Ради силы

      С минуту Люси настороженно вглядывалась в осевшего на землю Прайда. Он дышал медленно и размеренно, как если бы заснул, и от каждого вздоха хрустела покрывшаяся инеем одежда. Затылком Прайд примёрз ко льду, и потому Люси могла видеть его полуприкрытые стеклянные глаза, в которых ничего не отражалось, стремительно бледнеющую кожу и губы, наконец-то лишённые высокомерной усмешки. Попавшись в сети магии союзника, он проиграл — так быстро, так глупо.       Так, как заслуживал.       Убедившись, что враг скован льдом и без посторонней помощи не освободится, Люси не сдержала вздоха облегчения. В глубине души она понимала, что ещё ничего не кончено: избавление от Прайда не означало свободу Стинга. Тот по-прежнему скрывался во льду, в сердце его столь далёком, что ни один луч солнца не мог выхватить его силуэт, и с каждой секундой становилось всё меньше шансов на спасение. Но хотя бы одна проблема в лице Прайда исчезла, и это несколько развязывало руки, позволяя размышлять спокойнее.       Порыв ветра со стороны льда обдал заклинательницу диким холодом, и та поспешила отойти от смертельной магии. Дрожа от изнеможения, она присела рядом с Мей, которая, уткнувшись лицом в землю и стискивая обезображенными ладонями плечи, всё так же страдала от двойного магического голода. От каждого стона и судорожного вздоха женщины Люси поджимала губы. Ей хотелось приобнять её, погладить по напряжённой, сведённой судорогой спине, прижать к себе осторожно и трепетно — сделать хоть что-то, чтобы показать своё неравнодушие и уменьшить боль. Но она помнила, как Эвклиф отреагировала на прошлое касание, осторожное, мимолётное — то, какое в обычном состоянии человек едва почувствует. Помнила и, стискивая зубы, в бессильной злобе сжимая кулаки, недвижимо сидела рядом. «Здесь я бессильна, — повторяла она, дожидаясь, когда чувства наконец остынут под напором разума. — Лучше сосредоточиться на другом».       Она достала связку ключей и выудила нужный. Сил, если честно, осталось столь мало, что Люси сомневалась: хватит ли их для призыва? Рука с серебряным ключом замерла перед лицом заклинательницы, когда та осознала: этот призыв мог стать последним.       — Люси... — послышался сбоку хриплый, задушенный голос, в котором Хартфилия никогда бы не признала женский, — ты в порядке?..       Она повернулась к Эвклиф. Та, продолжая сжиматься в комок и от боли не в силах отнять головы от земли, нашла в себе силы повернуться лицом к ней и теперь смотрела — вымученно, наверняка с трудом фокусируясь на лице, но... взволнованно? У Люси перехватило дыхание, когда за дымкой боли, заволокшей чужие глаза, удалось разглядеть тревогу. Мей переживала не за себя, не за сына, продолжавшего быть пленником смерти, — за неё, слабую девочку, с которой познакомилась пару часов назад, которая не смогла ей никак помочь — и которая сейчас смеет колебаться, когда на кону стоят жизни других людей.       — Да... — произнесла она на выдохе и улыбнулась, надеясь хотя бы этим подбодрить Мей. — Я в порядке, Мей-сан. И вы, и Стинг... вы тоже скоро будете в порядке. Я обещаю.       Губы драгонслеера дёрнулись, и в этом судорожном движении Люси с трудом разглядела попытку улыбнуться.       Сомнения больше не одолевали её. Для убедительности тряхнув головой, она вытянула руку с ключом перед собой и уверенно произнесла:       — Десяти звёзд юга откройтесь врата! Южный Крест!       Из золотого сияния появился старик с огромным серебряным крестом вместо головы — дух, которому известны все тайны звёздного мира и который разбирается даже в некоторых земных. Если кто и мог найти способ развеять смертельный лёд, сохранив при этом жизнь заточённого в нём человека, так это он.       «Что-то же должно быть, — думала Люси, пока Южный Крест искал информацию. — Я отказываюсь верить, что единственный выход здесь — это смириться. Южный Крест наверняка найдёт что-то ещё. Что-то... не важно, что. Я пойду на всё, — она перевела больной взгляд на Мей, — чтобы спасти их семью».       Следуя её мыслям, взгляд от Мей бросился к глыбе льда, в которой умирал Стинг.       «Пойду на всё».       Действительно ли на всё?       Что, если второй выход потребует её жизнь в обмен на жизнь Стинга?       Люси терялась. Самопожертвование — пафосное, эпичное, благородное решение, которое кажется простым и очевидным, но только не в тот момент, когда перспектива умереть реальна. Магия Инэра завязана на его жизни; логично, что для уничтожения чего-то подобного нужно предоставить соразмерную плату.       Либо Стинг, либо она.       И Люси правда не знала, что ответит, если её поставят перед таким выбором.       С одной стороны, Эвклиф ей... никто. Единственное, что их связывает, — метка гильдии, да только один нашёл в ней какой-никакой дом, а другая всем сердцем ненавидит. Порой он спасал её, а она помогала ему; порой он снисходил до помощи и брал на простенькие задание — так, чисто потому что Роуг выделывается или болеет, а миледи надо собрать какие-то травки. Люси перебирала события прошедших месяцев и чем дальше, тем больше понимала, что между ними практически нет точек соприкосновения. Стинг заносчив, самоуверен и смотрит на всех свысока, ему чужды дружба, сопереживание, его идеалы, ценности и приоритеты прямо противоположны тому, что дорого ей. Она для него наивная овечка, которая упрямо носит в сердце сказку, верит в то, что не все люди злы, и смеет отстаивать свои взгляды, а не тотчас принимать его собственные. За все те дни, что она состоит в «Саблезубом Тигре» и в большинстве своём вынужденно взаимодействует с ним, их отношения так и не сдвинулись с момента знакомства. Он намертво врос в подколки и гордыню, а она — в нежелание убирать из своей жизни «Хвост Феи», даже если выражен он не гильдией и товарищами, а идеалами. А им уже не пять лет, не десять и даже не пятнадцать: у Стингу подходит к концу второй десяток, у неё формально тоже, а реально — недалеко до тридцати, и за эти годы пережито столько всего, что это не тот возраст и не тот опыт, чтобы что-то менять в своей жизни. А потому... грубо, мерзко звучит, не достойно «Хвоста Феи», но всё же: кто такой Стинг Эвклиф, чтобы она отдавала за него свою жизнь?       И несмотря на все доводы, все воспоминания и осознание той пропасти, что лежала между ними, Люси тотчас нашла ответ.       Он сын.       И об эти слова разбивались вдребезги все аргументы.       Не поворачивая головы, надеясь хотя бы так спрятать отчего-то заслезившиеся глаза, Люси посмотрела на Мей, пятнадцать лет назад потерявшей семью. Пятнадцать лет... Волосы вставали дыбом от этой цифры: Люси знала, каково это — терять время. Сама, закрыв глаза в X784, открыла их в далёком X791, «в подарок» получив вторую могилу вместо отца. Несмотря на все разногласия, она хотела встретиться с ним, узнать, как идут его дела, рассказать о своих, вспомнить то светлое былое, когда смерть не уничтожила семью. Понять, что жизнь всегда можно начать с чистого листа.       Обнять его.       Господи, пускай большую часть жизни он был эгоистом и воспринимал дочь не как человека, а как куклу, с помощью которой можно заработать побольше, пускай развязал войну между гильдиями, пускай пытался вернуть её силой, — пускай, пускай! Но когда-то он был отцом, что души не чаял в своей дочери, что вместе с Лейлой учить её ходить и говорить, смеялся вместе с ней, обнимал — любил. Отцом, который осознал свои ошибки и, потеряв всё, не сложил руки, а попытался измениться. Отцом, который верил, что она жива. Все семь лет верил.       И не дожил до возвращения несчастный месяц.       Люси зажала рот рукой, проглатывая неосторожно вырвавшийся наружу всхлип. Она смирилась со смертью Джудо и практически не горевала, но иногда что-то в ней трещало по швам — то злосчастное «иногда», когда она отчаянно спрашивала у судьбы и богов, почему они не позволили их встрече случиться. Почему не дали отцу узнать, что его единственная дочь, ради которой он старался стать лучше, действительно жива; почему не дали дочери увидеть, каким стал её отец, вернулся ли тот, кто больше жизни любил своего ребёнка и был готов к его маленьким ножкам положить все богатства этого мира.       Почему не дали хотя бы один день — один чёртов маленький день, после которого отец со спокойной душой ушёл бы на тот свет, а она не проклинала бы как никогда ненавистные семь лет.       Она знала: Мей тоже проклинала тот срок, что провела во сне дракона. Её сын осиротел в четыре года и к своим девятнадцати закрыл ото всех сердце, больное и израненное, а сейчас невольно приоткрыл вновь — проделал маленькую щель, через которую позволил зайти вновь обретённой матери. О сколь многом им нужно было поговорить, как много обсудить, чтобы наверстать упущенные года! Люси до боли в сердце хотела, чтобы у неё появился такой шанс поговорить с родителями.       И до боли в сердце не хотела, чтобы Мей этот шанс потеряла. Чтобы помимо утраченных лет и ненависти к ним их объединила смерть.       Чтобы Мей знала, каково это — ожить для того, чтобы потерять семью.       Люси закрыла лицо ладонями, тщетно стараясь унять зарождающуюся отчаянную дрожь, и заставила себя продолжить мысль, простую, но встающую поперёк горла: у неё уже нет семьи, и терять особо нечего. «Хвост Феи» в сотне километров, мама и папа давно лежат под землёй. У Стинга же есть «Саблезубый Тигр» — и мать, живая, любящая, готовая на что угодно, лишь бы залечить раны на сердце сына, дать ему понять: «Всё хорошо. Мама рядом».       И весы, на одной чаше которых — пустота, а на другой — две семьи, показывают однозначный ответ.       Ладони с лица плавно опустились на плечи, пальцы до покраснения впились в кожу. «Я должна, я должна, я должна, — неустанно повторяла она про себя. — Я обязана. Не ради Стинга, ради Мей-сан. Я обязана... сделать всё. Всё».       Она рискнула взглянуть в лицо Эвклиф, находя его неожиданно умиротворённым. Заснула? Боль прошла? Люси решила не тревожить женщину, которая ненадолго обрела покой.       — Поиск информации завершён, — уведомил Южный Крест спустя несколько минут. Мей не шелохнулась, в то время как Люси перевела на звёздного духа напряжённый, пытливый взгляд, понимая: сейчас всё решится. — Данная магия использует жизнь своего заклинателя как усилитель, поэтому разрушить её способно только мощное накопительное заклинание, как, например, «Лунная капля», либо заклинание, которое также использует жизнь мага как усилитель. Разрушить обычными заклинаниями такой лёд, при этом сохранив жизнь Стинга, невозможно.       — «Лунная капля»? Но... — Люси задрала голову, щурясь, уставилась на медленно припадающее к горизонту солнце. Бессмысленно. Стинг не доживёт до того момента, как взойдёт луна.       