Ради силы

      Только когда исчезнувшая за холмами мёртвая деревня остались далеко позади, Стинг позволил себе сделать привал. С болью глотая воздух, обжигающий грудь и горло, едва видя мир через застилающий лицо пот, он тем не менее аккуратно опустил Мей на землю — и тотчас рухнул перед ней как подкошенный. Сердце стучало где-то в голове, и за его ударами нельзя было расслышать ни собственных мыслей, ни взволнованные голоса матери и Хартфилии. На тело стремительно накатывала тяжёлая усталость: видят боги, никогда не бежал он на такой скорости — и никогда так не боялся, что догонят.       Стинг зло поджал губы и закрыл глаза, чувствуя головокружение. Нельзя надолго останавливаться. Роугу и Леви ни за что не остановить всех волшебников «Проклятия драконов». Да, врагов немного, Роуг побеждал гильдии и побольше — только побеждал вместе со Стингом, давним проверенным напарником, которого понимал с полуслов и полувзглядов. Леви — едва знакомая девчонка, и знает он лишь о её способностях. Они не чувствуют, не предугадывают действия друг друга, а потому обречены на ошибки, и Прайду хватит всего одной, чтобы ринуться в погоню.       А значит, он может явиться с минуты с минуту.       С минуты на минуту вновь отнять у него маму.       Чёрт, прошивала тело злость, нужно бежать дальше!       Но не получалось не то что сдвинуться с места — элементарно подняться. Как ни заставлял и ни пытался он пересилить самого себя, тело, измученное жарой и напряжением, ожиданием того, что вот-вот ударит в спину чужая магия, а мама теперь действительно навсегда исчезнет из его жизни, ему больше не подчинялось. Оно требовало отдыха с каждой минутой всё больше и больше, и вскоре от одной мысли пошевелиться становилось дурно.       Соберись, зло шипел в мыслях Стинг. Надо поскорее прийти в себя. Хартфилия не выстоит в одиночку, а мама... она просто не должна сражаться с Прайдом.       — Стинг? Стинг, ты слышишь меня? — послышался под ухом обеспокоенный голос Хартфилии, которая обмахивала его сумкой для ключей в надежде помочь. Он попытался приоткрыть глаза, но тщетно: не оставалось сил даже для такой мелочи. — Что же делать? — отчаянно прошептала она, опуская руки.       Расставание с врагами временное, и Люси ясно это понимала. Рано или поздно придёт время боя — время, когда они должны сделать всё, чтобы защитить Мей и отомстить Прайду за то, что сотворил он в жизни Стинга. И сам Эвклиф, бесспорно, горел жаждой мести: Люси видела это чёрное пламя в его взгляде каждый раз, когда он смотрел на убийцу своего отца, когда слышал его слова — и наверняка когда просто думал о нём. Вот только, всем сердцем желая спрятать Мей, он отдал слишком много сил. И если Прайд явится в ближайшие минуты...       Люси сглотнула — сражаться придётся ей.       Одной.       Она кинула беглый взгляд на Мей. Желая защитить своего ребёнка, она пойдёт на всё, в том числе и на бой, и её сила драгонслеера была бы весьма кстати, если бы не одно «но»: Мей спала долгих пятнадцать лет. Пятнадцать лет недвижимо лежала в кровати, через раз вдыхая воздух, пятнадцать лет не использовала магию. Очнувшись лишь сейчас, всего за сутки до встречи с врагами, она не будет способна на многое.       Стинг не пришёл в себя, Мей тоже, а значит, сражаться придётся ей.       Ей — вновь вызывать звёздных духов.       От этой мысли она вздрогнула так крупно, что встревожилась даже Мей. Хартфилия натянуто улыбнулась, слегка покачала головой, говоря, что всё хорошо, — а внутри чувствуя лишь отчаяние. Перед глазами как наяву появилась умирающая Нибиру с окровавленными губами, всё равно изогнутыми в улыбке, и Марс, ненавидящий себя, загнанный в угол и такой же умирающий.       И такой же убитый ею.       Воздух встал поперёк горла. Люси прокашлялась, зажмурилась, пряча подступившие слёзы и заставляя себя осознать: другого выхода нет. Она должна призвать духов, если хочет помочь только воссоединившейся семье и спасти Мей, по-матерински обеспокоенно смотрящей то на сына, то на неё.       Если хочет доказать Стингу, что сильна без каких бы то ни было лакрим.       — Всё будет хорошо, — вывел её из размышлений мягкий голос Мей, которая в следующую секунду положила руку поверх её сжатых ладоней и приободряюще улыбнулась. — У меня бывали ситуации и похуже, у вас, я уверена, тоже. Так что всё обойдётся. Главное — не отчаиваться.       От неё веяло таким теплом и добротой, что Люси не могла не улыбнуться в ответ. На некоторое время ей вдруг стало так легко, что она поверила: да, всё действительно обойдётся, всё действительно будет хорошо.       Хотя бы в этот раз.       Между тем Мей вновь наколдовала небольшой водный шар и омыла пылающее лицо Стинга. Тот поморщился, сплюнул набегавшую в рот воду и наконец сумел открыть глаза, ещё подёрнутые дымкой усталости, но всё равно куда более ясные, чем несколько минут назад. С помощью матери и Люси он принял сидячее положение и сказал:       — Кто-то из них скоро будет здесь. Хартфилия, — перевёл на заклинательницу взгляд, — я хочу, чтобы ты спрятала мою мать в звёздном мире.       Люси прикусила губу. За его неизменной манерой поведения, когда вместо «я прошу» он говорил «я хочу», она расслышала то, что до этого Стинг скрывал глубоко в себе: отчаяние и мольбу.       «Пожалуйста, спрячь мою маму».       «Пожалуйста, я не хочу потерять её вновь».       «Пожалуйста».       Всё то сокровенное, больное, отражающее слабости он вдруг обнажил перед ней, специально или ненарочно, и оттого Люси с трудом выдавила:       — Я не могу, Стинг. Людям не следует находиться в звёздном мире.       На секунду он открыл для неё душу — и, получив такой ответ, тут же нахмурился, сжал кулаки, стиснул зубы. Под потяжелевшим взглядом Люси опустила голову и сжалась, словно ожидая удара.       — «Не следует»? — ядовито переспросил Стинг, и в голосе его закипала ярость. — Тогда какого чёрта ты перенесла нас к своим духам, когда мы отправились за твоей подружкой?       — Это была экстренная ситуация. Вы с Роугом были на грани между жизнью и...       — Сейчас тоже экстренная ситуация, Зереф бы тебя побрал! — вдруг разозлился он до такой степени, что вскочил с места. Мей в испуге попыталась схватить его за руку, но тот легко вывернулся из её хватки, схватил Люси за плечи и рывком поднял с колен. — Смотри на меня. Посмотри мне в глаза, Хартфилия! Разве я прошу тебя о многом?! Я единственный раз попросил тебя о чём-то, а ты!..       — Стинг, немедленно прекрати! — воскликнула Мей, хватая его за руки и заставляя отпустить Люси. Та обхватила плечи дрожащими руками, осела на землю и тихо выдавила:       — Я не могу постоянно нарушать это правило. Король звёздных духов не будет вечно благосклонен ко мне...       Стинг, у которого до этого побелело лицо от злости, неожиданно расслабился. Он попытался криво усмехнуться, но мысль, поразившая его на этих словах Хартфилии, настолько выбила его из колеи, что губы не слушались.       — «Постоянно», да? Вот значит оно как. Для своих хвостатых ты на всё была готова, а мы... мы для тебя так и остались сбродом, который не заслуживает помощи.       — Дело совсем не в этом!..       — А в чём?! — воскликнул он, наполняясь прежней злобой. — Думаешь, я не знаю, не вижу ничего, Хартфилия? Не понимаю, что ты считаешь нас всех ублюдками, у которых нет ничего святого, ничего важного — одно лишь желание поиздеваться над кем-нибудь! Да, мы не твой «Хвост Феи», — на этих словах он сплюнул, но Люси всё равно услышала, как на мгновение надломился его голос, — но и не моральные уроды. У нас тоже есть друзья и семьи, у меня! У меня она, чёрт возьми, есть! И я всего лишь... я всего лишь прошу тебя обезопасить мою мать. На пару часов укрыть её в месте, до которого эти уроды не доберутся. Но нет, конечно же нет! Конечно же я не достоин твоей помощи! Я же мерзкий злобный саблезуб!       Его то и дело срывающийся, утопающий в отчаянии голос словно бил наотмашь. Люси впилась пальцами в плечо так, что ещё чуть-чуть — и пойдёт кровь, но на последней ноте вдруг как будто очнулась ото сна. Лицемерка, шептали слова Эвклифа. Неблагодарная чёрствая лицемерка.       «Я понадеялся на тебя, я доверил тебе собственную душу,       а ты вытерла об неё ноги».       — Не выдумывай того, чего нет, — сказала она на удивление спокойно и ровно. Поднявшись, Люси взглянула в глаза Стинга. — Да, вы не «Хвост Феи», у вас другие ценности и идеалы, и не со всеми я могу смириться. Но я не меньше тебя хочу помочь Мей-сан и помочь вам обоим.       — Так вперёд, помоги! Заодно сама уберёшься с поля боя. Всё равно ведь не сможешь никого вызвать.       Незажившая рана вновь закровилась, но Люси удалось скрыть боль и твёрдо проговорить:       — Я не собираюсь прятаться и оставлять тебя одного. Хочешь ты этого или нет, но я буду сражаться.       Стинг хотел съязвить, но под решительным, неожиданно твёрдым взглядом Хартфилии все слова испарились. У неё не блестели слезливо глаза, не подрагивали губы, а на лице не застыло отвратительное невинно-овечье выражение — заклинательницу словно подменили, подвезя ту, которую Стинг не надеялся когда-нибудь увидеть: сильную, уверенную в себе и знающую, на что она идёт.       И это новый образ Люси вдруг так заставил его растеряться, что он мог лишь раздражённо дёрнуть плечами и отвести недовольный взгляд в сторону.       — К тому же, — послышался голос Мей, осторожно положившей ладонь на его плечо, — прежде чем прятать меня, следовало бы спросить, хочу ли я этого.       — Я не хочу, чтобы ты сражалась.       Мей нахмурилась и развернула Стинга лицом к себе, заставляя посмотреть в глаза.       — Прайд убил твоего отца, Стинг. Из-за него мы расстались с тобой на пятнадцать лет, а ты в четыре года стал сиротой. Ты думаешь, я спущу ему это с рук? — Ладони Эвклиф неосознанно сжались в этот момент, заставляя Эвклифа поморщиться. — Не ты один хочешь отомстить. И не ты один хочешь сберечь того, кто тебе дорог.       Она взяла его лицо в свои ладони, мягко улыбнулась, приподнялась на носочки — «Боги, и когда же ты так вырос?», — касаясь его лба своим, и прошептала:       — Ты — самое дорогое, что у меня есть, Стинг. И я не позволю Прайду вновь причинить тебе боль.       Мягкий голос и улыбка помогли ему оттаять. Стинг аккуратно обнял её и прижал ближе, утыкаясь носом в плечо.       — Я тоже, — выдохнул он. — Я тоже.

