Двенадцать храмов

От автора: автор верит, что вывести Сейджа из себя способны всего двое людей – любимый брат и любимый ученик. – Что это? Маниголдо почесал затылок, колеблясь между вариантами ответа «Военная тайна Аида» и «Проданная Родина», потом решил лишний раз Его Святейшество не злить и ответил правду: – Ворованные драгоценности. Его Святейшество, понтифик Святилища Сейдж схватился за голову и заорал так, как, бывало, орали на учеников сами Золотые – возмущенные их непонятливостью или недисциплинированностью. – Ну и как это называется, Маниголдо?! Ты же уже не уличный мальчишка, ты Золотой Святой, защитник богини Афины! Ты должен подавать всем пример, а ты что делаешь?! – Не кричите, учитель, – Маниголдо повертел в ухе мизинцем. – Какой еще пример? Я идеальный Святой: храбрый, доблестный и какой-то там еще, каким должен быть по правилам. А драгоценности я вам принес, чтобы материальное положение Святилища поправить, а не по тренировочной площадке с криками: «Смотрите, дети, воровать – хорошо», – рассыпал. Так какие ко мне претензии? – Я не возьму! – возмутился Сейдж. – Так мне все-таки пойти на тренировочную площадку? – вежливо уточнил Маниголдо. Несколько секунд Святые Рака – старый и молодой – смотрели друг на друга. Потом Сейдж вздохнул. – Так, попробуем по-другому. Где ты их взял? – Где взял, там больше нет, – проворчал Маниголдо. – У кого украл? – У того, кому уже не понадобится. Сейдж стукнул кулаком по столу, на котором лежали злополучные драгоценности. – Не испытывай моего терпения! – Да я вообще не понимаю, чего вы от меня хотите! Они посверлили друг друга взглядами еще немного, потом Его Святейшество махнул рукой. – Убирайся с глаз моих. Чтобы я больше не видел ни тебя, ни твоих трофеев. Великая Афина, кому я доспех отдал… – Успешному человеку, который за шкирку вытащит Святилище в финансовое процветание, – ехидно ответил Маниголдо. Сейдж повертел головой, не обнаружил ничего подходящего вокруг себя, стащил с головы шлем понтифика и швырнул в Маниголдо им. Более чем двухсотлетний опыт Святого Рака не прошел даром: Маниголдо не смог ни поймать летящий по неожиданной траектории шлем, ни хотя бы предсказать, куда он метит: видимо, учитель мимоходом подселил в тот душу-другую. Шлем попал прямо в лоб, и Маниголдо осел на пол. – Учитель, чего вы так… – под прижатой ко лбу рукой стремительно зрела шишка. – Воровать – нехорошо, – твердо ответил Сейдж, подошел, поднял шлем, выпустил из него души – как оказалось, едва ли не десяток – и невозмутимо водрузил его обратно на голову. – А применять способности Святого против учеников – нечестно, – не удержался Маниголдо. Сейдж пропустил претензию мимо ушей. – Отнеси драгоценности туда, откуда взял. Маниголдо скривился. – Нет, ну вот чего ему не нравится? Я деньги несу. Не в кабаках пропиваю, не на девок портовых трачу – несу ему, своему учителю. А он недоволен! Кардиа сидел за столом и примерял перстни. Шион прохаживался из угла в угол. Аспрос, восседая в кресле, перебирал в пальцах жемчужное ожерелье. А Маниголдо стоял посреди комнаты и возмущался: – Почему я должен отказываться от старых привычек? И ради чего – ради сомнительных идеалов, которые не разделяет никто, кроме самого Его Святейшества? – Ну не надо так, Маниголдо, – укоризненно сказал Шион, останавливаясь. – Меня учитель Хакурей так же учил. Дескать, не пристало Святым марать руки, превращаясь в мелких воришек. – Мне вот этот нравится, с изумрудом, – Кардиа принялся рассматривать выбранный перстень под лучами солнца из окон. – Хочешь, бери, – пожал плечами Маниголдо. – Да не, что я, девчонка – побрякушки носить? И, по-моему, Маниголдо на мелкого воришку не тянет. Я столько денег отроду в руках не держал. – Я тоже не держал, – возразил Шион. – И никто из нас не держал. Но это же не повод воровать, в самом деле! – Слушай, – разозлился Маниголдо. – Я тебя позвал, потому что думал, что ты нормальный! А ты туда же – нотации читать! Шион молча развел руками и отвернулся. – Маниголдо, – подал голос Аспрос. – А что, если тебе покаяться? – Обратно я драгоценности не понесу. Тот богач все равно помер. Туда ему и дорога, сам со Спектрами спутался. – Ты не понял, – Аспрос помотал головой. – Сделать вид, что