Я очень люблю отзывы, к слову :)
День двадцать шестой: капучино и кусок кофейного пирога
День начинается весьма дерьмово, потому что ранее ночью Луи удалось столкнуть свой будильник с прикроватного столика, и когда он проснулся на следующее утро, то обнаружил батарейки устройства, лежащие рядом с ковром. - Блять, дерьмо, почему это происходит со мной… - Что ты здесь делаешь? Нет, стой там, где стоишь. Луи, чувак, уже почти двенадцать, тебе нет смысла идти на работу, - доносится голос Найла из кухни; он получил работу в баре, и теперь в его интересах разрушить всю чистоту в доме, что до этого навели он и Зейн (в основном, а может быть и всё, Зейн, потому что для Луи убрать – это помахать тряпкой и сказать, что везде чисто). - Смысла нет, но мне правда нужно быть там сегодня… - Ты должен был появиться там несколько часов назад. Не все будут рады тебя видеть теперь, - Найл прерывает его второй раз подряд. Гарри никогда так бы не сделал; Луи переводит взгляд на мятую бумажку на столе. Наклонившись, он берёт листок большим и указательным пальцами, разглаживая в ладони. Мне нравится, когда ты разговариваешь. Тёплое скользящее чувство снова образовывается в его животе, и его сердце, кажется, чувствует себя слабым, учащая своё биение в сотню раз. - Меня так тошнит от тебя, - шепчет Луи, даже при том, что знает, что шепот больше подходит во время молчания, нежели разговоров. - Посмотри, что ты сделал со мной, - Луи аккуратно кладёт записку обратно на стол и возвращается к планам одеться и поехать в кофейню, прежде чем Гарри наругает его за то, что он не объявился. Кроме того, так как Луи решил, что выглядеть фантастически для него важнее, чем способность умереть, он выбирает узкий вязаный свитер и джинсы, в которых, как уверен Зейн, невозможно сидеть. Возможно, он должен окружить себя большим количеством сторонников гибкости его джинсов. - Увидимся, Найл, - кричит он, шагая по квартире – на кухню и обратно, выходя оттуда достаточно быстро, чтобы вытянутые пальцы Найла не смогли захватить его (Найл ещё может успеть заметить, что его усталость может создать ему трудности). Снаружи безумно холодно, и ветер жалит его кожу, но с Луи всё хорошо (хорошо, это не так, но он говорит себе, что в порядке), потому что он не собирается быть здесь долгое время. Он хочет надеяться на это, потому что ему кажется, что его нос превращается в камень. Луи крепко держит пластиковый пакет в своей руке; этот ветер слишком сильный для его голых пальцев – он чувствует, словно они застыли. Возможно, он полностью превращается в мраморную статую. - Гарри, - торжественно говорит он, стоя перед спальным мешком. – Держу пари, ты думал, что не увидишь меня сегодня. - Луи, - так же серьёзно отвечает Гарри, моргая. Луи пока не понял, является ли утверждение "Я сплю целый день" правдой, потому что Гарри подозрительно бодр большую часть времени. – Не видел, чтобы ты приходил сегодня. - Разве ты не должен спать? – Гарри похож на кролика (с огромными глазами), на которого светят фарами, он выглядит одновременно смущённым и в замешательстве. - Мой спящий разум замечает множество вещей, - увиливает он, и Луи смеётся. - Ты наблюдаешь за мной, когда я прихожу по утрам? Я составляю не один, а целых два важных момента твоего дня? – и затем, как делают все взрослые люди, они одновременно показывают языки друг другу, прежде чем Луи медленно наклоняется, чтобы сесть рядом с Гарри. - Как ты мог принести что-нибудь, если не был на работе сегодня? И почему ты не на работе, что ещё более важно? - Выкинул ночью свой будильник и поздно проснулся, - Луи считает, что вполне нормально ненавидеть свой разум за то, что тот не давал ему спать всю ночь, заставляя метаться по кровати и задыхаться от недостатка света. - Как ты мог выкинуть будильник? – спрашивает Гарри, смотря на содержимое