~*~

      Поскольку и Люси, и Мей наотрез отказывались прятаться в звёздном мире, дальнейший побег становился бессмысленным. Благодаря обнаружению своей деревни Стинг стал получше понимать, где они находятся, потому после выяснения отношений сказал: в радиусе ближайшей пары километров не сыскать ни одного селения. И в довоенные годы эта территория не отличалась особой густотой населения, а между ближайшими деревнями лежали часы пути — сейчас, когда в опасной близости находился пусть и поверженный, но сильный противник в лице Альбиона, здесь и вовсе должна была быть пустошь. Прятать Мей было негде, поэтому они решили не тратить попусту силы на побег и принять бой с Прайдом здесь.       Стинг, окончательно пришедший в себя после ударного забега, теперь нервно мельтешил перед глазами. Естественно, что принятое решение ему не нравилось: не для того они разделялись и позорно бежали с поля боя, чтобы потом бороться с Прайдом в том же составе. И если Хартфилия ещё могла пригодиться, чтобы отвлечь возможного приспешника, то вот Мей... Стинг тряхнул головой и недовольно покосился в сторону мирно беседующих волшебниц. Он понимал чувства матери как никто другой — и как никто другой желал убрать её подальше от битвы.       Пятнадцать лет — немаленький срок, а полагаться исключительно на чувства глупо.       Он задрал голову и прищурился. Ни одного облака, бесконечно жестокое в своей жаре солнце — и как он раньше не вспомнил эти места? Он пробыл здесь, на странном северо-востоке с долгим летом и короткой, но лютой зимой, не меньше пяти лет, и детская память надолго запечатлела губительную жару. А потом... Стинг усмехнулся: видно, потом бесконечные дожди Эстрагона смыли эти воспоминания.       В конце концов, солнце в те дни всегда было искусственным, и таким дождям легко его погасить.       Мей рассеянно следила за хождениями сына. Она прекрасно осознавала, как тот не в восторге от идеи биться плечом к плечу со своей давно потерянной и только-только обретённой матерью, но менять решения не собиралась. Ей было что сказать Прайду — и чем защитить Стинга, который в одиночку вряд ли выстоит.       Словно уловив ход её мыслей, Люси спросила:       — Вы были знакомы раньше с Прайдом, верно?       — Да, — грустно улыбнулись ей в ответ. — Всё моё детство и юность прошли с ним и Жаном. Хорошая была дружба, крепкая... до определённого момента.       — Серьёзная ссора? — понимающе хмыкнула Люси. Мей зябко повела плечами, и улыбка пропала с её лица.       — Почти. Он... был влюблён в меня. Сильно влюблён. Не знаю, как я умудрялась этого не замечать.       Прикрыв глаза, полные глухого сожаления, Мей немного помолчала. Люси верно уловила в этом молчании попытку совладать с колючими воспоминаниями и ничего не спрашивала, терпеливо дожидаясь, когда — или если — Эвклиф продолжит сама.       — Когда я выбрала Жана... отца Стинга, наша дружба закончилась. Прайд разорвал со мной все связи. О Жане и говорить не приходится: ещё задолго до этого отношения между ними стали натянутыми.       Хартфилия вздохнула:       — Вот до чего доводит ревность...       — Дело не только в ней, Люси, — качнула головой Эвклиф. — Куда весомее играло воспитание. В его семье очень... холодно относились к не волшебникам. Поначалу Прайду, конечно, не было до этого никакого дела, но когда тебе каждый день твердят об одном и том же, сложно не принять это как истину и не начать презирать даже близких друзей, если не обладают магией. Меня это не затронуло: всё-таки в Фиор я приехала уже с лакримой, — коснулась груди Мей, — а вот с Жаном у них лет с четырнадцати начались серьёзные размолвки.       — Только вы их и связывали, да? — с печальной улыбкой спросила Хартфилия.       — В какой-то мере. Я совру, если скажу, что Жан не уставал раз за разом налаживать с ним отношения. Всё-таки он был очень добрым и открытым человеком.       «Не под стать своему сыну», — беззлобно фыркнула Люси.       Мей между тем не удержалась от тяжёлого вздоха:       — А вот Прайд был намного жёстче. И мосты он сжигал решительно. Когда между нами состоялся... один разговор и он узнал, что я всё это время видела в нём только друга, не прошло и пары дней, как он исчез из моей жизни. Не помню, когда увиделась с ним снова. Помню только, что очень... напряглась, потому что он не походил на себя самого. Конечно, он и до этого не просился на звание белого и пушистого даже близко, — Мей выдавила вялый смешок, — но не настолько. Он менялся, и чем дальше, тем меньше я его узнавала. Должно быть, работа в Совете окончательно всё в нём перевернула.       — Совет? — напряглась Люси. — Надеюсь, он никогда не был одним из святых магов...       Мей напряжённо улыбнулась:       — Если честно, я тоже на это надеюсь.       На этом разговор о прошлом вообще и о Прайде в частности по молчаливому согласию свернули. Мей разминала затёкшее тело, периодически прохаживаясь перед глазами Хартфилии, однако долго эта ходьба не длилась: не то старое узкое платье сковывало движения, не то вновь давал знать о себе сон дракона, а может, всё вместе взятое вынуждало её через две-три минут вновь присаживаться отдыхать. Люси кусала губы, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Стинга. Только слепой не заметил бы, что Эвклиф была не готова к бою. Да, они условились, что по большей части сражаться будет Стинг. Но долго ли сможет он терпеть постоянное напряжение, когда за спиной стоит мама, которую в любой момент могут атаковать — и которая не факт, что сможет защититься?       «Я прикрою, — мысленно твердила себе Хартфилия и этим отвечала на взгляд драгонслеера. — Я смогу защитить её. Я смогу».       «Я вызову духов».       — Ты давно знакома со Стингом? — спросила Мей, когда пришла пора очередного отдыха. За своими мыслями Люси не сразу расслышала её вопрос.       — Не особо. И полугода нет, — слабо улыбнувшись, пожала она плечами.       Взгляд Мей наполнился тихим сочувствием.       — Должно быть, тебе с ним тяжело.       Люси вновь слабо улыбнулась, но на этот раз улыбка получилась кривой и до того искусственной, что она почти сразу же прекратила.       «Тяжело» — это не то слово. Едва ли Люси смогла бы вспомнить хоть одну мысль о Стинге, которая не сквозила бы раздражением. Его вечные издёвки сидели в печёнках, каждый раз, когда он открывал рот, Люси хотела только одного — заткнуть его, не позволить вылететь ни единому слову, потому что всё равно оно не несло ничего хорошего, и это не беря в расчёт его кардинально противоположные взгляды на дружбу, силу и взаимопомощь.       Но с другой стороны...       Люси отвела глаза, вспоминая слова Роуга, сказанные им в порыве убедить Эвклифа, что он не подделка и не чья-то иллюзия, — страшные, леденящие душу слова, перевернувшие для неё... многое.       И теперь вкупе с ещё одной обнажившейся сценой прошлого складывающиеся в ужасную картину, глядя на которую, Люси понимала: переживший смерть семьи, оказавшийся в гильдии фанатиков, насильно вжививших лакриму, убивший второго родителя, своего дракона, он вряд ли мог вырасти другим. Его грубость — защитный механизм.       Иногда он даёт сбои — как там, на краю пропасти, разговор у которой до сих пор казался Люси сном.       А иногда — точнее, чаще всего — разрушительными вспышками гнева давит так, как ничто другое. Как, например, сегодняшняя стычка. Люси против воли передёрнулась: Стинг умел делать больно.       Но ненавидеть его за это не получалось. Всё снова упиралось в проклятое понимание: он нашёл давным-давно потерянную маму, которую вновь грозят забрать, поэтому немудрено, что он напряжён и малейшее неосторожное касание вызывает взрыв.       Она всё понимала. Она знала, каково это — терять семью, и представляла, какую надежду поселило в нём возвращение матери.       Если эта надежда будет уничтожена... Люси боялась представить, что произойдёт с миром Стинга.       — Ну, на самом деле всё не так плохо, — наконец дала она ответ. Мей заинтересованно наклонила голову. — Конечно, он бывает грубым и порой говорит весьма неприятные вещи, но я понимаю, что это — его защита. Он многое пережил. Пусть я и не знаю в подробностях, но догадываюсь, что именно тяжёлое прошлое заставило его потерять веру в друзей и в то, что не все люди друг другу враги. А в осталь...       Она запнулась на полуслове: Мей вдруг так порывисто прильнула к ней и обняла, что все слова вылетели у Люси из головы.       — М-мей-сан?.. — ошеломлённо выдавила она.       — Ох, прости, если напугала тебя, — женщина немного отстранилась, чтобы взглянуть ей в глаза, и у Люси защемило сердце: столько доброты на лице, столько улыбок и столько приободрения словами и объятиями ей дарила только Лейла. — Просто... Я вижу, что Стинг — тяжёлый человек и что его сердце боится любить и привязываться. Он, должно быть, груб не только с тобой, но и со всем своим окружением, и поэтому... у него немного друзей, да?       Люси неуверенно кивнула.       — Прайд такой же, — продолжила Мей. Хартфилии показалось, что из-под её ног выбили землю: до того неожиданными оказались слова Эвклиф. — Когда-то он тоже любил, но не получил взаимности, и это разбило ему сердце.       — Вы хотите сказать, что Стинг станет таким же, как он?..       Мей покачала головой:       — Прайд не нашёл человека, который принял бы его таким, какой он есть. А Стинг, — она коснулась ладонью её щеки, — нашёл.       Смятенная, Люси не знала, что говорить, и лишь растерянно смотрела в глаза Мей.       — Что вы хотите этим сказать?       — Стинг презирает доброту и сострадательность, но именно они способны вытащить человека из самой глубокой бездны.       Свободной рукой она взяла ладонь заклинательницы, приложила её к груди — там, где под кожей ощущался учащённый пульс.       И улыбнулась до боли в груди нежно:       — И твоё доброе сердце однажды сможет его спасти.

