~*~
Их мир обращался в ничто. Страшнее, чем понимать, было только ощущать это подкрадывающееся ничто на своей шкуре, которое било ветром в спину, заливало округу белым, душило жаром, закладывало уши грохотом разрушающихся стен, зданий, дорог — разрушающегося всего. Пятками чувствуя разворачивающуюся позади бездну, Курогане впервые за долгие десятилетия не могла думать ни о чём — только бежать, бежать, бежать всё быстрее! Уже горела глотка и превращались в камень лёгкие — или их до того скручивал ужас приближающейся гибели, чёрт разберёт. Приближающейся неотвратимой, будь всё проклято, гибели. Магия за спиной становилась всё сильнее и разрушительнее, и Курогане совершенно не знала, как её остановить. Оружие бесполезно, доспехи бесполезны, собственная сила, дарованная матерью Ченджей, тоже — Курогане успела в этом убедиться на чужих примерах, когда редких выбегавших из домов Воинов в мгновение ока обращало в ничто, как бы они ни пытались защититься и чем бы ни старались отчаянно атаковать. Им не сбежать, скручивало разум отчаянное осознание. Они потратили сотни лет, чтобы собрать мощь, способную уничтожить Земной Край — и вот она, эта сила, восставшая против них! Естественно, такому не могло противостоять абсолютно ничего из их арсенала! «Чёрт! — зажмурилась она, до боли прикусывая губу и пряча злые слёзы. — Всё не может закончиться вот так!» Сквозь чудовищный шум разрушающегося мира донёсся чей-то пронзительный женский крик — Курогане только начала поворачивать на него голову, когда краем глаза увидела исчезнувшую в белом рыжеволосую стражницу из Башни. Белая магия стёрла её за секунду, не оставив ничего, кроме дикого предсмертного вопля. И от того, что с секунды на секунду такой же конец настигнет и её, уходила из-под ног земля. Она пересеклась со стеклянным взглядом Мирасаки, тоже перекошенным от осознания того, в какой тупик они оказались загнаны, и сердце скрутил очередной виток горького неверия. Чёрт бы с ней, со старой четырёхсотлетней воякой, уже успевшей повидать всё — но девчонка, её ученица, её последняя молодая кровь, не должна была умирать так рано! «Думай!» — зажмурилась Курогане. — В сторону! — взревели спереди. Курогане распахнула глаза, не меньше вечности вглядывалась перед собой, из-за проклятого света вместо Воина видя только силуэт — кто, чёрт возьми?.. Это что, бисэнто?! От пронзившей догадки губы исказила нервная, но полная счастья улыбка: да! Вон оно, их спасение! — Уничтожь его! — выкрикнула она очевидное, проносясь мимо Тсуметаи. Та присела, приготовилась к выпаду, взмахнула оружием. И от бушующей белой магии не осталось и следа. Мгновенно, внезапно, будто кто-то нажал кнопку выключателя. От столь резкого исчезновения округу прошила ударная волна, но она не шла ни в какое сравнение с недавним ураганом. Уже не надеявшиеся выбраться Курогане и Мирасаки и без неё обессиленно рухнули наземь — не веря, не осознавая до конца и в то же время затаённо понимая: пронесло. Не меньше вечности они переводили дыхание и силились... поверить. Дрожащими губами глотая спёртый от пыли воздух, Курогане бездумно таращилась в небо и вслушивалась в тишину, неожиданную-оглушительную настолько, что в голову не могло не закрадываться сомнение о глухоте. Даже собственное дыхание меркло на фоне воцарившегося молчания. Они выжили. Чёрт возьми, как в это поверить?.. Превозмогая разлившуюся по телу слабость, Курогане приподнялась на локтях. Камни неприятно врезались в кожу, но Курогане, опустившая на них мало соображающий взгляд, вдруг подумалось, что это самое приятное чувство на свете — чувство связи с реальностью, чувство собственного тела, чувство жизни, в конце концов. — Куро-сан, Мира! — взволнованный возглас откуда-то из-за спины. До Курогане только дошёл его смысл, когда между ней и Мирасаки уже опустилась черноволосая девушка и окутала их целительным бирюзовым сиянием. Айно, вспомнилось заторможенно, извечная подружка-хвостик... Курогане подняла уже более прояснённые глаза перед собой, упираясь в спину Тсуметаи. Целительные способности девчонки-хвостика делали своё дело: соображаться стало намного легче и быстрее, поэтому вслед за своей спасительницей Курогане увидела и осознала то, что лучше бы не видела и не осознавала никогда. — О богиня... — вырвался из горла сиплый выдох. Тсуметаи присоединилась к нему мрачным фырканьем. — Да, — протянула холодно, — неплохо нас разобрали на части... Огромная дыра в сердце Шитсуракуэна простиралась так далеко, что невозможно было увидеть дома на других концах образовавшейся бездны. Снизу дул ветер и проглядывалось белое марево — подобие облаков, отделявших небесное царство от Земного Края, и в нём тоже виднелась брешь. Разумеется, эфир спешно её затягивал, но даже так приятного находилось мало. Сотни Воинов мертвы, сила, должная положить конец низменным землям, в итоге стёрла половину Шитсуракуэна, и эту фатальную слабость имели честь лицезреть их жертвы — позор хуже ещё надо постараться придумать. Ну... наверное. Тсуметаи обвела безынтересным взглядом окраины бездны: её никогда не трогало то, как она или её раса выглядела в глазах посторонних. А вот другие Воины были ещё теми охотницами до чести. И сгущающуюся атмосферу злобы и ненависти вокруг Курогане Тсуметаи почувствовала, даже не смотря на женщину. — Что случилось? — взволнованно спросила Айно. — Башня... — Уничтожена, — сквозь зубы процедила Курогане. Тсуметаи обернулась. От прежнего ужаса ни на ком из единственных выживших не осталось и следа, вот только если Мирасаки отличалась лёгкой растерянностью, то взглядом Курогане можно было проделать ещё одну такую бездну, что завывала ветром за спиной. Вот только в ком? — Тот, кто сотворил это, наверняка мёртв сам, — сказала она, вызывая на чужом лице оскал. — Я знаю, — прошипела Курогане, — и это самое отвратительное. Ублюдок втоптал нас в грязь, а мы даже не можем вернуть за это долг. Будь всё проклято... — Считайте, что вернули долг тем, что выжили. Курогане блеснула на неё испепеляющим взглядом: — Я похожа сейчас на ту, кто хочет об этом говорить? Не изменяя отстранённому выражению лица, Тсуметаи примирительно подняла ладони и отвернулась обратно к бездне. Повисло молчание — только шумел ветер из пробоины, и это был жуткий, пробирающий до костей звук, от которого захвативший их всех вопрос звучал ещё беспомощнее: и что дальше?.. — Знаешь, — прошептала подошедшая Айно, обнимая её деревянными руками и прижимаясь ледяной щекой к шее, — я теперь больше никогда не буду возмущаться, что ты постоянно берёшь эту штуку, — Тсуметаи как наяву увидела брошенный на бисэнто напряжённый взгляд, — с собой. Да и забавно, скажи: сила Йессо уничтожила силу Йессо... Тсуметаи дёрнула уголком губ, вторя чужому нервному смешку. — Выжившие! Слава Ченджей! Они повернулись на радостные выкрики и шум шагов — к ним приближалась небольшая группа из Воинов, все как на подбор без доспехов, но с оружием наперевес. Такие же растрёпанные и бледные, как Курогане с Мирасаки, они поведали ожидаемую историю о том, как странный взрыв застал их врасплох и что они единственные, кто смог от него спастись. — В плане единственные из города, — поправилась одна. Заметив недоумение в чужих глазах, удивилась: — Вы что, не в курсе? Её Высочество дала приказ собраться у Древа Жизни. Она и сама там, насколько я поняла, хвала Ченджей, что уберегла её от смерти. — У Древа? Зачем? — нахмурилась Тсуметаи. Воин развела руками: — Без понятия. Но мои соседки уже ушли туда, и нам пора последовать их примеру. Рядом с Её Высочеством мы будем в безо... — Нет. Воины перевели недоумённые глаза на Курогане. Тсуметаи позволила себе мрачно хмыкнуть: стояла женщина на ногах достаточно твёрдо и смотрела достаточно тяжело, чтобы понять: кое-кого вновь захлестнула чёрная обжигающая злоба. В случае с Курогане она не