сумки. Его рука, размышляет Луи, не должна быть на колене Гарри, так что он садится поудобнее. - Я удивительно проворен, чтобы ты знал. - Естественно, - соглашается Гарри, смотря на него своими грёбанными смешными глазами и с грёбанной весёлой улыбкой, и Луи не уверен, что будет правильнее – ударить его, убежать или прижать его к стене и поцеловать так глубоко, как только это возможно. Он не делает ни одного из этих чрезвычайных предположений. - У меня есть фляжка. Это просто капучино из нашей дорогой кофеварки, и ещё я взял кусочек кофейного пирога, который Зейн вчера одолжил с вечеринки. - Кто одалживает пироги с вечеринки? - Зейн, я полагаю, - говорит Луи, передавая сначала фляжку, а затем и пирог (в маленьком пластмассовом пакете) и одноразовую вилку. - И разве использование глагола "одалживать" не подразумевает, что это необходимо вернуть? - Нет необходимости быть таким умным, Гарри, - указывает Луи, держа коробку выше головы Гарри. Его пальцы сжимают её очень долго, прежде чем опустить, и это своеобразная плата Гарри, который выражает своё мнение из-за терминологии Луи. Его предложения построены замечательно, если вы принимаете их буквально. Кажется, что Луи не хочет относиться к себе серьёзно, и это правда. Боже, даже его мысли не имеют никакого смысла. - О, извините, Ваше Величество, - коротко отвечает Гарри, и Луи достаточно успокаивается, чтобы опустить коробку. У шатена начинает кружится голова от наблюдения Гарри, засовывающего язык в глазурь на ложке, так что он подтягивает свои колени и опирается спиной о стену. - Если кто-нибудь из моих друзей с работы увидит меня, я – труп, - напоминает он, и Гарри усмехается. - Не знал, что у тебя есть друзья, Луи. Кроме твоих искренних слуг, конечно, но это уже обстоятельства. - Конечно, ты знал, - рассеянно говорит Луи, игнорируя тонкое замечание и наблюдая за движением рта Гарри. – Ты так странно ешь. Задействуешь весь язык, - мальчик, словно подтверждая его слова, снова высовывает язык, и Луи ненавидит, как непристойно это выглядит, хотя не должно. - Иди в зад, - отвечает Гарри, делая глоток капучино, и Луи отвечает прежде, чем может остановить себя. - Я бы с удовольствием. Ну, просто отлично. - Не перед милыми людьми, дорогой Луи, они, возможно, не захотят видеть то, как мы делаем кое-что грязное. Хор ангелов, в которых так сильно верит Гарри, должен заботиться о нем и побуждать Гарри не относиться к нему серьезно. - Ты уверен? Они могут наслаждаться этим. - Что, если я не хочу быть замеченным за грязными делами? - Тогда я отведу тебя домой, - предлагает Луи, и, хорошо, блять, его голос звучит серьёзно. Черт черт черт побери. Уберите всех ангелов. Даже у Гарри нет ответа на это, и если его глаза и поднимаются, его лицо остаётся в тени. - Эмм, - красноречиво говорит Луи, и Гарри повторяет за ним. - Это получилось само собой, - комментирует Луи, и он быстро думает, опция «сбежать» всё ещё уместна, или он выглядит жалко? - Откуда это пришло? – спрашивает Гарри, и он всё ещё сжимает дымящуюся кружку и кусок пирога, который он ещё не попробовал. - Без понятия, приятель. Извини, - если до этого он не знал, будет ли быстрый скачок голым перед всеми, кого он когда-либо знал, в лаву менее смущающим, чем это, теперь Луи точно уверен. - Не извиняйся. Это было, эм, нормально. Я думаю, - мягко говорит кудрявый парень, и он наклоняется так, чтобы Луи мог услышать его, так что теперь между ними нет и нескольких дюймов. – Привет, - говорит он, и Луи сглатывает. - Я могу тебя кое о чём спросить? – говорит он, и Гарри кивает, а проклятая вилка всё ещё зажата в его руке. – Куда ты уходишь, когда я заканчиваю работать? - О, - говорит Гарри, возвращаясь к прежнему положению, и Луи почти бьёт самого себя, потому что он не хотел задавать этот чёртов вопрос. - Я хожу в церковь в конце улицы. Иисус