~*~

      Через несколько минут после этого уже вытоптавший себе тропинку Стинг резко остановился. Мей и Люси тотчас заметили прекратившееся мельтешение и взволнованно посмотрели на помрачневшего Эвклифа.       — Они приближаются.       — «Они»? — с упавшим сердцем переспросила Люси.       До обоняния стоявшей рядом Мей тоже дошли чужие запахи, и она процедила сквозь зубы:       — Их двое. И один из них — Прайд.       — Глупо было надеяться, что Роуг и Леви его остановят, — видя смятение на лице Хартфилии, сказал Стинг. — И раз уж вызвалась сражаться, хватит стоять разинув рот. Приготовься. Я не собираюсь тратить время на болтовню.       — Взаимно, Стинг, — прозвучал сверху насмешливый мужской баритон.       Они вскинули головы — и тотчас были вынуждены уворачиваться от двух мощных ударов сверху. Земля пошла трещинами, а к лёгкой дымке от испарявшейся ледяной дороги прибавилось затхлое облако пыли. «Разделились!» — отчаянно воскликнула Люси, понимая, что Стинг отпрыгивал в другом направлении — и что ей и взаправду придётся сейчас прикрывать Мей одной.       — Рёв водного дракона! — послышалось из-за спины. Хартфилия едва успела пригнуться, как над спиной с оглушительным грохотом пролетел огромный водный поток. Прайд и Инэр от него легко увернулись, но Мей и не пыталась в них попасть: гораздо важнее, что вода прибила пыль к земле и позволила Стингу на Белом Приводе быстро перебраться к матери.       Прайд оглядел грязевое болото, в которое превратила их место приземления вода Мей, и хмыкнул.       — Неплохо, — уронил небрежную похвалу. — Рад, что ты очнулась настолько, что можешь применять магию.       — Так хочешь со мной сразиться? — холодно процедила Эвклиф.       Прайд коротко рассмеялся.       — Мей, я не сторонник избиения младенцев, — с упрёком покачал он головой, и Мей сцепила зубы от его снисходительного тона. — Просто не люблю сражаться с безоружными и беспомощными.       — Тогда сразись со мной! — выкрикнул Стинг, кидаясь в атаку.       Отключать Белый Привод он не стал: мелочиться на Прайде в последнюю очередь входило в его планы. От объятого светом кулака тот легко увернулся, второй удар так же непринуждённо перехватил и даже собирался контратаковать, пнув в спину, однако ловкость позволила Стингу быстро отдалиться. Мысленно он сплюнул: несмотря на дарованную Приводом скорость, Прайд непринуждённо предугадывал и останавливал его атаки. Использовать Драгон Форс? Нет, Стинг не собирался сдаваться так быстро.       В эту короткую минуту отдыха он вдруг почувствовал на себе цепкий, не лишённый доли заинтересованности взгляд Прайда.       — Какая забавная картина, — протянул он задумчиво, — лицо наивного Жана и взгляд убийцы. Последствия раннего сиротства, надо полагать.       Стинг дёрнулся, но вовремя остановился. Он давно не ребёнок, чтобы вестись на подобные провокации. В конце концов, месть следует подавать холодной, и пусть Прайд даёт ещё больше причин её свершить: тем слаще будет момент, когда он разорвёт его на части.       За пару секунд набросав небольшой план, Эвклиф хотел вновь схлестнуться с Прайдом, как тот был вынужден сорваться с места первым, чтобы увернуться от ударного потока воды. Стинг бросил недовольный взгляд на мать — та никак не хотела оставаться в стороне.       — Медленно, Мей, — крикнул между тем Прайд, перебивая шум воды. — Если хочешь достать меня, тебе следует ускориться.       Лицо Мей исказила злая обида: он ни во что её не ставил, и эта отвратительная надменность жалила до внутренней дрожи.       — Чего ты добиваешься?! — воскликнула она, колдуя ещё одну волну — и снова абсолютно ничего этим не добиваясь. Прайд даже не стал уклоняться: хватило разрезать воздух ребром ладони, чтобы заклинание разлетелось вдребезги.       Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.       А потом — Прайд просто отвернулся, оставив её вопрос без ответа.       Мей подавилась колючей злостью: как же мерзко было ощущать, что она для него со своими жалкими попытками достать не существует!       Хуже этого только понимать, что его высокомерие — оправданное. Стоя на приличном отдалении, сосредотачиваясь по большей части на своих чувствах, ещё вялых и замедленных после Сна, она всё равно всеми клеточками кожи чувствовала: он силён. Чертовски силён, совершенно не так, как раньше, в те далёкие времена, когда от него не разило драконьим волшебством — абсолютно, даже близко не так. И сердце сжималось от волнения, когда Мей понимала, что за странной вереницей восьми магий Стинг, её мальчик, едва проглядывался.       Мей медленно выдохнула, силясь сбросить вдруг навалившееся на плечи напряжение — от мысли, что зря они ввязались в бой.       Стинг силён, ни в коем разе не сомневалась она. Но Прайд...       «Что же, чёрт побери, с тобой не так?..»       «Почему... — она остановилась стеклянными от беспокойства глазами на его фигуре, что непринуждённо уклонялась от выпадов Стинга, смотрела на него сверху вниз расслабленно и безмятежно, ничем не выдавала напряжения — и больше ни разу не посмотрела на неё, — ...у меня от одного взгляда на тебя стынет кровь?»       Уж это ли не то, что заставляет животных чуять угрозу? Чуять хищника.       Чуять своё загнанное, беспомощное положение.       Ватная слабость вдарила в ноги. Мей вперила полный ужаса и растерянности взгляд в землю: боги, она совершенно не умела сражаться!       — Мей-сан!       Люси схватила её за руку, и секундой позже на её прошлом месте взмыла из земли глыба льда. Мей проморгалась, сбрасывая с себя оцепенение, судорожно огляделась и обнаружила себя стоящей за спиной Хартфилии, которая заграждала собой путь ледяного мага.       И под его голубыми глазами кровь стыла в жилах не хуже, чем при взгляде не Прайда — такой тягучей уверенностью веяли они, такой же опасностью от них разило.       — Нас двое, Мей-сан, — прошептала Люси. Не отводя взгляда от противника, она нащупала её ладонь и ободряюще сжала. — Мы справимся, — добавила убеждённо.       Однако от драконьего слуха не скрылась дрожь её голоса.       — Люси... — выдохнула Эвклиф.       Жалобно. Сочувствующе.       Понимающе.       Люси зажмурилась: боль не удавалось вытравить из сердца, голос не наполнялся должной решимостью и не поднимал на борьбу — она ничего не могла сделать, потому как сама разлеталась на части, просто держа в руке ключ!       Просто — задыхаясь от слов призыва, камнем встающих в глотке.       Не выдавить. Не призвать. Не совладать с дрожью и не развеять картины двухдневной давности, от которых на глаза снова наворачивались слёзы.       Чёрт, чёрт, чёрт, да почему же ты настолько беспомощна и слаба?!       — Ох, серьёзно? — вздохнул Инэр, кидая недовольный взгляд в сторону Прайда. — Сам взял Эвклифа, а на меня оставил двух девчонок?.. Ты, — он перевёл пронизывающий взгляд на Хартфилию, заставляя её испуганно вздрогнуть, — вообще тут не при чём. Не хочешь свалить подобру-поздорову?       — Ха?.. — растерянно выдохнула она.       — Тебя мы не убьём. А вот остальных — да. И, ну... — он мазнул по ней быстрым взглядом и спросил с сомнением: — Тебе правда хочется наблюдать за всем этим?       Люси снова растерялась, но в этот раз ненадолго, и на место забитому взгляду пришёл другой, решительный и жёсткий.       — Как будто я позволю тебе убить Мей-сан, — процедила она. — Что бы вы ни задумали, у вас ничего не получится, уж попомни мои слова! Думаешь, напугал меня? По-твоему, я сбегу, поджав хвост? Ты не знаешь, с кем связался!       — С человеком, который недавно убегал, — отметил Инэр со звучащим в глубине голоса смехом. Люси на мгновение поперхнулась воздухом от возмущения: вот же!..       Не думай! Пока самоуверенность врага пробудила в тебе ярость, не думай — действуй!       — Златого Быка откройтесь врата! Телец!       Телец появился с громогласным стандартным мычанием — и без стандартного пошлого блеска во взгляде и слов о хорошей фигурке хозяйки. Вместо этого — такая странная, непривычная, такая не вяжущаяся с его образом сосредоточенность.       И несмотря на всю свою дикость, всё равно не задерживающуюся у заклинательницы в голове, потому что — её рука, с дрожью зажимающая выскользавший из пальцев ключ, и застилающая глаза жгучая обида. Судорожное, отчаянное: «Я справилась, я справилась, я справилась...» — лишённое всякого боевого настроя.       Телец заслонил собой волшебниц, и Мей позволила себе положить ладони на плечи Хартфилии и прошептать полное решительной улыбки:       — Да, Люси. Мы справимся.       Люси повернула к ней голову и под бравым взглядом Мей кивнула несколько раз: сначала неуверенно, а потом — полноценно веря в истинность её... их слов.       Их намерений.       И их желания сражаться до последнего.       — Да, — повторила она твёрже.       Когда они вернулись к Инэру, их лица больше не знали болезненной потерянности и беспомощности — только решимость броситься в бой и непременно выйти из него победителем.       — Ну вот это куда ни шло, — хмыкнул Инэр.       И вдруг резко упал на корточки, приставил руку к земле, и по направлению к ним двинулась молниеносная дорожка из остроконечных глыб льда.       — Люси, назад! — воскликнул Телец. Замахнувшись, он обрушил на атаку мощный удар секиры, и Люси с Мей смогли безопасно отскочить назад.       Однако столбами стоять в стороне никто из них больше не собирался.       — Дыхание водного дракона! — покричала Мей, разводя руки в стороны и вырывая из-под земли огромную широкую волну, полностью скрывшую их от ледяного мага. За её шумом подобравшийся к ним Телец едва услышал план.       — Будет сделано! — показал он большой палец. Люси кивнула.       — Вперёд, Мей-сан!       — Да!       Мей взмахнула руками, и волна двинулась на Инэра. Тот скептично приподнял брови:       — Серьёзно? Атакуете меня в лоб водой? Боги...       Он позволил заклинанию подобраться настолько близко, что оно затмило солнце и нависло над ним гигантской бурлящей мощью, после чего чуть двинул стопой — и за секунду заморозил.       Сверху упала чья-то стремительно приближавшаяся тень. Вскинув голову, Инэр увидел спрыгнувшего с замороженной волны Тельца, который, яростно крича, раскручивал секиру, и закатил глаза.       — Предсказуемо, — в лёгкую отпрыгнул. По земле пробежалась дрожь от мощного замаха духа, однако к ней Инэр остался равнодушен. — Мне, по-вашему, сколько? — скривился он и вдруг развернулся, встречаясь с ошалевшими глазами Локи, схватил того за руку, перекинул через плечо и впечатал в землю с раздражённым: — Пять лет?!       — Локи!       Телец махнул секирой, и Инэр отпрыгнул, не успев добить Льва.       — У него что, глаза на затылке? Как он его заметил? — ужаснулась Мей.       Люси смахнула пот с лица. Локи появился меньше минуты назад, а двое открытых врат уже давали о себе знать. «Ни черта я не справляюсь, — с горечью признавала Хартфилия, взмахом руки приказывая духам отдалиться от Инэра. — Я по-прежнему лишь использую их. Стою за их спинами. Наблюдаю за боем, который они ведут за меня...»       «...и в любой момент могу увидеть их смерть».       Она потрясла головой. Духам созвездий смерть не страшна, попыталась донести до воспалённого разума, — да только что эти пустые слова рядом с уже увиденными смертями, вина которых полностью на её плечах?       От сочувствующих взглядов Локи и Тельца, уже наверняка знавших о гибели планетарных духов, становилось лишь хуже.       «А точно ли сочувствующих?» — вдруг пронзила ледяная мысль.       Почему ты, Люси, так уверена в том, что это не настороженность, не опасения: «В любой момент она может точно так же убить и нас»?       Она. В любой. Убить, чтобы выжить самой.       Убить.       Чёрт, зажмурилась Люси и хлопнула себя по щекам, сейчас не время! Хватит уже себя жалеть и накручивать! Потом разберёшься с духами — сейчас нужно не допустить, чтобы эта ситуация повторилась с Мей и Стингом!       Нужно помочь им.       Нужно победить.       Хах, скривила мысли нервная усмешка, когда Люси подняла глаза на невредимого Инэра, легко сказать — а вот как сделать это, она не знала. Она быстро метнулась взглядом к Стингу: хотелось бы верить, что хоть у него дела шли лучше.       Однако вера эта была далека от правды.       Реальность состояла в том, что он точно так же, как Люси и Мей, не мог достать своего врага, с какими бы заклятиями ни кидался и сколько бы злобы в них ни вкладывал. Всё уходило в пустоту: на голову выше, в два раза шире, Прайд всё равно без проблем уходил от всех его атак, и не помогал ни Световой Привод, ни даже, чёрт побери, Драгон Форс.       Большую часть времени он просто уворачивался либо, заламывая ему руки, отталкивал в сторону, прерывая атаку, но иногда снисходил и до собственных ударов. Конечно же, не магических: будет ещё опускаться до такого, скалился Стинг от его надменности. Он ограничивался только физической силой.       Но приятнее от этого не становилось: даже просто кулаками Прайд врезал так, что перед глазами плясали звёзды.       Сила — и знание, куда бить, чтобы подольше вывести из строя.       В последнем — в знаниях, в опыте, размер которого Стинг как наученный жизнью боец быстро определил по движениям и поведению — и заключалась основная проблема. Прайд был старше, его возраст перешагнул за тридцать пять, раз он был ровесником матери, и, судя по всему, в Совете он занимался не разбором бумажек, и эти два фактора складывались в простую истину: он намного опытнее в боях.       Настолько, что сила переставала иметь значение.       Можно сколь угодно хвастаться мускулами и цифрами, который выбивает твой «Рёв» на Измерителе Волшебной Силой, — всему этому грош цена, если противник умнее и закалённее тебя.       И Стинг убеждался в этом на собственном примере, безрезультатно пытаясь дотянуться до Прайда.       Разорвать его, уничтожить, отомстить — не получалось ничего.       Накапливающаяся в сердце ярость едва позволяла дышать. Когда Эвклиф в очередной раз перехватил до зуда в костяшках расслабленный взгляд, он не выдержал.       — Сражайся по-нормальному! — прорычал он, в упор выдыхая «Рёв».       Прайд отклонил торс в сторону, крутанулся на ноге — увернулся так филигранно и небрежно, что Стинг заскрипел зубами.       — Уверен, что хочешь этого? — приподнял Прайд брови с той интонацией, которую обращают к маленьким детям, когда они хотят сделать что-то не очень полезное. Например, навлечь на себя большие неприятности, и без них находясь в бедственном положении.       Стинг сплюнул. Высокомерие Прайда едва позволяло о чём-то мыслить, затапливая разум безумной яростью.       Не смей. Смотреть. На меня. Так.       — Уверен, что ты нихрена из себя не стоишь, раз так кичишься.       — М-м-м.       Чёрт побери, он даже не разозлился.       Сука, сука, сука!       Эвклиф с криком ринулся в атаку, Прайд её, разумеется, снова пресёк — вот только ни отдаляться, ни швырять в сторону не стал. Он заломил его руки и впечатал в землю, не скупясь на силу, отпустил запястья и вдруг что есть мочи добавил ногой по спине, вбивая глубже. Стинг явственно услышал хруст собственных костей.       — Всё ещё хочешь?       Вот только боли не почувствовал ни капли — или дело было в мыслях, так закрученных на ненависти и мести, что ни на что другое не оставалось места.       Едва Прайд убрал ногу, как он перекатился и выкрикнул:       — Святой рёв белого дракона!       От выжигающего света зарябило в глазах даже у него самого. Не дожидаясь, пока он стихнет, Стинг выбрался из воронки и отошёл на несколько шагов назад, выжидая. Как же хотелось хоть раз по нему попасть — и как же сердце, наученное дерьмовым опытом, отказывалось верить, что эта атака увенчалась успехом.       Правым в итоге оказалось, по всем законам подлости и грёбанной судьбы, повернувшейся к нему задницей, последнее. Когда магия развеялась, Стинг увидел невредимого Прайда, укрытого полупрозрачным золотистым куполом.       — Да будь ты проклят, — не сдержал он рыка.       Прайд небрежно отряхнул плечи и убрал купол.       — Не обижайся ты так на мою апатию, Стинг, — протянул вроде бы ровное и безынтересное, а всё равно едкое. — Что второе поколение в мои-то годы против твоего молодого третьего?       Лакримы, значит. Восемь лакрим.       Возникнув не дольше чем на секунду, мысль тотчас выветрилась у него из головы.       По воздуху прокатилась слабая ударная волна, а вдалеке, там, где осталась деревня и Роуг, послышался взрыв от всплеска магии. Волшебники как по команде обернулись на звук — в небо шёл столб непроглядно-чёрной магии, тёмная аура которой ощущалась даже здесь.       — Надо полагать, кто-то из ваших одержимых показал своё альтер эго, — задумчиво протянул Прайд.       Стинг насторожился:       — Откуда ты об этом знаешь?       Если с Роугом, успевшим блеснуть Тенью на четвёртый день Игр, всё казалось понятным, то знания Прайда о Тьме не могли не напрягать: она показывалась на глаза лишь Роугу, Стингу, Люси и эксидам, и даже пришедший под занавес Совет едва ли мог о чём-то догадываться.       Хотя, видимо, о чём-то всё-таки да догадался, раз записи об этом лежали в Архиве.       — Поверь мне, Стинг, — усмехнулся Прайд, — власти Фиора известно гораздо больше, чем ты можешь себе представить.       Тёмная магия исчезла: либо кто-то сумел вернуть себе контроль, либо этот контроль уже полностью находился в руках Тени или Тьмы. Как бы то ни было, вместе со столбом проклятого волшебства исчезли и мысли Стинга о нём, и он побежал в очередную атаку.       — Ещё не надоело? — с наигранной учтивостью спросил Прайд. — А ты упрямый. Хоть чем-то пошёл в Мей.       — Не смей произносить её имя!       Он выкинул ему в лицо кулак, но Прайд просто смахнул его в сторону.       — Не подумай, что я перед тобой оправдываюсь, — произнёс холодно. — Но веришь или нет, а оставлять тебя сиротой не входило в мои планы. Кто же знал, что Мей, оказывается, так любила твоего отца.       — Закройся!       «Кулак белого дракона» проскользнул мимо. Стинг едва не полетел носом вперёд от инерции собственного рывка, и Прайд воспользовался этим, снова отдалившись.       — Мне уже давно нет дела ни до тебя, ни до «той ситуации», о которой так волновалась Мей. Но чёрт возьми, — на лице отразилась лёгкая досада, — обидно осознавать, что ты ничего от неё не взял. При такой красивой матери полностью пойти в дурачка Жана — отвратительная насмешка природы.       — «Нет дела»? Так какого чёрта оскорбляешь моего отца?!       Прайд поморщился:       — Не оскорбляю — констатирую факт. Попроси ту же Мей охарактеризовать его и увидишь: в первую очередь она назовёт его весёлым и задорным, но никак не умным. Все мы не без греха, Стинг. У одного большое сердце и небольшая соображалка, у другого наоборот.       — Хо, — злорадно оскалился Эвклиф, — под последним надо иметь в виду тебя, да?       Отпрыгнув от его атаки, Прайд усмехнулся:       — Тебя в том числе.       И Стинг от неожиданности аж запнулся. Он затормозил, замер, и следом за ним спокойно остановился Прайд.       Большой ум и маленькое, не знающее любви и сострадания сердце — правда ведь, понимал Стинг.       Но в груди всё равно поднималась злоба.       — Не сравнивай меня с собой, — прошипел он, впиваясь в Прайда взглядом исподлобья. Тот с улыбкой прикрыл глаза.       — И правда же, не стоит. Ведь в отличие от тебя, Стинг, — Прайд вдруг поднял руку — приготовился к магической атаке, прошило Эвклифа осознание, — я свои весы давно уравновесил.       Отзвучало последнее слово.       И поток ветра снёс его с ног так, будто бы он ничего не весил. Стинг успел закрыть руками грудь, но ощущения всё равно были такими, словно ему раздробили рёбра.       — Жаль, обстоятельства сложились так, что у тебя такой возможности не будет. Это хороший опыт. Но тебя он уже не коснётся.       Стинг попытался подняться, но его повело. Он рухнул лицом вниз, тяжело глотнул воздуха, огнём плавящего глотку, на подрагивающих обессиленных руках встал на четвереньки. Мир двоился и плясал, в ушах гудело — всего один удар ветром оглушил так, что оклематься не получалось.       — Инэр!       Хотя нужно, нужно, нужно!..       С трудом шевеля головой, Стинг повернул голову, уткнулся взглядом в Прайда, и сразу же в глазах на место болезненного тумана пришёл гнев.       «Я доберусь до тебя...»       — Стинг!       — Нет! Стинг!       Сзади повеяло чем-то промораживающим до костей, но Стинг не обратил внимания: весь его мир смыкался на фигуре Прайда, далекой — и до скручивающей внутренности ненависти высокомерной со взглядом сверху-вниз и спрятавшимися в карманах ладонями.       «Чего бы мне это ни стоило, я доберусь до тебя — и убью».       — Ледяной гроб.       Упавший на колени Инэр скрылся в глубинах льда. Его тонкая дорожка молнией метнулась к оглушённому Эвклифу...       — Стинг! — в один голос закричали Мей и Люси.       ....и в мгновение ока заковала того в такой же лёд.