покаялся. Пусть покричит на тебя, а ты повздыхай и поделай виноватый вид. А драгоценности нам неси: мы их коллективно на нужды Святилища пустим. Вон, в женской казарме крыша протекает… Шион, похоже, хотел что-то сказать, но только рукой махнул. – Не получится, – мрачно ответил Маниголдо секунду спустя. – Я не смогу. – Да чего там трудного-то – раскаяние изобразить?! – Не могу я! – вспылил Маниголдо. – У меня с детства так: он на меня кричит – я начинаю дерзить. Он лупит меня розгами – я начинаю еще больше дерзить. Когда учитель только начинает меня отчитывать, я уже знаю, что сейчас как сказану… – Мда, – протянул Аспрос. – Когда он на меня кричит, я делаю, как тебе сказал. Говорю, что раскаялся, и все, и последствий страшных никогда не бывает. Прямо не знаю, что тебе посоветовать. – А я, – Кардиа все еще рассматривал перстень, – говорю: «На меня нельзя кричать, у меня больное сердце. Вот возьму и помру тут – и где вы возьмете нового Скорпиона? А если завтра Священная Война?» После этого Его Святейшество обычно машет рукой и просто назначает мне наказание. – А ты, Шион? – поинтересовался Маниголдо. Тот покачал головой. – На меня Его Святейшество ни разу не кричал. Все трое изумленно уставились на него. – Хорош байки травить, – усмехнулся Аспрос. – Он даже на Сизифа кричит! – привел неопровержимый аргумент Кардиа. – Я сам слышал! Шион вздохнул – так тяжело и горестно, что мороз продрал по коже. – Понтифик действительно сам со мной не разбирается. Он всегда рассказывает о моем ненадлежащем поведении учителю Хакурею. А учитель Хакурей вообще ни на кого никогда не кричит. Он просто посылает провинившегося в запретные земли за тысячу миль за особым волшебным цветком. Ты идешь в эти земли – пешком, иначе цветок волшебство потеряет! – дерешься со стражами-нежитью, проходишь множество тяжелых испытаний, голодаешь, ломаешь руки-ноги... А потом возвращаешься – уставший, избитый и несчастный – а он заваривает из этого цветка себе чай и ехидно спрашивает: «Ну что, ты все еще считаешь себя тут самым умным?» Минуту стояла тишина, потом Маниголдо поежился. – А я тебе в детстве завидовал, что ты Хакурею достался. Но эти близнецы, похоже, оба хороши. – Близнецы же, – глубокомысленно произнес Аспрос, похоже, вкладывая в это слово свой особый смысл. – Так что мне делать с украшениями? – вернулся к теме Маниголдо. – Возвращать поздно. Продавать уже бессмысленно: теперь учитель от меня и денег не возьмет, а в ваши, – он покосился в сторону Аспроса и Кардиа, – благие намерения мне не очень-то верится: я вас знаю. – Девушкам раздай, – вдруг сказал Шион. – Что? – не понял Маниголдо. – Девушкам, нашим, Серебряным. Ты их любишь, вот и подари им по украшению. Маниголдо немного подумал, а затем широко улыбнулся. Кардиа уронил перстень в кучу драгоценностей на столе. – Где-то я уже видел это ожерелье, – Сейдж проводил взглядом Святую Хамелеона, которая, мимоходом отвесив поклон, прошла мимо них. Хакурей поднял брови. – С каких это пор ты украшениями интересуешься? – С тех самых, как… – Сейдж осекся. Братья никогда не соревновались в силе – знали, что, несмотря на то, что Сейдж был Золотым Святым, а Хакурей так и не поднялся выше Серебряного Алтаря, примерно равны. Однако появление у них учеников разбудило дремлющее соперничество: пока что побеждал Хакурей, ученик которого – Овен Шион – смог освоить даже одну технику Рака, но Сейдж с Маниголдо дышали им в затылок. Известие о том, что Сейдж не смог обучить своего подопечного правильным моральным принципам, могло отбросить его далеко назад, лишив всякой надежды утереть нос брату. – Что «как»? – полюбопытствовал Хакурей, впрочем, в его глазах Сейджу почудилось ехидство. – Ничего, – вздохнул он. – Напомни мне, чтобы я замочил ведро розог. – У тебя новый ученик? – удивился брат. – Ты не говорил! Или ты, – он хмыкнул, – Маниголдо пороть собираешься? Как бы поздновато уже – сколько ему: двадцать три или двадцать четыре? – Двадцать три, но учиться никогда не поздно, – Сейдж покачал головой. Он, конечно, не собирался пороть Маниголдо, но наказание ему придумать требовалось. Все-таки старые привычки должны были рано или поздно отступить перед правильными моральными принципами – в этом Сейдж был совершенно уверен.