Поющие в шиповнике.

Дождь. Дождь. Дождь везде, кутает в серую пелену яркий июльский полдень. И солнце, стыдливо прикрывшись тучей, не решается нарушить молчаливый, вечный траур городского кладбища. Даже вороний грай понятливо стих, словно внемля горю двоих, стоящих над свежей могилой, людей. Одинаково облаченные в черное, одинаково светловолосые и светлоглазые. Тот, что повыше, моложе, с выражением каменной скорби на лице взирал на надгробие, с выбитыми на нем годами жизни, именем и эпитафией: «Любимому отцу». Второй, молодой еще мужчина невысокого роста, сжимал в руке белую розу, вопреки всему насыщающуюся дождем и влажным воздухом. По гладким лепесткам стекали хрустальные капли, падали на светлую его кожу и ползли ручейками за манжет рукава. Он словно бы не замечал, опустив покрасневшие глаза долу, упрямо поджимал губы. - Вот и все, - голос его был словно шелест: тихий и бесцветный. - Ты любил его? – спросил второй, высокий и молодой, неуловимо похожий на того, первого, как и положено братьям. Мальчишка совсем еще, даже четверть века не разменял. - Любил, - глухо откликнулся его брат, - Не так, как любят отцов почтительные сыновья. Оба замолчали. Мужчина склонился и положил розу возле надгробия. Вздохнул, а потом развернулся и пошел по тропинке, огибая старый, с раскидистой кроной вяз. Его спутник, задержавшись на минуту, последовал за ним, мимолетно, последний раз коснувшись холодного камня. Он нагнал брата, пересекающего широкое кладбище, осторожно обнял хрупкие плечи. И снова они молчали, бредя к машине, оставленной почти у самых ворот. - Как давно ты знал? – наконец, произнес старший, поднимая лицо. Он всмотрелся мутными от пролитых накануне слез по усопшему в родное, до боли знакомое лицо, увидел залегшую морщину на лбу и снова поджал губы, прекрасно зная, о чем думает младший. - Давно. С того раза, как он принес на себе печать твоего запаха. Это скрыть невозможно, как ни старайся, - и в словах младшего слышались колкие холодные льдинки ревности, которую он так и не сумел задушить в себе. Старший отвел глаза. Значит, тогда брату было лет четырнадцать. Да, конечно, он не мог не почувствовать. - Я, и правда, его любил. - Я знаю, Конни. Знаю.