~*~

      — Улыбайтесь!       Стинг поморщился от ослепительной вспышки. За те десять минут, которые они провели у фотографа, пытаясь сделать красивое семейное фото, он успел уже сотню раз проклясть эту затею. На место детского интереса и задора приходило раздражение: глаза болели нещадно, от улыбки сводило лицо, да и у фотографа постоянно то свет не тот, то камера не так стоит, то у них выражения лиц, видели ли, не такие... Мама ласково гладила его по голове, говоря, что осталось немного, даже отец пару раз ободряюще хлопал по плечу (что Стингу весьма льстило, ведь такой жест обычно предназначался его друзьям-ровесникам), однако помогало мало. И он бы давно ушёл, если бы не осознавал: это его последний день вместе с отцом.       Последняя фотография, к счастью, удовлетворяла и эстетическим взглядам фотографа, и уставшей, на всё согласной семье. Заплатив за работу, они вышли на улицу, где вставили семейный портрет в уже купленную рамку.       — Долго, — прокомментировала Мей, — зато качественно и красиво.       — Могло быть и лучше, — чисто из вредности не согласился Стинг. Мей с улыбкой покачала головой, но спорить не стала.       Стоявший рядом Жан с удовольствием потянулся: за десять минут стоя затекли все мышцы, и сейчас его радовало не столько качество фотографии, сколько то, что этот кошмар закончился. В плане таких мероприятий он почти всегда был солидарен с сыном, считая, что лучше по-другому провести время вместе, однако сегодня — случай особый.       По-неприятному особый.       Словно услышав ход его мыслей, Стинг осторожно поднял на него опечаленный взгляд. Мей заметила это и уже хотела в очередной раз увести сына от неприятных мыслей, как тот спросил:       — Ты же вернёшься, верно?       Жан слабо улыбнулся и присел перед ним, потрепав по волосам.       — О чём речь, Стинг? — с как можно большим задором произнёс он. — Кто тут недавно на всю деревню кричал, что его папа самый сильный в мире?..       Однако договорить приободряющую речь он не успел: Стинг вдруг прильнул к нему, пряча в плече выступившие слёзы, и прижался так сильно, обнял так крепко, что у Жана перехватило дыхание. Он смотрел на подрагивающее от рыданий тело ребёнка, который для своих четырёх лёт выдался слишком сообразительным, и не знал, что сказать, как посмотреть, чтобы не сделать больнее.       Чтобы Стинг, и без того всё прекрасно понимавший, не потерял надежды.       Мей присела рядом и прильнула к ним, шепча:       — Ну что же ты плачешь, глупенький? Конечно, папа вернётся. Если мы будем верить и ждать, он обязательно вернётся. Ведь наши мысли определяют нашу реальность. Поэтому... — она подняла лицо к Жану, и впервые оно не знало улыбки, — не учи судьбу плохому...       Он нежно коснулся её щеки, вытирая выступившие слёзы и взглядом говоря: «Всё будет хорошо».       «Я обязательно вернусь».

«Отец?..»

      Стинг растерянно замер в дверях, смотря на недвижимо лежащую на полу Мей и конверт в её волосах.       — Мам? — тихо позвал он, но мама не откликнулась, не пошевелилась, даже не вздрогнула. Она продолжала лежать сломанной куклой, и у Стинга не хватало духу сдвинуться с места. — Мама? — позвал он её снова, но в этот раз громче — и отчаяннее.       Забежавший через открытую дверь ветер прошелся по рюшам на чёрно-красном праздничном платье, колыхнул волосы, жидким золотом блестящие в свете заглядывающего солнца, потревожил письмо. Стинг не знал, сколько прошло времени, прежде чем он решился направиться к Мей. Он не переставал её звать, надеясь, что это глупая шутка, которой она решила его встряхнуть: в конце концов, сегодня первый день рождения без отца, и она готова была на всё, чтобы притупить эту боль.       В конце концов, сегодня просто его день рождения — день, когда исполняются все заветные желания.       Только Мей продолжала лежать, и лишь шелест конверта нарушал тишину дома.       Гробовую тишину.       Не отрывая взгляда от умиротворённого лица матери, Стинг медленно опустился на колени, коснулся запястья — пульс был. Объятая тугим платьем грудь медленно вздымалась, и Эвклиф облегчённо выдохнул: мама жива. Он с трудом дотащил её до кровати на втором этаже, укрыл одеялом и несколько минут просидел рядом, ожидая, когда сковавшее сердце напряжение спадёт. Маме просто стало плохо. Временно. Не навсегда.       Скоро она очнётся, и всё будет как раньше.       Он спустился на первый этаж, желая пообедать. Взгляд зацепился на закатившееся под стол письмо, и Стинг, пожав плечами, решил прочесть: интересно же, кто что там маме пишет.       «Уважаемая Мей Эвклиф!       С прискорбием вынуждены вам сообщить...»       В тот же миг мир Стинга затрещал по швам.       «...что ваш муж, Жан Эвклиф, погиб в ходе выполнения задания».       Стинг забыл, как дышать. Как думать, как видеть, как вообще что-то делать — мир исчез, оставляя от себя лишь клочок бумаги с каким-то бредом. Его отец погиб. Стинг нервно усмехнулся, помотал головой, неосознанно сжимая в руках письмо. Нет, нет, нет. Какие дураки сидят там в штабе, какие идиоты рассылают ложные письма? Да ещё и подделывают так искусно, вместе с печатью, росписями, приложениями о заслугах и наградах, точной датой смерти, точной датой привозки тела...       Стинг рухнул на колени, бездумно смотря перед собой. Печати, росписи, приложения — всё ужасно естественное, выглядящее точь-в-точь как в письме их соседки, которой пару дней назад тоже пришло какое-то известие. Он мимолётно подумал, что выглядеть после этого она стала бледнее и болезненнее, как будто в её мире погасло солнце.       Подумал — и почувствовал, как слёзы текут по щекам, а его самого начинает трясти.       Потому что письмо — не подделка.       Он опустил загнанный взгляд на конверт и вдруг яростно замотал головой. Нет, нет, нет! Какая, к чёрту, смерть?! Какие заслуги, какие приложения, какие даты?! Его отец не мог умереть! Они с мамой только и делали, что днями напролёт думали о нём, ждали, представляли, как вернётся он после долгой разлуки, слегка потрёпанный, но счастливый и живой — они учили судьбу хорошему, ни разу не думая о том «если», при котором дом навсегда станет пристанищем лишь двоих человек. Не представляли, не принимали — верили и надеялись на иное, не позволяя солнцу их мира гаснуть.       Так почему же сейчас вокруг одна промозглая могильная тьма?       — Мам! — закричал он — и замер, парализованный осознанием, что мамы рядом нет. Маме плохо — от письма, отчаяния и холода. Несколько секунд Стинг немигающе смотрел на дрожащий в руках лист бумаги, который желал только разорвать в клочья, уничтожить: враньё, бессовестное, отвратительное враньё! Но желчный ком вставал поперёк горла, мешая дышать, за пеленой слёз исчезал весь мир, и Стинг смог только с трудом, покачиваясь, приподняться, выкинуть куда-то чёртово письмо — и ринуться на второй этаж.       Он прибежал к матери, забрался на кровать, обнял: очнись, очнись же, мама, сделай что-нибудь! Он прижимался к ней так, как никогда раньше, слыша слабое биение сердца, моля о скорейшем пробуждении, — но она оставалась глуха к его просьбам.       За окном догорал день — его день, его праздник. Но в доме звенела тишина. Где-то на полу потерялся помятый листок с извещением о смерти, здесь, в родительской комнате, объятая беспробудным сном, умирала мама, льнул к ней её ребёнок, слушая биение сердца, а далеко-далеко, под метром земли, без гроба и тряпок лежал отец.       Мир рушился и сгорал.       И за облаком едкого дыма едва можно было разглядеть солнце.

