Дивертисмент в восточных тонах

Я был рад помочь шейху хотя бы советом. Как бы я хотел объехать все арыки, посмотреть на все своими глазами, да он не отпустит теперь меня ни на полшага из постели, пока не удовлетворит свое желание и не пресытится моим телом. Если б я мог понести... опять бесплодные мечты. Я сидел в проеме окна на подушках, попа больше не саднила, но начала неприятно ныть поясница, и тянуло низ живота. Я даже поесть не смог, только немного фруктов и винограда с куском лепешки. Надо попросить растереть меня - не дело, если лихорадка снова вернется. К вечеру меня повело, хорошо, что шейх куда-то уехал, и пусть... Я даже с трудом следил за Нурманом глазами, как он прибирался в комнате. Не было сил ни на движение, ни на что другое. Я чувствовал, как мое тело наполняется непонятным жаром, а анус начинает непривычно пульсировать. Ферхад уехал с небольшим отрядом, а меня оставил на попечение слуги и лекаря. Я промучился почти целый день, а к вечеру он, вернувшись, ушел к себе, и больше я не слышал ничего, потому что уснул. Очнулся оттого, что меня обнимали руки шейха, он спал, крепко прижавшись ко мне, а я трепетал в его объятиях. От его тела исходил жар, и я плавился в нем, сознание плыло и скользило на грани сна и яви, был ли это сон или что-то другое? Тревожный шепот, и мокрое полотенце на моем лбу. - Это не жар, господин, это течка! - Все вон! Даже близко не подходить к этому крылу! Все потонуло в истоме и заботе, все слилось в соитиях, его тело проникало внутрь моего, наполняя и изливаясь вглубь. Меня аккуратно придерживали за бедра и, покусывая ушко, шептали: - Тихо, тихо, мы в сцепке, не дергайся, все будет хорошо. Кажется, меня мыли, чем-то поили и брали бессчетное количество раз. Жар спал только к концу третьего дня, и ко мне потихоньку стало возвращаться сознание. - Очнулся? - Ммм... Что это было? - Твоя первая течка, сладкий мой. Не знал, что тебя так накроет - ты просто обезумел, приходилось даже связывать тебя, чтобы не повредить ничего. - НЕ помню... Я ничего не помню. - И не надо. Мы были вдвоем. Никто ничего не узнает, можешь не стыдиться. Самое обычное омежье дело. - Между нами что-то было? - Угу... - он по-хозяйски целовал мои губы, - много раз, в тебе теперь так много моего семени, что ты обязательно понесешь и родишь мне много-много детишек! О Селиме можешь забыть навсегда. - Ты жесток... - Ты не понимаешь, ты, только ты нужен мне, Амир, мой нежный, страстный фра! - Нет, я собственность твоего брата. - Я женюсь на тебе, как только лекари установят факт беременности, и ты будешь только моим! - Ты младше меня, тебе нет еще и двадцати одного! - И что? По законам страны, гражданином которой я являюсь, я совершеннолетний! - По законам твоей страны, но не нашей, а тут твой старший брат считается твоим опекуном, как старший в роду, и мы с тобой в одинаковом положении. - Ты прав, я как-то не подумал об этом... Я задумался - наказание за измену наложника было страшным - его секли, а потом, если он выживал, отдавали в семьи дальним родственникам, где он становился рабом всего рода, и каждый мог делать с ним все, что хотел. Я задумался. Лучше смерть, чем такая жизнь. - Напиши Селиму, пусть приедет, пока факт моей беременности не стал слишком явным. - Что ты хочешь сделать? - Я не буду его обманывать, расскажу все, как было, и отдамся на его милость, тебя он не тронет. - Нет, я никому тебя не отдам! - Прекрати, лучшее, что ты можешь сделать - просто не вмешиваться. Я затосковал - тоска была не душевной, а физической - она начиналась внизу живота и ползла по телу противной