Южный Крест безрадостно кивнул:       — Увы, для вас это не вариант. Для разрушения такого заклинания понадобится несколько ночей концентрации лунной магии — у вас же в запасе нет и одной.       Люси чертыхнулась. Она сразу поняла, что надеяться на «Лунную каплю» не стоит, но всё равно огорчилась от такого известия: данное заклинание не требовало жертв, потому проблему решило бы идеально.       — Тогда что насчёт второго варианта? Есть на примете заклинания, которые способны разрушить лёд?       Дух нахмурился, а в глазах его блеснуло сожаление.       — Есть. В нашем мире существует одно заклинание, которое способно решить вашу проблему, — осторожно начал он. — Заклинатель духов... может его использовать. При определённых условиях.       Люси уловила секундную заминку на последних словах Южного Креста: похоже, возможность использования некого заклинания людьми ему не нравилась. Учитывая доброжелательное отношение старика к ней и миролюбивый характер в целом, версия «люди недостойны его использовать это» отметалась. Оставалась одна — ценой этой силы служила жизнь заклинателя.       Но Люси для себя уже всё решила.       — Какие? Что мне нужно сделать?       — Сожалею, но сейчас вы не можете использовать его.       Хартфилия, уже уверившаяся, что следующими словами Южного Креста будут предупреждения о смерти и попытки отговорить, растерянно вскинула брови.       — Что?.. Почему? Я готова поставить на кон свою жизнь, так что для меня это не препятствие.       — Дело не только в этом. Люси-сан, у вас... недостаточно сил для этого.       — Я... у меня есть немного сил, если подождать, смогу накопить на призыв Девы, и тогда... она взяла у кого-то зелье для временного увеличения эфира, это должно помочь...       Южный Крест на секунду досадливо зажмурился и прервал свою хозяйку:       — Вы не так поняли меня, Люси-сан. Прошу простить меня за дерзость, но сейчас вы слабы для Альмагеста. Пока вы не освоите призыв духов в себя, вы не сможете сколдовать его.       Люси, поначалу едва вслушивающаяся в слова духа, на последних потрясённо замолчала. Неверяще уставившись мимо Южного Креста, заклинательница сидела ни живая ни мёртвая, понявшая наконец мысль, которую мягко пытался сформулировать дух: она слишком слаба, чтобы что-то исправить. Призыв духов в себя... Люси даже не слышала о таком! Ни Локи, ни Дева, ни Водолей не говорили, что это вообще возможно! Ни один трактат о звёздном мире, которые она в своё время прочитала в домашней библиотеке и библиотеке «Хвоста Феи», не упоминал ни о таком взаимодействии с духами, ни об Альмагесте.       Она подняла на него потерянный взгляд.       — Я...       — Нет, Люси-сан. За пару минут призыв духа в себя вы не освоите.       Хартфилии показалось, что ей подрубили ноги. Она пошатнулась, судорожно опёрлась руками о землю, спасаясь от падения, от головокружения, сглотнула, но ком в горле не исчез, зажмурилась, но пара слёз всё равно упали на траву. В теле нарастала слабость, и Люси поспешила кое-как сменить позу, теперь обнимая колени и упираясь в них лбом. Хотелось закричать, вцепиться пальцами в волосы в порыве бессильной ярости и в то же время сжаться в комок так, чтобы исчезнуть — если не для всего мира, то хотя бы для Мей, для которой она ничего не могла сделать.       Слишком слаба. Только сейчас Люси в ужасе понимала, что слова Стинга о слабости не были пустыми. Она может сколь угодно бросаться намерениями о самопожертвовании и пылать решимостью всё исправить — ни намерения, ни решимость ничего не стоят, если за ними не стоит сила, которая в такой момент куда больше настроя значит возможность на что-то повлиять. Но силы нет, а без неё «я готова поставить на кон свою жизнь» не более чем бессмысленное сотрясение воздуха.       А без неё она вновь — не более чем балласт.       — А... другие заклинания? — выдавила она, проглатывая истерику.       — Возможно, в вашем мире что-то и есть, но мне это неведомо.       Едва отзвучало последнее слово, как Люси закрыла врата — и, сильнее утыкаясь лицом в колени, зарыдала. Внутренний голос пытался достучаться до сердца и заставить взять себя в руки: опомнись, Хартфилия, рядом женщина, чьё отчаяние не сравнимо с твоим, женщина, которая теряет своего сына, не смей своими рыданиями уничтожать в ней последнюю надежду! Но Люси была глуха к этой мысли и к ещё тысяче разумных — все их заглушала другая, мерзкая, отвратительная, ядовитая в своей правде: «Ты слаба, Люси Хартфилия».       «Ты ничего не можешь сделать».       «Опять».       Ох, Люси Хартфилия, а помнишь ли ты Марса и Нибиру — двух духов из восьмидесяти восьми небесных тел, что твоими стараниями обратились в планеты во веки вечные? Помнишь ли ты, как захлёбывалась кровью Нибиру и каким отчаянно потухшим после её смерти стал Марс — два лучших друга, которых ты по своей воле стравила между собой? Помнишь хруст серебра в ладонях — короткий, но какой страшно звонкий хруст, вестник смерти? Давай пойдём чуть дальше: вспомни, Люси Хартфилия, как в битве с Сидзэн Сато ты только и делала, что стояла за спинами духов и сражалась их руками. Как в Алтее не смогла остановить врагов, которые украли твою подругу. Как легко позволила поймать себя в Крокусе и стать разменной картой в руках Минервы.       Как подвела надежды «Хвоста Феи», проиграв в битве с Флер.       Как пострадала от Нацу.       Заслуженно.       Что же, Люси Хартфилия, пора добавить в этот список новую позицию? Чтобы через какое-то время, вновь упираясь в стену из собственной слабости, ты вспомнила события последних месяцев — и первым из них стояла гибель сына женщины, только-только выбравшейся из комы и увидевшей ребёнка на пару часов. Чтобы ты вспомнила, как, съедаемая изнутри болью от недостатка магии, она кричала, и взывала к сыну, и оплакивала его — и смотрела на тебя. Без злости, без обиды, скорее ища поддержки: ты-то в её глазах ни в чём не виновата.       Но ты знаешь, что виновна.       Ведь по своей слабости не смогла ничего сделать.       Люси чуть приподняла голову, сквозь пелену из слёз разглядела размытую двоящуюся глыбу льда.       И в этот момент чётко осознала: выхода нет.

~*~

      На Фиор мягко падал вечер. До того, как солнце коснётся горизонта и начнёт погружать королевство в сон, оставалось чуть больше часа, навскидку определила Люси. Впрочем, ей было всё равно. Она пусто глядела на свои руки, безвольно лежащие на ногах, и не думала ни о чём. Точнее, старалась не думать, но порой вероломные мысли вспыхивали от одного неосторожного взгляда на лёд или Мей, и тогда Хартфилия не могла сдержать мученического стона. Упрямство и нежелание принимать поражение грызли изнутри, но Люси правда не знала, что делать, к кому обратиться за помощью, как вытащить живым Стинга. Не знал никто.       Безвыходных ситуаций не бывает. Решения любых проблем можно кратко сформулировать как «сделать что-то» и «не делать ничего». Сделать что-то не могла ни Люси, ни Мей, ни Роуг с Леви, ни эксиды. Поэтому оставалось просто сидеть и ждать, когда всё закончится само.       Мей продолжала лежать на земле, сжавшись в комок, но лицо её оставалось всё таким же умиротворённым. Она не умерла: Люси замечала, как часто и судорожно вздымается и опускается её спина. Боль не ушла, состояние не улучшилось, но каким-то образом Эвклиф сумела заснуть, и Люси не собиралась её будить. Пусть отдохнёт — хотя бы от нерадостных мыслей и волнений о сыне.       Когда она проснётся, Стинг будет уже мёртв (если он, конечно, уже не умер), и Люси не хотела ни приближать этот момент, ни разрушать спокойствие Мей, пусть временное и иллюзорное.       «Прости, Стинг, — позволила она мыслям-предателям течь дальше, чувствуя, как от боли становится тяжело дышать, но понимая: это нестрашное наказание, которое она должна понести, — я... и вправду слабачка. Если бы я только могла обернуть время вспять, вернуться к... не знаю, какому-нибудь мирному дню в Эстрагоне, когда ты подкалывал меня и говорил, что без тебя я ничего не смогу, я бы и обижаться не стала. Я бы убежала на тренировки — с тобой, без тебя, не важно. Я бы тренировалась и тренировалась, столько, сколько потребовалось бы, чтобы не сидеть сейчас сложа руки и дожидаться твоей смерти. Боги, какой же глупой я была! — Хартфилия зажмурилась и смахнула слёзы, хотя от них уже болели глаза. — Только и делала, что пряталась за твоей спиной и сражалась чужими руками. Понимала, что силой не блистаю, но всё равно ничего не делала. Почему я осознаю всё это лишь сейчас? Лишь тогда, когда по своей вине потеряю тебя. Как мне после этого смотреть на Мей-сан? Как... как вообще дальше жить, зная, что я оставила умирать другого человека?..»       Люси подняла голову к вечереющему небу. Взгляд терялся в предзакатной синеве, и Люси тоже до безумия хотелось потеряться. Убежать от острых мыслей, заглушить боль, огнём поселившуюся в груди и горле, сбросить оковы вины, которые тяжелы так, будто к рукам привязали весь мир. Но она знала, что не имеет на это права. Ведь, если подумать, всё началось из-за неё. Из-за глупого эгоистичного желания разделить Леви и Роуга и уехать с подругой куда-нибудь подальше на задание. Из-за детской неусидчивости, не позволившей дождаться момента, когда рядом не будет других «саблезубов», в особенности Стинга. Из-за слабости, благодаря которой они не смогли одолеть Ши и были вынуждены поскорее убираться из Шеффлера на лошадях, не дожидаясь поезда.       Да, Стинг воссоединился с матерью. Только за это воссоединение заплатил собственной жизнью.       «Хотя бы Мей-сан выживет...» — безрадостно подумала она. Если бы в результате её слабости и глупости погибли бы вообще все... Люси заставила себя прервать мысль, ограничившись сухим «было бы хуже». Во много раз хуже. Такое лучше не представлять.       Она прикрыла глаза и вдохнула воздух, сухой и морозный. Расслабиться, нужно хоть немного расслабиться, иначе натянутая в груди тетива разорвёт сердце...       В этот момент раздался треск.       Люси замерла, перестав дышать, прислушалась. Ей не померещилось: спереди, от глыбы льда, доносился хруст и слабое копошение, как если бы начали комкать промёрзшую мокрую одежду.       Кто-то выбрался?       Кто? Кто? Испуганно распахнув глаза, заклинательница таращилась в небо и больше всего на свете боялась опустить взгляд. Точнее, боялась того, что там увидит.       Кого.       Силой воли Хартфилия заставила себя посмотреть на глыбу льда — та осталась цела и невредима. Лёд чуть поменьше неподалёку тоже не изменился: Инэр всё ещё поддерживал заклинание. Тетива внутри натянулась до предела, тяжёлым ужасом наполняя тело. Люси вновь переключила внимание на лёд со Стингом, и молнией её пронзило осознание: Прайда рядом не было.       