«Очнись».

«Пожалуйста, очнись...»

...

...

«Не оставляй меня одного».

      Прошёл день, за ним ещё один, и ещё. Всегда мягкий, по-летнему тёплый октябрь неожиданно скрылся за грозовыми тучами, шквалистым ветром, от которого скрипел весь дом, и дождями, бесконечными, холодными — ненавистными всей душой. За облысевшими деревьями легко проглядывалась деревня с пустыми улицами и закутанными в туман домами, и Стинг, подолгу смотря на них пустым взглядом, иной раз не мог отделаться от мысли, что мир вокруг него мёртв. Нет больше на свете ни одной души — одна стена дождя да мёртвая-живая мама, которая за эти три дня ни разу не открыла глаза.       Стинг поднимался к ней нечасто — оттого, что с каждым визитом её дыхание становилось всё менее заметным, а руки — всё более холодными. Он тёр их своими маленькими ладонями, дышал, надеясь согреть, прижимался к груди как младенец — бейся, бейся, глупое сердце!       Только Мей всё больше и больше становилась похожей на мертвеца.       Он не понимал и не мог даже предположить, что произошло с мамой, почему она потеряла сознание и почему до сих пор не очнулась. И дело было не столько в незнании, сколько в том, что думать просто не получалось, словно раскинувшаяся за окном серость поселилась и в нём.       Отца больше нет. Матери, кажется, тоже.       Только Стинг этого до конца не осознавал.       Лишь чувствовал: весь его мир распадается на части.

«В этом мире больше нет солнца».

      Когда непогода стихла, Стинг спустился в деревню в надежде, что прибывший из города местный лекарь сможет чем-то помочь матери. Он с трудом пробрался по болоту грязи, в которое превратились дороги и вся округа, однако до лекаря добраться не успел: на входе появились рунные рыцари, поставившие крест на спокойствии деревни. Прогремела тревога. «Враг будет здесь через несколько часов! Скорее, скорее!» — кричали они страшными голосами, от которых паника сносила голову. Прежде усыплённую дождём деревню охватил ужас, заставляя всех прийти в движение, — один лишь Стинг недвижимо стоял по колено в грязи, смотрел на царивший хаос и чувствовал в глазах слёзы отчаяния.       — Стинг! — затормошил его один из соседей. — Чего ты встал? Беги скорее к матери, убирайтесь отсюда!       — Мама... — дрожащим голосом пролепетал он. — Ей плохо... она не просыпается...       Сосед на несколько секунд замер. Что-то мелькнуло в его глазах — какая-то догадка, мысль, и Стинг отчего-то понял её так ясно, так ошеломляюще чётко, словно сам подумал: «Она мертва». Ноги его подкосились, и он рухнул на колени, не слыша ни взволнованных чужих криков, ни слов соседа, не чувствуя даже его рук, которые его тормошили. Он будто в одно мгновение потерял все пять чувств — и теперь, находясь в безмолвной темноте, понимал только одно: его мир окончательно рухнул.

«Я один».

      Никто из соседей не собирался ему помогать: смерть подобралась к деревне так близко, что до мешкающего под ногами мальчишки не было дела. Один из рунных рыцарей, заметив заплаканного брошенного ребёнка, согласился добежать до его дома и забрать бесчувственную Мей, но в конечном итоге он даже не взял её на руки. Пощупал пульс на запястье и шее, прислонился ухом к груди, а потом повернулся к нему с сожалеющим взглядом — Стинг всё понял без слов. Понял — и упал на колени, понимая, что не может сдвинуться с места. В одно мгновение рухнувший мир придавил его к земле, отобрал все чувства, все мысли, все умения — в тот момент он словно стал той сломанной игрушкой, какой лежала мама все эти дни. Исчезли душная комната с мёртвой Мей, дом, деревня, потерялись все чувства, обрушиваясь на мир непроглядным бесконечным чёрным.       Больше ничего нет.       Больше никого нет.       Очнулся он только на улице, когда холодный воздух ударил его в лицо. На спине болталась сумка с наспех закинутыми в неё вещами и едой, а сам он на плече рыцаря отдалялся от дома с открытой настежь дверью, окнами, сквозь которые проглядывались пустые комнаты, и с всё же действительно умершей матерью. Через минуту дом едва проглядывался сквозь деревья. Через ещё одну исчезла за холмами деревня.       Всё кончено.       За четыре дня от прежнего мира Стинга не осталось ничего. От отца сохранилась одна подаренная на прошлый день рождения серёжка, от матери и того меньше — только воспоминания. Эвакуированная деревня разбрелась по всему Фиору, не задумавшись, что маленький ребёнок остался без всего, а рунные рыцари точно в няньки не записывались. Они оставили их в небольшом городке, намекнули управляющему, что есть тут сирота, и ушли. Управляющий же ему немного посочувствовал, но вскоре забыл: у города, к которому могли подобраться враги, и без того хватало проблем, и Стинг поспешил уйти на... юг? запад? Он совершенно не разбирался в сторонах света и не знал, где находятся другие города Фиора, насколько безопасно в них и есть ли хотя бы там шанс на то, что жизнь немного наладится. В кармане тихо звенели пара монеток, которых и на тарелку еды не хватит, что уж говорить о поездах, с гор спускалась зима, а за спиной разворачивались сражения, и они в любой день могли добраться и до них.       Поэтому Стинг решил бежать. Один из местных подсказал направление к Ибе́рису — ближайшему крупному центру, где он мог надеяться на помощь. Ему предстояло четыре дня пути, но Стинг о том даже не задумался, желая как можно скорее покинуть этот город — как можно скорее очутиться подальше от некогда дома, хотя тот и так давно исчез на горизонте.       Незнакомый, прежде манящий своей неизведанностью мир раскинулся перед ним, затаив опасности в лице разбойников, диких зверей и непогоды, но Стинг не чувствовал страха. С того дня, как умерла мама и деревня, он не чувствовал ничего, как будто вместо сердца в груди появилась пустота. Она заглатывала все эмоции и мысли, все предостережения и попытки выудить из головы хоть что-нибудь полезное: где лучше переночевать, как распределить еду так, чтобы не помереть с голоду на половине пути... Всё то, о чём следовало задумываться, проскальзывало мимо. Стинг шёл с пустой головой и таким же взглядом, невидяще смотря по сторонам — и на солнце, больное, бледное... искусственное.       Что делать ему теперь? Кому на этом свете сдался маленький глупый ребёнок, ничего не знающий, ничего не умеющий, ничем не обладающий — одна полупустая сумка с курткой, едой и парой монеток? В груди цвела пустота, и в такую же пустоту он шёл: ни надежд, ни целей, ни знакомых — ничто и никто не ждал его в ближайшем городе. И в следующем, и в ещё одном — и во всём мире тоже. Как будто мало таких потеряшек! Попробуй всех вас накормить, одеть, одарить любовью! Нет, не до того государству, вновь споткнувшемуся о маленькое королевство. Умрёшь? Да и не жаль: нет никого, кто бы вспомнил о тебе, кто бы припомнил твою смерть.       Ты и не пожил-то толком, терять тебе нечего — умирай спокойно.       Всё равно ты никому не нужен.       На второй день путешествия Стинг задыхался от слёз и отчаяния. Сжимаясь в комок под сводами маленькой пещеры, он вздрагивал от каждого раската грома и загнанными глазами смотрел на воцарившуюся в мире ночь. Дождь стучал так оглушительно и мощно, что казалось, стены пещеры вот-вот рухнут. А он и выбежать не успеет: до того скован холодом и страхом. Умрёт здесь, под грудой камней.       И никому не будет жаль.       Ведь ты, маленький мальчик, никому не нужен.       Отправляйся уже       вслед       за семьёй.

~*~

      Удар, ещё удар, и ещё — очередная волна с грохотом врезалась в лёд, в воздух вдарил пар от контраста температур. Мей с надеждой подняла напуганные глаза — ледяная глыба, в которую оказался заточён Стинг, по-прежнему оставалась невредимой. Дрожа от недостатка магии, она упала на колени: ничего не помогало.       — Что ты с ним сделал? — ломанным голосом спросила она, поворачивая голову к Прайду. Отстранённому, стоящему как будто не при делах — боги, как же она его ненавидела! — Что ты с ним сделал?!       — Даровал безболезненную смерть с возможностью переосмыслить свою жизнь перед ней.       Рядом с Мей опустилась Люси. Как и Эвклиф, она пребывала в растерянности, однако, по наблюдениям Прайда, сохранила куда больше хладнокровия: чудесная выдержка для ребёнка, который совсем недавно пережил смерть стольких духов. Он заметил, как её напряжённый взгляд остановился на Инэре, и не сдержал усмешки. Умная девочка.       — Прежде чем ты сделаешь это, — начал он, когда Хартфилия переглянулась с Локи, — позволь мне сказать одну вещь: если умрёт Инэр, умрёт и Стинг.       — Я не собираюсь его убивать, — холодно ответила она.       — Но ничего другого ты с ним сейчас сделать не сможешь.       Он окинул взглядом лёд, в который заковал себя Инэр. Использование «Ледяного гроба» откликалось в душе недовольством, но Прайд поспешил его отмести — это было взвешенное и уже не раз обдуманное решение.       — Что ты имеешь в виду? — настороженно поинтересовалась Люси.       — «Ледяной гроб» — опасное заклинание, — сказал Прайд, взглядом возвращаясь к волшебницам, — поскольку задействует его жизненные силы... и связывает жизнь пользователя и жизнь врага воедино. Более того, чем больше проходит времени, тем больше лёд врастает в их тела.       Не давая им до конца осознать его слов, он взмахнул рукой — и в паре сантиметров от Люси и Мей пролетела невидимая волна воздуха. Послышался тихий треск. Волшебницы обернулись — и с ужасом увидели, как от льда Стинга откололся кусок с его волосами.       — Можешь попробовать растопить его, Мей: теперь, когда он отделён от Инэра, твоя магия способна на это.       Мей стиснула зубы, одаривая Прайда яростным взглядом, но его предложение решила проверить. Она подняла осколок, окружила его горячей водой, расправившейся с ним за секунды.       Только волос Стинга в руке не оказалось.       — Как видишь, процесс идёт полным ходом.       Мей поднялся отчаянный взгляд на сына. Прошло всего несколько минут с тех пор, как он оказался в ловушке Инэра, всего несколько грёбанных минут, — а лёд уже начал становиться его частью! Если так пойдёт и дальше... Она в ужасе схватилась за голову, понимая: ещё немного — и Стинг окончательно сольётся со льдом.       И Стинг умрёт.       — Если ты можешь разрубить его так же, как отрубил сейчас этот кусок льда, — послышался дрожащий голос заклинательницы, которая, хмыкнул Прайд, растеряла все остатки своего хладнокровия, — то почему не сделаешь этого?       Он покачал головой:       — Если бы всё было так просто. Я отрубил окраину льда — на самом теле он гораздо крепче и не под силу никакой моей атаке. Но главное не это. Видишь ли, особенность этой техники не только в том, что она сращивает человека со льдом, но ещё и в том, что происходит в его голове.       Люси растерянно подняла брови.       — В голове? Это... ментальная магия?       — Ментальная техника, — поправил Прайд, — да и то лишь наполовину. Человек, попавший в неё, погружается в свое прошлое, и пока он не дойдёт до того момента, как оказался в заточении «Ледяного гроба», ему не выбраться. Вот только чем ближе он подбирается к сегодняшнему дню, тем больше воспоминаний теряет. В самом конце в его памяти не останется никого и ничего. И когда это произойдёт, — он выдержал небольшую паузу, и у Люси внутри всё замерло от дурного предчувствия, — лёд окончательно сольётся с его телом — и Стинг умрёт.