липкой паутиной, обволакивала все, что встречала на своем пути. Не было сил ни на что. Нурман ругался, что я совсем забросил себя и ничего не ем. А мне кусок в горло не лез, и даже от вида стакана, наполненного водой с молоком, воротило. Я подолгу сидел в проеме окна, на коленях лежала открытая книга, но я не мог читать, просто сидел, натянув на голое тело халат и поджав ноги к груди. - Господин, надо поесть... - Не хочу. - Ну хоть воды выпейте или фруктов поешьте, абрикосы поспели, нам прислали большую корзину, а господин шейх приказал отобрать для вас самые лучшие. - Я не хочу... - Нурман, оставь поднос и уйди. - Ты? Зачем ты здесь? - Мне сказали, что ты захандрил. Совсем не ешь, так нельзя. Ты так отправишься к праотцам. - Просто ничего не хочу. - Сидишь тут почти голый, из окна дует, так и простыть недолго, а ты только-только выздоровел. Мне жить не хотелось, а он про какую-то еду... Но меня решительно сгребли в охапку и унесли в бассейн, и Ферхад никуда не ушел, пока Нурман мыл меня в четыре руки с помощником, потом они натерли мое тело маслами, расчесали, забрали волосы, и я был торжественно водворен на ложе, где меня упорно пытались накормить. Но от еды меня стошнило, и, в конце концов, все решили оставить меня в покое. Я наконец-то забылся коротким сном, но даже он не принес отдохновения моей душе. Три дня я провел в постели - лежал, читал, думал, вернее, не так, скорее, грезил наяву. По ночам приходил Ферхад, только ласкал, но до интима дело так и не доходило - он быстро засыпал, а я лежал в его объятиях без сна и только глотал невольные слезы, надумывая невесть чего. Только под утро засыпал зацелованный и вполне удовлетворенный. А через три дня Ферхад прислал со слугой кучу одежды: разных оттенков цельнотканные тончайшие рубашки, красивейшие халаты из атласа - со специальной подбивкой одни и тонкие, струящиеся, другие - для прогулок и внутренних покоев, узорчатые штаны и пару нарядов для танца тончайшей работы с золотым и серебряным поясами на бедрах. Вот только у меня обуви, достойной таких нарядов, не было - пара домашних туфелек и низенькие сапожки для выезда. Шейх сам ввел в мои покои неприятного вида человека, от него странно пахло, и у него были жесткие пальцы. И лишь когда он с нашего позволения стал снимать мерки с моей ножки, я понял, что это сапожник, и обрадовался, когда на следующее утро мне принесли удивительно мягкие, из тонко выделанной кожи сапоги, их можно было натянуть до самого паха. - Нравятся? Я же заметил, какие у тебя были натертые ножки после путешествия, как ни старался твой Нурман. Он подошел ко мне, тут же запустил руку под подол рубашки и затискал меня, а потом долго имел, не снимая сапожек. Утро началось с поцелуя, тягучей и нежной ласки: - Просыпайся, просыпайся, мой милый ленивец! Кто хотел объехать все арыки? - Я! Ты меня отпустишь? - и тут же открыл глаза, готовый хоть сейчас ехать. - Еще чего придумал! Со мной поедешь да с усиленной охраной. Вчера сбежал тот крестьянин, который у них за главного. Хотя они больше не бузят, но все равно - такого красавца, как ты, надо охранять, как зеницу ока! - Да, и шейх Селим скоро приедет... - Перестань, не надумывай себе ничего, хорошо? Что бы ни случилось, я буду с тобой. Посмотри на меня, мой дорогой, мой самый прекрасный и любимый мальчик! Я не позволю, чтобы с тобой произошло что-то плохое! Я вдруг увидел решимость в его глазах, от прежнего растерянного в запутанной ситуации юноши не осталось и следа. Я прижался к нему, и он сжал меня крепко-крепко, мы так и стояли, обнявшись, когда доложили, что лошади готовы.