Она нашла его в метре ото льда, лежащего вниз лицом, сжавшего левую руку у головы в кулак — дышащего, в отчаянии поняла Люси, смотря на редко и тяжело вздымающуюся спину. Он жив. Нет, не просто жив — он выбрался на свободу, каким-то немыслимым образом сумел освободиться от смертельной магии. И драконье волшебство в нём, пока ещё слабое, не отошедшее от волшебства Инэра, стремительно набирало мощь — и давило, давило, давило.       Прайд был зол — Люси чувствовала это всеми клеточками тела, находясь за добрые десять метров и не видя лица.       Боги, зачем лицо: такое давление магии более чем красноречиво.       — К-как же так?.. — пролепетала она и, поддавшись порыву страха, немного отползла назад.       Это словно оживило Прайда. На дрожащей левой руке он приподнялся, слегка, ненамного, достаточно для того, чтобы поднять голову и посмотреть в глаза остолбеневшей Хартфилии — и та могла поклясться, что никогда прежде не видела такого яростно-холодного взгляда. Лицо его почти сливалось с одеждой, кое-где даже начав синеть, тело дрожало от холода, и в ближайшие несколько минут он едва ли сможет сдвинуться с места, не то что подняться и броситься в бой. Только легче от этого Люси не стало. Той капли магии, что осталась в ней, не хватит для призыва Девы, которая могла бы принести зелье для восстановления сил: она умрёт раньше, чем звёздный дух успеет материализоваться. А Прайду не нужно дожидаться, когда придёт в норму волшебство. Да что там — он может не стоять на ногах вовсе, просто подползти к ней, задушить, сломать шею, впечатать голову в землю так, что разлетится череп, переломать рёбра одним ударом в грудь.       Достаточно просто приблизиться — и жизнь исчезнет из хрупкого тела заклинательницы.       Вот тебе и «хуже», Люси Хартфилия.       — Признаюсь... я недооценил тебя, Люси, — проговорил Прайд деревянными губами, изогнувшимися в слабой усмешке. В сочетании с холодной яростью в глазах она становилась поистине ужасной: Люси поняла, что за такое унижение лёгкой смерти не получит. — Использовать магию Инэра... против меня самого... неплохо, неплохо.       Он прокашлялся и глубоко, судорожно вдохнул воздух, который, видимо, едва протискивался по промёрзшим трахеям в такие же промёрзшие лёгкие, раз речь давалась ему с трудом. Долгую половину минуты Прайд пытался отдышаться и после продолжил:       — Вот только незадача: ты... заставила меня вспомнить худшие семь лет моей жизни. Нет, не вспомнить... ты заставила меня их пережить. В разы ужаснее, не находишь? — он слегка наклонил голову, оскалился, обнажая острые клыки, и Люси вновь поддалась страху. Больше инстинктивно, чем осмысленно она двинулась назад, но не рассчитала силы и завалилась на спину. На секунду Хартфилия подумала, что так даже лучше: она не видела лица Прайда и его холодных глаз, которые сулили ей скорую смерть. На секунду — ровно до тех пор, пока Прайд не протянул елейно: — Ну что же ты не смотришь на меня, Люси Хартфилия? Неужто... не хочешь полюбоваться на результаты своих трудов? или уже налюбовалась ими до этого, раз не прикончила, пока я был так беспомощен благодаря твоей смекалке?       Люси сглотнула: медленный вкрадчивый голос драгонслеера пробрался под кожу и заставил крупную дрожь пробежаться по телу; мысли спутались, смешались и исчезли, голос разума стих, и тем не менее что-то в голове наперебой твердило о смерти — твердило тихо, шёпотом, будто боясь быть услышанными. Так даже хуже, промелькнуло в голове, хотя почему, Люси не могла сказать. Не знала, не понимала, не могла даже предположить — только, ведомая последней мыслью, заставила себя на едва подчиняющихся, ходящих ходуном руках приподняться и вновь посмотреть на Прайда.       Тому, кажется, стало немного лучше. Во всяком случае, выровнялось дыхание и больше не слышалось судорожных вздохов утопавшего. Первый шаг на пути к восстановлению сделан — осталось только взять под контроль тело, сотрясавшееся, как и у заклинательницы, от каждого вдоха и движения.       — Поболтаем? Надо ж хоть немного скрасить твои последние минуты, — предложил он с насмешливой учтивостью. — Без обид, — добавил тут же, — но после такого оставлять тебя в живых я не намерен.       За бешено колотящимся сердцем Люси не слышала его слов. Она лихорадочно пыталась придумать, что делать, как выбираться из такого положения, как спасти себя и Мей, не дать случиться тому ужасному варианту, при котором погибнут все, а врагу достанется абсолютная победа. Только сколько ни пыталась, ни перетасовывала варианты, не могла вновь отыскать выхода иного, кроме как смириться и ждать конца. Магии нет, сил нет, Стинг не спасён, его мать без сознания, а Роуг и Леви далёко, да и не до неё им сейчас. У них свои враги, с которыми они уже наверняка справились или хотя бы имеют шансы на хороший итог. А рядом с Люси и Мей, по их мнению, находится Стинг, который обещал, что Прайд не дотронется до его матери. Который такое обещание обязан выполнить.       Который не выполнил.       Стинга нет, она одна на один с монстром, который жаждет смерти Эвклифов и который из-за неё был вынужден этот момент отсрочить. Который, чёрт побери, генерал — как противостоять чудовищу, не гнушающемуся убийств и обладающему сразу несколькими драконьими лакримами? Впрочем, что беспокоиться о магиях — Прайду с лихвой хватит грубой силы, чтобы в соответствии со своими прихотями растянуть её смерть.       — Ты, видимо, не поняла, — прокрался сквозь мысли потяжелевший голос Прайда. — Я, мягко говоря, не в настроении от того, что ты сделала. Неужто я так хорошо скрываю свою злость, что ты ещё смеешь игнорировать меня?       «Да если бы чувства были материальны, от меня бы и мокрого места уже не осталось», — мрачно подумала Хартфилия. Медленно, глубоко вздохнула и за бешеными ударами сердца услышала голос разума. Им обоим необходимо время, чтобы восстановиться. Для него разговор — возможность скрасить эти минуты, ведь, Люси была уверена, в победе он не сомневается.       А для неё это — возможность оттянуть время.       Накопить силы. Призвать Деву. И одним ударом закончить всё.       — Чего тебе нужно? Хочешь убить — убей. Всё равно не дождёшься, чтобы я молила о пощаде, — ощетинилась Люси. Дрожь из голоса ещё не исчезла, но в целом её слова прозвучали так твёрдо и уверенно, что и Прайд оценил:       — О, кто-то напоследок решил обнажить зубы? Не волнуйся, я убью тебя сразу, как только смогу нормально двигаться.       Люси раздосадованно поджала губы. Как она и думала, Прайд обездвижен. Какой хороший шанс, чтобы применить «Уранометрию», вызвать духов, просто ударить так, чтобы потерял сознание! Какой хороший шанс — как поздно он появился! Воззвать к звёздному миру не получится, приблизиться для удара значит приблизить смерть: в таком состоянии она ему ничего не сделает, а рядом нет ни меча, ни камня, которые могли компенсировать слабость тела.       Между тем Прайд устало положил подбородок на кулак. Из-под прикрытых глаз глядя на Хартфилию, он усмехнулся:       — Даже интересно стало, какие мысли вдруг придали тебе храбрости.       — Такие, что у тебя всё равно ничего не получится. Совет в курсе твоей гильдии и знает, кто стоит за убийствами драгонслееров в Альбионе.       Она надеялась, что факт раскрытия «Проклятия драконов» властью хоть сколько-нибудь колыхнёт спокойствие Прайда, но тот равнодушно протянул:       — Да ты что? — и ни взглядом, ни телом не выдал напряжения.       Потрясённая, Люси потеряла дар речи на несколько секунд.       — Тебе что... всё равно?       — А почему меня должно это волновать? — поинтересовался он в ответ. — В этой стране нет волшебника, который мог бы меня одолеть.       — Как самонадеянно, — Люси попыталась усмехнуться, но вышло неуверенно: ей не удалось отделаться от мысли, что Прайд прав и никто в Фиоре не сможет соперничать с ним. — На стороне власти десять святых магов и гильдии, в которых есть волшебники под стать сильнейшим. Ты думаешь, что способен всех их одолеть?       — Да, — просто ответил Прайд.       И принял попытку сесть. Люси замерла, заметив, как он зашевелился. Одежда натужено заскрипела, сковывая движения, и руки, не в силах удержать вес тела, подогнулись. Прайд был вынужден вернуться к исходному положению, однако, судя по голосу, это мало его расстроило:       — Как видишь, у тебя ещё есть время. Хочешь спросить что-нибудь ещё?       — Для чего ты убил драгонслееров в Альбионе? Это месть за недавнюю войну?       — Если кому и следует мстить за неё, так только Фиору — её организатору, — весомо отозвался он. — А на драгонслееров всего лишь поступил заказ. Моя... гильдия, как ты говоришь, хотя для меня это просто объединение магов, убивает убийц драконов. Некоторым людям потребовалось устранить тех четверых — пожалуйста. Мы при деньгах и при исполнении цели — двух зайцев одним выстрелом.       — «Цели»?       — «Проклятие драконов» убивает драконов. Звучит весьма метко, не правда ли? — усмехнулся он. Люси его радости не разделила, понимая, что упускает из виду какие-то детали. И Прайд по её ещё больше растерявшемуся лицу догадался, в чём дело. — Что ты знаешь об убийцах драконах и их магии, Люси Хартфилия? — начал он издалека. — Есть три поколения, хотя третье и представляет собой всего-навсего смешение первых двух. Есть Драгон Форс, драконьи лакримы, недавно ты могла лицезреть жертву Сна Дракона, о котором говорят поменьше: всё же явление нечастое.       Люси ожидала, что на последних словах Прайд переметнёт взгляд на Мей — хоть на секунду освободиться из-под этого холодно-насмешливого гнёта! — но тому на Эвклиф оказалось всё равно. Та тоже на присутствие Прайда никак не отреагировала, и хотя дыхание сохранилось, Люси становилось всё беспокойнее.       — Чуть менее известная информация, которую власть не очень любит распространять: драконы — наследники Первой магии. Могущественные долгожители, которые имеют огромный иммунитет к эфиру. Некогда они впитали кровь бога разрушения, потому одолеть их... весьма непросто. Человечеству несказанно повезло, раз они решили не воевать с ним, а сотрудничать. Никогда не задавалась вопросом, почему огромные ящерицы, способные стереть город в пыль за пару минут, опустились до своей некогда пищи и стали обучать её драконоубийственной магии?       — Многие драконы были миролюбивы. Они не хотели войны и бессмысленного кровопролития, — вспомнила Люси из учебников по истории. Столкновение четырёхсотлетней давности в красках освещалось в обучении, и детская впечатлительная психика его хорошо запомнила.       