~*~

      В Иберисе боги свели его с Кианом — таким же потеряшкой, который выцепил его маленькую фигурку в толпе народа и предложил познакомиться. Он ходил в порванной грязной одежде, был худым, но почти всегда улыбался, и Стинг, измученный, потерявший надежду, больше всего на свете желающий иметь в этом мире хоть кого-то, быстро к нему привязался. Киан был на год постарше и словно чувствовал эту власть, эту ответственность: он деловито рассказывал о городе, чуть-чуть о его истории, но больше о том, где самые добрые, а где самые невнимательные люди. К последним, однако, Стинг не ходил: на воровство не хватало смелости, хотя желудок крутило от голода, а прежде влитая одежда начинала соскальзывать с исхудавшего тела. Киан качал головой, иногда даже злился, но против воли не тащил, говоря, что скоро жизнь его заставит.       У него были выгоревшие на солнце бледно-светлые волосы до плеч, загорелая кожа и необыкновенно взрослый взгляд. Во всяком случае, так казалось Стингу, которого пробирало всякий раз, когда Киан был им недоволен. Но недовольство гостило редко — чаще всего Киан улыбался и задорно рассказывал о том, как скоро станет совсем большим, заработает кучу денег и будет жить в роскошном особняке в столице Фиора, а собиравшиеся вокруг него дети слушали, внимали каждому слову и безоговорочно верили. Стинг тоже верил: в то, что Киан всего добьётся и возьмёт его с собой. Он возьмёт в Крокус всех их, неумытых, потерянных и голодных, и они искупаются в самых горячих ваннах и до конца жизни не будут знать нужды ни в чём.       Он прожил в Иберисе чуть больше месяца и за это время сроднился с Кианом как с братом. Сколь многому он его научил! Год попрошайничества сделали из Киана ребёнка ловкого, подвижного, умеющего давить на жалость и незаметно запускать руки в чужие карманы. Даже если и замечал кто, поймать никогда не мог: изворотливый и быстрый, он легко уходил от преследователей, проскальзывая в самые тонкие щели и проползая под самыми непреодолимыми препятствиями. Стинг равнялся на него: не для того, чтобы так же умело уделывать ноги, а чтобы просто быть похожим и стать ещё ближе. Сердце, изувеченное гибелью семьи, страстно желало любви и поддержки — и всё это он находил в Киане.       А ещё, несмотря на юный возраст, Киан умел говорить заумно, красиво и о «взрослых» вещах.       — Люди, — начал он как-то раз, — двуличные существа, Стинг. Сегодня они идут с тобой под руку, а завтра смеются над твоими поражениями и отбирают последнее.       — Но ты же не такой?       Киан рассмеялся:       — Конечно нет. Что мне с тебя-то взять? Но помни: никому нельзя доверять, особенно тем, на кого надеешься и перед кем преклоняешься.       — Даже тебе? — растерялся Стинг.       — Я — твоё единственное исключение. Ведь мы с тобой похожи.       На короткий месяц в его жизни вновь появилось солнце. Маленькое, почти не греющее, оно озарило промозглый, задушенный темнотой мир, вернуло немного красок — лишь для того, чтобы потом их вновь забрать.       Да, Киан научил его многому.       В том числе и тому, что люди — лицемерные лживые твари, и доверять нельзя никому.

«...ненавижу тебя... ненавижу тебя...»

      Свой первый в жизни урок Стинг усвоил хорошо и надолго.       В тот день Киан собрал всех, кто на протяжении месяца верными собачками ходил за ним, в недавно найденном заброшенном доме на окраине Ибериса. Хорошо сохранившиеся стены не пропускали ветер, а от пробитой крыши спасал второй этаж, поэтому Стинг впервые за долгое время засыпал в тепле. Он закрыл глаза одним из последних — до того долго не мог оторвать взгляда от Киана, который с выражением печальной задумчивости выглядел ещё более взрослым. Когда-нибудь он станет таким же, думал он, когда-нибудь и на него будут так ровняться.       Проснулся Стинг в незнакомом тёмном месте с кляпом во рту и завязанными руками.       Рядом лежали с десяток таких же детей, связанных, напуганных и ничего не понимающих. Он бегал взглядом по заплаканным лицам, чувствуя, как живот и сердце крутит от напряжения: Киан, Киан, Киан... Но его нигде не было. На короткий миг Стингу стало легче.       А потом вошёл незнакомый мужчина — настоящий взрослый в тяжёлых массивных доспехах, с мечом без ножен на поясе и взглядом столь пронзительным и холодным, что Стинг разглядел его даже в темноте. Он зажёг свет, заставляя всех прищуриться и получше разглядеть себя, хотя разглядывать особо было нечего: лицо мужчины скрывалось за шлемом, и только хищные глаза блестели из-за узкой щели. Стинг перевёл взгляд вниз — и замер, не в силах дышать.       Рядом с грозным незнакомцем стоял Киан, и едва ли кто из присутствующих хоть раз видел его таким. Опустивший взгляд, вжавший голову в плечи, нервно мнущий в руках край куртки, он шарахался от малейшего движения мужчины и лишь в такие моменты поднимал глаза, до смерти напуганные и забитые. Он боялся сделать лишнее движение или вдох, а его дрожь мог разглядеть даже далеко сидящий Стинг — дрожь дичи, загнанной в угол.       — Неплохой улов, — довольно кивнул мужчина и сделал шаг. Как по команде все дети попытались отодвинуться от него, а Киан сжался ещё больше. — Вижу, ты учёл мои прошлые слова.       — Разве я мог не учесть... — едва слышно пролепетал Киан.       — Теперь остаётся лишь надеяться, что среди них окажется хоть кто-то мало-мальски сильный. Но это уже не твоя забота. Ступай прочь. Пока мы не протестируем их всех, ты можешь быть свободен.       Киан порывисто поклонился и тут же пулей вылетел из комнаты. Стинг заметил это не сразу: жгучая обида сковала его так сильно, что он ещё долго смотрел на пустое место рядом с мужчиной и не мог до конца осознать: Киан предал их.       Киан предал его.       От мужчины его неверие не укрылось.       — Бедные несчастные дети, — театрально сочувствующе протянул он. — Обманул вас Киан. Никто из вас ему и даром не сдался. Знали бы вы, как много таких же потеряшек он привёл сюда до вас! Но не будем о грустном.       Он в пару шагов добрался до Стинга и присел перед ним на корточки, насмешливо заглядывая в глаза.       — Вы никому не нужные дети. Будет ли кому-то дело до вашей пропажи? Ох, едва ли. Вы жадные голодные рты, к чёрту не сдавшиеся ни простым людям, ни власти: у них и без вас забот хватает. Поэтому, — он схватил Стинга за волосы, заставляя его замычать от боли, и усмехнулся, — добро пожаловать в ваш новый дом — «Клинок валькирии».

«...как же я тебя ненавижу...»

      Мужчину звали Хадваром, и именно он стоял во главе тёмной гильдии, на протяжении четырёх месяцев собиравшей потеряшек. Сам факт этого настораживал: в подпольном здании «Клинка валькирии», по словам мастера, побывало уже множество сирот, однако они всё равно каждый месяц продолжали набирать новых, а старых не было видно нигде.       Их поделили на небольшие группы по пять-семь человек и разместили в разных концах гильдии, заперев, как зверей, в клетки. Верёвки сняли, но шансов сбежать от этого больше не стало: никто из «новобранцев» не обладал магией, а стальные прутья не под силу и взрослому, что уж говорить о детях. Два раза в день приносили еду — и раз в день забирали кого-то.       Кого-то, кто больше не возвращался.       Однажды рядом с клеткой остановился Киан. В отсутствии Хадвара он не трясся и не походил на жертву, однако и от прежнего задорного заботливого мальчика не осталось ничего: Стинг понял, что тот образ, за который так полюбили его потеряшки, — всего лишь наживка. Сладкая, сочная — как перед такой устоят голодные до любви дети? Он поднял на него ненавидящий взгляд.       — Мне жаль, — сказал Киан, однако на лице его не отразилось ни капли сожаления, — но в этом мире выживает сильнейший.       — Такая у тебя сила? Свою шкуру прикрывать теми, кто тебе доверился? — прорычал Стинг.       — Никому нельзя доверить, особенно тем, на кого надеешься и перед кем преклоняешься. Я уже говорил тебе это, нет?       Стингу на миг захотелось закричать: «А как же твои слова о том, что мы похожи?!», но он вовремя остановился. Губы искривила усмешка: эти слова — точно такая же ложь, как и обещания хорошей жизни, как забота, наставничество, советы... как абсолютно весь он.       — Что с нами будет? — послышался чей-то заплаканный тихий голос.       Киан пожал плечами:       — Понятия не имею. Хадвар-сама проводит на вас какие-то эксперименты, но какие, я не знаю.       — Однажды и ты окажешься у него на столе, — процедил Эвклиф.       — Нет. Иначе кто принесёт ему таких, как ты?

«...никому не верь... никому не доверяй... ни на кого не полагайся...»

...

«...только от тебя зависит твоя жизнь...»

...

«...а друзей... их просто не существует».

      Хадвар преследовал цель весьма простую: найти того, кто смог бы выдержать силу убийцы драконов, заключённую в лакриме. И четвёртый улов Киана принёс ему того, кого он так долго ждал.       Дрожа от жара, не слыша голосов волшебников «Клинка валькирии», видя размытое пятно света на фоне тёмного потолка, Стинг ощущал, как в его теле зреет что-то чужеродное. Оно обжигало сердце незнакомым, странным, но оттого не менее болезненным пламенем, и каждый вздох причинял боль: казалось, что вместо воздуха он заглатывал расплавленное железо. А нечто билось в такт сердцу, прижималось к нему так, словно желало слиться, и каждый удар вместе с кровью разносил по телу магию. Она должна быть светлой, отдалённо думал Стинг, вспоминая, что в темноте затхлой комнаты лакрима светилась мягко, красиво, показывая: это магия светлая и ничем не проклятая.       Только от боли легко способная свести с ума.       Наверное, так было с теми немногими, кто доживал до конца операции. Стинг пролежал всю ночь один в маленькой комнате, впервые за несколько месяцев на мягкой кровати под одеялом, но счастья никакого не ощущал. Тело перестало ему подчиняться. Несколько раз он падал с кровати и жадно припадал лбом, грудью, всем телом с холодному полу, желая хоть немного согнать жар, а потом едва мог забраться обратно. Его трясло как в лихорадке, как бы сильно ни прижимал он дрожащие колени к подбородку и ни кутался в одеяло. Пару раз его навещали, заставляли проглатывать какие-то таблетки: пытались согнать жар или окончательно расплавить мозги, кто знает. Лишь под утро сон сморил изнурённое тело.       Но желаемого отдыха он не принёс. Взбудораженный чужеродной магией, рассудок вспомнил всё, что пережил он за эти ненавистные четыре месяца. Отец, мама, деревня, прежде казавшаяся близкой, но в час нужды не протянувшая руку помощи, Киан, который ворвался в его мир солнцем, раскрыл все двери и замки для того, чтобы потом ещё глубже погрузить в отчаяние, голод и холод как вечные спутники, и никакой надежды — всё будет лишь хуже, хуже, хуже... Потому что ты слаб, мальчик. Ты повёлся на простую уловку Киана и сейчас лежишь, обуреваемый бредом, потому что не было в тебе сил сопротивляться, задумываться. Наивный глупый ребёнок! Кому нужен ты сейчас, когда всё никак не закончится «молниеносная» война, похоронившая твою семью, деревню, всю твою жизнь! Нет в этом мире никаких друзей — просто люди, которым по пути. Каждый сам за себя. Не надейся, не доверяй, не полагайся.       Ибо в этом мире выживает сильнейший.

«И я стану сильным».

«Я стану».

...

«И никто в этом мире больше не причинит мне боль».