сулила ничего спокойного и мирного — только новую кровь и новые битвы. — Тюрьмы в Башне, — неповоротливо, едва ли не выцеживая каждую букву, начала Курогане, — были пусты. Драгонслееры сбежали. И я не сложу оружие, пока не перебью их всех. — И толку от них сейчас? Их эфира не хватит, чтобы уничтожить... — Я никого не заставляю идти за мной, — повысив голос, оборвала Курогане, — и уж тем более не собираюсь сейчас надрывать задницу, чтобы достать их эфир. Я просто добьюсь того, чтобы на нашей земле не осталось ни одной падали, имеющей отношение к Йессо. Айно неловко прокашлялась, остальные Воины тоже замешкались и заметались неуютными взглядами, но Курогане к ним осталась равнодушна. Тсуметаи хмыкнула. И, с усмешкой забросив бисэнто на плечо, вдруг выдала: — Я с вами. — Э?! — вытаращилась на неё Айно. — Ты совсем, что ли?! Ладно Куро-сан, но ты-то куда полезла нарушать приказы Её Высочества?! — Прости, Айно, — Тсуметаи смахнула её объятия и двинулась к Курогане, — но между битвой и бессмысленными посиделками у Древа я выберу первое. Даже если в конце Куро-сан решит очистить Шитсуракуэн в том числе и от моего присутствия. Та с улыбкой прикрыла глаза в ответ на этот подстёгивающий тон: — Прости, немного погорячилась. Я ничего не имею против тебя. В том числе и шансов на победу. — Вы что, серьёзно не пойдёте к Древу?.. — А вы что, серьёзно сложите ручки, когда по нашим улицам шастают враги? Воины переглянулись, смятенные. — Чем больше нас будет, тем быстрее мы переловим наших крыс, — добавила Курогане. — К тому же, после всего случившегося... — она пожевала губами, с недовольны прищуром оглядывая дыру. — Зачем бы Её Высочество ни собирала нас у Древа, сомневаюсь, что в свете новых событий это актуально. Есть проблемы понасущнее. И именно их решением мы и займёмся. Преданность и покорность — прекрасно, — она сделала небольшую паузу, прежде чем растянуть губы в странной улыбке и продолжить: — Но не забывайте, что преданные покорные овцы чаще всего годятся только на убой. Айно сглотнула, зябко повела плечами, после чего всё же сделала шаг им навстречу. — Только чтобы прикрыть твою задницу, Тсуме-чан, — буркнула сварливо. Следуя за ней, от другой группы Воинов отделилась одна девушка и тоже присоединилась к ним. А вот на остальных манипуляция не подействовала: не пожелав противиться воле Королевы ради мифических «более насущных проблем», они развернулись и ушли, но на настроении Курогане это никак не сказалось. — И впятером управимся, — пожала она плечами. — А теперь за работу. Разделимся, чтобы ускорить поиски. — Как ска... Стоп, что?! — воскликнула Айно. — Какое нахрен «разделимся»? Я боец поддержки, Куро-сан! Моими лечащими заклинаниями никого не убить! — Большинство драгонслееров наверняка ранены и ослаблены. Уж мечом в них потыкать тебе хватит сил, — похлопала её по плечу Тсуметаи. Айно с невоодушевлённым вздохом опустила голову: — О Ченджей, зачем я в это ввязалась...~*~
Преследовавшая их белая магия растворилась за мгновение так, словно её и не было вовсе. Погас свет, прекратился шум — резко, внезапно, абсолютно неестественно, и больше походило на то, что беспощадное сияние выжгло зрение, а ураганный ветер обрубил слух, чем на реальное прекращение кошмара. Но тем не менее, он прекратился: обернувшийся на ходу мастер, поняв, что опасность в самом деле миновала, затормозил, опустил хвостатых и саблезубых на землю, вернулся в нормальный размер. Не меньше минуты смотрел на дымящуюся бездну — что, чёрт побери, случилось? С одной стороны, событие явно хорошее: теперь им не грозила участь превратиться в пыль. С другой, нетрудно догадаться, что причина оборвавшегося кошмара не в исчерпавшей себя магии, а во вмешательстве постороннего — и боги, насколько же этот посторонний должен быть силён, чтобы остановить такое? — Мастер, — призывно потряс его за плечо Гилдартс. Это избавило от наваждения. — Туда. Живо, — отчеканил он, кивнув в сторону небольшого переулка между двумя домами. Требовалось перевести дух и прийти в себя — не самый быстрый процесс, когда речь идёт об избавлении от смерти. Его дети (и не его тоже) были ещё слишком юны, чтобы быстро вернуться в норму, и хотя время поджимало, не даровать им несколько минут передышки мастер не мог. Хвостатые и саблезубые устало привалились к стенам. Молчание между ними долго не продлилось, первым его разрушил Гажил, тряхнув головой и с нервным смешком озвучив всеобщую мысль: — Ну и пиздец... — Что это было? — тут же воспользовалась шансом поговорить Эрза. — Не важно, — отмахнулся мастер. — Сейчас главное — вытащить вас отсюда. — «Вас»?.. Макаров окинул безрадостным взглядом волшебников: Нацу, обнимавшегося с Хэппи, Венди и Леви, по разным бокам прижимавшихся к Эрзе, Роуга, пытающегося вывести Стинга на разговор и в ответ получающего бесконечные я-не-знаю-я-не-помню, Люси. Дрожащую, пусто смотрящую в землю перед собой Люси, которая судорожно стискивала в окровавленных пальцах связку ключей и не понимала, кажется, ничего. Её убитое состояние Макаров заприметил ещё в тот момент, когда увидел Хартфилию на руках Гажила, но тогда не было возможности ни подойти, ни поддержать когда-то его ребёнка, задыхавшегося под своей ношей. Сейчас — возможность вроде бы была. Но Люси сидела слишком далеко. И, судя по изредка, спешно поднимаемым на Стинга глазам, говорить если и хотела, то явно не с ним. Макаров тяжело вздохнул, вытравляя желание помочь Хартфилии и заставляя думать себя о другом, более важном. — Да, вас, — кивнул неторопливо. — Ты и Гажил выведете всех отсюда. А мы с Гилдартсом разберёмся с остальным. Ожидаемо вспылил Нацу: — Чего?! И ты думаешь, мы на такое согласимся? — А ну молчать, — осёк его Клайв. — Посмотри правде в глаза, Нацу: большинство из вас сейчас не в состоянии сражаться! Но на Драгнила не по-наигранному злой голос никакого впечатления не произвёл — напротив, лишь вывел на ответную агрессию: — Говори за себя. Эти твари разрушили «Хвост Феи», и мне плевать, в каком я состоянии — я заставлю их за это ответить! — Заставишь ответить тем, что подвергнешь своих пострадавших товарищей угрозе?! — прорычал Гилдартс, мигом заставляя Нацу растерять пыл и смолкнуть. — Если уж можешь стоять на ногах и махать кулаками, позаботься о том, чтобы те, кто этого не может, оказались в безопасности! Подумал о них? О Люси, о Венди — что они будут делать, когда ты напролом пролезешь драться вместо того, чтобы прикрывать их?! Нацу скрестил руки на груди, вжал голову в плечи, оскалился. Во всей его позе клокотала злость не меньшая, чем сейчас звенела в голосе Гилдартса, однако эта же поза выдавала и смирение. Выждав некоторое время в тишине, чтобы точно удостовериться в нём, Гилдартс фыркнул и отчеканил более ровное, но оттого не менее железное: — Разговор окончен. Все отправляются на Землю. Собрались они тут воевать, элементные волшебники... — Гилдартс прав, — спокойно заключил Макаров. — Я понимаю твою злость, Нацу, и твоё желание поквитаться. Но забота о товарищах должна стоять выше этого. Гажил и Эрза отведут вас к месту, где можно спуститься. Будем надеяться, — он кинул взгляд в сторону бездны, — эта внештатная ситуация отвлечёт их внимание и даст нам всем достаточно форы. — Но вы останетесь тут вдвоём... — робко начала Леви. Вдвоём — против целого мира. Мастер хмыкнул. Он хорошо понимал сомнения Леви и даже в какой-то мере разделял их: несмотря на нежелание впутывать своих детей в неприятности, было бы неплохо иметь под рукой их поддержку и силу. Вот только реальность оказалась куда хуже, чем он предполагал — не на такие раны и не на такую опустошённость рассчитывал Макаров, бросаясь вызволять драгонслееров из плена. Он скользнул нечитаемым взглядом по... всему. По изуродованной левой руке Леви, множеству свежих, только-только начавших затягиваться ран на теле