было уже не остановить: — Сам ведь мне говорил, что влюбишься только в девушку, которая похожа на меня. Не посмотреть на Стинга после такой столь небрежно уроненной фразы Люси просто не могла. Она повернулась к нему — и застала его жутко покрасневшим. Жутко смущённым. Стинг — и смущён?.. Она тут случайно сейчас не спит, нет? — Нашла, что вспомнить, — тихо буркнул он. Люси прыснула в ладонь: господи, смущённый Стинг — зрелище, оказывается, невероятно милое. Стинг — и милое. Нет, сегодняшний день точно решил добить её новыми сторонами этого засранца... — Ну а что, — между тем продолжала Мей, — Люси очень красивая... — Наделённые красотой обычно обделены мозгом. Люси закатила глаза: Стинг не был бы Стингом, если бы не испортил такой приятный момент. — Всегда знала, что ты самокритичен, — беззлобно улыбнулась она в ответ на недовольный взгляд. Благо, очередной обмен любезностями прервал вздох Мей: — Боги, какой ты некультурный, Стинг. Тот хмыкнул. Разве стоило ожидать чего-то другого? Жизнь ясно дала понять, что манеры в этом мире только мешают, вежливость ни черта не поощряется, а помощь может обернуться для тебя в худшую сторону. Хартфилии помогли — и вон что из этого вышло. День сонно клонился к вечеру. Жара начала спадать, и Роуг под предлогом разведки отправился на улицу. Стинг выслушивал наставления матери, закатывая глаза и саркастично кивая — ведя себя, в общем-то, как обычно, но Люси и Леви всё равно чувствовали перемену. Меньше напряжённости в плечах, больше расслабленности во взгляде, непривычная теплота улыбки — маленькие детали, складывающиеся в образ ребёнка, наконец-то обретшего своего самого близкого человека. — Может, теперь он станет не таким... колючим? — улыбнулась Хартфилия. Особенно по отношению к ней, девушке, похожей на его маму. Хотя это, наверное, что-то из разряда фантастики, беззлобно фыркнула Люси. МакГарден вдруг охнула. — Точно, совсем забыла спросить! Мей-сан, вы давно проснулись? Мей чуть нахмурилась, припоминая. — Да нет, где-то... на рассвете? Не знаю точно. Я ведь пришла в норму только незадолго до вашего прихода. Взгляд Леви потяжелел от нехороших мыслей. — То есть... не вы убрались в доме? — Нет, — медленно сказала Мей. — Я думала, вы здесь обосновались и убрались... Хартфилия невольно сглотнула вставший в горле ком и сжала пальцы в кулаки. От напряжения тело захватила мерзкая слабость. — Здесь жил кто-то ещё, — пробормотала Леви. — Нет, живёт: ягоды свежие... «О боже, нет», — подумала Люси. На улице прогремел взрыв.~*~
Определённо, в их жизнях начался отвратительный период. Во всяком случае, в жизни Люси точно. Хотя вообще её жизнь в «Саблезубом Тигре» следовало назвать одной большой неудачей, в которой крохотными каплями тонули светлые дни. Они не горят, не светятся, даже просто не находятся — именно что тонут под натиском неприятностей, из которых не получается выйти с нормальной головой на плечах и без разбитого сердца. Метрах в десяти от входа дымилась земля, у двери стоял Роуг, слава небесам, целый и невредимый, только слегка пыльный. — Что за дела? — выкрикнул Стинг, первый выбежавший из дома. — Ты видел, кто напал? Чени отрицательно мотнул головой. Счастье, что он вообще увернулся от взрыва, иначе собирай потом его ошмётки по нехилой воронке. — Может, это люди, поселившиеся здесь? — неуверенно спросила Люси. — Давайте решим мирно! Мей втянула носом пыльный воздух — и вдруг, растерянная, расширила глаза и не сдержала тихого вздоха. — Не нравится мне это... — пробормотала она.... испуганно? Эвклиф тут же напрягся. — Ты знаешь их? — мрачно спросил он. Его мать что, успела как-то нажить себе врагов во время спячки? Дымовая завеса рассеялась, открывая их взору четверых магов. Ближе всех стоял русоволосый парень, и Стинг не мог не зацепиться за снисходительную усмешку и взгляд сверху-вниз прищуренных карих глаз. Его поза выдавала спокойствие, граничившее с демонстративной расслабленностью, одна рука с небрежно перекинутым через неё плащом лежала в кармане брюк, а