      В лакриме, по словам Хадвара, заключалась магия убийцы дракона света — священная магия. В чём заключалась её святость, он не пояснил, да и Стингу было плевать: главное, что это — сила, способная одолеть дракона. Если даже он склонится перед ней, то о людях и говорить нечего: при должном уровне никто не станет ему соперником.       — Власти Фиора нужны драгонслееры. Они для них как боги для фанатиков, — неустанно повторял он каждый день, разве что меняя слова, чтобы совсем не приедалось. — На протяжении всей своей истории они стремились иметь в запасе как можно больше драконоубийц. Ведь кто, как не они, показатель военной мощи? Что, как не их количество, показывает врагу, кого надо бояться, перед кем надо пресмыкаться? Ибо если сумел покорить дракона, легко покоришь человека.       Удачно прошедший эксперимент привёл к тому, что надобность в других детях, как и Киане, отпала. Однако вырезать их никто не стал: Хадвар решил воспользоваться мягкостью детского ума и навязать ему то, что хотелось, тем самым весьма эффективно пополнив ряды гильдии.       — Почему Фиор связался с Альбионом — и почему вот уже пятый месяц не может победить? Всё дело в драгонслеерах: Альбион располагает куда большим их количеством, нежели мы. О, сколько раз за всю историю мы проходили этой дорожкой! Двести лет назад только-только образованное южное королевство едва не стёрло с лица нашу страну. Власть была в таком отчаянии, что уже собралась прибегнуть к помощи богов, и лишь выступившие на нашей стороне драконы спасли нас от гибели.       На тренировках их не щадили. День начался с пяти, а иногда и с четырёх часов утра, и сразу — с уличной пробежки. Утопая в сугробах, задыхаясь от холода и усталости, дети едва живыми приходили в здание гильдии, ели пустую похлёбку вместо завтрака и отправлялись дальше: на физическую подготовку, рукопашные бои, фехтование, в процессе слушая историю Фиора — государства, помешанного на драконьей магии.       — Я состоял в Совете. Я видел сотни проектов по видоизменению волшебства, его слиянию и образованию совершенно новых родов магии. И скажу вам вот что: не мы, так сама власть схватила бы вас, сирот, и отправила на свои эксперименты! И они не пощадили бы тех, кто не прошёл, не воспитали бы тех, кому не осталось места, — просто вырезали бы всех до единого! Вот он, наш прекрасный справедливый король, самый мудрый, самый честный! Вот ради кого умерли ваши родители — и вот ради кого умрёте вы, если останетесь такими же слабаками!       На него делали особый упор, так что к вечеру Стинг с трудом добирался до кровати. Он часто пренебрегал душем в надежде поспать хоть немного подольше: постоянные изнуряющие тренировки сводили с ума и разум, и тело. Он закрывал глаза и вырубался, едва голова касалась подушки, однако семь часов сна превращались в мгновение. Подняться утром было самой тяжёлой задачей — хотя бы потому, что одеревеневшее, болящее от каждого движения тело ему не подчинялось.       — Ты — наше оружие против них. Сейчас ты один, но потом вас станет больше. Все вы получите волшебство. И кому-то из вас также посчастливится стать убийцей драконов.       Магия не давалась ему вообще. Стинг ни черта не понимал в том, как выдыхать «Рёв», как концентрировать волшебство на руках — как просто ощущать. Лакрима не признавала его за хозяина, как и он не считал её своей частью — взаимная неприязнь, противоречие, ставшее преградой на освоении магии. Хадвар злился из-за этого так, что не проходила и дня без побоев. Он неустанно повторял, что слабаки не нужны, что такие годятся только быть дворовыми псами проклятой династии Фиора — и что он будет бить с каждым разом всё сильнее и сильнее, пока до его мозгов не дойдёт: магию надо принять, их дар, дар «Клинка валькирии», надо принять.       Пользуйся им — во имя нас, твоих господ.       Ибо на большее ты не имеешь права.

«Я не дворовый пёс Фиора...»

...

«...но и не твоя шавка».

      Вместе с начавшими таять снегами Стинг, не научившийся волшебству, но хорошо усвоивший всё остальное, бежал из «Клинка валькирии». Маленький, незаметный и умеющий прятаться, он ловко выскользнул из охраняемого здания, прополз не меньше километра по земле, прикрываясь сугробами, а там добрался до Ибериса. Благодаря всё тем же навыкам он забрался на поезд, отходивший на юг, и окончательно исчез из жизни тёмной гильдии.       Фиор праздновал долгожданное окончание войны. Альбион был разгромлен и стёрт со всех карт как независимое королевство, остальные страны подтвердили отсутствие притязаний на завоёванные земли, и жизнь понемногу возвращалась в прежнее русло. Утомлённая голодом и многочисленными смертями, страна медленно расцветала вместе с природой, и Стингу, ехавшему в грузовом отсеке и сквозь щёлочку смотревшему на оживающий мир, становилось немного легче.       Свободнее.       Мир остался неизведанным, но больше не пугал его. Правда, цели в жизни так и не появилось — он ехал, куда следовал первый попавшийся поезд, а после шёл, куда глядят глаза. Скитался по деревням и небольшим городам, прошаривал от и до леса в поисках еды, подолгу оставался на одном месте, не зная, что делать дальше, — и всё ждал, ждал чего-то.       Может быть, чуда.       Может быть, смерти.       Потеря родителей, предательство Киана и пребывание в «Клинке валькирии» уничтожили в нём всё. Никаких стремлений и целей, никаких надежд — последних Стинг опасался больше всего, не собираясь захлёбываться в пустой темноте, не желая в очередной раз терять солнце. Просто дожить до чего-то.       Просто дожить.

«Я никому не хочу доверять. Я уже обжёгся об это».

...

«Нет. Пожалуйста, нет».

...

«Пожалуйста, не заставляй меня привязываться к тебе...»

      В жарком цветущем апреле он встретил Вайсологию. Его перистые крылья закрывали полнеба, а лапы легко могли раздавить сотни людей, но, несмотря на грозный вид, Стинг испугался совсем чуть-чуть — куда больше он был просто поражён и очарован видом живого дракона и тем, как мягко, как величественно падал свет на его белую чешую. Он приземлился к нему, знал Стинг, поскольку во всей однообразной округе не сыскать ни другого человека, ни тем более городка — только потерявшийся мальчик и дракон.       — Убийца драконов света... — пророкотал он так, что слышал, наверное, весь мир, а потом вдруг усмехнулся: — Мой убийца.       Стинг не успел отойти от шока, как Вайсология подхватил его огромной когтистой лапой и унёс куда-то на север, в горы, где много лет назад нашёл себе убежище. Правда, пустая пещера вряд ли являлась таковым для человека, но Вайсология ясно дал понять: выбора у Стинга нет.       — Ты обладаешь моей магией, но не умеешь ею пользоваться. Но ничего: я научу тебя этой силе.       — Она мне не даётся. Да и вообще не нравится, — огрызнулся Эвклиф, совершенно не беспокоясь, что перед ним — древнее чудовище, когда-то опустошавшее целые города. В который раз с его мнением не считались, в который раз он виделся не самостоятельным человеком, а игрушкой, которой как хочешь, так и пользуйся. Хочешь — тренируй, хочешь — обучай быть собачкой на привязи.       Вайсология хмыкнул:       — Потому что она получена насильно. Я прав?       Стинг несколько минут недоверчиво буравил его взглядом. Конечно, дракон был прав: от одной мысли, что нужно пользоваться силой, которую вживили насильно и которую любезно подарил ненавистный человек, его перекашивало. Не важно, насколько свята эта магия, насколько полезна и способна облегчить жизнь — Стинг по-прежнему не мог смириться с тем, что носит под сердцем дар Хадвара.       — Я покажу тебе, что в ней нет ничего плохого, и ты освоишь её.       Вайсология умел держать свои слова. Его не волновали капризы и желания ребёнка, у которого не получалось, который из-за этого злился и опускал руки, который хотел поспать, нормально поесть, отдыхать — хотел и не хотел много всего, едва ли не ежечасно и больше из вредности меняя свои желания. Стинг, поначалу надеявшийся, что терпение дракона лопнет и тот отпустит его, вскоре понял: тактика не срабатывала. Никакие крики и возмущения не тревожили дух Вайсологии: он упорно продолжал учить его волшебству, лишь единожды выйдя из себя — и одним дыханием обратив ближайшую гору в ничто.       — Желаешь отказаться от такой силы? Снова скитаться и побираться, как брошенная собака?! — прорычал он, обнажая острые клыли в метре от побледневшего Стинга, который в тот миг не помнил себя от страха. — Я научу тебя этой силе, и я заставлю тебя принять её! Ибо мой убийца не должен быть слабым.       Тот случай поменял позицию Стинга. Понимая, что не каждый день за тобой бегает дракон, желающий научить тебя волшебству, он прекратил капризничать и не подчиняться. В конце концов, Вайсология прежде всего преследовал научить его своей магии, а не магии лакримы, которая пока не собиралась пробуждаться, а дальше уже воля Эвклифа: понравится световое волшебство — освоит и лакриму; решит, что хватит и этого, — просто забудет о её существовании. О последнем варианте Вайсология говорил как о наиболее предпочтительном, поскольку тот, кто вживил лакриму, приобретает в свои руки огромную власть над человеком.       — Когда лакрима пробудится, — пояснял дракон, — она будет крепко связана с твоим сердцем. Именно поэтому её нельзя удалить без гибели носителя — и именно поэтому тот, кто вживил её, может причинить тебе боль столь сильную, что ты не сможешь и на ногах стоять, не то что сражаться.       — И как противостоять этому? — взволнованно спрашивал Стинг, догадывавшийся, что Хадвар будет искать его. И когда найдёт...       — Ты остановишь его помощью моих сил.       Магия Вайсологии давалась легко. Свет, подаренный им, его тело восприняло не так враждебно, как лакриму, и потому уже через месяц Стинг умел чувствовать волшебство, концентрировать его в ладонях, выдыхать слабенький «Рёв», а ещё слышать журчание ручья в сотне метрах и идти по запаху дичи. Усилившееся обоняние и слух лишь подтверждали, что магию убийц драконов первого поколения Эвклиф усваивал, а значит, недолго осталось до того момента, как их дороги разойдутся.       Стинг не собирался привязываться к дракону. Не собирался оставаться под его боком дольше, чем требовало обучение, да и сам Вайсология об ином никогда не говорил. Правда, и не прогонял его: ни разу Стинг не услышал ничего вроде: «Проваливай, когда освоишь мой дар». Ни разу более не наводил на себя настоящий гнев, не слышал грубого слова и желания поскорее отвязаться. Ни разу...       И сердце, по ночам ноющее от родительских шрамов и ножа Киана, и мир, замерзший в холодной чёрной пустоте, долго не продержались.       В один из дней, засыпая под тёплым брюхом дракона, укрытый его мягкими перьями, досыта накормленный, чувствующий тёплый взгляд, Стинг вдруг понял: Вайсология стал ему больше, чем учителем. Любящий наставник? Друг?..       Вайсология не особо показывал свою привязанность. Он не давал ему спуску, часто ворчал и ругался, но зла в его словах никогда не ощущалось; хвалил даже за мизерные успехи, говоря, что гору сразу не покоришь — надо начинать с маленьких холмов; по вечерам вместо сказок рассказывал о дальних странах, в которых успел побывать за свои триста лет, и смотрел — так мягко, так заботливо, что под его тёплыми перьями становилось ещё теплее. Он ни разу не сказал о своей любви прямо, но его обучение, советы, помощь и рассказы — все его действия содержали любви столько, что слова и не требовались.       Вайсология был ему и учителем, и другом.       И отцом.

«Ты сделал меня сильнее. Ты, дракон света...»

...

«...дракон, который этот свет забрал».