Роуга, вырванных ногтях на ладони Хартфилии и длинному рубцу, который делил пополам тело Стинга. — Ничего. Мы хоть и старики, Леви, а погреметь костями можем знатно — тебе ли не знать? — хохотнул Гилдартс. Стинга, который ничего не помнил и ничего не понимал. Который... странно ощущался, и мастер никак не мог понять, в чём дело. Его эфир веял чем-то нетипичным, но отдалённо знакомым — будь проклята старая память, которая никак не могла выцепить, чем же именно. Он задержал свой взгляд на саблезубых достаточно долго, чтобы остальные тоже переключили внимание на них. На Стинга. Тот, почувствовав это, поднял голову и встретил их по-неприятному напряжёнными глазами. — Что со мной? — выдавил хриплое. — Какого хрена я ничего не помню? Говорил он тоже странно, отметил про себя Макаров. Его опыт общения с белым драконом из «Саблезуба» равнялся нулю, и тем не менее Дреяр точно мог поручиться, что Стинг не разговаривал так, будто что-то во рту ему мешало. Будто бы он научился разговаривать лишь недавно, поймал он себя на неприятном сравнении. — Чтобы выяснить это, нам нужно знать, что с вами вообще произошло, — ответил Гилдартс. Роуг перевёл осторожный взгляд на Хартфилию. — Люси, — позвал мягко. Та откликнулась спустя долгие несколько секунд и подняла на него опустошённые глаза, но ни ответить сама, ни услышать продолжение Роуга не успела. Потому что — Стинг. Вдруг выпрямившийся, подобравшийся, словно бы о чём-то догадавшийся Стинг, который воскликнул: — Люси! — так, словно они были давними друзьями, впервые встретившимися спустя много лет. Люси распахнула глаза: её имя таким тоном звучало донельзя странно, почти что дико. Так дико, что хотелось рассмеяться, но этот истеричный смех тут же растворился, стоило Хартфилии найти в себе смелость посмотреть Стингу глаза в глаза. Как там, в сердце ужасающей воронки, созданной взрывом драконьего волшебства, где она прижималась к полудракону-получеловеку и отчаянно пыталась вернуть последнего. Где искала искру жизни в пустых глазах. Где не находила. Понимание, что в этот миг всё развернулось наоборот и это сейчас Стинг с таким же остервенением-надеждой пытается разглядеть в её глазах то, чего нет, вновь пробудило в горле ломанный смех. Но сил выдавить его не было. Люси не могла даже дёрнуть уголками губ, чтобы выместить бездумный порыв. И он остался умирать в груди вместе с остальным — вместе со словами о произошедшем, с извинениями, с горечью, с болью, с желанием выключить наконец к чёрту своё существование, которое причиняет близким только страдания, с мыслями, которые — обо всём и ни о чём одновременно. Люси смотрела в глаза Стинга и чем дальше, тем меньше осознавала реальность. Её словно бы здесь не было. Хах, как жаль, что всего лишь «словно». — Я не помню себя. Не помню, чёрт побери, нихрена, кроме двух вещей: мама, — Стинг сглотнул, и его лицо на секунду перекосила затхлая боль, — и Люси. Кто ты такая? — Люси вздрогнула, увидев, что он потянулся ей навстречу. — И почему я помню твоё имя, но не помню собственного? Он схватил её за руки. Люси опустила на них потрясённый взгляд — всё становилось ещё страннее и ненормальнее. Безумная картина: её умытые в крови пальцы, стискивающие связку ключей, в которых отныне не досчитать двух золотых, и лежащие поверх них его — сухие, израненные, жёсткие и цепкие до невозможности. Большие: одной ладонью он с лёгкостью перекрывал её две. И сжимал так, что становилось дурно — потому что этим жестом он искал помощи. Он. У неё. Господи, вырвался наружу единственный нервный смешок, от которого на глаза набежали слёзы, когда же это всё закончится?.. Кривя неслушающиеся губы в улыбке, Люси с трудом отняла глаза от соединения их ладоней и посмотрела на Стинга. Слова защекотали язык, и вместе с ними в горле запершили всхлипы — не выдавить, не сказать, тут бы вздох сделать нормальный и не задохнуться под очередным гнётом вины и самоненависти. Донельзя ломанно улыбаясь, Люси покачала головой. Сглотнула. И, позволяя первым слезам покатиться по щекам, выдохнула отчаянное-улыбчивое: — Я не знаю, Стинг... Потому что мысль о матери единственная держала тебя на плаву, а я на неё похожа — вот ведь незадача, да? И потому что я единственная оказалась рядом в тот миг, когда ты сходил с ума от ярости. Ярость. Боль. Люси прикрыла глаза, абсолютно не удивляясь, когда вместо темноты увидела картины недавнего прошлого. Улыбка соскользнула с лица. Поднятый вскоре на мастера взгляд не веял уже ничем, и голос тоже отдавал интонацией мёртвого. — Драгон Соул, — уронила ответ Хартфилия. И, вернувшись к Стингу, более ни разу не оторвала от него глаз. Реальность снова ускользала, позволяя не замечать неприятной, дикой, она-не-должна-быть-свойственна-тебе потерянности на лице Стинга и судорожной хватки его ладоней. Очередная насмешка судьбы — подарить им столь трепетное прикосновение в ситуации, абсолютно никак этой трепетности не соответствовавшей, но Люси — недавно касавшаяся его лба своим, мягко очерчивавшая скулы, обнимавшая, прижимавшаяся всем телом и всей душой — уже была к таким издёвкам привыкшая. Они не трогали в её сердце ничего. Люси слегка наклонила голову, чтобы было удобнее заглядывать Стингу в глаза — и понимать, какие же они у него... красивые. Ясные, пронзительные, синие-синие. Губы тронула слабая улыбка. «Синий — мой любимый цвет...» — Вот они! Всклоченный женский выкрик был последнем, что услышала Хартфилия перед тем, как по ушам вновь резанула ударная волна. Затрещали каменные стены, задрожала земля, мир перевернулся с ног на голову — поток воздуха отбросил её в сторону, пронзая тело болью, но хуже этого было только осознать, что она оторвалась от Стинга. Понимание этого перекрыло всё — опять, снова, и сознание могло бы защекотать чувство треклятого дежавю, не брось Люси всю себя на то, чтобы найти Эвклифа. Она вскочила на четвереньки, заозиралась по сторонам: сидевшая дальше всех от главной улицы, она была отброшена атакой достаточно далеко, чтобы первым делом Воины обратили внимание на других волшебников. Взгляд зацепился за чёрные волосы — та сумасшедшая женщина, вздрогнула Хартфилия, чувствуя, как пальцы закололо от фантомной боли. И вместо воцарившегося шума битвы слыша хруст ключей. Боги, подкатил к горлу слёзный ком, боги, боги, боги... Вокруг кричали люди, скрежетали лезвия и искрилась в воздухе магия — хаос, посреди которого она стояла на коленях, силясь не заплакать. Знакомая картина, а, Люси? И знакомые ощущения. Ты. И рушащий всё на свете Стинг. Стинг, распахнула она прояснившиеся глаза. Вскочив на ноги, Люси выхватила хлыст; от слабости её тут же пошатнуло, но она успела заметить, как рядом метнулась на кого-то тень, как кто-то катнулся от неё в сторону, за облако пыли, дальше, спасаясь от неустанно обрушивающегося меча, и... — Стинг-кун! — отчаянный вопль Лектора. Отвлёкшись на него, Эвклиф, в глазах которого Люси в ужасе обнаружила застилающую всё усталость вперемешку со слабостью, оступился — и сидевшая на его хвосте девчонка полоснула ему по голени. От выкрика Стинга заложило в ушах. Люси застыла, потому что... она же, кажется, никогда не слышала, чтобы он кричал. Чтобы ему было больно. Чтобы... — Уйди от него! — Лектор метнулся на вновь замахнувшуюся девчонку, но та с лёгкостью снесла его в сторону. Стинг перекатился на спину, рывком отдалился, попытался встать, но скрутившая правую ногу боль заставила его потерять равновесие — вновь открыться, пронзила Хартфилию ледяная мысль. И прежде, чем страх успел заморозить тело, она хлёстким ударом Звёздной реки полоснула Воина по запястью, выбивая оружие. Стоило, наверное, застыть. Происходящее до сих пор не укладывалось в голове, реальность не осознавалась до конца, и Люси по-прежнему себя в ней не ощущала. Бои всегда выводили её из равновесия, а вот такие, по-настоящему опасные