Царь или что-то такое. Там довольно тихо. Это хорошо для размышлений. - О чём ты думаешь? – спрашивает шатен, потому что несмотря на то, что он сам в себе разочарован, он всё ещё любознателен (Зейн говорит, это просто вежливый способ называть себя ищейкой). - Об ангелах, - отвечает ему Гарри с улыбкой, которая, скорее всего, незаконна в четырнадцати странах. – Разве ты не знаешь, что они вокруг всех нас? - Видел их когда-нибудь там, у себя дома? – спрашивает Луи с усмешкой и упускает, как улыбка Гарри исчезает, прежде чем снова появиться. - Возможно, - говорит он, и Луи кивает. - Аллилуйя. - Аллилуйя, - повторяет Гарри, наконец откусывая пирог. Когда Луи возвращается в свою квартиру и бодро игнорирует оскорбления Найла, он пинает стену, потому что он просто Король упускания шансов.День двадцать седьмой: какао со взбитыми сливками и кокосовый кекс
Возможно, этот день не самый лучший день в апокалиптическом масштабе, чтобы отметить День Двадцать Седьмой, потому что график Луи снова становится точно таким же, как был двадцать семь дней назад. Когда он приходит в кафе утром, и его пальцы спрятаны в карманах куртки в попытках согреться, он замечает, что снаружи нет никакого человека, лежащего в спальном мешке. Нет человека. Нет даже спального мешка. - Блять, - говорит Луи, стоя на своём-месте-где-он-мог-пялиться-на-Гарри-всё-время. Тротуар выглядит намного больше без чего-либо, лежащего на нём. Очнувшись, Луи заходит внутрь, и там все еще тепло, и стены там все еще светло-желтые, и там всё ещё те же самые рисунки различных горячих напитков. То же самое, то же самое, то же самое, то же самое, другое. - Господи, да у плачущих детей лица и то счастливее, - говорит ему Ханна. После нескольких секунд Луи понимает, что она обращалась к нему. - У каждого есть неудачные дни, - его голос звучит плоско даже для него. Надо надеяться, он сверх анализирует. - Твой вялый голос так поддерживает меня. - Отъебись, - говорит Луи, собираясь повесить свою куртку, но в его словах нет намерения обидеть. И если быть честным, слова ничего не значат. Слова – бессмыслица, если у вас есть чувства, действия и глаза. Особенно слова «грустный» и «счастливый», потому что они – просто дополнение. Ничего не значащие слова, произносимые людьми, привыкшими говорить что-то, когда вообще-то они ничего не говорят (когда то, что они хотели описать, было колоссально, невозможно, неописуемо). - Ничего не можешь сделать с пустым местом на улице? - Хах? – спрашивает Луи, с сомнением смотря в её сторону и пытаясь вспомнить, должен ли он сделать чей-то заказ или нет. Ему нужно ещё немного сна. - Твоё избитое лицо. Даже более печальное, чем это. Типа «все, кого я люблю, вытащили мои внутренние органы и съели передо мной, пока слёзы текли по моим щекам». - Спасибо за яркостное объяснение. - Такого слова нет, - мягко говорит ему Ханна. – Не игнорируй вопрос. - А какой был вопрос? - премия самого раздражающего человека кафе вручается Луи Томлинсону. - Ты знаешь, что я имею в виду, гений. Тебе правда нужно мое объяснение? - Да, я бы предпочёл объяснение, если бы ты использовала фонетику, - если бы взглядом можно было убить, а словом выстрелить, то Ханна провела бы сейчас целый теракт на этом кафельном полу. Всегда проходит вечность, пока наконец не наступает обеденный перерыв Луи, но сегодня, кажется, не прошло и секунды, а он уже держит большой стакан какао в правой руке и кекс – в левой. Несколько кусочков кокосовой стружки упало, когда он поднимал его, и это сделало шатена грустным. Тротуар все еще выглядит слишком большим. Кроме того, Луи – самый большой идиот, который всегда забывает надевать куртку, выходя на улицу, но может наизусть зачитать каждую строчку из «Убить пересмешника» (потому что это классика). - Я буду выглядеть сумасшедшим, если начну сейчас