Прайд неожиданно повеселел.       — Драконы — и миролюбивы? Ты точно живёшь в сказке, хвостатая фея! — рассмеялся он, удивительно беззлобно и искренне. — Но ладно, допустим, они миролюбивы и не хотят — боги, какой абсурд — человеческой крови. Вопрос остаётся тем же: зачем они обучили людей магии, которая способна их убить? И которая, плюс ко всему, является осколком Первой магии — вещи довольно... опасной и непредсказуемой. Только тот, кто является её наследником, может в полной мере владеть ею. А люди, скажу я тебе, никогда к этим наследникам не относились. Так зачем же давать в руки слабому существу такую силу? Это сродни тому, если бы мы пытались научить муравья владеть оружием.       Люси прокручивала его речь в голове, стараясь выудить из своих знаний хоть сколько-нибудь убедительный ответ. Но он не находился. Прайд вёл к чему-то своему, и кратких курсов истории в особняке Хартфилиев и знакомства с семью драгонслеерами не хватало для того, чтобы предугадать.       Она на мгновение сосредоточилась на магическом сосуде внутри себя — недостаточно. Надо тянуть время дальше.       — Вижу, у тебя нет догадок. А ответ-то на самом деле прост: от этого зависело выживание драконов.       Хартфилия недоверчиво нахмурилась, смотря на Прайда как на умалишённого.       — От убийц драконов зависело выживание драконов?       — Звучит иронично, но это так. И объяснение этому хоть и лежит на поверхности, от этого не перестаёт быть занимательным. — Усмешка на этих словах насторожила Люси. На краю сознания затесалась мысль, что этим разговором она попала в ловушку: недаром столько предвкушения блестит в чужих карих глазах. Но отступать было поздно. — Как я и сказал, Первая магия доступна лишь наследникам. Людям не дано владеть ею. Что же делать с драгонслеерами? Хоть и опосредованно, но её эхо звучит в их волшебстве. Но они по-прежнему остаются людьми. А людей, владеющих изначальным волшебством, быть не должно. Тогда Первая магия наделила убийц драконов двумя проклятиями.       — «Проклятиями»? — вздрогнула Люси. — Отсюда... название твоей гильдии?       Прайд не без удовольствия кивнул пару раз.       — Два проклятия, которые отравляют жизнь убийц драконов — как наказание за людское высокомерие. Первое, самое безобидное — Сон Дракона. Ему подвержены те, кто носит в себе драконью кровь, то есть, все убийцы второго поколения.       — Что? — вырвалось у заклинательницы, в глубине души понявшей, как связано второе поколение и кровь дракона, но всё равно не желавшей в это верить.       — Ты не знала? Ты окружена тремя убийцами драконов, все трое носят лакримы, и никто из вас не знал? — удивился Прайд, и в голосе его звенел смех. — Поверить не могу. Из вас правда никто не подозревает, что носит под сердцем драконью кровь?       Люси вперила стеклянный от шока взгляд в землю. Ладно Стинг и Роуг: они могли знать или получить лакримы не по своей воле, — но Леви... Она ведь не знала. Никто не знал и не сказал, что в кристалле с силой дракона также заключена его кровь, проклятая и грозящая своему обладателю сном-комой. Многолетней. Вечной.       — Драгонслеер должен испытать настолько сильное потрясение или ярость, что его психика будет находиться под угрозой, — продолжил между тем Прайд. Люси заставила себя на время забыть о мыслях про Леви и магию убийц драконов тьмы и переключила внимание на него. — Тогда в дело вступает лакрима, которая защищает хозяина и заставляет его заснуть. На год, два, пять, порой на десятилетия. Может пройти и вечность: в теле останавливаются все процессы, магия оберегает драгонслеера от смерти в лице времени. Кто-то скажет, что не такое уж это и проклятие, — Прайд скептически пожал плечами, — но лично я и представлять не хочу, что испытывает человек, проснувшийся в другом веке и вместе с годами потерявший всё своё окружение.       Взгляд Хартфилии неосознанно метнулся к Мей. Пятнадцать лет назад известие о смерти мужа настолько сильно пошатнуло её психику, что потребовалось вмешательство лакримы. Пятнадцать лет вычеркнуты из жизни вместе с детством и подростковой юностью сына. Люси вздрогнула, вдруг поняв, что Мей, чьё время остановилось почти четверть века назад, сейчас лишь немногим старше своего ребёнка.       — И нет никакого способа снять Сон Дракона? — смотря по-прежнему на Эвклиф, тихо спросила она.       — Пока сам драгонслеер не переживёт свою боль или ярость — нет.       Люси поджала губы — воистину проклятая магия.       Только Сон Дракона, по словам Прайда, — безобидное проклятие, и оно не объясняло, почему от драгонслееров зависело выживание драконов. Значит, всё заключалось во втором проклятии.       Люси испытующе посмотрела драгонслееру в глаза. Ещё немного... осталось накопить всего чуть-чуть магии, чтобы призвать Деву, и тогда заклинательница хоть умрёт, но вырвет победу из чужих рук.       — Ярость, однако, — быстро перегорающее чувство. Те, кто впадают в Сон Дракона из-за неё, обычно не проводят в нём и пары дней. А вот для Драгон Соул она подходит просто идеально.       — «Драгон Соул»? — отчего-то чувствуя слабость в ногах, повторила Люси пересохшими губами. — Душа Дракона?..       Смесь волнения и страха, вдруг объявшая её, была, пожалуй, сродни той, что испытывает попавшее в паутину насекомое. Люси вновь поймала себя на мысли, что угодила в тупик, и довольная усмешка Прайда лишь подтверждала это.       — Да. Второе проклятие драгонслееров, чудовищно прекрасное — и чудовищно ужасающее, — медовым голосом протянул он. — Оно завязано не на только крови, но и на магии драконов, потому ему подвержены в том числе первое и третье поколение. Третье поколение — самое несчастное, не находишь? От боли они могут впасть в вечный сон, от ярости — потерять человечность. Потерять себя.       Беспокойство в груди всё нарастало. Люси несколько раз глубоко вздохнула, бесплодно стараясь унять зарождающуюся дрожь и звучать твёрдо.       — Что ты имеешь в виду?       — Ты наверняка видела Драгон Форс. В этом состоянии драгонслеер весьма похож на дракона, не так ли? Чешуя, удлинившиеся клыки, несколько озверевший разум — и, самое главное, объём магии. В Драгон Форс убийца драконов обладает объёмом магии, сопоставимым с драконьим.       — Человек... обладающий силой дракона? — потрясённо заключила Люси.       — Отсюда и название, — подтвердил Прайд. — Для Драгон Форс необходимо поглотить воистину огромное количество магии — та причина, по которой Драгон Форс Дуэта драконов немногого стоит. Они используют внутренние резервы, которые, конечно, больше, чем у других волшебников, но и рядом не стоят с резервами драконов.       Хартфилия в растерянности закусила губу. Да, она видела Драгон Форс в исполнении Стинга и Роуга, которые, в отличие от Нацу, после не валялись три дня в отключке, не страдали от магической перегрузки и не отличались чешуёй и звериными повадками: тому же Драгнилу, по словам Эрзы, в Райской Башне после Эфириона нехило снесло голову. «Такое количество магии словно превратило его в дракона», — вспомнились слова Скарлет. Превратило в дракона... Подобные слова никогда не приходили ей в голову, когда она видела режимы Стинга и Роуга. Да, они становились сильнее и быстрее, но всё равно не смогли противостоять Нацу и Гажилу; обзаводились метками в цвет магии, но эти метки и близко не походили на драконью чешую; сохраняли рассудок, ни разу не впав в звериную ярость и не отдавшись голым инстинктам. Их Драгон Форс не шли ни в какое сравнение друг с другом. Только вот...       — Как это связано с Драгон Соул?       Прайд вытянул указательный палец:       — Драгон Форс — первый подъём на лестнице из трёх ступенек. Убийца драконов, сумевший войти в этот режим и познавший мощь дракона, становится... готовым для Драгон Соул. Готовым для того, чтобы не просто обладать всей магией дракона, но и использовать её.       — По-твоему, в Драгон Форс они её не используют? — нахмурилась Люси       — Не всю. Тело в Драгон Форс не готово к такому объёму магии. А вот в Драгон Соул — да. «Рёв» ничем не отличается от рёва дракона, один удар, простой, без магии, запросто сломает человеку все кости. Обостряется слух, накаляются инстинкты и реакции — с такой защитой к убийце драконов будет тяжело подобраться. В его распоряжение переходит вся сила дракона... — Прайд сделал небольшую паузу и добавил, шире усмехнувшись: — За соответствующую цену, конечно.       Не давая Хартфилии и секунды на обдумывания, он резко оттолкнулся от земли — и, к ужасу заклинательницы, не упал. Несколько раз он бодро сжал руки в кулаки: судя по всему, обморожение с них сошло и контроль вернулся. Не дыша и ни о чём не думая, Люси опустила взгляд на его ноги, но те пока что оставались недвижимы. Надолго ли? Она вновь прислушалась к чувствам — надо подождать хотя бы минуту-полторы. Лишь бы за это время Прайд не поднялся!       — И цена этому — человечность убийцы драконов, — вернул к себе внимание Прайд, параллельно рассказу начиная разминать задеревеневшие мышцы плеч. — Чем больше он находится в Драгон Соул, тем меньше остаётся в нём человека, начиная от внешности: клыки, чешуя, когти и лапы вместо рук — и заканчивая разумом. — Драгонслеер красноречиво коснулся виска. Люси замерла в ожидании следующих слов. — Никаких эмоций, никаких чувств, кроме голой ярости и желания выплеснуть её. Не важно, на кого: для драгонслеера в этом состоянии нет друзей. Любой, кто попадётся под руку, будет уничтожен. Продумывать атаки, стратегии? Нет, на это его разум уже не способен. Хотя какой разум? В человеке не остаётся ничего рационального — им правят инстинкты, рвение разорвать кого-нибудь в клочья, обратить в ничто всё, что находится рядом.       С каждым словом перед глазами Хартфилии вырисовывалась отвратительная в своих красках картина: силуэт убийцы драконов с налитыми кровью, горящими алым глазами, которые не знали ничего, кроме жажды разрушения; вместо рук и ног — когтистые лапы с чешуёй столь толстой, что ни один меч и ни одно заклинание не способны разрубить её, и эти некогда человеческие ладони уже забрали не один десяток жизней — просто потому что. Потому что горит безумным огнём в груди желание уничтожать, и под огнём этим погиб разум. Потому что рядом кто-то мелькнул — возможно, когда-то товарищ, лучший друг и любимый человек, а сейчас лишь мясо для удовлетворения прихотей. Потому что изнутри грызут инстинкты, шипя низко и бесперебойно, как клубок змей: «Убей, убей, убей, убей»... И коварное воображение подставляло в силуэт то Нацу, чьё лицо и тело заливала кровь, то Венди, совсем ребёнка, который легко ломал кости товарищей, просто наступая на них, то Роуга, и без того чудовища со своей Тенью, то...       — И вот в чём загвоздка: выйти из Драгон Соул, усмирив свою ярость, не получится — по той простой причине, что эту ярость драгонслеер уже не осознаёт. Не помнит, что может чувствовать что-то иное. Что он вообще-то человек, — прервал ужасающие картины разума Прайд. — Догадываешься, что будет дальше, Люси? Что ждёт драгонслеера, который получил всю драконью мощь и вместе с ней потерял рассудок, потерял человека внутри себя?       Он растянул губы в мягкой усмешке, следующими словами выбивая мир из-под ног заклинательницы:       — Верно: он превращается в дракона.       Та шокировано распахнула глаза, приоткрыла губы, чтобы что-то спросить, что-то выдавить, но лишь поперхнулась словами вместе с воздухом.       — И это и есть та простая причина, по которой от драгонслееров зависит существование драконов. Все они рано или поздно превратятся в чудовищ, которые ближайшую сотню лет ничем не будут отличаться от диких зверей. Ну, или судьба смилуется над ними и они умрут молодыми, потерявшими будущее, но хотя бы людьми, — легкомысленно обронил он вторую перспективу убийц драконов, и эта лёгкость была мерзкой насмешкой.       Ошеломлённая, Люси смотрела сквозь Прайда и пыталась... понять? принять? уложить в голове ту мысль, что драгонслееры превращаются в драконов? Нет, не так. Нацу, Гажил, Венди, Стинг, Роуг — все они в порыве ярости имеют шанс навсегда потерять человечность и превратиться в безжалостных, лишённых разума чудовищ? Обречены убить тех друзей и других людей, которые просто окажутся в неподходящий момент рядом, а потом сто лет сеять хаос и разрушения, вновь убивать друзей и семьи, но уже не свои, пожирать их...       — Вернуться ли они когда-нибудь в человеческий облик? Да, лет через двести-триста, если не умрут раньше. Вот только какой смысл возвращаться?       ...чтобы, очнувшись через несколько веков, понять, что уж теперь-то потерял полностью всё? Ни товарищей, ни семьи, ни страны — чтобы очнуться в тысячах километрах от дома, которого может уже и не быть, от близких людей, которые давно сгнили в земле или переварились в желудке, от себя, когда-то бывшего разумным человеком, что в один миг лишился всего.       — А потом они возьмут себе человека в ученики. Конечно, не захотят, чтобы и он перенёс весь этот ужас, но драконьи инстинкты перевесят доводы человеческого разума. Как для людей важно размножаться, для драконов важно сохранить свой осколок Первой магии, и они будут обучать людей убивать их — чтобы люди стали ими.       Люси слабо попыталась возразить:       — Но ведь драгонслееров убивают. Ещё до того, как те обращаются в драконов. Это ведь... нелогично. Если драконы появляются только так, то... они обречены на вымирание.       — И они вымирают.       Повисло молчание. Хартфилия пыталась переварить сказанное, но не получалось: что-то внутри отчаянно отказывалось верить, что у Нацу, Гажила и Венди всего два будущего, и одно не лучше другого. Позволь горячей драконьей крови затмить человечность — или умри. Как герой или тихо, бесславно — не важно. Умри молодым, не добившимся своей цели или только-только начавшим добиваться. Умри рано — ведь только так ты заставишь свои острые от молодости чувства молчать.       — Стингу несказанно повезло, не так ли? Инэр подарил ему безболезненную смерть и тем самым спас от Драгон Соул.       Стинг.       Люси вздрогнула, словно очнувшись ото сна. В паутине разговора, умело сплетённой врагом, она почти забыла о своих планах, и имя драгонслеера стало спасательным кругом. Погиб он или ещё жив? Люси не знала и не задумывалась, смирившись с мыслью, что спасти Эвклифа не в её силах. Как бы ни было больно это признавать, его судьба уже решена.       Его, — но не судьба матери.       — Придворной дамы откройтесь врата! Дева! — воскликнула она. Дух едва появился из звёздного мира, как Хартфилия выпалила: — Дева! Мне нужно восстановить магию, срочно! Принеси мне то, что дала Мей-сан!       Дева хотела было напомнить, чем обернётся для мага внезапное восстановление всего волшебства, но осеклась, поймав на себя решительный взгляд хозяйки. Та знала, помнила и даже успела увидеть, в каком состоянии будет после окончания эффекта, но для неё, как и для Мей Эвклиф, это было нестрашной ценой.       Терять нечего, отступать некуда. Люси была в тупике.       Но Дева знала, как велики человеческие возможности, которые способны зажечь свет даже в самой кромешной тьме.       — Как прикажете, — учтиво склонила голову дух и исчезла.       — О, так у тебя остались силы, — прокомментировал Прайд, интонация которого шла вразрез словам: в голосе не слышалось ни капли удивления или беспокойства. — И кого ты собираешься вызвать? Я бы посмотрел на Короля звёздных духов, но, полагаю, ты не в состоянии его вызвать.       «А разве возможно?» — едва не вырвалось у Хартфилии, но она вовремя прикусила язык. И дурак поймёт, что он пытается выиграть для себя время за очередными разговорами. «Будь хладнокровен, пока можешь, — зло думала Люси, выпивая принесённое Девой зелье и параллельно ища нужный золотой ключ. — Я из кожи вон вылезу, но сделаю так, что для тебя всё будет кончено!»       — Небесной двойни откройтесь врата! Близнецы!       Она взмахнула ключом, и из облака звёздной пыли появились духи. Секунда — и Хартфилия рывком вскочила на ноги, хватая за руки свою копию.       — Небесный предел, звёздам откройся...       На лице Прайда, до скрипа зубов равнодушном, отразилась заинтересованность — Люси, до середины заклинания пристально следившая за ним, отметила, как он выпрямился, наклонил голову и приподнял брови.       Да, равнодушие исчезло.       Только ещё ни один человек при виде «Уранометрии» не сидел недвижимо и не смотрел так пронзительно холодно, что Люси запиналась в словах.       — Явите себя и откройтесь...       — Бесполезно, Люси, — неожиданно подал Прайд голос, и в это мгновение из её головы исчезли все мысли, кроме одной: «Ничего не получится».       Она встряхнула головой, крепче сжала ладони Близнецов и зажмурилась — пора!       — Восемьдесят восемь тел небесных! Сияйте! Уранометрия!

~*~

      Тюремные помещения располагались ниже основного уровня, потому отличались темнотой, сыростью и затхлым запахом ржавого железа. Проникающий сквозь щели в стенах и потолке ветер завывал в вышине, иногда играя с кандалами и создавая жуткую симфонию безнадёжности и смерти — иными словами, как ни посмотри, а место не стоило внимания королевы. Однако необходимость вела её, закованную в статный доспех, по пустым тесным коридорам мимо пустых камер.       Хотя нет. Одна сегодня не пустовала.       Королева остановилась у старой, порыжевшей от времени решётки, сквозь которую в темноте камеры едва проглядывался маленький девичий силуэт. Синяя копна волос, густая, пыльная и растрёпанная, не скрывала знак хвостатой феи на плече пленницы — совсем ребёнка, насколько помнила королева. Конечно, по их меркам все люди — дети, лишь некоторые из которых доживали до ста, но эта была ребёнком именно что по человеческим меркам. Двенадцать лет... В реальности девятнадцать, но человеческий ребёнок имел несчастье столкнуться с Акнологией и потерял семь лет. Да и разве можно назвать девятнадцатилетней ту, чьё тело столь мало и хрупко, что достаточно сжать пальцы на запястье — и кости сломаются?       — Венди Марвелл, — припомнила королева имя пленницы. Та не шелохнулась: принесённая Мирасаки в темницу не далее как час назад, небесная дева ещё не оправилась от ран. Впрочем, смертельными они не были, так что королева не видела смысла волноваться.       Бедное, несчастное дитя. При всей нелюбви к роду людей королева не могла не чувствовать, как болезненно сжимается сердце от взгляда на двенадцатилетнего ребёнка. Как мало она прожила, как много она не увидела и больше никогда не увидит!       Холодный голос разума остановил эти мысли, напомнив, кто перед ней сидел в кандалах. Убийца драконов. Королева прикрыла глаза — жалость исчезла из сердца, оставляя вместо себя покой и равнодушие. Ребёнок или нет, а девочка обучалась у дракона, поэтому сочувствовать бессмысленно. Убить её в таком возрасте будет даже милосердием — так дитя никогда не познает Драгон Соул.       Короткая смута в душе улеглась, и королева в спокойствии продолжила свой путь. Через пару минут перед ней в конце коридора появилась небольшая дверь, которую охраняли два Небесных Воина. Те почтенно склонили головы и опустили взгляд, приветствуя.       — Началось? — поинтересовалась она перед тем, как войти.       — Да. Процесс запустили полчаса назад.       Королева кивнула и толкнула дверь, проходя в просторное помещение. Оно было немногим уютнее тюремных коридоров, но хотя бы не давило на плечи пустотой и тьмой и лучше защищало от ветра. Сидящая левее от входа за столом девушка, внимательно наблюдавшая за показателями на эфирных мониторах, пока что не интересовала её — куда больше внимания привлекал исполинский шар мутного бирюзового оттенка. Королева усмехнулась, стоило ей заметить второго пленника, наполовину погружённого в шар. Оставшаяся половина была сплошь опутана проводами, по которым в лакриму резво бежала магия, светящаяся ядовитым бордовым.       — Вижу, у тебя всё под контролем, — улыбнулась королева и наконец перевела взгляд на свою слугу.       Та кивнула, не отрывая безрадостного подслеповатого взгляда от показателей. Цифры счётчика резво сменяли друг друга на стёклах очков.       — Процесс займёт около трёх часов. После этого брать небесного драгонслеера?       — Если Мирасаки и Курогане не принесут других, — кивнула Королева. — Всё же у девочки мало магии. Лучше начать с тех, чей резерв побольше.       — Например?       — Огненный или громовой дракон.       Слуга кивнула и без интереса вернулась к мониторам. На одном из них высвечивалась информация о драгонслеере в лакриме, но королева в ней не нуждалась: она и без того знала, что человек с загорелой кожей и тёмно-красными колючими волосами — Эрик, в Фиоре больше известный как Кобра — ядовитый убийца драконов.       Уголки губ незаметно приподнялись. План близок к завершению. Эта огромная лакрима, на фоне которой Кобра казался мизерной точкой, станет последней, и тогда... Разум вновь прервал её мысли: не стоит загадывать и представлять заранее, иначе не получится сполна насладиться моментом триумфа.       Безмолвно она вышла из помещения и двинулась к выходу из тюрьмы. В груди разливалось приятное тепло от осознания, что долгие века ожидания не прошли даром. Остался один день.       Следующая ночь станет последней для всего мира.

