***
Наконец, встреча с советником по финансам закончилась. Гуожи Цо, важно, по-страусиному вышагивая, удалился восвояси, а Лонгвей с легким сердцем направился в свои покои. Белого там не оказалось. Обойдя все комнаты, Лонгвей вышел в сад и обомлел от завораживающего зрелища. Несмотря на холод и моросящий дождь, Роу стоял на берегу ручья только в легких белых штанах, которые держались на талии с помощью завязок. Он поправился, болезненная худоба уступила место естественной стройности юного тела, которое сейчас плавно двигалось в каком-то странном полутанце. Он словно слился с ветром и дождем, они не причиняли ему вреда, а, наоборот, наполняли какой-то невиданной силой и красотой. Выпад вперед; замер с поднятыми вверх руками и развернутыми белыми крыльями. Повернулся, широко расставив ноги, и наклонился вперед, касаясь лбом земли. Прогнулся назад, стал на руки, вытянувшись всем телом вверх как натянутая струна. У Лонгвея перехватило дыхание - это зрелище было настолько прекрасным, что он просто стоял и смотрел, любуясь дикой грацией Белого. И вдруг он увидел то, чего сам Роу никак видеть не мог. Со стороны ручья к нему подползала змея. И не просто змея - яркая красно-желтая полоса на черной спинке указывала на одну их самых ядовитых гадюк в Небесной Империи. Интересно, как она оказалась в Императорском саду? Но размышлять об этом не было времени. Если Роу сейчас опустит ноги, то непременно наступит на нее, и тогда… - Роу, не двигайся, - закричал Лонгвей, поднимая с земли длинную палку. Роу вздрогнул, но продолжал стоять на руках, которые уже дрожали от напряжения. Лонгвей медленно подходил к гадюке, молясь только о том, чтобы у Роу хватило сил устоять. Мгновения слились в вечность… Если бы не дождь, он был бы готов поклясться, что у него на лбу выступили капельки пота. Осторожно приблизившись к змее, он наклонился и резко откинул гадину палкой назад. Тварь зашипела и уползла прочь. В этот момент руки Роу все-таки подкосились, и он упал, увлекая за собой Лонгвея. - Ты в порядке? – в унисон спросили оба и вдруг расхохотались от облегчения. Роу лежал на Лонгвее; с его коротких волос стекали капли дождя, мокрые потемневшие крылья накрывали оба тела. Лонгвей почувствовал как его плоть твердеет… Он уже привык к своей реакции на Белого, но теперь испугался, что Роу это тоже заметит. Он завозился, выбираясь из-под мальчишки: - Роу! Чем ты вообще тут занимался? Ты же мог простудиться! Белый легко вскочил на ноги и протянул руку Императору. - Я больше не собираюсь болеть, Ло.***
Роу не заболел. Заболел Лонгвей. Наутро он проснулся с болью в горле и ломотой в мышцах. Вызвав слугу, Император приказал позвать доктора Кьянфана, который не замедлил явиться. Вслед за доктором прибежали верный Фу Мин и Роу, которого разбудили посторонние звуки в спальне Лонгвея. Осмотрев Императора, доктор приказал ему не покидать постель, отменить все назначенные встречи и принимать отвар из целебных трав для облегчения боли в горле. Все это время Роу стоял в углу комнаты, сложив руки на груди, и внимательно слушал наставления доктора. Фу Мин недовольно поджал губы; его длинный, как у настоящего опоссума, нос возмущенно подергивался. Грязный оборванец, а держится, словно принц какой. Старая одежда Лонгвея пришлась ему впору и подчеркивала тонкую талию и длинные стройные ноги. Вместо традиционного халата у себя в покоях Лонгвей предпочитал носить свободные штаны и короткую рубаху с запАхом на талии. Так же сейчас был одет и Роу. Темно-синяя струящаяся ткань удивительно гармонировала с его кипенно-белыми крыльями и подчеркивала фиолетовые глаза, которые сейчас, в полумраке спальни, казались почти черными. Его оперение понемногу менялось; появились