и разящие смертью, тем более — потеряться проще простого. Люси вдруг отстранённо подумалось, что она всегда в таких ситуациях замирала — просто потому, что ей всегда не хватало реакции, навыка, сноровки... банальной уверенности, в конце концов. Сейчас уверенности тоже не было. Но Люси откуда-то чётко знала, что ей нужно делать. В два шага преодолев расстояние между ней и прихрамывающим Стингом, она схватила того за руку и метнулась прочь. Куда-то, чёрт знает куда — нигде нет спасения, понимала Хартфилия, утягивая Эвклифа дальше в хитросплетения Шитсуракуэна, везде территория врага, неизведанная и оттого не способная предложить вариантов спрятаться, но... Плевать-плевать-плевать. Она должна увести Стинга от сражения, должна спасти, должна сделать всё, что в её силах, и даже, чёрт побери, больше, чтобы ни одна капля его крови не пролилась на эту землю. Уберечь, спрятать, отгородить от битвы, которая так-то — его стихия... просто не сегодня. Не останавливаясь, Люси повернула голову к Стингу и отчаянно заглянула в его потерянные глаза. Они не должны быть такими, полоснула по сердцу горькая мысль. Стинг не может вот так... теряться, когда дело доходит до сражений, а она не может его спасать — всё всегда было наоборот, всё должно таким и оставаться, потому что иначе — неправильно, невозможно, недопустимо, чёрт возьми!.. Опасность вдарила по мозгам. Люси что есть силы завалилась влево, Стинг тут же последовал за ней, и это позволило обоим спастись от струи воды, с лёгкостью раздробившей каменную кладку дороги. Хартфилия бросила взгляд за спину Стинга и едва не взвыла: противница преследовала их! — Аккуратнее, бездна! — взревел Стинг, толкая её в сторону. Люси рухнула на землю и подавилась стоном, когда сверху упало тело Эвклифа, перед глазами заплясали чёрные точки — чёрт возьми, как же ей было плохо и в какой манящей близости маячило беспамятство. Рухнуть бы в него, хоть на миг прекратить страдания!.. Стинг с рыком перекатился, утягивая её за собой, и следом Люси услышала звон вонзившегося в землю меча. Лектор толкнул Воина в спину, выигрывая им ещё немного времени, чтобы подняться на ноги и продолжить бежать. В этот раз вёл Стинг. Вот так правильно, подумала Хартфилия. Даже в минуту, когда Стинг не помнил себя, когда, получается, и не был-то Стингом, он оставался сильным. Спасал её. Хотя эгоистично разделила его с сильными волшебниками-товарищами именно ты, Хартфилия — чтобы, чёрт побери, спасти его. Спасти. А не заставлять с раненой ногой и полным отсутствием памяти сражаться, чтобы вновь вызволить твою шкуру из лап смерти. Благие намерения, заканчивающиеся жертвой — скажи, Люси, не слишком ли часто ты стала вступать на этот путь? Удар воды разорвал их вцепившиеся друг в друга ладони. Хартфилия истошно закричала от боли: мало того что ошпарив, атака разрубила кость и дошла до середины запястья. Стингу снесло столько же, увидела она брызнувшую кровь и услышала уже его крик, прежде чем оба рухнули на землю. Ты обещала, что он больше не пострадает. Что, самое время пополнить копилку твоих пустых слов очередной оплошностью? Очередным последствием твоей слабости, говоря конкретнее. Он страдает из-за тебя. Опять, опять, опять, будь всё проклято, тупая ты, слабая девчонка. Прижимая разрубленную кисть к груди, Люси до крови закусила губу, чтобы не дать вырваться наружу рыданиям, зажмурилась до боли в висках: господи, как же она устала быть причиной чужих страданий! Хватит, Люси. Так больше продолжаться не может. Хартфилия разлепила глаза. Мир плыл от слёз, и тем не менее она увидела, как Стинг метался от одной разрушенной стены к другой, уворачиваясь от атак Воина, пока одна из них всё-таки не впечатала его в камень. В свете зенитного солнца блеснул меч — она убьёт его, с бешено застучавшим сердцем поняла Люси, она сейчас его убьёт. — Нет! — срывая голос, закричала она. Лектор толкнул Воина в голень, дезориентируя, подскочившая Люси добавила хлыстом и окончательно сбила с ног. Вот только Стинг не пошевелился: оглушённый мощным ударом о стену, он продолжил сидеть и невидящими глазами смотреть перед собой. Люси сглотнула. Вот теперь всё точно только в её руках. — Лектор, оттащи его! — приказа она, сама кидаясь наперерез Воину и новой прицельной атакой не давая той подняться. Время, время, выиграть время — в таком состоянии ей точно не тягаться с вооружённой девчонкой, а раз так!.. От очередного замаха Воин увернулась. Подобралась, перекатилась, отскочила назад, но кидаться сразу же в обратную не стала, и это позволило Люси выдохнуть: дистанция между ними и чужая необходимость в отдыхе позволяла надеяться хоть на что-то. — О тебе я не забыла, девчонка, — отчеканила Воин, переводя дыхание. Тут бы вставить что-нибудь... хоть что-нибудь. Уверенное, дерзкое, не позволившее бы противнице увериться в её слабости и в том, что они, в общем-то, в безвыходном положении. Но у Люси не возникло даже мысли — никакой по-хвостатому самоуверенной идеи, ничего по-привычному оптимистичного. Раньше как-то получалось верить, что всё будет хорошо — сейчас же Люси не отказалась бы найти силы поверить в то, что всё просто будет. Ты должна об этом позаботиться, Люси. Чего бы тебе это ни стоило, помнишь? В душе не разгорелось никакого азарта, когда она вытянула перед собой ключ Тельца — одна пустота, настолько ровная и ледяная, что стоило немалых усилий попросту шевелить языком. — Златого Быка откройтесь врата. Они не открылись. Ни через секунду, ни через десять, ни потом. Сначала Люси подумала, что отключилась или случилось очередное выпадание из реальности, но... нет. Пальцы не покалывало от щекочущего ощущения магии, по её руке не проносился эфир, перед глазами не заискрились звёзды — не было ровным счётом ничего, что всегда сопровождало призыв духа и что Люси знала-помнила так хорошо, как ничто другое в жизни. Просто — пустота. Такая же, как и в душе. Хартфилия в растерянности заморгала. Ключ опустился в её задрожавшей руке: что происходит?.. — Дурочка, — разлилось спереди насмешливое снисхождение. Люси подняла глаза на Воина, в ещё большей растерянности обнаруживая ядовитый прищур. — Ты находишься в Шитсуракуэне, забыла? Забудешь такое, подумалось нервно. Язык словно онемел, поэтому вслух ничего не вырвалось, однако Воин легко считала мысли по глазам. — О, так ты не в курсе. Надо же, — отметила она с театральным удивлением. Последовавший за ним хищный оскал заставил всё внутри поджаться в предчувствии нехорошего. — Люси Хартфилия, духи никогда не откликаются на зов заклинателей, если рядом находится Небесный Воин. Таково правило их Короля: в давности мы не раз пользовались их перемещениями, чтобы попасть в Звёздный мир. Он нас на дух за это не переваривает... и он определённо точно не потерпит нарушения этого закона. Понимаешь, к чему я? Воин двинулась ей навстречу. Кончик её меча неторопливо скрипел на камнях, в ладонях не назревала магия — она приближалась расслабленно и спокойно, не намереваясь атаковать. Потому что главная атака уже достигла цели. Остановившись в шаге от заклинательницы, Воин заглянула ей в глаза и прошептала беспощадное: — Никто не придёт тебе на помощь, Люси Хартфилия. Рука, зажавшая ключ, безвольно обвисла вдоль тела. Люси легонько помотала головой. Нет, этого... этого не может быть. Духи не могут вот так просто взять и отвернуться от неё. Вот так просто — оставить её умирать. Нет. Они же... Люси вспомнила, как в далёкой первой стычке с Небесными Воинами по дороге в Белокоготь она разрезала ключом воздух — и не увидела призыва. Как потерянно таращилась в пустоту перед собой и не понимала, то ли забыла произнести слова, то ли ещё какая чертовщина случилась. А рядом возвышалась Курогане, которая...(Бедная-бедная Люси Хартфилия...)
(Даже лучшие заклинатели духов не становятся исключением из правила.)
