Лауда/Хант Пьяный Лауда вваливается в номер Ханта. Хант пытается его привести в чувства, уверяет, что ему лучше уйти (завтра будет стыдно), но Ники не слушается и твердит наперебой какой же Хант осел и как он сильно его любит
***
В данный момент завалиться в номер к Ханту кажется лучшей идеей из всех, которые когда-либо существовали в голове Ники. Именно сегодня, когда мир перед глазами опасно пошатывается, превращенный в маятник доброй порцией алкоголя. Нет, конечно, Ники не собирался никуда идти после своей импровизированной пьянки, просто несколько бокалов в баре отеля после трудного дня. Однако каждая порция виски, приятно согревающего желудок, приближала к простой и понятной мысли - надо подняться к Джеймсу в номер и все-всё высказать. И плевать на последствия, сколько уже можно, в конце концов, думать и гадать, как он себя поведет, пусть делает что захочет. Джеймс открывает быстро - заспанный, недовольный и невероятно раздетый - и явно готов заехать ночному посетителю куда угодно, однако в последний момент останавливает себя. Ники всё еще смотрит на свой кулак, повисший в воздухе, будто первый раз в жизни видит собственную конечность, и невнятно мычит под нос, ни к кому конкретно не обращаясь. От него буквально несет пойлом, уж Джеймс-то знает этот запах, и единственное, что сейчас удивляет, так это способность стоять на ногах после выпитого. Кажется, что щуплого и маленького Лауду и капля вина с ног собьет, однако нет, держится, да еще и как гордо - будто и не пил вовсе. - Ники, твой номер дальше. И, вроде как, на другом этаже. Джеймсу все равно, почему Ники пришел именно к его двери и продолжает торчать у неё, прожигая взглядом чужие ноги. Единственное, что сейчас вообще может заботить, так это постепенно остывающая кровать и еще четыре часа драгоценного сна. Лауда вздрагивает от посторонних в его мире звуков и медленно переводит взгляд на лицо Джеймса, пытаясь сфокусировать взгляд. Проходит несколько секунд нечестной игры в гляделки, и Ники, наконец, прорывает. - Люблю тебя. - Невнятно бубнит он под нос, и вызывающе, насколько может, смотрит между бровей Джеймса. - Ты такой осел. Но я тебя люблю. И улыбается, широко и довольно, превращаясь, по обыкновению, в крысу. Джеймс даже не отвечает, просто накидывает висящий в шкафу халат, и мягко берет Лауду за локоть. Теперь ясно, насколько сильно Ники пьян - он тут же заваливается на Ханта всем весом и отказывается передвигать ногами, плавно вваливаясь в номер, продолжая бормотать под нос свой бред о любви. Джеймс досадливо фыркает, лишь на секунду допуская мысль о том, чтобы отнести Ники в его номер на руках, но не находит в себе сил еще сильнее портить его репутацию. А Лауда, почуяв слабину, жарко сопит в плечо, будто изображая страсть, и повторяет, как заведенный: - Я люблю тебя, ослиная морда... Люблю... Джеймс толкает дверь пяткой, неприлично громко для ночного отеля захлопывая её, и прислоняет безвольного Ники к стене, раздумывая над вариантами. Сна уже ни в одном глазу, Лауда тоже не выглядит сонным, будто какой болванчик с одной пластинкой. - Ники, ну мать твою, завтра же со стыда подохнешь. Я ж тебе в подробностях всё... Такой прыти от пьяного вусмерть тела Джеймс не ожидает. Ники изо всех сил цепляется за плечи, нелепо пританцовывая на носочках, и весьма напористо целует, будто в последний раз. Надолго его, впрочем, не хватает, и только руки Ханта удерживают его от падения во всех смыслах. - Идиот... Какой ты идиот, надо было так нажраться? Ники слабо передвигает ногами, пока Джеймс тащит его к кровати, но, почуяв под собой мягкость чужого матраса, тут же теряет контроль над телом и распластывается на простыни, зарывшись носом чуть ниже подушки. Он продолжает бубнить, даже когда рот должен бы быть блокирован - о том, какой у Джеймса запах, о его теле, о классных трусах с полосками - глотая звуки и целые слоги, почти уже неразборчиво - и так акцент жуткий, а теперь в комплексе с алкоголем, но продолжает. А Хант отчаянно борется с собой, пока стягивает с безвольного Ники штаны, чтобы не отодрать так напрашивающегося на это Лауду. Сейчас он точно бы ни пискнул бы, только зад бы отставил, а вот уже утром случился бы неприятный разговор. У Джеймса в принципе нет никаких ограничений - вот он, Ники, лежит пластом, бери - не хочу. Но когда Лауда переворачивается - непонятно каким усилием - на бок, и сонно смотрит на Джеймса, продолжая свой монолог, всякое желание трахаться отпадает. Все равно, что представлять, как трахаешь ребенка, с бессильной злобой думает Хант, и ложится рядом со слишком много места занимающим Ники. Тот тут же затихает, блестящими глазами следя за лицом Джеймса, и весьма сомнительно, что в такой темноте он что-то видит, но фиг их, этих крыс, разберешь. Поэтому он не шевелится, и так же молча рассматривает Ники, стараясь не позволить себе больше эмоций, чем нужно. Хотя, судя по всему, он мог бы что угодно сейчас делать - хоть облапать Лауду с ног до головы, хоть признаться во всех грехах, включая самые ранние - тот бы ни за что в жизни утром не вспомнил. Поэтому он легко проводит пальцами по гладкой - и где только щетина - щеке, вкладывая в этот жест чуть больше смысла, чем должен бы. - Осел. - Ники фыркает очень довольно, явно обрадованный поведением Джеймса, и сразу же засыпает, умиротворенно посапывая. Может быть, завтра будет очень, очень стыдно, но сейчас ему снится неприлично голый Джеймс Хант, так что стыду придется немножко подождать. А сам Джеймс уже и не уверен, что сможет все рассказать так, чтобы заставить Ники чувствовать вину. И отчего-то об этом не жалеет.