новые нежные перышки со светло-сиреневыми, пока еще без темной обводки, глазкАми. На макушке торчал маленький хохолок, придавая Белому взъерошенный вид. Синяки и ссадины исчезли, открывая гладкую белую кожу. Теперь уже никто не узнал бы в нем того жалкого, истощенного заморыша, на котором живого места не было. - Я пришлю к вам свою помощницу, Ваша милость, - поклонившись, сказал доктор Кьянфан. - Не надо. Со мной побудет Роу. Тот энергично закивал головой, соглашаясь с Логнвеем. - Но, Ваше ве.. эээ… милость, - забеспокоился Фу Мин, - у него же нет никакого опыта, и… - Я хочу, чтобы со мной остался Роу, - тихо повторил Лонгвей. - Да, Ваша милость, - нехотя смирился Фу Мин. Доктор Кьянфан не возражал. Ему нравился этот мальчишка и нравилось, как тот влияет на Императора. Он теперь чаще улыбался, и в глазах Лонгвея доктор стал замечать те веселые огоньки, которые совсем было погасли в день смерти императорской четы. Кьянфан поручил Роу поить Лонгвея теплым отваром и следить за температурой тела. Если жар будет усиливаться, следует обтереть его прохладной тканью, смоченной в растворе воды с соком ламиса. В обед больной должен обязательно съесть все, что ему принесут. Доктор Кьянфан лично проследит за приготовлением пищи. А еще больной должен больше спать и не напрягать глаза. Когда доктор Кьянфан и советник Фу Мин ушли, Роу вернулся к постели Лонгвея. - И как это тебя угораздило простудиться? - Не знаю, наверное, промок вчера. – Он не мог признаться, что долго стоял под дождем, завороженно наблюдая за Роу. - Кстати, а чем это ты занимался, когда я пришел? - Это гимнастика куантай. Я каждый день ею занимаюсь, просто ты обычно позже возвращаешься. - Значит, поэтому у тебя стали такие мышцы? - Какие такие? – лукаво улыбнулся Роу. - Такие. Крепкие, но … без особого рельефа. - Наверное. Но мышцы здесь – не главное. Гимнастика куантай помогает слиться с природой, ощутить гармонию бытия, взять энергию жизни прямо из воздуха, из реки, дыхания ветра. Поэтому я и сказал, что больше не заболею. Разве у вас она неизвестна? - Никогда не слышал. - У тебя же красивое тело, Ло, сильное, мускулистое и … с рельефом. Что ты делаешь? Или это тебе просто повезло? - Ээ… - Лонгвей смутился от таких искренних слов Роу о его теле. - Ну, я каждый день тренируюсь на мечах, а еще, – тут Лонгвей слегка запнулся. - Бросаю кинжалы. Дело в том, что скрытые в крыльях клинки лиу шан были привилегией исключительно императорской семьи, и обучение этому искусству требовало величайшего терпения и многих лет тренировки. По традиции, Император не мог появляться на людях с оружием в руках. Это считалось проявлением недоверия к народу и неуважения к гостям. Поэтому сотни лет назад специально для членов императорской семьи была придумана особая техника, которая получила название лиу шан – скрытые клинки. Возможно, Роу ничего об этом не знает, но лучше не рисковать понапрасну. - Как грубо. - Почему это грубо? - Все эти кинжалы… Целый день Роу провел вместе с Лонгвеем. Читал ему, рассказывал какие-то смешные истории из жизни народного героя Империи Гор Пьябутра и все время заставлял пить теплый отвар. Лонгвей был послушным больным и безропотно глотал сладковатую жидкость, от которой уже начинало тошнить. Но, когда дело дошло до обеда, приготовленного по распоряжению доктора Кьянфана, он заупрямился. Роу с трудом заставил его выпить бульон и по кусочку скормил нежнейшее отварное мясо, но вот от жидкой каши Ло решительно отказался. Роу нахмурил светлые брови и напустил на себя строгий вид: - Ло! Ты же слышал, что сказал доктор Кьянфан. Съесть нужно все! - Не хочу кашу, она невкусная! – как все больные, о которых чрезмерно заботятся, Ло раскапризничался. - Но