~*~
По округе расстилалась пыль. Скрипели доски, мелким глухим перезвоном скатывались по образовавшейся перекошенной горке камни. И — всё. В остальном тишина, оглушительная в своей внезапности. Стинг таращился на рухнувший дом и не понимал ничего. Какого. Чёрта. Она. Сделала. Злость, вспыхнувшая на этой мысли, показалась отдалённо знакомой. Следом за ней из памяти всплыло «Хартфилия», и несколько секунд спустя эта же память, начавшая, кажется, выползать из спячки, помогла привязать его к «Люси». Люси Хартфилия. Так её звали. И «Хартфилия» на языке ощущалось гораздо привычнее и правильнее. Вместе с огоньком раздражения на её поступок, сумасбродный, отчаянный... спасший ему жизнь. Заплативший за это её собственной. — Надо вытащить её оттуда... — еле слышно пробормотал Лектор. Да, надо бы, заторможенно подумал Стинг, который никак не мог определиться, как ему реагировать на мысль «Люси Хартфилия только что спасла меня». Чёрт побери, кем она для него была, раз он терялся в таких вопросах?.. Прихрамывая, Стинг осторожно подошёл к обломкам. На сцепившихся Хартфилию и Воина рухнули не только камни и доски, но и приличные куски потолка, поэтому... говоря начистоту, Эвклиф не знал, есть ли, что вытаскивать отсюда. При наихудшем варианте девушек превратила в лепёшку огромная каменная плита. При наилучшем Люси, конечно, выжила, но со сквозной раной в животе и маленьким запасом кислорода под завалом жизнь обещала остаться с ней ненадолго. И над сердцем по-прежнему довлело сомнение: а должен ли он её спасать? Она что-то сотворила в его жизни. Стинг не имел никакого понятия, что именно, и даже не мог отнести это «что-то» к абстрактным категориями плохого-хорошего, но «что-то» определённо было. Что-то, сочетавшееся с «Хартфилия» вместо «Люси» и огоньком раздражения. И, кажется, с мамой. Огонёк злости тут же затухал. Стинг поджал губы, скривился — мысли о матери, о которой он ничего не помнил, тянули за собой затхлость, боль и горечь, и ему начинало казаться, что сердце кровоточило прямо там, в груди. Словно плача. И вызывая противное покалывание уже на глазах. Сука, протёр их Эвклиф, да что с ним, чёрт побери, происходит? — Стинг-кун, — призывно окликнул его Лектор, начиная разбирать завал. Что ж, если кто-то и знал ответ на этот вопрос, так это Хартфилия. Он должен её достать хотя бы поэтому, а с остальным... разберётся потом. Лишь бы только она осталась жива. Чутко вслушиваясь в каждый мельчайший звук после каждой убранной доски, Стинг медленно растаскивал обломки. И думал-думал-думал — о провале в памяти, боли во всём теле, неподчиняющейся магии. О том, что сражаться он так-то умеет, если судить по стычке с Воином, причём настолько хорошо, что знать приёмы-увороты не обязательно: тело помнит их само. Но что-то дало серьёзный сбой и в итоге сложило его так же, как Хартфилия недавно обрушила дом. Хартфилия. Люси Хартфилия. Люси. Стинг раз за разом перекатывал имя на языке, но память больше ничем на него не откликнулась. Кто она такая. Почему единственная осталась в памяти — одним именем, но тем не менее осталась. Почему она постоянно смотрела на него так... так. Как будто с секунды на секунду заплачет или захлебнётся. И что в итоге заставило её разменять свою жизнь на его. Прошептать ему, что всё будет хорошо. Дура, какое нахрен хорошо, если ты сейчас лежишь под завалом с пробитым животом? Идиотка. Зачем ты это сделала, повторял он один и тот же вопрос, становящийся с каждым разом всё более горьким и отчаянным. Всё более пожалуйста-не-умирай. Быть спасённым за счёт чужой жизни — господи, кривился Стинг, как же его воротило от этой мысли, каким мерзким отвращением заходилось в ответ на неё сердце. Потому что такая жертва всегда — крайняя мера, к которой прибегают, если действительно нет других путей. Если тот, кого ты хочешь спасти, слишком беспомощен сейчас и слаб, чтобы выпутаться самому. «Я не должен быть слабым», — мгновенно обжигала грудь злость. И это приводило какую-то часть забытого пазла в движение. Вспомнить бы, какую. Вспомнить бы ещё хоть что-нибудь, чёрт возьми. Когда очередная убранная доска обнажила рассыпавшиеся светлые волосы, неприятно гложущие мысли выбило из головы. На их место пришло странное воодушевление — радость, отметил Стинг свои задрожавшие в улыбке губы, пока с особым рвением расчищал путь к Хартфилии. Он радуется ей. Хах. Это тоже было чертовски странным. Впрочем, Эвклиф быстро и думать об этом забыл, стоило ему с Лектором убрать с Хартфилии все обломки и увидеть... это. Люси не раздавило, слава всем богам, и меч по-прежнему торчал у неё из спины, сдерживая кровопотерю. Она дышала, слышал редкие сиплые вздохи Стинг, она была жива, и её дерзкий план по обезвреживанию девчонки удачно осуществился, потому что Воину повезло гораздо меньше: камень разбил ей голову. Наряду с этим волосы Хартфилии тоже пропитались кровью из рассечённого виска и раны на затылке, а обе её ноги придавил огромный кусок потолка, и когда Стинг с Лектором от него избавились, стало предельно ясно: эти ноги больше ни за что не позволят встать и куда-то пойти. Ступни были неестественно вывернуты, а кости... Стинг не стал ничего касаться, догадываясь, как сильно должна была переломать их огромная плита. Стинг сглотнул. За затхлым облаком пыли запах крови едва улавливался — и тем не менее он слышал его. Люси умирала, истекая кровью. Здесь. Почти что на его руках. А он понятия не имел, как это остановить. — Я... не знаю, что делать, — честно признался он Лектору, переводя на него стеклянные глаза. Тот вторил ему такими же, но буквально через пару секунд замотал головой и, очнувшись, начал отдавать указания: — Возьми её на руки. Аккуратно, и постарайся, чтобы меч не выпал. Потом... м-м-м... — эксид огляделся. — Туда! — указал на ближайший целый дом. — Заглянем туда, там наверняка найдётся, чем промыть и перевязать рану. Не волнуйся, Стинг-кун, я знаю, как... Эвклифу не оставалось ничего, кроме как послушаться. Придерживая меч, он перевернул Хартфилию на спину, осторожно водрузил её на руки, так же осторожно и медленно встал: с собственным разрубленным запястьем и раненой ногой это оказалось той ещё задачкой. Он сцепил зубы, чтобы не застонать от боли, дал себе пару секунд на передышку. А потом, невзирая ни на что, твёрдо двинулся к указанному дому. Тот находился недалеко, но Стингу казалось, что прошло не меньше вечности, прежде чем он протиснулся в уже приоткрытую Лектором дверь и уложил Хартфилию на кровать. Под гнётом слабости подкашивались ноги. Стинг упёрся обеими руками в кровать, закрыл глаза, пытаясь остановить бешеную пляску мира и вернуться в норму. Пахло пылью и кровью, подумал отстранённо, чуть-чуть слезами — незнакомый, неправильный запах, потому что, почем-то был уверен он, Хартфилия пахла совершенно по-другому. «Надо помочь Лектору», — подумал он, слыша шум воды и кропотливое пыхтение эксида. Но вместо того, чтобы выпрямиться, он только обессиленно осел у кровати и упал в темноту. Когда он очнулся, запястье с раненой ногой уже стягивали бинты, но ничего из них уже не болело. Стинг оторопело провёл пальцами по повязке — и с удивлением обнаружил, что жуткая рана, разрубившая было его руку, уже не такая и жуткая. Она определённо стала меньше. Стинг проморгался. Он мало помнил о мире, но что-то подсказывало ему, что за пару минут-часов такие раны не затягиваются, особенно стараниями его эксида, который, чёрт возьми, не целитель. Стинг распахнул глаза. Он вспомнил о нём, он вспомнил о Лекторе! — Стинг-кун? — прозвучал над ухом обеспокоенный голос. Эвклиф обернулся к нему, позволяя себе счастливо улыбнуться: — Я... вспомнил тебя, Лектор...~*~