~*~

      Близнецы исчезли сражу же после того, как отгремела «Уранометрия». Шумно глотая воздух, Люси упала на колени. Перед глазами всё плыло и двоилось, тело изнутри скручивало судорогой: Люси вложила всю магию в этот удар, зная, что не имеет права на ошибку, что никто из её духов не сможет справиться с Прайдом, — а раз так, жалеть себя бессмысленно. Лишь бы получилось!       Хотя не получиться не могло: Прайд не сдвинулся с места после того, как восемьдесят восемь планет пришли в движение, его последнее место пребывания заволокло дымом развороченной земли — все удары попали точно в цель. Он не мог уклониться, не мог спастись.       Но душа всё равно не находила покоя.       «Если "Уранометрия" не сработала...»       В облаке дыма прорезался силуэт. Низкий для стоячего человека, он в то же время был слишком высоким для лежачего — Люси не понимала, как, но после «Уранометрии» Прайд не сменил позы, продолжив сидеть. Не упал и не поднялся. Заклинательница прижала руки к груди, вся схваченная одним вопросом: получилось, нет?..       Постепенно сфокусировавшееся зрение вдруг различило слабое свечение, с трудом пробивавшееся сквозь плотную завесу дыма. Показалось?.. Когда порывы ветра развеяли её, вместе с немым отчаянным криком пришло понимание: нет.       Дым обнажил абсолютно невредимого Прайда, объятого лёгким, почти прозрачным золотистым куполом.       «Уранометрия» не сработала.       — Я ведь говорил, что бесполезно, — ровно напомнил он. От его взгляда веяло холодом смерти, и под ним задушенное «Как же так?..» встало у Хартфилии поперёк горла.       Свечение исчезло, и Люси в ужасе обнаружила порозовевшую, избавившуюся от обморожения кожу, исчезнувшую ломанность в движениях и надрывность в дыхании — каким-то немыслимым образом Прайд за пару минут полностью восстановился. Он без труда поднялся, ни разу не покачнувшись, и снисходительно оглядел Люси.       — Мы могли бы поговорить ещё, но тебе, я смотрю, невтерпёж умереть. Что ж... Как видишь, благодаря твоей «Уранометрии» я в полном порядке. Ты оказала мне услугу. Не отблагодарить тебя, не исполнив твоего желания, будет, по крайней мере, невежливо.       И без того поражённая тем, что Прайд не просто избежал атаки, но и сумел восстановиться, Люси не сдержала растерянного вздоха: по словам Прайда, причина этого «чудесного» восстановления — её «Уранометрия»?       Прайд вяло усмехнулся:       — Разучилась говорить от шока? Тогда, так уж и быть, окажу тебе ещё одну услугу: всё же душа, отправленная на тот свет с ворохом вопросов, рискует остаться неупокоенной.       Хартфилия дёрнулась, как только Прайд сделал первый шаг в её сторону, оттолкнулась от земли, попыталась встать, но тело камнем вниз потянула слабость, и заклинательница повалилась на бок. Сил не осталось, вдобавок мягко и пока что ненавязчиво подкрадывались последствия магического голода: Люси чувствовала, как наливаются больной тяжестью мышцы и тяжелеет голова. А Прайд неумолимо приближался, огромный и тёмный от бьющего в спину солнца, как смерть.       Бесполезно, возник в голове удушающе спокойный вывод. И Люси, осознав его в полной мере, опустила руки.       Всё действительно кончено.       — Признаюсь, я удивлён, что ты не додумалась сама. Всё же Альбе́до, — Прайд взмахнул указательным и среднем пальцами, и вокруг него вновь появился золотистый свет, — работает по принципу Тетрабиблоса, с той лишь разницей, что он не может преобразовать любую атаку в магию моего типа.       — Тетрабиблос? — тихо выдохнула Люси.       Брови Прайда взметнулись вверх.       — Заклинательница духов, знающая Уранометрию, но не знающая второго Звёздного заклинания? Это вообще как? — удивился он. — Что у тебя за отношения с духами, раз они рассказали тебе об Уранометрии, но умолчали о Тетрабиблосе?       — Я узнала его не от них, — процедила Хартфилия.       — Вот оно как. Значит, всему виной твоя глупость или невнимательность. Уж не знаю, как так можно: найти одно заклинание и пропустить второе, привязанное к нему, но на пальцах, Люси Хартфилия: и Тетрабиблос, и Альбедо поглощают любую атаку и преобразовывают в магию, которой — при соответствии элементов для Альбедо — можно использовать в обратную. Твоя Уранометрия — звёздная магия, — Прайд остановился в шаге от заклинательницы и, схватив за подбородок, заставил посмотреть глаза в глаза, — и какое счастье, что сила лунного дракона близка к звёздам.       Люси схватилась за его руку, тщетно пытаясь отстраниться. О чём говорил Прайд, она понимала с трудом: с каждой секундой становилось всё хуже, и больно было просто думать, не говоря уже о том, чтобы осознавать происходящее.       Прайд уловил в глазах, заволакивающихся болью, недоумение и покачал головой, сокрушённо вздыхая:       — Волшебники по-прежнему не изучают основы... Лунная магия — сильнейшая в плане развеивания заклинаний. Твоя Уранометрия дала мне сил для того, чтобы уничтожить последствия Ледяного гроба Инэра.       Если бы слова были материальны, сейчас они ударили бы Люси наотмашь и одновременно пережали бы горло.       Она полностью излечила Прайда от влияния смертоносного льда. Она вернула ему все силы. Она дала ему возможность твёрдо встать на ноги, убить её, а следом и Мей.       Она.       Не будь она столь самонадеянна и ещё немного потяни время, Леви и Роуг успели бы окончить свой бой и прибежать им на выручку. Да, измотанные одними противниками, они вряд бы выстояли против вторых в лице Прайда и Инэра, да, Роуг наверняка не ушёл бы без Стинга или без мести за него, — но Леви могла бы спасти Мей. Спастись сама. Пусть с Люси Хартфилией и Дуэтом убийц драконов было бы покончено, пусть. Но двое бы выжили. Хотя бы двое.       Теперь же не выживет никто — благодаря ей.       Люси почувствовала, как в глазах защипало от горьких обидных слёз.       — Прощай, Люси Хартфилия, — равнодушно уронил Прайд.       И, слегка приподняв заклинательницу за волосы, наотмашь ударил её по лицу. Люси не успела даже вскрикнуть: звук затух вместе с сознанием, мгновенно погрузившееся в темноту, звенящую и пахнущую кровью. Один удар. И как только Стинг стоял на ногах после такого?..       Один удар. Если бы был ещё шанс, ещё время, Люси бы горько усмехнулась: боги, и вот так закончилась её история? Так глупо, так быстро.       Так, как заслуживала.

~*~

      Мей ничего не видела, не слышала и не ощущала. Не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она провалилась в беспамятство, движимая, как бы абсурдно это ни звучало, желанием вспомнить... что-то. Блуждая в лабиринте воспоминаний почти двадцатилетней давности (и это не считая упущенных пятнадцати лет!), где она смеялась с Жаном и Прайдом, а отец обучал магии водного убийцы драконов, она потеряла то, за чем пришла. Что она искала, что надеялась найти в маленькой себе? Мей не знала. Сердце не покидало чувство, что где-то здесь должен быть ключ, который откроет выход, компас, который укажет направление в светлое будущее с одним изъяном. Крохотным, незначительным.       Вспомнить бы только, что за изъян и где лежит шанс на лучшее.       Но прошлое не давало ответов или скрывало их столь тщательно, что, если не знаешь, зачем ты здесь, ничего не найдёшь. Тогда Мей решила вспомнить, что привело её в глубины памяти.       И перед глазами возник Стинг, её уже большой двадцатилетний мальчик, неуверенно протянувший к ней руку. Мей с улыбкой потянулась в ответ, — но вмиг между ней и сыном выросла стена льда. Она прижалась к ней, со слезами вглядывалась в светлые переливы, пытаясь отыскать там лицо Стинга, который что-то беспорядочно шептал. Что-то... Драконьему слуху было не под силу услышать, но сердце, переполненное безграничной любовью, не нуждалось ни в ушах, ни в магии.       «Помоги мне, — просил он, от слабости падая на колени, — мама».       — Ещё ничего не кончено, Мей-сан! — разрезал тишину звонкий крик. Эвклиф обернулась — перед ней стояла Люси Хартфилия, уставшая, умытая в слезах, но такая решительная! — Стинг ещё там! Он жив, и я знаю, я чувствую это! И вы тоже должны это чувствовать! Вы его мать, Мей-сан!       Темнота беспамятства постепенно исчезала, рассыпаясь на части: Мей начинала догадываться, что искала в далёком прошлом.       — Узы, что связывают вас... прочнее и сильнее их нет ничего в этом мире! Я знаю это! — продолжала заклинательница, такая красивая и молодая — ещё жить и жить. Как и Стингу, и его друзьям. Никому из них нельзя умирать так рано...       Мир ничего окончательно растворился в прошлом — Мей увидела над головой пасмурное дождливое небо. Под ногами простирались зелёная равнинная земля с маленьким городом, который — Мей не видела, не слышала, но точно знала — задыхался от страха. «Всё-таки этот день...»       — Как ребёнок, как дочь, ради которой моей матери не жалко было и жизни!       Мей тихо улыбнулась, прикрыла глаза — и вспомнила тот миг, когда на утонувший в дожде и разрушениях город упал первый луч света. Когда она прижималась к маме, которая закрывала её всем телом и прижимала к себе особенно сильно, когда вздрагивала земля над головами; когда оглядывала мельком тысячи напуганных лиц, неосознанно пытаясь найти ещё одно, родное; когда смотрела на отчего-то хмурого отца, единственного не объятого паникой. Он говорил иногда, что скоро всё закончится — исчезнет тряска земли, взрывы и рёв чудовища снаружи, и они выберутся на поверхность, не боясь быть съеденными драконом. «Скоро всё закончится», — повторял он — самому себе или им, неясно. «Непременно», — добавлял с нажимом и с каждым разом становился всё мрачнее.       Всё и вправду закончилось, и они вышли на затопленные улицы, вдохнули спёртый от дыма и разрушений воздух. Дракона поблизости не было — и вдали тоже, чуть позже узнали они, когда отца отозвала в сторону группа горожан, обходивших окрестность. Сваренного заживо, с облезшей чешуёй и дымящегося так, что подойти не удавалось несколько часов, его нашли в километре от города. Рядом лежала простая мужская одежда, в которой затерялся маленький голубой камень, похожий на осколок неба.       «Деда не вернётся», — поняла Мей в тот миг, когда отец показал им этот камень — лакриму водного убийцы драконов.       Мей исполнялось десять в тот год, и она была не по годам умной девочкой, которой нравились истории про драконов, выдуманные и настоящие. Она многое знала о них — и об убийцах драконов тоже.       Знала, что вживлённую лакриму без смерти хозяина не достать из тела.       Через три года, будучи уже за тысячи километров от родного города, в другой стране с другим языком и другими людьми, Мей узнала кое-что ещё.       «Вот и изъян», — улыбнулась она ломанно и досадливо. На несколько секунд ощутила, как наполняется тяжёлой обидой сердце: не крохотный он совершенно. Незначительным назвать тоже язык не поворачивался — поначалу.       Потом всё улеглось и разрешилось.

«Я открою Стингу дорогу в будущее...»

      И в миг, когда всё встало на свои места, взошло солнце, нашлись ключи ото всех дверей и компас с направлением в жизнь, Мей открыла глаза. Она увидела лежащую рядом Люси, чьё лицо заливала кровь, а тело не двигалось, прислушалась — в этот раз драконий слух помог и уловил слабое редкое дыхание заклинательницы. Жива, с облегчением поняла Эвклиф и, невзирая на деревянное, измученное судорогами тело, поднялась на ноги.       В ту же секунду она встретилась взглядами с Прайдом. Не удивилась: Люси не в состоянии одолеть чудовище, от которого веет восемью магиями дракона. Не удивился и он, лишь протянул безынтересно:       — С возвращением, Мей. Ты как раз вовремя.       Их разделяло не больше трёх метров, но Мей не чувствовала страха. На душе разливались спокойствие, решительность... лёгкости, увы, не было. Немного горько, немного больно.       Но Мей всё для себя решила.       — Да, — сказала она ровно, — как раз вовремя для того, чтобы всё исправить.       — У тебя нет магии. Одно заклинание — и ты мертва.       Невесомая улыбка тронула губы женщины.       Да будет так.       — Секретная техника убийц драконов, — сложив руки перед грудью в молитвенном жертве, прошептала она. — Агиа́сма.       Вокруг неё фонтаном взорвалась вода. Бурная и горячая, бьющая в замороженный воздух паром, она несколько секунд кружила вокруг хозяйки, после чего в мгновение ока заключила её в пузырь — Мей едва успела глотнуть воздух перед тем, как оказаться запертой в буйстве собственной магии. Кожа её стремительно бледнела, становясь прозрачной и обнажая сухожилия, сосуды, кости. Впрочем, их вскоре ждала та же судьба.       Она вытянула правую ладонь в сторону Люси, и часть воды отделилась от шара, омывая окровавленное лицо заклинательницы. «Очнись, Люси», — ласково подумала Мей — и та услышала её слова, закашлялась, сплёвывая попавшую в рот воду. Часть крови ещё осталась, но Мей знала, что рана на голове Люси затянулась и больше не потревожит её.       — Мей-сан?.. — в растерянном ужасе прошептала Хартфилия. — В-вы...       Эвклиф приложила палец к губам и приподняла уголки губ. «Всё хорошо, — услышала заклинательницы в голове чужой голос. — Я не могу говорить, но ты можешь слышать мои мысли благодаря воде, которой я залечила твою рану».       Люси зарылась рукой в волосы, мимолётно огладила правый висок, который Прайд рассёк одним ударом, но нигде не обнаружила повреждений. «Как?» — хотела спросить она, но Мей опередила её: «Прости, Люси, но у меня не так много времени, чтобы отвечать на твои вопросы. Пожалуйста, выслушай меня».       — Не так много времени? Я не понимаю, о чём вы... — дрожащим голосом солгала заклинательница. Обо всём она догадывалась — просто не желала верить.       — Хо... Решила под конец блеснуть магией? — неожиданно тяжело процедил Прайд. Воздух вокруг него потяжелел и окрасился белым, на одной руке заиграла ледяная магия. Он взмахнул сверху вниз, и из земли один за другим начали появляться ледяные шипы, огромные настолько, что легко проткнули бы весь пузырь.       — Мей-сан!       Мей выставила перед собой другую руку — часть воды вновь отделилась от пузыря и с грохотом обрушилась на атаку. Пар на несколько мгновений скрыл лица некогда товарищей друг от друга. Когда он развеялся, Прайд обнаружил, что от его льда не осталось и следа. Пара брызг попали на его лицо.       «Ты ведь сам сказал, Прайд, — тут же зазвучал спокойный женский голос в его голове, — что нет ничего сильнее заклятий, использующих тело как катализатор».       К тому моменту она почти вся сливалась с водой. Люси легко могла разглядеть сквозь её лицо и толщу магии темнеющее небо и далёкую линию горизонта, и чем дальше, тем больше таяла женщина. Оставались лишь её глаза, необыкновенно голубые, лучащиеся тихой радостью в этот момент. Она слышала слова, предназначенные Прайду, вспоминала предыдущие — и понимала, в этот миг, когда солнце коснулось земли и начало скрываться, опуская мир во тьму, окончательно понимала, на что решилась Мей.       — Нет... пожалуйста, не надо, — умоляла она. Мей смотрела в её глаза нежно, любяще, как мать смотрит на ребёнка, и в то же время твёрдо. «Я не передумаю», — говорили эти глаза. Люси понимала и это, но всё равно в отчаянном шёпоте срывалась: — Мей-сан, нет... вы не должны этого, всё может разрешиться по-другому, вам не надо...       Она шептала, плакала, захлёбывалась в словах и мыслях, даже тогда не находя смелости окончить их, произнести то последнее, самое страшное слово, которое казалось таким лёгким для себя — и которое так сложно было отнести к другому человеку.       К ней, доброй улыбчивой Мей, что сейчас вместе с последними солнечными лучами растворялась в мире.       «Твои слова помогли мне кое-что вспомнить, Люси. Не только Агиасму и то, как её использовал мой предок... Нет, я вспомнила то, что намного важнее. Что я мать, Люси. Мать, чей ребёнок умирает. Мать, пятнадцать лет назад эгоистично поддавшаяся своему горю и сломавшая жизнь маленькому сыну. Ломающая его жизнь вновь. Ужасная, как ни погляди, мать, — горько улыбнулась Мей. Люси помотала головой, но не посмела прервать. — Я не хотела этого. Знаешь, Люси, я ведь так хотела побыть со Стингом! Узнать, каким он вырос, как сложилась его жизнь, каковы из себя его друзья. К чему он стремится, что любит, кого. Я... я так многого о нём не знаю. Практически ничего, — мысли в её голове набирали скорость, сбиваясь, утопая в слезах. Их Хартфилия заметила мгновением позже — увидела лихорадочно блестящие глаза и прижатую к переносице ладонь. — Я была так счастлива, когда вновь увидела его, когда поняла, что и без родителей его жизнь сложилась. Он сильный маг, сильный человек. Но мне так хотелось растопить его сердце...»       Вода в шаре разгонялась всё сильнее. Волны поднимали платье, под подолом которого уже нельзя было разглядеть ноги, развевали потускневшие волосы, тревожили старое некрасивое ожерелье из камней — последний подарок сына. Мей смотрела на него опустошённо, смотрела мимо, сквозь, мыслями находясь в утре того злосчастного дня, когда праздновал четвёртый день рождения Стинг — и когда пришла весть о гибели мужа. Мей могла сколь угодно клясть за несчастья семьи Прайда, но правда была в том, что больше всего на свете она ненавидела тот день.       Больше всего на свете в несчастьях сына была виновата она.       «Мне бы так хотелось увидеть его улыбку. Ох, Люси, если бы только могла знать, как Стинг улыбался в детстве! Так широко и ярко, как... солнце. Я не могла не улыбаться в ответ, глядя на его улыбку. Если бы я только могла увидеть её вновь...»       Люси не видела её губ, но почувствовала, что Мей печально усмехнулась.       «День, всего один день... Всё, о чём я сейчас могу мечтать, — один спокойный день рядом с ним. Чтобы вернуть всю ту любовь, которую я задолжала за эти пятнадцать лет...»       Прозрачные ладони легли поверх почти исчезнувшего лица — Люси поняла это только по появившимся вокруг пузырькам воздуха. Едва дыша от скручивающей сердце боли, она вслушивались в тихие всхлипы женщины. Не думала ни о чём. Не проклинала, не сетовала, не умоляла — из головы исчезло всё, из сердца тоже, оставив после себя только ощущение, мутное, больное и режущее. Ощущение того, что вот так не должно быть. Ребёнок не должен погибать раньше родителя. Но и родитель жертвовать собой ради ребёнка тоже... верно?..       «Пусть боги судят меня за все грехи, что я успела совершить за двадцать три года жизни и пятнадцать лет сна. Мне не страшно. Не страшно умирать так рано, — послышался уже куда более тихий и хриплый голос. Заканчивался кислород. Заканчивалось время. — Страшно то, что своим возвращением я поселила в сердце Стинга надежду, заставила его мечтать о том, что всё будет как раньше, — и теперь самолично уничтожаю всё это. Лучше бы я никогда не просыпалась или умерла до того, как встретилась с ним. Лучше так. Пятнадцать лет он привыкал жить без меня — и всего один день уничтожил эту привычку. Боги, это мой самый страшный грех, и я не имею права просить прощения за него...»       В последний раз Мей открыла глаза и посмотрела на Люси. Улыбалась ли она, плакала, заклинательница не знала: от Эвклиф осталось только платье да глаза, в чей небесно-голубой оттенок начала проникать синева вечереющего неба.       «Я знаю, что не могу просить тебя о чём-то. Но... молю, хотя бы выслушай мою просьбу. Помоги Стингу. Ты знаешь, каково это — терять маму, поэтому... не дай горю погубить его. Не дай ему возненавидеть весь мир только из-за того, что у него такая ужасная мать. Мне нечего дать тебе взамен, нечем помочь, я лишь эгоистично и отвратительно давлю на доброту твоего сердца, и ты имеешь полное право ненавидеть меня за это, не...»       — Взамен... есть кое-что, что вы можете сделать взамен, Мей-сан, — прервала Люси тихо. — Пообещайте... что перестанете ненавидеть себя. Хотя бы, — она запнулась, сглотнула ком, который даже не желчный — железный и острый, как бритва, — хотя бы перед смертью.       Мей улыбнулась с нажимом и смешком — так, чтобы Люси услышала. «Я не...»       — Пообещайте, — повторила заклинательница. Хотела закричать, прозвучать твёрдо и разгневанно, но боль душила изнутри и мешала не то что говорить — дышать, поэтому получилось... лишь бы сказать. Лишь бы повторить. Лишь бы выдавить из себя хоть что-то, и не важно, как. Она опустила голову, зажмурилась, не то сдерживая новый поток слёз, не то не в силах больше смотреть на умирающую Мей, которую она хотела уберечь от смерти.       Которую не уберегла.       «Хорошо. Я обещаю», — тихо, почти неслышно. Как бьются маленькие волны о камни, как тревожит морская вода берег, как течёт река.       Мей закрыла глаза. В этот раз навсегда, подумала она с ломаной улыбкой на исчезнувших губах.       «Спасибо, Люси. Я была рада повстречаться с тобой...»       И так, как перекаты волн глушат крики чаек, последние слова исчезли под грохотом взорвавшегося шара. Вцепившись в волосы пальцами, Люси закричала истошно и пронзительно, распахнула в отчаянном неверии глаза, чтобы увидеть, как начало падать на землю пустое, насквозь промокшее платье. С трудом она ринулась вперёд, упала животом наземь, проехала несколько метров, но успела подхватить чужой наряд. Она уткнулась носом в тяжёлую, пахнущую солью и морем ткань и в агонии закричала вновь.       Она не видела, как вода из шара обрушилась на ледяную глыбу, как в небо с шипением вновь поднялся пар. Не видела, какой глубокий шок отпечатался на лице Прайда. Не слышала журчания воды, что стекала по тающим холодным сколам, не знала, что в пелене пара показалось два силуэта. Не могла догадаться, что первый, самый далёкий и сидящий на коленях, — Инэр, что недоумённо разглядывал свои ладони. Не могла почувствовать облегчения и радости, когда показались мокрые светлые волосы, серёжка в левом ухе и пустой взгляд синих глаз, когда Стинг Эвклиф впервые за долгие десятки минут вдохнул полной грудью воздух, более не холодный — напротив, такой лёгкий и тёплый, как объятия матери. Люси ничего не видела, не слышала и не чувствовала: весь мир исчез, сомкнулся на старом платье, ожерелье и тревожно светящейся под одеждой лакримой, которая вновь потеряла владельца. Криком пытаясь вытравить боль, Люси обнимала пустоту и в мыслях лихорадочно просила прощения — за глупость, слабость, неумение выполнять обещания... за то, что судьба семьи Эвклиф оказалась в столь неумелых руках. За то, что исправлять всё пришлось Мей.       Она просила прощения — и отказывалась верить, что её никто не услышит.       Что прощать её некому.       — Чёрт... — одними губами произнёс Прайд. Он смотрел то на задыхающуюся в истерике Хартфилию, то на освободившегося, живого Стинга, то на Инэра, который никак не мог осознать, что кому-то оказалось под силу, под решимость развеять его заклинание, — смотрел и не верил, что Мей Эвклиф только что умерла.       В это же время Стинг стеклянными глазами глядел на свои ладони. В голове всё перемешалось. Вот он впервые за пятнадцать лет очутился на пороге некогда дома, вот оглядывает чистую кухню, последнюю семейную фотографию, вот слышит шаги на втором этаже и понимает, что дома кто-то есть. Но не успевает злость вдарить в голову, как стены и напарники исчезают за пеленой ослепительно-белого — и вот вокруг нет ничего. Холода тоже нет, с облегчением подумал он тогда. Тепло и спокойно.       Как дома.       — Стинг, — услышал он позади женский голос.       Только один человек произносил его имя с такой любовью и нежностью.       Он обернулся. Догадки подтвердились — за спиной стояла мама в ужасном старом платье с не менее ужасным ожерельем на шее, и впечатление сглаживала одна улыбка, за которую Стинг был готов простить всё на свете.       Он в два шага преодолел расстояние между ними и порывисто обнял, навалился всем телом в желании не то спрятать от всего мира, не то просто прижать поближе, ощутить кожей дыхание и биение сердца, ощутить жизнь. Мама ведь жива, вспомнил он. А потом вспомнил остальное: и короткую битву в одни ворота с Прайдом, и застилающую разум ненависть к нему, и лёд, в мгновение ока заточивший в плен прошлого. Вспомнил — и от этого ещё сильнее обнял мать.       — Я не позволю ему и пальцем тебя тронуть, — горячо прошептал он ей, — не позволю снова отобрать у меня...       Мей с тихой улыбкой вздохнула и обняла его в ответ. Она такая маленькая, такая слабая — Стинг едва ощущал сквозь одежду прикосновения её ладоней, едва чувствовал силу в этих бледных руках. Пятнадцать лет сна многое поменяли, и чем больше он об этом думал, тем сильнее становилось его желание всё наверстать.       — Стинг... ты уже большой мальчик. У тебя есть друзья, гильдия... своя жизнь, в конце концов.       — Без тебя она была такой отвратительной, — прервал он, и Мей бы отчитала за это, не слыша в голосе сына слёзы. — Боги, как мне тебя не хватало...       В том ослепительно-белом мире не было земли, но Мей всё равно почувствовала, будто кто-то выбил её из-под ног. Неосознанно она обняла сына сильнее, провела ладонью по спине к шее, обхватила голову, призывая склониться: высокий, когда-то успевший вырасти мальчик... Сдержать слёзы не получилось, и она, хотя бы так надеясь спрятать их, поцеловала сына в лоб, в складку между бровей, в виски, в щёки... Мимолётно, невесомо она зацеловывала родное, такое знакомое и в то же время такое изменившееся лицо Стинга и шептала на грани отчаяния:       — Мне тоже... мне тоже...       Она закрыла глаза — вот же он, её мальчик, чуть выше метра ростом, улыбающийся широко и ярко и этой улыбкой заставляющий мир внутри расцветать! Он уже намеренно самостоятельный, по обедам сам читает книжки по слогам и учится счёту, пыхтя, несёт две банки вместо одной, на слова матери о том, какой сильный у неё сын, скрещивает руки, говорит: «Это ведь само собой разумеется», а сам смущается и тает под похвалой. Надувает губы и долго не соглашается, но потом всё-таки целует её в щёку перед тем, как идти гулять с друзьями. Спит вместе с ней, обнимает некрепко, слабо, но вкладывает всю силу в эти объятия. Говорит, что его мама самая лучшая. И ему только-только исполнится четыре...       А теперь этому мальчику двадцатый год, он выше на голову, сильнее втрое. Вместо двух банок он уже легко унесёт две коробки этих банок, на слова о силе наверняка вновь ответит, что это само собой разумеется, но уже не смутится и не растает. Улыбка его незаметная и слабая, не рискующая расцветать под лучами искусственного солнца и оттого не способная согреть чужой мир.       Мей обхватила ладонями его лицо, прижалась лбом ко лбу, коснулась большими пальцами уголков чужих губ.       — Улыбнись мне, — попросила, проклиная себя за сдавленный, душераздирающий тон. Заглянула в синие глаза, стараясь вложить во взгляд всю ту любовь, что переполняла сердце. Всю ту любовь, тепло и заботу, которые не дала за эти проклятые пятнадцать лет...       И Стинг улыбнулся — не так широко, не так ярко, но так искренне, что Мей не жаловалась. Она смотрела на объятое тихим счастьем лицо сына, и сердце разрывалось пополам от радости и горя.       — Я так рад, что ты вернулась... — выдохнул Стинг.       Мей хотела сказать что-то в ответ, но не нашла нужных слов. Она с безрадостной улыбкой покачала головой.       — Стинг, когда ты очнёшься... тебе может быть немного больно. Пообещай мне, что вытерпишь эту боль. Не сломаешься, не возненавидишь себя или Люси. Пообещай, — она ласково огладила его лицо и не смогла досадливо не опустить уголки губ, когда он прильнул к этой ладони, обхватил её своей, прижимая ближе, — что не дашь солнцу, которое я вновь зажгла в твоей душе, в твоей... улыбке... Что ты не дашь ему погаснуть.       — Не понимаю, о чём ты.       — Пообещай. Пожалуйста.       Стинг несколько секунд пристально глядел ей в глаза.       — Хорошо. Я обещаю.       Начинал рушиться белый мир. Мей смотрела на спокойное лицо сына, ещё не знавшего, что произошло, и старалась запечатлеть в памяти каждую черту его лица.       — Мне так много ещё нужно тебе сказать, — досадливо вырвалось у неё. Стинг пошатнулся, упал перед ней на колени, и Мей судорожно обхватила руками его голову, прислонила к груди, прижалась щекой к колючим светлым волосам, не сдерживая слёз, — так много посоветовать... Хотя, господи, мне всего двадцать три, что я могу тебе посоветовать? Я и права-то на это не имею... И просить о чём-то тоже, но... прости мне мой грех, прости, что всё же осмелюсь... Пожалуйста, будь счастлив, Стинг. Живи полной жизнью, обретай верных друзей, побеждай, покоряй новые вершины, осуществляй все планы и цели... И помни, — она опустилась на колени и в последний раз взглянула на лицо сына, — я люблю тебя, Стинг. Больше всего на свете я люблю тебя...