вторая была чуть вытянута вперёд, и между её пальцев вспыхивали короткие невесомые взрывы. Вот кто организовал им радушный приём, понял Стинг. И оскалился в ответ на чужую надменность. Он любил смотреть свысока — и при этом до смерти ненавидел, когда кто-то смел обращать такой взгляд уже к нему. Особенно когда этот «кто-то» со взрывом оказывался на пороге некогда дома и едва ли был настроен на просто поговорить. — Как всегда залетаешь с шумом. Пренебрежительная интонация, которая отливала холодом, принадлежала второму волшебнику. Он отличался коротким чёрным волосом и промораживающим взглядом голубых глаз, однако не меньше своего напарника сквозил высокомерием. Возможно, даже больше, ибо его надменность без усмешки и хитрого прищура глаз отдавала презрением. — Зато как эффектно, — щёлкнул пальцами подрывник. — И сразу всех собрали. — Как бы удивительно ни звучало, но поддерживаю Флэма, — прикрыл чёрные глаза длинноволосый волшебник, пряча руки в свободных рукавах кофты. — Быстрее начнём — быстрее закончим. И лишь один из них не произнёс ни слова. Тот, кто, не сомневался никто из саблезубов, для трёх юнцов, их ровесников, не мог быть никем иным как лидером. Несмотря на то, что стоял он позади, он сразу бросался в глаза — ростом, позволявшим на голову возвышаться над соратниками, широким телосложением, свободно приглядывающимся сквозь просторную белую куртку и такие же штаны, заметно выделявшейся на фоне остальных магической силой. Даже внешностью: единственный из компании нежданных гостей блондин, он выглядел намного старше остальных с лёгкими морщинами на лбу и между бровей и нет-нет, а проскальзывающими в коротких волосах седыми прядями. Его карие глаза смотрели не с холодом, не с презрением и даже не с насмешкой — смотрели... задумчиво. Без надежд, но уверенно. А ещё — он пах драконом, слышал Стинг. Несколькими. Странно. Очень, очень, чёрт побери, странно: подобного запаха Стинг никогда прежде не встречал. — Давно не виделись, Мей, — наконец подал он голос, неторопливый, тягучий и низкий. — Приятно видеть, что ты всё-таки проснулась. — Так значит, это ты обосновался в моём доме, — сказала Мей. Стинг насторожился ещё больше: звучала она слишком странно для такой ситуации досадливо. С секунду Эвклиф замешкалась, но потом добавила: — Прайд. И по ушам резануло её сожаление. Она... сочувствовала? Почему? Почему наполнился горечью взгляд, откуда столько печали в голосе? Стинг перевёл потяжелевший взгляд на Прайда: кто ты, чёрт побери, такой? — Мей, Мей, — между тем покачал тот головой и двинулся им навстречу, — годы идут, а ты всё не меняешься. Удивительно, что я до сих пор заслуживаю сострадания в твоём голосе. Ещё как удивительно, прошипел в мыслях Стинг, становясь на его пути, загораживая собой маму, злясь и больше всего на свете желая смести незнакомца «Рёвом», а потом спросить у матери, какого чёрта происходит. — Не подходи к ней, — рыкнул он. Что-то не так, наперебой твердили драконьи инстинкты, с этим человеком определённо что-то не так. — А ты и в самом деле копия Жана, — отметил Прайд. Стинг вздрогнул: — Ты... знаешь моего отца? — Куда ближе, чем хотелось бы. — Неужели ты до сих пор не отпустил... ту ситуацию? — подала голос Мей, и Стинга снова покоробило её сожаление. Такое искреннее, такое живое — почему она обращает его к человеку, про которого сама сказала: «Не нравится мне это»? — Твой выбор, имеешь в виду... — произнёс Прайд безучастно. Хмыкнул: — Не волнуйся. Пятнадцати лет, проведённых не во Сне, а здесь, в реальности, мне сполна хватило, чтобы отпустить «ту ситуацию»... и сказать тебе то, что ты заслуживаешь знать. Эвклиф напряглась от пробирающего взгляда глаза в глаза. — Жизнь Жана забрала не война. Я, Мей, — Прайд коснулся рукой груди, — отнял его у вас. Мей и Стинг замерли. — Что?.. — одними пересохшими губами выдохнул Эвклиф. И как на фоне потерявшего уверенность Стинга странно смотрелась Мей — милая, добрая Мей, взгляд которой в мгновение ока наполнился яростью. Она сделала шаг