Это был странный мир. Нелогичный, неправильный: когда над головой млело ночное звёздное небо, а на горизонте наливались предзакатным алым облака, гладь воды под её ногами слепила небесной голубизной. Она стояла на ней как на твёрдой почве, и благо, что от ног хотя бы исходила рябь. Я здесь, понимала Люси, я существую для этого мира. Это даровало спокойствие. Раздался хлопот крыльев. Люси подняла голову к небу и увидела пролетевшую над ней стайку белых птиц, маленьких, на своей высоте похожих на звёзды, которые упали с неба по странной-нелогичной-неправильной траектории. Но Люси только улыбнулась: ничто из странностей не вызывало напряжения и даже недоумения. Всё, напротив, казалось таким, каким и должно быть. Прикрыв глаза, она подставила лицо навстречу лёгкому ветру и вдохнула его свежесть, слегка расставила руки, словно бы хотела стать ещё одной маленькой белой птицей. В простом белом платье она наверняка сошла бы для них за свою — такую же маленькую, такую же неправильную и нелогичную, такую же стремящуюся в чёрную даль к звёздам. Люси посмотрела на созвездия. И улыбка сползла с её лица, когда она поняла, что не видит ни одного знакомого. В душе поселилась тревога. Так не должно быть, шептала она, поднимая в груди по-неприятному потерянную бурю, это звёздное небо неправильное. Не её. Лев, Рак, Водолей, Козерог — где они, её хитросплетения маленьких точек, её друзья, её... духи. — Почему всё сложилось именно так? — тихий, полный усталости женский голос из-за спины. Распахнув глаза, Люси застыла. Ногам вдруг стало очень холодно — Хартфилия не удивилась бы, увидь их покрытыми инеем. Едва владея ими, деревянными от мороза, она заставила себя повернуться. В паре метров от неё, прижав колени к груди, тоскливыми глазами глядела в небесную гладь воды Мей. — Я не хотела умирать, Люси, — сказала она, не поднимая взгляда. — Почему же всё в итоге пришло к тому, что я должна была отдать свою жизнь? За что судьба заставила меня сделать такой выбор? Скажи мне, Люси, — от опустошённых в своём отчаянии глаз в горле Хартфилии встал желчный ком, — неужели я заслуживала умереть так рано?.. — Нет, — тут же вырвался ответ. Правильный, очевидный — и тем не менее Люси почему-то подумала, что только что подтолкнула себя к бездне. Мей медленно встала во весь рост. — Тогда почему я мертва? Безжизненно. Обвиняюще. Люси с трудом сдержала порыв отшатнуться. — Мне... жаль, Мей-сан, — пролепетала она, с трудом совладав с задрожавшими губами. Лицо Эвклиф не дрогнуло, взгляд не переменился — и это, пожалуй, было ещё страшнее, чем слышать обиду в её глухом голосе, потому что наглядно демонстрировало простую-горькую истину: Мей действительно мертва. А мёртвые навсегда застывают в одном состоянии. Перед глазами вспышками пронеслись отголоски прошлого: заточённый во льду Стинг, отчаяние Мей, изуродованные проклятым льдом ладони, магический голод, заставивший ненадолго выбыть из строя — чтобы затем вернуться в него и всё исправить ценой жизни. Шар воды, тающее на глазах тело, взрыв магии — и пустое платье вместо живого человека. Люси прикусила губу, но всё равно не смогла унять крупной дрожи, которой зашёлся подбородок. Мей опустила ровный взгляд на свои высушенные пальцы, и у Хартфилии вырвалось задушенное: — Я не хотела этого... — А чего вы тогда хотели, Люси-сама? — снова из-за спины. И снова шоком выбивая из мира и промораживая до кончиков пальцев. Нет, помотала головой Люси, тем не менее оборачиваясь на голос, пожалуйста, нет. Когда до заходящегося в агонии боли разума дошла картина стоящего перед ней Марса, Хартфилия не сдержала сиплого всхлипа. — Марс... — прошептала она, заходясь в первых слезах. Тот печально улыбнулся: — У вас очень доброе сердце, Люси-сама. Я знаю это. Все мы знаем. Но толку от этой доброты, если в итоге она выливается для окружающих в боль? Люси зажмурилась от новых рыданий. Самоненависть скручивала её почти осязаемо, Хартфилия сжала кулаки в надежде вытравить её хоть так и позволила себе заплакать в полную силу, не сдерживая ни слёз, ни звуков. Она жалела, господи, как же она обо всём жалела — обо всех своих ошибках, стоивших в итоге крови, страданий и жертв, обо всём, что тщетно старалась исправить сама и что в итоге всё равно решали остальные, идя на риски, которые ей оказались не под силу. Ещё одно «я не хотела» задрожало на связках, но Хартфилия не смогла его выдавить, сломленная пониманием: разумеется, они знают, что ничего из случившегося она не хотела; вот только — действительно, толку? Для них это ничего не исправит. Мёртвые от этого не вернутся к жизни. — Знаешь, Люси, а ты любимица удачи. Она всегда на твоей стороне. Мне бы хоть немного твоего умения выходить сухой из любой передряги... — ломанная усмешка. Повернувшись на неё, Хартфилия увидела Нибиру, скрестившую на груди руки и смотревшую... понимающе. Без обвинений. И, несмотря на это, всё равно горько. — Ибо за твою слабость расплачивается кто угодно, кроме тебя самой. Вместо ответа Люси только всхлипнула. Она знала это. Прекрасно знала. — У тебя всегда находится тот, кто тебя защитит. Спасёт от смерти, от боли, своей кровью оплатит цену победы. Здорово. Не все могут таким похвастать. Опустошённая и обессиленная, Люси рухнула на колени. Рыдания выжали из неё всё. Бессмысленно глядя на своё отражение, пыльное, умытое слезами и кровью, она сидела в окружении своих жертв и не могла помыслить ни о чём, кроме справедливого наказания за то, что сделала, и за то, что сделать не смогла. — Так было всегда, верно, Люси? — сплелись три голоса в один. — Эта удача идёт за тобой с самого начала. Отражение начало приближаться. Или Люси падала в него, чёрт разберёт. Она просто закрыла глаза — а, в какой-то момент открыв, обнаружила себя не на поверхности воды под кровавым-чёрным небом, а в своей детской комнате. Или в гостиной в особняке. Или на улице перед могилой матери. Или... Всё смазывалось и ускользало — и лишь руки няни, стискивающие её плечи, оставались неизменными. Пустыми глазами Хартфилия глядела в лицо напротив, искажённое болью, и таким же пустым разумом внимала спешным, наполненными слезами словам: — Вы должны знать, госпожа Люси... То, что сделала Лейла-сама... то, на что она пошла... всё это было ради того, чтобы защитить вас... Яркая белая вспышка ослепила её, унося меняющееся окружение и голос няни прочь. Когда она закончилась, Люси вновь обнаружила себя на воде, но в этот раз перед ней стояли не Мей, не Марс и не Нибиру. В удивлении следовало бы распахнуть глаза или хотя бы охнуть, но сил не осталось ни на что. Люси подняла голову к возвышавшейся над ней Лейлой. Прикрыла глаза, когда она ласково коснулась её щеки ладонью, не удержалась — прижалась к ней, понимая, как сильно скучала по этому прикосновению. — Мама... — выдохнула измождёно. — Люси... моя девочка... Она поджала задрожавшие от новых рыданий губы — боги, как же ей не доставало этих слов и этой любящей интонации... Интонации матери, которой ради собственного ребёнка не жалко собственной жизни. Слова, сказанные в попытке приободрить Мей-сан, эхом зазвенели в памяти. Люси открыла глаза, посмотрела на маму — устало, безнадёжно. Осознав, что её присутствие не конец кошмара, а то самое наказание за все содеянные-несодеянные преступления. Это обжигало грудь невыносимой обидой, от которой кривились губы: чёрт побери, это... слишком жестоко. Нет. — Мама... Пожалуйста, нет. Всё умирало внутри, всё разлетелось вдребезги. Люси прижималась к ладони матери, не веря и в то же время чётко понимая, что прижимается к ладони палача. — Скажи... ты тоже умерла из-за меня? Лицо Лейлы не дрогнуло. Лицо Люси тоже. Ведь она уже прекрасно знала ответ. Лейла мазнула по её щеке большим пальцем. И ответила, не отрывая обесцвечивающихся, стекленеющих глаз: — Да. Всё рухнуло в бездну. Прикосновение матери испарилось под дуновением ветра, её образ обрушился в брызгах взорвавшейся под ногами воды. Люси досадливо зажмурилась, не желая принимать, но неизбежно принимая. Вот она, отправная точка, вот он, исток её слабости, исток её проклятия. Даже собственная мать умерла из-за неё. Люси открыла глаза. Во внутреннем мире вновь воцарилось одиночество и покой. От коленей исходила рябь, испещрённое ссадинами тело прикрывало белое платье, на горизонте несуществующее солнце подсвечивало кровью облака, а в вышине терялись звёзды, между которыми пролетали птицы. Люси долго смотрела им вслед, не думая ни о чём, не чувствуя ничего. Как будто бы умерев.~*~