ты же даже не пробовал. - Я вижу, что невкусная! – Ло сложил руки на груди и упрямо отвернулся. - Послушай, Ло… - вкрадчиво произнес Белый, меняя тактику, - ты что, хочешь, чтобы я тебя с ложечки кормил? - Хочу! - с вызовом ответил больной. - Ну, хорошо… - Роу нерешительно взял в руки миску с кашей и поковырял в ней керамической ложечкой, - Вот только… за кого же ты будешь съедать по ложечке? Я не знаю, кто тебе дорог, чтобы играть в эту игру. Может, сам будешь называть? - Ладно, - согласился Лонгвей, угадав хитрую игру Белого. За месяц Ло рассказал о себе так мало, что Роу не упускал случая выпытать у него хоть что-нибудь личное. - Итаааак, эта ложечка заа…, - протянул Белый, поднося ложку с кашей к губам больного. - За дедушку Реншу… - За дедушку Реншу. То есть, родителей у тебя нет… - Неа, я уже семь лет как сирота. - Ладно, расскажешь, когда захочешь. Давай следующую….Эта ложечка у нас заа… - За Дона. - Кто такой Дон? - Мой друг. - Хм… Ну ладно, давай за Дона. За друга Дона. Молодец какой. А следующая… - За доктора Кьянфана. - Да, доктор у тебя что надо. И человек хороший. Давай за доктора….Амм… - А дальше…. - Нуу, давай за Фу Мина. - Нет, он меня терпеть не может. - Привыкнет, зато меня любит. - Зачем за него есть, он и так толстый. - Не вредничай, сказал, давай за Фу Мина. - Ну ладно, за Фу Мина так за Фу Мина… Ну тогда ооочень большую ложку. Он не ест маленькими порциями. - Уговорил. Давай большую ложку. - Вот умничка, какую большую ложечку съел за противного Фу Мина. Тааак… А следующая ложечка у нас будет… - Скажи сам. Белый удивленно выгнул светлую бровь. - Я не знаю… - Ну, а ты подумай. Лонгвей перестал дурачиться и внимательно глядел на Белого. Он уже давно приметил за ним забавную особенность. Обычно Роу плотно сжимал рот, чтобы верхняя губка не вздергивалась к чуть курносому носику. Но когда он нервничал, губка слегка вздергивалась, обнажая ровные жемчужные зубки. Прямо как сейчас. - Ну же, говори. - За… Роу? - За Роу! - За Роу? - Да, я хочу съесть эту ложечку за Роу! Нет, лучше давай сюда всю миску!***
День клонился к закату. Лонгвею стало хуже. Он болезненно морщился и вертел головой на подушке, не в силах найти удобную позу. - Может, позвать доктора Кьянфана? – встревожился Роу. - Не надо. Просто голова болит сильно… Роу подошел к Лонгвею и положил пальцы ему на виски. Помассировал, легонько надавливая подушечками. Кожа была сухой и горячей. - Ну что, полегче? - Да, не останавливайся. - Хорошо, но мне так неудобно. Давай по-другому. Роу сел на кровать, опершись спиной на спинку, и положил подушку себе на колени. - Ложись. Лонгвей послушался. Теплые ладони вновь легли ему на виски, поглаживая и надавливая. Большие пальцы спустились к шее и зарылись в черные волосы, массируя выемку на затылке. Боль отступала под нежными, но твердыми пальцами… Он куда-то уплывал…. Как же хорошо. В последний раз он так болел, когда была жива мама. Тогда она сидела возле него, обнимая, укачивая, снимая боль. Она была такая хорошая, ласковая, от нее так приятно пахло… От Роу тоже приятно пахнет. Он такой чистюля …Роу… Постепенно нега сморила его, и он уснул.***
Роу проснулся от жалобных стонов Лонгвея и бросился в спальню. Ло метался по кровати, шепча и вскрикивая: «Мама…мама... нет… пожалуйста, нет…». У него начался сильный жар. Роу быстро подогрел питье на «волшебном чайном столике» и заставил Лонгвея выпить. Тот не приходил в себя. Его зубы стучали, он весь горел. Белый смочил платок и приложил к пылающему лбу. Лонгвей сжался в комок под пуховым одеялом и дрожал: «Холодно…. Холодно…» Роу, недолго думая, кинулся в свою комнату и быстро разжег камин. Отодвинул кресла, бросил на пол пуховую перину. Вернувшись в