«...в будущее без меня».

      Стинг моргнул, потряс головой, возвращаясь в реальность. Огляделся — первым на глаза попался чем-то ошарашенный Прайд, который переместился поближе к Инэру. Держит дистанцию? Сердце Эвклифа наполнилось было промёрзшей ненавистью, как до слуха донеслись всхлипывания и задушенные хриплые крики. «Хартфилия», — раздражённо закатил он глаза и посмотрел вправо, где содрогалась в рыданиях напарница. Нашла время поплакать! Сплюнув, Стинг выкинул мысли о ней из головы: куда важнее сейчас было убедиться, что мама в порядке.       Только ни обоняние, ни слух, ни зрение не выцепили в округе образ Мей.       Стинг замер. Прислушался к себе, только сейчас понимая, что стоит мокрый и продрогший, с него ручьём стекает вода, а ноги по щиколотки увязает в грязи. Без сомнения, магия матери. Но где она сама? Втянув носом остывающий воздух, Эвклиф растерялся: запах не просто был рядом — он окружал его. Не запах магии — запах Мей.       Выбравшись из грязи, он ринулся по тонкой нити запаха, которая тянулась к Хартфилии. Из головы исчезли все мысли, все, кроме одной, судорожной, напряжённой, отчего-то заставляющей сердце заходиться тупой болью: «Где ты? Где ты?!» Почему от него так веет материнским запахом? Какого чёрта задыхается в слезах Хартфилия? Она... обнимает что-то? Эвклиф остановился в шаге, и молнией прошило осознание: Люси прижимала к себе пустое платье мамы.       — Это что?.. — выдавил он не своим голосом.       Люси вздрогнула и повернула к нему красное, измазанное в крови и слезах, и от боли, затопившей её взгляд, у Стинга поплыл перед глазами мир.       — Нет, — криво усмехнулся он и в неверии сделал шаг назад. Помотал головой, усмехнулся ещё шире — ещё ломаннее. — Нет, это... не так. Это ведь не то, о чём я думаю. Я ведь... ошибаюсь сейчас, да, Хартфилия?       — Стинг...       — Где моя мать?! — закричал он и, схватив Люси за плечи, встряхнул. — Где она, Хартфилия?! Какого чёрта тут лежит её платье?! Ты ей что, решила сменить имидж? Или подумала наконец своей тупой головой и отправила в мир духов?! Отвечай!       Люси опустила взгляд, поджала задрожавшую губу, попыталась спрятать лицо в ладонях, но Стинг разозлённо встряхнул вновь.       — Не уходи от ответа, — процедил он. Не из злости, расслышала Люси его интонацию, — из желания скрыть, проглотить режущее глотку отчаяние. Из желания не поддаться ему, потому что — смысл? От чего отчаиваться? Никто не умер, не исчез, Хартфилия просто идиотка, которая разучилась говорить или не хочет признавать свой идиотизм, которая всяко уберегла Мей. Ведь она не могла исчезнуть, не могла умереть.       Не могла вновь оставить его одного.       — Прости, Стинг, — наконец заговорила Люси. — Мы не могли ничего. Ни освободить тебя, ни победить Прайда. Магия, в которой тебя заточили, основывается на жизни волшебника, и... все наши атаки были бесполезны. Простыми заклинаниями не развеять то, во что вложена жизнь. Нужно было что-то... равноценное.       Хватка Стинга в тот же миг ослабла.       — Нет... — повторил он, но уже совсем по-другому. Люси зажмурилась от этого больного, загнанного вздоха: он всё понял. — Ты лжёшь...       Он отпустил заклинательницу и зарылся руками в волосы.       — Ложь. Это не может быть, она не могла... не могла...       Окончить мысль не получалось, осознать — тоже, о принятии и речи не шло: до боли вцепившись в голову, Стинг бездумно уставился на одежду матери, вдыхал её запах, тающий с каждой секундой, терялся между разумом, неуверенно, но неумолимо твердившем о смерти Мей, и сердцем, которое отказывалось верить, что несколько часов назад он обрёл семью лишь для того, чтобы вновь её потерять. В который раз это приключилось с ним? Да какая разница: произойди это хоть сотню, хоть тысячу раз, Стинг всё равно не смог бы отказаться от возможности увидеть родителей живыми — просто потому, что не ждал бы и от них такого... предательства.       Но Мей предала его и исчезла, и об этот факт разбивались все остальные мысли.       Мамы больше нет.       Опять.       Это не мираж и не вражеская техника, не проклятый лёд, который обнажает не только прошлое, но и самые страшные кошмары. Стинг отдал бы всё на свете, чтобы умершая мать оказалась иллюзией, призванной сломать его, чтобы просто поверить в это. Но разум легко рушил эту веру одним-единственным вопросом: разве мог лёд, проецировавший кошмары, показать ему образ Мей?       Нет.       Он не позволил бы случиться последней встречи матери и сына. Не позволил бы ей уничтожить холод, согреть в своих объятиях.       Не позволил бы попрощаться.       Ненастоящая Мей никогда бы не выдавила из него обещания, не заставила улыбнуться как раньше, как в детстве, когда отец не ушёл покорять Альбион, а мама не знала холодных одиноких ночей...       Нет. Не так.       Стинг открыл глаза, вперив в небо потяжелевший взгляд. То «раньше», то детство, в котором он улыбался широко и ярко, разрушила не война и не одиночество матери. Не в бою погиб Жан, не чужая рука обрушила горе на Мей. Не их вина в том, что исчезло солнце, а его сердце за пять лет пережило три разрушенных мира и теперь на двадцатом году добавило четвёртый. Не они загнали в безвыходную ситуацию, заточили в проклятых воспоминаниях, цена конца которым — его жизнь. Не они открыли одну дверь, которая сулила всем гибель, и заставили проделывать другой выход. Проделывать кровью, слезами. Смертью.       Словно окаменев, Стинг таращился в небо, но вместо синевы видел картины из девятнадцати лет жизни. Невесёлых, промёрзшим под фальшивым светом. Кто потушил солнце в его мире, кто обрёк на раннее сиротство, по чьей вине он, наивный ребёнок, оказался один на один с миром, погружённым в войну? Чья невидимая рука провела его через «Клинок валькирии» и убийство Вайсологии? Кто отнял у него всё — дважды, дважды.       Боги, какие простые вопросы. Какие давние, какие избитые, они прозвучали в его сердце столько раз, что должно приесться, — но не приедалось. Ибо как может надоесть та мысль, что виновник его искалеченной судьбы, убийца сначала отца, а теперь матери, — что вот оно, это чудовище, в паре метров от него, и оно живое. Безнаказанное. Свободно расхаживающее по этому миру, который, мерзкий в своей несправедливости, до сих пор не отверг его. Смеющее решать, кому жить, а кого пора отправлять на тот свет.       Чудовище, разрушившее его детство, разрушившее всё и не желающее униматься до тех пор, пока последняя кровь Эвклифов не исчезнет.       Действий своих Стинг не осознавал — ведомый порывом, он обернулся, чтобы вновь воочию лицезреть монстра, но слепая ярость не позволила увидеть. Он ощущал — запах смерти от белой одежды, давление восьми магий, насмешку, высокомерие, тишину, в которой звучало ядовитое: «Да, это я убил твоего отца, это по моей вине погибла твоя мать. Это я. Вот он я».       В груди на короткий миг что-то погасло — погасло для того, чтобы вспыхнуть, взорваться так, что исчезло всё «до».       «Так пойди и убей меня».       Чужие запахи и давление, синее небо, вздрагивающую от всхлипов Хартфилию — всё перебило белое сияние, оглушительным столбом взметнувшееся ввысь. Заволокло колющей злостью ладони, загорчило на языке и в глотке, зазвенело в разуме, в мыслях, выжигая их. Мира больше не было. «Саблезубого Тигра», заклинательницы, «Проклятия драконов», Прайда, пустого платья и лакримы вместо матери, холодеющего воздуха — ничего больше не было. Ни врагов, ни друзей, ни мыслей, ни стремлений, ни целей.       Ни мага, ни драгонслеера, ни человека.       Ни Стинга Эвклифа.       Одна оглушительная ярость. Одно желание убить, разорвать, уничтожить.       Уничтожить в с ё.