То, как под простой водой затягивались раны, походило на бред. Память постепенно восстанавливалась — тоже как будто бы всякий раз, когда он опускал тряпку в таз, чтобы смочить, — и из её проступающих осколков Стинг понимал, что так не должно быть. Порезы затягиваются под действием времени или лечебных заклинаний, но уж точно не благодаря воде из-под крана. И тем не менее, всё было именно так. Исчезла рана на затылке и виске Хартфилии, остановилась кровь, хлещущая из разрубленного запястья и сквозной дыры на животе. Две последние раны были слишком серьёзными, чтобы затянуться в мгновение ока, как произошло с разбитой головой Люси, но, из раза в раз неустанно омывая их водой, Стинг чувствовал: они становились меньше. С ногами чудес не происходило, но он с эксидом к ним и не притрагивался. Вывернутые, посиневшие, с выступающими буграми сломанных костей, они едва ли подлежали восстановлению — а вот всё остальное поддавалось ему удивительно хорошо. Чёрт побери, в мыслях усмехался он, какая же... бессмыслица. Всё это лечение, вся эта... помощь. Ей. Хартфилии. «Вы не ладили с ней», — сказал недавно Лектор, позволяя Стингу понять причину недавних противоречий. И чем больше раз он опускал руки в воду и стирал ими со лба пот, тем сильнее они становились. Что-то не так, осознавал Стинг, пустыми от задумчивости глазами глядя на непроницаемое лицо Хартфилии с чертовски бледной кожей и ледяными губами. С ним, с ней. С ними обоими?.. Вспомнить бы и разобраться окончательно — вот только что-то подсказывало, что ответ сделает лишь хуже. И Стинг уже не был уверен, что хотел его знать. Лишь его неустанная возня с водой не давала Хартфилии умирать. Стинг бросал всего себя, поддерживая в ней крохотный огонёк жизни, едва различимый в редком дыхании и тихом пульсе, и до чего же дикой казалась мысль, что всё это он может делать напрасно. Что тот, настоящий Стинг, который медленно выбирался из глубин беспамятства, не одобрит его действий. Что на самом деле правильно не помочь, а позволить умереть девушке, которая спасла ему жизнь. Он отнял нечитаемый взгляд от раны на животе и пусто уставился на закрытые глаза Люси. Сердцем овладел странный порыв, который Эвклиф не успел осознать — лишь, слепо поддавшись ему, протянул ладонь, смахнул прилипшие к виску светлые волосы, задержался на нём на несколько долгих секунд, то ли воспроизводя ощущение недавней раны, то ли просто потому что. Прищурился, пристальнее вгляделся в её лицо. Скользнул ладонью к щеке, и голова Люси, потревоженная его прикосновением, безвольно на неё завалилась. И Стинг так и замер. С ней, лежащей на его руке. Холодная, отстранённо отметил он, глядя в её закрытые глаза. И такая беззащитная, такая... ...беспомощная. И почему-то до ужаса в этом чувстве знакомая. Стинг освободил ладонь и выпрямился. «Что связывало нас с тобой, Хартфилия?..» Он вернулся к промыванию раны и в следующий раз отвлёкся, лишь когда услышал сиплое: — Зря... Говорила Люси. Она по-прежнему цветом кожи сливалась с подушкой и с полуприкрытыми глазами, синевой губ и опустошённым взглядом походила больше на мертвеца — возможно, именно поэтому Стинг не сразу сообразил, что ответить, чем позволил Хартфилии добавить: — Зря... ты меня лечишь... Хах. Ещё одна. От её вымученного тихого голоса по коже должны были бежать мурашки, но Стинг их почему-то не ощутил. Он отложил тряпку, придвинулся ближе, наклонился, перехватывая мало соображающий взгляд своим, по-особенному въедливым и решительным. — Почему? — спросил то, что уже давно не давало покоя. Не меньше минуты Люси молчала. В её глазах не проступило ничего болезненного или задумчивого, лицо тоже не изменилось ни на йоту — воистину живой мертвец, подумал Стинг не с холодком, но с мрачным смешком. Наконец она, практически не шевеля губами, выдохнула: — Ты возненавидишь себя за это... Губы Стинга дёрнулись в нервном оскале — я это уже понял, представляешь? Мне нужна конкретика, Хартфилия. Грёбанная простая конкретика, от которой сейчас почему-то прячет глаза Лектор и бегаешь ты. — Почему я должен тебя ненавидеть? — процедил Эвклиф. — Что между нами было, раз ты меня спасаешь, а я тебя не должен? Из горла Люси вылетело что-то, отдалённо напоминающее смешок. Уголки губ на секунду дёрнулись — и вправду попыталась рассмеяться, удивлённо понял Стинг. Горьковато так. Ни черта не весело. — Мы... не перевариваем друг друга... — Тогда почему ты меня спасла? Стоя на краю смерти уставшей и избитой, Люси с трудом могла наскребать силы на эмоции, однако в её огромных, помутневших, но тем не менее легко читаемых глазах что-то мелькнуло. Невероятно больное, но затхлое и вымотанное, привычное — словно нож, остроту которого ты сбавил собственной кровью и плотью. Люси медленно подняла свой безнадёжный взгляд к потолку. Молчала долго. Подбирала слова, понял Стинг, чувствуя, как от этой мысли почему-то леденеет в груди. — Потому что этого хотела. Стинг с фырканьем откинулся на спинку стула. Это не объясняло ровным счётом ничего, и, уничтожая странный-непривычный-неправильный лёд, в груди разгоралась злоба: чёрт побери, неужели нельзя ответить по-нормальному? Хоть на что-нибудь, хоть на один вопрос — ты же знаешь, что его мучает амнезия, так почему не сделаешь хоть что-то, чтобы помочь? Опять, автоматически вырвалась кривая усмешка. Почему. Ты опять. Ничего. Не сделаешь? А, Хартфилия? Раздражённый, Стинг подхватил тряпку и вновь принялся надраивать чужой живот. Пальцы Люси дёрнулись, мельком посмотревший на неё Эвклиф обнаружил на себе её рассеянный взгляд, а через секунду она завела старую шарманку: — Брось... не надо, Стинг... — Я как-нибудь сам разберусь, что мне делать, — огрызнулся он. Господи-боже-блять, да почему он должен возненавидеть себя за помощь той, кто помог ему?! Люси как могла скривила губы, едва заметно качнула головой — весь её вид кричал о том, как сильно она хотела оттолкнуть его от себя. Не потому, что видела его помощь омерзительной, а потому, что опять в первую очередь думала о нём — твою мать, зажмурился, оскалился Стинг, что это за доброта в одни ворота? Почему она печётся о нём, а он в ответ должен вытирать об неё ноги? — Оставь меня. Почему должен... что? Пальцы Люси заскрежетали по простыне, силясь дотронуться до него, дотянуться. Стинг перевёл остекленевший взгляд с них на лицо Люси, уже неприкрыто досадливое. — Не спасай меня... пожалуйста... — уже неприкрыто... умоляющее?.. Она закрыла мутно блеснувшие глаза, поджала задрожавшие губы, задышала вдруг прерывисто и часто. Лектор окинул её взволнованным взглядом: — Люси-сан, пожалуйста, успокойся... — и благо, надолго её истерики не хватило: полусмертельное состояние быстро взяло своё и отключило Хартфилию, позволив эксиду с облегчением выдохнуть, а Стингу — не застывать оттого, сколько в ней стало читаться самоненависти. Отвращения. Очень ярого нежелания быть спасённой его руками. Потерянный, Стинг положил тряпку в таз да так и замер с руками, опущенными в воду. Чем же она так перед ним провинилась?.. Нет. Так больше не пойдёт. Эвклиф рывком развернулся к тазу с чистой водой и, зачерпнув побольше, окатил ею лицо раз, второй, третий: он должен, чёрт побери, всё вспомнить! Кап. Стинг Эвклиф. Люси Хартфилия. Взаимная неприязнь, куда более привычная фамилия вместо имени, чужая беспомощность, собственное раздражение. Кап. Её самоненависть. Его беспамятство. Кап. Её желание уберечь его от смерти, её готовность обменять свою жизнь на его — как будто отчаянные попытки... загладить свою вину? Кап. За что она просила у него прощение. Кап. Из-за чего так жаждала умереть она, маленькая беспомощная девочка с волосами цвета солнца, которая смело рвалась в бой, но в итоге практически ничего не смогла в нём сделать, и единственной её возможностью повлиять на исход столкновения стала поставленная на кон жизнь, стала... Стинг медленно отстранил ладони от лица, уставившись в них широко распахнувшимися, невидящими глазами. ...смерть? Вода ручьями стекала по вискам, щекам и подбородку, скользила к шее, с невесомым приятным покалыванием пробегалась по шраму на туловище, затягивая его. Стинг опустил на него взгляд скорее автоматически, чем осознанно, скорее по инерции сознания и памяти, которые почему-то чувствовали там остатки пазла. Он заторможенно провёл пальцами по рубцу — какая чудовищная сила, интересно, оставила на нём этот ужас и какая волшебная в итоге спасла. Текла вода. Сворачивались раны, уменьшалась боль, растворялась усталость. Так уже с кем-то было, вспомнил Стинг, медленно выпрямляясь, закрывая глаза. Мягко падая в пучину воспоминаний. Там светило солнце, и от жара кружилась голова, но куда сильнее тело скручивала усталость. Лёгкие горели как от огня: он куда-то бежал и, кажется, кого-то нёс, ибо от плеч до запястий пробегалась неприятная истома. Сердце стучало прямо в глотке. И тем не менее, лёжа в удушающей жаре измученный и вымотанный, Стинг чувствовал себя как никогда прекрасно. Невзирая на омывающую его лицо воду, он открыл глаза, проморгался, фокусируя зрение, уткнулся взглядом в темнеющую голубизну неба. А потом — в яркую, кристально чистую, улыбающуюся и невероятно прекрасную в своём счастье голубизну глаз. Мама, прошила Стинга окрыляющая мысль. Он улыбнулся: вот она, его потерянная, но внезапно обретённая мама, живая, близкая, смотрящая на него с такой любовью, с которой на него никто никогда не смотрел; вот он, на её коленях, запыханный, но счастливый; вот они — семья. — Я люблю тебя, Стинг, — говорила Мей, с улыбкой поглаживая его по щеке. Стинг прильнул к этому прикосновению. ...и вдруг вспомнил, что это было не здесь. В тот же миг всё перевернулось с ног на голову. Исчезло небо, пропала земля, мир превратился в холодный бесконечный белый цвет; он стоял напротив матери, прижимался к её ладони и что-то шептал, что-то обещал, а она... а она стояла со слезами на глазах и смотрела так, будто прощалась. Лицо Стинга окаменело. — Больше всего на свете я люблю тебя... Нет, нет, нет... Он схватился за руку матери, но та как дым развеялась в воздухе, стирая с щеки ласковое тепло, лихорадочно метнулся дальше — не уходи, нет, нет!.. Стинг с грохотом рухнул на пол, от резкости его рывка перевернулся стул с тазом, окатывая его водой, но он не почувствовал и не увидел ничего. Перед глазами стояла утопающая в темноте вечера поляна, где он, подрогший и насквозь мокрый, утопал в грязи, рядом раздавались чьи-то всхлипы, в воздухе пахло солью, теплом и — мамой. Нет, распахнул глаза Стинг. — Стинг-кун! Кое-как встав с четверенек, Эвклиф принял сидячее положение — и не меньше нескольких минут таращился перед собой, силясь перевести взгляд в сторону. На неё. Ты, запершила в глотке горькая-ядовитая-ненавидящая мысль, ты!.. До побеления кожи стискивая зубы, Стинг повернул голову и в безумном сочетании злости и боли уставился на Хартфилию. Хартфилию, которой он залечивал раны. Которая не уберегла маму. Которой залечивал. Которая не уберегла.~*~