разговаривать? – спрашивает Луи, смотря на место, где обычно сидел Гарри. - Да, ты – грёбанный человек со странностями, - отвечает довольно грубый пешеход перед продолжением своего пути. Луи хочет знать, будет ли уместным сейчас догнать и избить его, и выкинуть его непозволительно дорогие золотые наушники на пол. В любом случае, Робби Уильямс не поможет имиджу этого парня. К тому времени, когда Луи решает быть смелым, храбрым и просто замечательным, пешеход находится на рекордном расстоянии от него. Шатен тратит остальную часть своего перерыва, держа в руке какао с тающими сливками и кокосовый кекс. Гарри не показался, и если уж Луи смог появиться здесь, когда мог остаться дома, то Гарри тоже мог бы и приложить усилий. - Ты в порядке? – спрашивает Лиам, когда Луи возвращается с красным носом. - Видишь ли, Лиам, это… - он прерывается, чтобы поставить оба предмета, которые он держал, на стол, и обвивает руку вокруг плеч Лиама, и ведёт его к Ханне, чтобы она посмотрела на их акт дружбы. – Это то, почему ты нравишься мне больше. - Больше чем кто? – с удивлением спрашивает тот. Луи вздыхает. - Я не думал, что ты такой медленный, - печально говорит он. – Ты лучше, чем она, - на последнем слове он кивает на Ханну. - Я правда нравлюсь тебе больше? – Чёрт, в такие моменты Лиам превращается в маленького Чихуахуа. - Разве я не подхожу тебе больше, мой самый дорогой друг? – включает свой режим ядовитой гадюки Ханна. - Как насчёт того, что вы оба нравитесь мне одинаково? - Луи считает себя очень похожим на бизнесмена с шестью детьми.День двадцать восьмой: пряничное латте и красный бархатный кекс
- Ты хандришь. - Я не хандрю, - рявкает Луи в ответ. Как хорошо, что рявканье – не один из признаков хандры. - То, что ты быстро впадаешь в гнев – один из признаков хандры. - Да пошла ты, - устало говорит Луи, кладя кусок шоколадного пирога на маленькую тарелку. Иногда Луи забывает, что он не единственный человек, кто покупает еду в этом кафе. - Ты не мой тип, - Луи нуждается в новых друзьях. - И каков тогда твой тип? –спрашивает он, позволяя на этот раз загнать себя в ловушку (он должен был, или бы она отвернулась от него, и было бы не весело). - Ну, ты знаешь. Высокий, мускулистый, спортивный, трудолюбивый, успешный, красивый, - легко перечисляет она. Это описание полностью противоречит Луи (кроме того, что он красивый и трудолюбивый), что означает её превосходство. - Ты хочешь выйти замуж за куклу Кена? –спрашивает Луи, вытягивая рот в букве «О», и к тому времени, как шатен собрался ударить её кухонным полотенцем, она уже исчезла. Сегодня была солнечная погода, и она всего чуть выше нуля, но хоть не тот холод, к которому он привык. Его руки до сих пор замирают, но хотя бы его сердце больше не стремится превратиться в лёд (хотя его индивидуальность уже сделала это). - Возьми своё любимое. Я правда запоминаю такие вещи, - говорит Луи тротуару. «Хлопни в ладоши три раза и скажи, что веришь в ангелов», - твердит его ум, потому что Луи не должен разговаривать сам с собой даже в мыслях. – Я без куртки, всё же, - добавляет он печально. Если бы он мог игнорировать взволнованные взгляды людей, проходящих мимо и, вероятно, сидящих в кафе, он мог бы продолжать говорит так весь свой обеденный перерыв. Все равно Гарри молчал, когда Луи в первый раз заговорил с ним. - Я предупреждаю тебя, если ты сейчас же не вернёшься, я съем твой пирог, а затем выпью твой латте. Я серьёзно. Когда смена Луи снова начинается, пирог возвращается на витрину, а кофе выливается в раковину.День тридцать второй: ничего, ничего и ещё немного ничего