      Начало июля ознаменовалось тем, что в Стинге пробудилась лакрима — и тем, что Вайсология ходил напряжённый, постоянно внюхивался в воздух, прислушивался к звукам — и с каждым днём становился всё мрачнее и мрачнее. Надвигалось что-то тёмное и страшное, но что, он никогда не говорил, лишь засматривался на него подолгу, и взгляд его сквозил сожалением.       Словно просил за что-то прощения.       За что именно, Стинг понял седьмого июля семьсот семьдесят седьмого года, когда Вайсология вдребезги разнёс мир, который сам же и построил.       — Убей меня.       Стинг поднял на отца ошеломлённый взгляд.       — Что?..       — Пришло время стать настоящим убийцей драконов, Стинг. Кровь дракона, моя кровь, подарит тебе такую силу, что никто в этом мире не сможет сразить тебя. Никто больше не отберёт у тебя дорогих людей и не посмеет назвать слабым. И для этого, — он опустил голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и Стингу мерещилась в оскале слабая, полная печали улыбка, — тебе нужно убить меня. Я буду твоей последней жертвой.       Стинг слушал его, но не слышал, видел перед собой печально улыбающиеся глаза и не видел за пеленой слёз. От каждого слова Вайсологии в его мире всё стремительнее собирались тучи и терялись краски, а на сердце зрел новый шрам — убить своего учителя, друга, своего отца, искупаться в его крови... ради чего?       — Нет, — отшатнулся от него Эвклиф, — нет... я не сделаю этого...       — Ты прекрасно знаешь, что сделаешь.       Стинг замотал головой и, не в силах больше сдержать слёзы, ринулся к Вайсологии, обнял, насколько позволяли маленькие руки, уткнулся носом в чешую и заплакал.       — Нет... пожалуйста, не надо... я не хочу терять тебя, отец...       Снова пошли дожди, холодные и ненавистные. Лакрима терзала изнутри грудь, и хотелось вырвать её вместе с сердцем: хватит, пожалуйста, хватит, уже достаточно испытано боли и пережито смертей! Не прошло и года, как его мир уже дважды лежал в руинах, и сейчас, покореженный, с трудом возведённый вновь, но озаряющий путь и дарующий истерзанному сердцу покой — и сейчас он не должен умирать в третий раз.       Тем более умирать от его же руки.       Трескались стены стеклянного королевства, поднимался в чёрное небо дым — Стинг явственно видел и чувствовал, как его душа распадалась на части. И Вайсология хотел, чтобы он нанёс последний удар, чтобы сам уничтожил то, что любил и чего желал больше всего на свете — лишь для того, чтобы получить истинную драконью магию.       Больше он никого не потеряет... Стинг заплакал с новой силой: он не потеряет только потому, что больше никого не обретёт.       Только потому, что после Вайсологии будет нечего возводить.       — Это больно, я знаю. Но ты человек, Стинг. И однажды ты вновь найдёшь того, на кого не побоишься положиться, — и найдёшь среди людей. Для того, чтобы защитить этого человека, ты исполнишь мою последнюю волю. И ты понесёшь мой свет в этот мир, — он аккуратно коснулся лапой мокрого, отчаянного лица Эвклифа, заставляя приподнять голову и посмотреть глаза в глаза, — мой сын.

«Я снова...»

...

«...один».

      Умытый в слезах и драконьей крови, неся в сердце трижды разрушенный мир, Стинг вновь шёл... куда-то, не зная куда. Легко побеждал разбойников по пути, проходил города и деревни, ещё дольше засиживался в них, понимая, что идти некуда, да и не хочется. Свет, дарованный Вайсологией, умирал в глубинах души. Чтобы нести его, озарять кого-то священной магией, нужно открыться — только Стинг больше не был готов это сделать. Одному жить легче: никто не предаст тебя — и никого не предашь ты.       За жарким, но в одно мгновение ставшим отвратительно холодным летом последовала такая же отвратительная холодная осень. Фиор оправился от войны, ожил, развеселел, и вместе с ним ожили и развеселели люди — один Стинг безжизненной тенью ходил в их рядах и не понимал, чем провинился так перед богами, судьбой, небом — чёрт знает кем, кому в радость наблюдать за его страданиями и кто даровал надежду на лучшее лишь для того, чтобы её отобрать.       «Я больше не доверюсь никому, — клялся себе Стинг. — Никакой чёртовой дружбы в этом мире нет. Тебя или предадут, или заставят предать. Хватит. Я больше не хочу страдать и терять».       Он выполнял простенькие поручения и за это получал от местных гроши, которых хватало на покупку более-менее сносной одежды раз в два сезона. Периодически доход приносили шайки разбойников, думающих поживиться на ребёнке, но не ожидающих встретить убийцу драконов. На еду он не тратился: Вайсология научил охотиться, и хотя бы это немного облегчало жизнь, — а на самую дешёвую гостиницу всё равно не накопить, поэтому Стинг довольствовался заброшенными домами.       В полном одиночестве, лёжа в старом, насквозь продуваемом доме с парой драгоценных в кармане, он встретил своё пятилетие — ровно год с того момента, как его жизнь была разрушена.

(Холодно, холодно, холодно...)

      Ближе к концу ноября он перебрался в город южнее, на входе в который на виду у местных удалось разобраться с двумя бандитами, и это свело его с говорящим красным котом по имени Лектор. Он почему-то страстно желал быть сильным, а потому просил взять его в ученики. Ситуация с говорящим котом-учеником казалась абсурдной, но Стинг пожал плечами и дал добро: пусть идёт, ему без разницы. Уж к коту-то он точно не привяжется.       Потом Стинг долго смеялся над своими мыслями — над своей наивностью. И думал, что его слова и клятвы ничего не стоят: сколько раз он обещал себе, что больше не наступит на эти грабли, не впустит никого в сердце, не раскроет ни перед кем все двери и не вывернет наизнанку душу — и всё впустую. Как Вайсология незаметно стал ему как отец, так и Лектор, без умолку болтающий, не знающий, чему учиться, но всё равно преданно следующий за ним и верящий в него, будто он был героем какого-нибудь пророчества, за несколько месяцев влился в его жизнь так, что представить её прежней уже не получалось. Одиночество потихоньку рассеивалось. Возможно, это не так уж и страшно: Лектор довольно проворный и благодаря крыльям в случае чего сумеет убежать, а на руках Стинга настоящая драконья кровь — он сумеет защитить.       И победить кого бы то ни было.       Войдя в его жизнь, Лектор остался с ним навсегда, и Стинг был ему безумно за это благодарен. Многого в его разрушенном мире он восстановить не мог, но хватало даже тех маленьких изменений, над которыми старался эксид. Стинг понимал: он больше не один. Ему есть кого защищать — и чем.       Ибо жертва Вайсологии не могла быть напрасной.

«Отец завещал мне найти человека...»

...

«...и я нашёл тебя...»

...

«Роуг».

      В Х784 году он вступил в «Саблезубый Тигр», в котором недавно поменялся мастер. Новый глава гильдии, здоровый мощный мужчина с тяжёлым взглядом из-под сильно нахмуренных бровей, был рад вступлению убийцы драконов: в конце концов, недавно Фиор потрясла страшная трагедия — исчез «Хвост Феи», а вместе с ним и четыре драгонслеера. Единственный оставшийся у страны убийца сидел в тюрьме, и не воспользоваться таким шансом мастер «Саблезуба» просто не мог. Он даже не стал устраивать входных испытаний, вместо этого сказав: «Тебя покажет твоё первое задание».       Небольшую тёмную секту волшебников Стинг разнёс в два счёта, и гильдия официально стала его домом.

(...холодно, холодно, холодно...)

      Довольно скоро выделилась команда сильнейших волшебников, куда Стинг не мог не войти. Дочь мастера, девчонка на три года постарше, с ними особо не контактировала, зато с Оргой и Руфусом он ладил на «ура». Впрочем, помня о своём обещании и не намереваясь нарушать его так просто, Эвклиф держался на расстоянии, но волшебники не обижались: сами, похоже, придерживались того же принципа.       А потом в его жизни появился Роуг.       Убийца драконов тени.       Лакрима в груди заныла от одного только присутствия второго драгонслеера, и Стинг понял: проклятая магия.       Вот от кого стоило держаться подальше, — но его, напротив, охватил какой-то задор. Роуг ни с кем не связывался, не общался и уж тем более не вызывал на бой, но иной раз в его взгляде проскакивало такое высокомерие, что костяшки пальцев неприятно зудели. Своё дело играл ещё тот факт, что оригинальность Стинга оказалась утеряна: в гильдии теперь состояло два драгонслеера, и проигрывать новичку хоть в чём-то Эвклиф не собирался.       Роуг, однако, тоже в слабаках сидеть не хотел.       Свет и тьма. Из противоположностей и взаимной неприязни выросли их соревнования. Другие члены гильдии говорили, что они дурачатся, однако разнимать не спешили: несмотря на юный возраст, убийцы драконов могли задать жару любому из магов, и даже дочь мастера признавала: способные ребята. Пусть огрызаются друг на друга и соревнуются в росте — главное, чтобы это сподвигало их становиться сильнее.       А потом, то ли начитавшись историй про притягивающиеся противоположности, то ли просто «потому что», миледи объединила их в команду.       — Дуэт драконов, — с усмешкой пожала она плечами, всем своим видом говоря, что её решение должно было быть очевидным. — Таким-то уж точно ни одна гильдия не похвастается.       — Я не хочу быть с ним в команде! — возмутился Стинг, и Роуг впервые был с ним солидарен.       — Но ты будешь, — она присела перед ними на корточки, схватила за воротники и притянула к себе, заставляя замереть от ледяного взгляда, — и вы будете работать слаженно. Если, конечно, не хотите вылететь из гильдии.       Миледи объясняла доходчиво и один раз, поэтому Стингу и Роугу не оставалось ничего, кроме как смириться.       «Уж к тебе-то я точно не привяжусь», — раздражённо думал Эвклиф.       Но у Роуга за спиной тоже спрятался затопленный в темноте мир. Вынужденная совместная работа показала, что нет в нём никакого высокомерия — только желание не приближаться ни к кому столь ярое, что его легко принять за злость или презрение. Он тоже, кажется, дал себе клятву ни к кому не привязываться — и, в отличие от Стинга, пока что её придерживался.       Только Стинг знал, как уставшее от одиночества сердце хочет любви — и как мир, годами не знавший солнца, тянется к слабым лучам.       Даже если они фальшивые.

«...как же, чёрт побери, холодно...»

      С «Саблезубого Тигра» жизнь начала налаживаться. Гильдия не приветствовала слабых, что полностью соответствовало убеждениям Стинга. У него был лишний повод тренироваться усерднее и не было тех, кого надо защищать: волшебники «Саблезуба» сами могли постоять за себя. Он смирился с тем, что в сердце образовалось две бреши, и лишь дал себе слово: не потерять. Вайсология умер не напрасно, и свет его, мерцающий в груди, поможет защитить тех, кому разрешили заглянуть в чужую душу. И лакрима — плевать на «Клинок валькирии», пусть хоть перевернут вверх тормашками весь Фиор, пусть найдут его: их сила теперь на его стороне, и он не побрезгует её использовать.       В конце концов, он — третье поколение.       Он — свет.       Свет, живущий под искусственным солнцем.       Семь лет, семь Великих Магических игр, десятки боёв, сотни лиц заказчиков, согильдийцев, врагов — всё проносилось перед глазами, залегало на коже ранами, испарявшимися за мгновение, глушило отвратительной симфонией звуков, оседало на теле усталостью — и холодом-холодом-холо... Не двинуться, не закрыть глаза — смотри до конца развернувшийся перед тобой театр. Смотри, чувствуй, как отчего-то заходится болью сердце вместе с лакримой, вспоминай.       Мать с отцом. Киан. Хадвар, за спиной которого стояла безликая масса волшебников «Клинка валькирии». Вайсология. «Саблезубый Тигр» с внушающим страх мастером. Его дочь, женщина красивая, грациозная и опасная — живое воплощение тигрицы.       Ноги его подкосились. Не ориентируясь в ослепительно белом пространстве, с трудом проглатывая ледяной воздух, он смотрел перед собой — отстранённый черноволосый парень с зелёным котом в костюме лягушки и чем-то тёмным в ногах, но чем — не разглядеть; какая-то маленькая девчушка с синими волосами, и в ногах её тоже затаилось что-то тёмное и проклятое; красный кот, полный радости и восторженно кричащий: «Так держать, Стинг-кун!»; и блондинка, чертовски похожая на его мать. На короткую секунду ему стало плохо от надежды, что перед ним стоит Мей: столько адресованного ему сожаления плескалось в карих глазах. Но нет: девушка перед ним была моложе, не носила закрытой одежды, а в руках сжимала связку золотых и серебряных ключей, которых у матери не было и в помине.       Он смотрел на них, отдалённо чувствуя коченеющие на морозе руки, и в голове его был только один вопрос.

«Кто вы?..»