спальню, решительно сдернул с Лонгвея одеяло и поднял его на руки. Тот был тяжелым, к тому же его трясло; он протестующе дергался и махал руками, бормоча: «Холодно… Холодно». С трудом дотащив сопротивляющееся тело до своей спальни, Роу уложил его перед камином, не укрывая одеялом. Поставив на пол пиалу с питьем и чашу с прохладной водой, он оперся спиной о кресло и притянул к себе Ло. Положив его голову себе на грудь, он насильно поил его, вливая отвар каплю за каплей между сжатыми зубами, менял прохладный платок на горячем лбу, покачивал, шептал что-то ласково. Постепенно Ло перестал метаться, лоб стал не таким горячим, он затих на руках у Роу.***
Лонгвей проснулся и не сразу понял, где находится. Жара не было… Он лежал на чем-то теплом и твердом. Ло поднял голову и увидел подбородок Роу. Его голова неудобно прижималась к спинке кресла, одна рука лежала на груди у Лонгвея, вторая свесилась на пол. Лонгвей улыбнулся и вновь положил голову на грудь Белого. Сердце ровно и спокойно билось под синей шелковой тканью. Так хорошо было лежать, прижимаясь всем телом к этому почти незнакомому человеку, который вдруг стал таким родным. А, может, он просто тянется к существу такому же одинокому, как он сам. Гу Реншу прав – он одинок. Донгэй не считается – он Император, они не могут быть вместе, да и никогда Донгэй не будет принадлежать кому-то одному. Другое дело Роу. Он был только его. Только для него. Будь его воля, он бы вообще никогда не выпускал его из своих покоев. Но Роу не игрушка. Да и Император Шен скоро потребует отчета. Странно, что еще не потребовал. «Не хочу сейчас думать об этом, - вдруг зло подумал Лонгвей. - Не хочу!» Его ладонь лежала на груди Роу. Убедившись, что Белый крепко спит, Император просунул пальцы под тонкую ткань и коснулся пальцами теплой кожи. Продвинув ладонь дальше, нашел крошечный сосок, нежно погладил и ощутил, как тот мгновенно затвердел от его робкой ласки. Роу прерывисто вздохнул. Лонгвей вытащил руку и замер. Дыхание Белого вновь стало ровным; он не проснулся. Член Лонгвея стоял как каменный, и ему пришлось приложить нешуточные усилия, представляя поочередно весь состав «Совета Мудрости» во главе с Фу Мином, чтобы усмирить бушующее пламя. Наконец, он медленно встал, стараясь не разбудить Роу, нашел подушку и, отодвинув кресло, аккуратно уложил на нее голову Белого. Камин погас, и в комнате было прохладно. Он укрыл Роу двумя одеялами и уже собрался уходить, как вдруг его взгляд упал на низкий шкаф. Дверца была приоткрыта, из ее торчал краешек холста. Потянув за него, Лонгвей увидел искусно сделанный набросок сада, в котором тотчас же узнал свой собственный садик с ручьем. Осторожно, стараясь не скрипеть петлями, открыл дверцу шкафа. Оттуда выпало десятка два набросков. Некоторые он сразу узнал - его садик, комната с камином, доктор Кьянфан, Фу Мин, нефритовая ваза, горный пейзаж за окном; другие изображения были ему не знакомы – резной мостик через ручей, красивое женское лицо, чем-то похожее на лицо самого Роу, высокое, сверкающее на солнце здание. Неужели Руалан? Все выглядело именно так, как описывал Донгэй. В самом низу оставалось еще несколько рисунков. Лонгвей достал их и чуть не выронил из рук. На них был он сам. Вот он расслабленно сидит перед шахматной доской, уверенный в своих силах; вот задумчиво глядит куда-то вдаль; вот застыл перед зеркалом, собираясь на встречу с советниками – лицо строгое и сосредоточенное; а вот он смотрит на кого-то… Глаза нарисованы нечетко, как будто художник несколько раз стирал их и рисовал заново, не сумев уловить выражение…. Нежность? Задумчивость? Насмешка? Лонгвей долго смотрел на рисунки, потом решительно сложил их в стопку и убрал в шкаф.