- Мы видим большие изменения? Луи Томлинсон проводит свой обеденный перерыв здесь, со мной? - шепчет Ханна, поднимая свои широкие глаза от телефона к нему. - Перерывы становится одинокими, если тебя оставляют одного. И я всегда забываю свою куртку, - Ханна издаёт шипящий звук, снова заглядывая в телефон. Хорошо знать, что некоторые вещи никогда не меняются. - Ты, кстати, добавляешь новые значения к слову «тоска». Чёртовы сосны меньше тоскуют, чем ты. - Как смешно, - говорит Луи, но так или иначе хихикает, потому что она хотя бы попробовала. - Я всё ещё серьёзна под моим великим подшучиванием. Ты должен прекратить выглядеть, как... - У меня есть свои ужасные метафоры, спасибо, - немедленно прерывает её шатен, складывая руки на груди. - Здесь они не нужны. Я собиралась сказать как тот, чьего любимого пересмешника случайно убили вместо голубой сойки, в которую целились, - Луи в удивлении почти падает со своего стула. - Ты только что сделала очень шаблонную отсылку к «Убить Пересмешника»? - спрашивает он, закрывая лицо руками. - Я полагаю, что да. - Вещи меняются, - почтительно говорит Луи, смотря в потолок. - Ангелы творят Рай на Земле, - его плохой выбор слов ударил его так, словно грузовик кирпичей только что приземлился ему на голову, в то время как он лежал в муках от того, что стервятники клевали его внутренности. - Что теперь? - спрашивает Ханна с почти утешительным тоном (это кажется заложено в её судьбе). - Ничего, - вскоре отвечает Луи, вглядываясь в стену напротив него так, словно мог просверлить там дырку одним взглядом. Хотя, если бы у него была такая сила, он бы использовал её для возвращения Гарри обратно к магазину (где он, как предполагается, и должен быть). - Не заливай тут мне. Ты выглядишь так, словно выжал из себя всю радость в этом мире, - резкая потребность выйти и проверить стену у входа в магазин зудит у него в коже, и вместо того, чтобы тихо засесть под кожей, она распространяется по крови. - Я в порядке, - говорит он, и он не уверен, что его рот не станет действовать против воли мозга и не расскажет всё, что у него на уме. Жизнь — сука в отношении этого. - Конечно. А у меня мозг из сахарной ваты. Не верь этому, - быстро добавляет она, когда Луи открывает рот, чтобы съязвить. - Я в порядке, - повторяет он, постукивая одной ногой, чтобы выплеснуть энергию. Скрывать очевидные факты ещё никогда не было так трудно, как сейчас. - Давай же, Луи. Сколько ты знаешь этого ребёнка? Месяц? - Тридцать два дня, - рассеянно говорит парень, замечая движение уголком глаза, когда Ханна поднимает руки вверх. Он начинает постукивать обоими ногами, но движение, кажется, уже не помогает. - Ты считал? Почему ты считал? - Я считаю всё, - говорит он ей и переплетает свои пальцы. - Ну и когда тогда мы с тобой встретились? - спрашивает девушка. Остерегайтесь неверующих. - Двести семьдесят три дня назад, - говорит Луи. Он задаётся вопросом, если он встанет на стул и потанцует, то зуд, больше похожий на ожог или быстро распространяющийся яд, уйдёт из его тела? - Ты придумал это число, - говорит Ханна, и Луи улыбается. - Может быть, да, - отвечает он, вставая и пересекая комнату. - Ты хандришь! - кричит она вслед, и Луи уходит от неё. Он не видит никакой фигуры у стекла, но, в то же время, это еще ничего не значит. Там есть кирпичная стена, на которую опираться гораздо удобнее, чем на оконную витрину. Луи снова тратит свой обеденный перерыв, стоя там в одиночестве.День сороковой: ничего, но особенно не Нутелла
- Возможно, если бы я поцеловал его, всё было бы по другому, - мрачно размышлял Луи, уставившись на кофеварку, поскольку она делает мокачинно для одного заказа, в котором семь (семь!) различных напитков. Это должно было быть тем, что Луи должен был сделать, и Гарри бы не ушёл. Возможно, Луи, несмотря на его импровизированную версию двадцати вопросов, не знал Гарри вообще. - Это вам, пожалуйста, - говорит он семье (или друзьям, но он не знает много супружеских пар, которые развлекаются с пятью детьми — ну хотя кто он, чтобы осуждать). Луи думает, что забывает