— Почти сутки назад был похищен Кобра. В обед Аверис заявила, что на неё напал Небесный Воин, а сейчас мне донесли информацию, что драгонслееры «Хвоста Феи» также подверглись их нападению и как минимум двое из них уже в плену, — пробасил хриплый голос с экрана, под которым горела табличка «округ Харгеон». — Я связывался с «Саблезубым Тигром», — подхватили с «округа Бересклет», — но их драгонслееры уехали на задание в Шеффлер. Увы, о них пока что никакой информации. — И дураку понятно, что и по их душу наверняка пришли. Это не совпадение. Небесные Воины открыли охоту на драгонслееров, и нам нужно с этим что-то делать. — Ну... — генерал округа Бересклет издал короткий неуверенный смешок, — для начала было бы неплохо собраться всем... Нахождение в разных концах страны не помешало связавшейся четвёрке генералов бросить невоодушевлённый взгляд на единственный не загоревшийся экран. Округ Альбион молчал — и, судя по всему, брать лакриму в руки в ближайшее время не собирался. — Тупая сука, — сплюнул генерал Харгеона. — Я с ней свяжусь... — начали было с экрана Крокуса, как Энрейдж махнула рукой: — Забей, Элмер. Она только этого и ждёт, а у нас есть дела поважнее, чем бегать за её величеством и просить явить свою королевскую персону на собрание. Скрестив руки, генерал округа Иберис откинулась на спинку стула и мрачно уставилась в черноту альбионского экрана, видя, однако, не его, а воцарившейся за спиной хаос. В силу внезапности разворачивать лагерь пришлось в первом попавшемся помещении, поэтому отдельной комнаты высшее командование позволить себе не могло — приходилось сидеть прямо в центре бегающих туда-сюда рунных рыцарей, спешно достающих оружие и приводящих себя в боевую готовность. — Прошу прощения за опоздание, — вдруг разлился улыбающийся, ни капли, разумеется, не виноватый голос с экрана Альбиона. — Небольшая заминка: на меня напала ещё одна пташка, вот и припозднилась. Что ж, переключать темы и уводить себя от проблем начальница Альбиона умела мастерски. Энрейдж почти услышала, как щёлкнули извилины в голове генерала Харгеона, хотевшего разразиться очередным брюзжанием, но вместо этого насторожившегося: — «Ещё одна»? Эка ты популярная у них сука. — Не завидуй, Горман. К твоим годам давно пора было смириться, что ты не пользуешься спросом у женщин. На глаза Гормана, задетого чужой умилительно-снисходительной интонацией, легла тень. — Хо? Зато ты... — Мы отвлекаемся! — хлопнула в ладоши Энрейдж. Переведя раздражённый взгляд на Альбион, процедила: — Где Воин? Нам нужно с ней поговорить. — Боюсь, для этого тебе придётся взять путёвку на тот свет. Энрейдж застыла. Но всего на секунду. — Серьёзно?! Ты грохнула и эту?! — прошипела она, едва удерживаясь от того, чтобы вскочить с места. На той стороне экрана довольно прищурили голубые глаза, и Энрейдж подавилась гневной тирадой, поняв, что повелась на провокацию и отреагировала именно так, как эта сука того и добивалась. Она сжала кулаки, оскалилась, сцепила зубы так, что аж заболела челюсть: чёрт побери!.. — Идиотка, — выругался Горман, — как нам теперь узнать их замыслы, если ты прикончила обеих — обеих, будь всё проклято! — А вы настолько глупы, что сами не в состоянии обо всём догадаться? Повисло молчание. Опустив голову, Энрейдж криво усмехнулась: они работали с Аверис уже четырнадцать лет, однако до сих пор велись на её провокации как дети, позволяя ей выставлять их дураками. Дрянь, прошила мысли давняя слепая ненависть. Вдох. Выдох. Успокоиться, перевести тему и не выдать очередной уязвлённости — ибо Энрейдж знала, как надменные голубые глаза любили упиваться их слабостями. — По данным разведывательного отряда... и по недавнему белому взрыву, который мы видели, Шитсуракуэн находится над моей территорией, — начала она неестественно ровным голосом. Сделала паузу, все силы бросая на то, чтобы не обращать внимание на кое-чью насмешливую заинтересованность, перевела окаменевший взгляд на экран с председателем Совета и лишь после этого продолжила: — Поэтому я прошу доверить миссию по устранению опасности мне. — Шитсуракуэн находится на границе Ибериса и Альбиона... — О, нет-нет-нет, — тут же замахала ладонями Аверис, — обойдёмся без меня. Я справлюсь с этим и вполовину не так хорошо, как наша решительная малышка Энрейдж. Вы что, не видите? С таким пылающим взглядом хоть на Зерефа иди. От того, с какой силой Энрейдж стиснула свои плечи, заскрипела куртка. — Аверис, пожалуйста, не накаляй ситуацию, — устало вздохнули из Крокуса. — А я серьёзно. Во всяком случае, — она чуть сбавила снисходительность тона и ядовитость усмешки, — со всем этим дерьмом я правда возиться не хочу. Соглашусь с чем угодно, только, пожалуйста, не трогайте меня, я сегодня без настроения. — Поэтому портишь его всем нам, — проворчал Горман. — Вы только на это и годитесь. — Драконьи пушки уже заряжены, — громко пресекла очередную назревающую стычку Энрейдж. — Однако их мощности поначалу может хватить только на то, чтобы пробить защитный барьер — не на то, чтобы уничтожить врага. Учитывая, что наши крылатые девочки собрались нас перебить, боюсь, такая заминка может нам дорогого стоить. Нужно куда более мощное оружие. Между присутствующими на несколько секунд повисла напряжённая тишина. Потом кто-то рискнул начать неуверенное: — Ты сейчас о?.. — но дослушивать его Энрейдж не стала. Решительно оперевшись о стол, она отчеканила: — Я запрашиваю разрешение на запуск Эфириона. — Просто небольшое напоминание: в Шитсуракуэне сейчас, по словам Гормана, находятся несколько членов «Хвоста Феи», — тут же раздался потяжелевший голос из Крокуса. Энрейдж насмешливо выгнула бровь: — И? — «И»? Ты собираешься уничтожать гражданских! — И это целиком и полностью их вина, — сказал Горман. — Никто не гнал их палками в Шитсуракуэн. Они сами как обычно решили полезть в пекло — в кои-то веки понесут заслуженное наказание за своё сумасбродство. Даю согласие на Эфирион. Грохнем двух зайцев одним выстрелом. — Не позволяй своим симпатиям ослеплять тебя, Элмер, — добавила Энрейдж. — Дело не в симпатии. Горман сказал, что одним из отправившихся к Воинам был Макаров. Вы намерены убить одного из самых сильных и уважаемых людей страны — естественно, я не могу не быть против. Впрочем, звучал он уже не так протестующе, как в начале, и Энрейдж лишь оставалось подвести черту выводом, который тот и так уже понял: — Одна жизнь не может перевесить тысячи, Элмер. Ты это прекрасно знаешь. Даю согласие на Эфирион. — Даю согласие на Эфирион, — присоединились члены Совета и генерал Бересклета. Энрейдж метнула было испытующий взгляд в сторону Альбиона — опять кое-кто решил потянуть время и поиграть на их нервах? — как Аверис вдруг также присоединилась к разрешениям. И Крокус, вздохнув, поставил заключительную точку в смертном приговоре «Хвосту Феи». — Начать подготовку к запуску! — скомандовала Энрейдж, поднимаясь с места. Бросила прощальные слова остальным: — Больше нам не о чем разговаривать. Я свяжусь с вами, когда со всем разберусь. Отбой, — и, не дожидаясь ничьих возмущений или новых издёвок, отключилась от собрания. Новость об Эфирионе внесла ещё большую суету среди подчинённых, однако Энрейдж не было до этого никакого дела. Она подошла к окну, подняла острый взгляд к небу — не далее как десять минут назад отсюда же она увидела белую вспышку, окончательно удостоверившую данные о местонахождении небесного царства Воинов и тем самым развязавшую руки. Энрейдж ухмыльнулась: сегодняшняя ночь войдёт в историю как момент её триумфа, ибо её силой тысячелетнее существование Воинов подойдёт к концу. — Что ж, — хрустнула она кулаками, — пора сбросить наших пташек на землю.