навстречу, опасливо покачнувшись на ступеньке из-за того, что не видела, ничего, боги, не видела — кроме человека, пятнадцать лет назад сложившего пополам её хрупкий мир. — Ты... убил моего мужа? Мей встала впритык к Стингу, схватилась за его плечи негнущимися пальцами так, что ногти впились в кожу, но тот едва услышал боль за сорванным вздохом матери. Он повернул к ней голову, поймал взгляд и... «Не понимаю». Его отец погиб не на войне. «Чёрт возьми, я не... что всё это значит...» Его отца, пережившего полгода военных действий и дослужившегося до капитана, убили не враги. Его мать заснула не от... — Письмо, — хрипло выдавил Стинг, поднимая стеклянные глаза на Прайда. — Нам ведь пришло письмо... официальное... с датой, заслугами... — Жан находился непосредственно под моим командованием. Нет ничего сложного в том, чтобы составить протокол о смерти подчинённого, — пожал он плечами. Стинг вперил невидящий взгляд в землю, силясь осознать. Ниточки далёкого пятнадцатилетнего прошлого, тусклого, но всё равно до отвращения прекрасно сохранившегося в памяти, начинали связываться, обнажая кулисы сцены, но... не верилось. Не понималось. Какая-то мысль вдарила в голову так, что оглушила и выбила из реальности, и Стинг не мог ухватиться за смысл — только чувствовать, как насквозь прошивало... что-то. Отчаяние. Неверие. Слабые отголоски злости. Злость. Ярость. На что?.. — Зачем ты это сделал?! — воскликнула Мей. — Ты... боги, ты... мерзавец! За что?! — Долгая история, Мей. Не горю желанием рассказывать её тебе. Отец часто писал письма, вспоминал Стинг. Рассказывал, что у него всё хорошо, дела идут в гору, они близки к победе и скоро он вернётся. Их разделяли десятки километров, но строки, пропитанные теплом и оптимизмом, всё равно создавали ощущение близости. Словно нет никакого расстояния, и войны, и страха потерять — только они, воссоединившаяся, целая семья. У мамы есть папа. У него, маленького ребёнка, есть оба родителя. А потом пришло письмо, которое вроде подделка, а вроде и нет: отец ведь и в самом деле погиб. Просто не в бою. Просто не на задании. А потом... а потом... Стинг медленно моргнул, чувствуя, что пазл начинает складываться в целостную картину. — Ладно я... боже, ты мог ненавидеть меня сколь угодно сильно, но Стинг!.. — Мей схватилась за плечи сына, который никак на это не отреагировал. — Он был ребёнком! Ему было всего четыре, а ты лишил его отца! — Не только отца, — отстранённо поправил Прайд. Последний занавес исчез, и Стинг наконец увидел, услышал — понял. Пятнадцать лет назад не стало отца. — Ты... И тогда же не стало матери. — Так это ты отнял у меня семью... Его взгляд, загоревшийся животной, первобытной злостью, Прайд встретил коротким, никак не изменившим лицо фырканьем: — Долго до тебя доходило. Ярость захлестнула Эвклифа с головой. Не отдавая отчёта своим действиям, не зная, правильно он поступает или нет, не придумывая никаких планов, он просто ринулся вперёд, ведомый желанием разорвать Прайда. На кулаке заискрилась магия. В голову, в сердце, в живот — не важно, куда, главное — ранить, ранить сильно, до крови, до крика, ранить так, чтобы втоптать в грязь. В отместку за мать, за отца, за его собственный разрушенный мир, за потерянное детство, за всё. — И на что ты рассчитывал? Стинг шокировано расширил глаза: кулак с магией был непринуждённо зажат пальцами Прайда. — Ты силён, Стинг. Третье поколение, как-никак. — Он наклонился, чтобы поймать прямой взгляд в глаза и прошептать уничижительное: — Но мы с тобой на разных уровнях. Ярость и ненависть не давали ему дышать. Стинг с трудом стоял на ногах и с ещё большим трудом мыслил. Звериные, чуждые нормальному человеку, чуждые ему инстинкты захватили его, смазывали мир в кровавое месиво, оставляя посреди него только насмехающееся лицо Прайда. «Убить, разорвать, уничтожить…» Что он сделал с его отцом? Убил на войне? Подкараулил на пути домой? Какая, к чёрту, разница. Он убил. Убил его отца.(Да, я силён...)
(...и эта сила разорвёт тебя на куски.)