показать свою дежурную улыбку. В конце концов, у него есть важные вещи, которые нужно обдумать. Например, почему его рот принял решение стать беспорядочным самоиждивенцем и работать без его команды? Почему именно этот момент из всех моментов в истории должен был произойти сейчас? Это не тоска. Это просто (выдергивание и потрошение костей прошлого) переоценка фактов, которые произошли. «Возможно было что-то еще, что произошло в тот день», - думает он, но это, вероятно, не правда. Гарри сказал ему, что остальная часть его дня состояла из супа от Армии спасения и время провождения в церкви Иисус-почему-бы-блять-позволил-мне-испортить-это, как Луи переименовал её. Если любая из этих вещей не смогла подтолкнуть Гарри убежать отсюда, то это был Луи и его способность разрушать романтичные моменты. В отместку себе, он готовит имбирный латте для себя, потому что он был любимым у Гарри. Он обжигает ему язык, а судьба — простое дерьмо. - Я хочу умереть, - говорит он Лиаму, когда тот отправляется на свой собственный обеденный перерыв. Брови Лиама поднимаются до уровня его волос, а глаза расширяются, пока не становятся единственной вещью, что можно увидеть на лице. Лиам в любом случае уходит, главным образом потому, что Луи толкнул его в сторону, но часть скрытой ненависти к себе всё равно немного испарилась. - Не волнуйся, Луи, все мы сочувствуем тебе, - говорит Ханна, проходя мимо него. Шатен драматически вздыхает, и он был бы удовлетворен, если бы это кафе сгорело. Как только Луи закрывает двери своей квартиры, подушка попадает прямо ему в лицо. - Эй, ты, что это было? - вопит он, обнимая подушку, чтобы у него была возможность использовать её, как оружие. - Это предупреждение, - бодро отвечает Найл. Луи замечает, что на нём ярко-зелёные пижамные штаны и больше ничего, а его пальцы измазаны в Нутелле, которую он держит в другой руке. - Предупреждение для чего? - спрашивает Луи, странно и ужасающе очарованный тем, как Найл может засунуть всю руку в банку, зачерпнуть огромное количество пасты и засунуть все пальцы в рот. Он также думает, что капли Нутеллы на груди Найла — пиктограмма. - Чтобы ты не беспокоил нас своей плаксивой проблемой «Я скучаю по своему бездомному другу». С нас достаточно, - говорит Найл, облизывая в удовлетворении губы. Он смотрит на свою руку пару секунд, и, кажется, приходит к какому-то выводу, запуская руку обратно в банку (у Найла должны быть невероятно гибкие руки, потому что не может быть, чтобы эта банка была предназначена для такого рода вещей). - Я не надоедаю вам, - отвечает шатен, пытаясь защитить своё достоинство. - Мгнфмг, - говорит Найл с полным ртом пальцев и Нутеллы. Наверное, она даже в его волосах. - Извини, но Луи не говорит на языке самоканнибалов, - отвечает он, и Найл усмехается, а все его зубы коричневые. Это противно. - Он имеет в виду, твоё щенячье лицо говорит само за себя, - говорит Зейн, появляясь из кухни. На нём другая половина ярко-зелёной пижамы, но внизу у него клетчатые штаны на резинке, и это означает, что Луи должен смотреть в пол, чтобы избежать ухудшения зрения. - У меня нет такого взгляда, вы, ублюдки. А у тебя на лице Нутелла, - указывает он. Зейн смеётся. - Забавно, я тоже это заметил. И да, у тебя точно есть такой взгляд. - Почему вы вообще здесь? Разве вы не должны быть на работе? - спрашивает голубоглазый, переключая тему от тоскующего себя и от своей хандры на тот факт, что его соседи по квартире просто сумасшедшие. - Я заболел. И после достаточного дневного просмотра телевизора, мне стало лучше. Я праздновал Нутеллой. В конце концов, Луи уходит в свою спальню, залезает под покрывала и совершенно точно не думает о том, как он никогда больше не сможет есть шоколадную пасту, и он не думает о губах Гарри, его глазах, о его лице. (Возможно, он немножко всё-таки думает о Гарри).