МГНОВЕНЬЯ ЛЮБВИ

«Кораблик сердца утлый Разбит в волнах любви. Не дует бриз попутный. И не найти пути К брегам, оставленным однажды. Удача не целует дважды. Второй раз в реку не войти». Г. Штреззер       Кучерявая розовощёкая девушка с капризно надутыми губками и завидущими глазками толкнула локтем сидящего рядом с ней на лавочке бледного ссутулившегося над портативным компьютером парня.       – Смотри!       Юноша оторвал обалделый взгляд от планшетника с …цатой частью похождений Дюка Нюкема и с недоумением заоглядывался: что это его перенесло из мира, наполненного кровожадными мутантами, сюда, в тихий вечерний парк.       Девушка фыркнула с досады и путём хитрых манипуляций заставила доблестного монстробойца проследить за своим пальцем. Перед ними разворачивалась просто-таки кинематографическая сценка.       К высокому поджарому широкоплечему блондину, облачённому в идеально сидящий строгий серый костюм, едва ли не подлетела юная светлая коротковолосая девушка. Обтягивающие брюки подчёркивали стройность её ног и фигуры. Одновременно, просторная светло-голубая сорочка придавала её образу скромность и утончённую строгость. «Деловой» вид девушки дополняла большая прямоугольная сумка через плечо.       А вот в сияющем радостью лице не было и намёка на что-либо хоть как-то соотносящееся с понятием «взрослости» или «деловитости». Девушка излучала свет неподдельного детского счастья. Даже на достаточном расстоянии от скамейки, с которой за встречей наблюдала изумлённая молодая парочка, было видно, каким восторгом блестят глаза девушки. Блаженство отражалось в её улыбке. Наслаждением веяло от каждого из её лёгких и грациозных движений. И вся эта гамма эмоций удовольствия и веселья лучистыми осязаемыми волнами накатывала на встречающего девушку мужчину, отражалась от него, удвоив свою силу, и рассыпалась вокруг тихим волшебством.       Вот девушка протянула мужчине руку. Но прежде, чем рука успела достаточно подняться, мужчина сам низко склонился к ней и с изысканной галантностью поцеловал ладонь подруги. А затем передал девушке большой букет из изумительных невероятного оттенка пурпурного цвета роз с перламутровым переливом на лепестках и яркими прозрачно-зелёными, как бутылочное стекло, листьями. Девушка с реверансом приняла дар, а потом в благодарном порыве обняла кавалера и поцеловала в щёку.       – Спасибо, мой хороший! Они прекрасны!       Казалось, даже птицы, наполняющие весёлым перезвоном парк, притихли, прислушиваясь к мелодии этой простой фразы; к той благодатной умиротворяющей интонации, которую проще выразить словом «любовь», чем пытаться дольше объяснить всю её прелесть и гармонию.       Мужчина попросил девушку отдать ему сумку. И когда свершился своеобразный обмен этого предмета на букет, удивительная пара в обнимку направилась прочь от скамейки совершенно неожиданным спокойным человеческим шагом.       «Почему вы идёте пешком? Разве вам не проще парить над землёй? Почему вы прячете крылья?» – так и норовили сорваться с языка вопросы.       У парня на скамейке от этого зрелища челюсть отпала, едва не разбив лежащий на коленях планшетник. А его пассия только пуще надула соблазнительные губки.       – Вот так! Учись!       А красивая пара, тихо беседуя, уже растаяла в глубине тенистой аллеи, словно мираж из сказок о рыцарях и принцессах.       – Как родители? – спросил Густаф, любуясь своей попутчицей.       – Хорошо. Привет тебе от них и от Милюшина.       – Спасибо. Как Павел?       – Как обычно, – рассмеялась девушка, – ветер в голове и пламя в сердце. Но делает успехи. Через пару месяцев его могут перевести на наш факультет. Вот ещё бы он поменьше отвлекался на свои курсы астропилотов. Всё мечтает научиться водить корабли, как Шрапнелька.       – Ему тяжело воспринимать наши встречи?       Алиса посерьёзнела.       – Паша – молодец! Он всё понимает. Он не против. Совсем не против. Я видела это в его глазах. Этого ему от меня не скрыть.       – Это хорошо! – улыбнулся Густаф. – Не хочу причинять вам неудобства…       – Неудобства? – искренне удивилась Алиса. – Что ты говоришь? Единственное неудобство, что тебя нет рядом! Эта глупая «реабилитация»… Ещё десять лет!       – Взгляни на это по иному, – попытался ироничной нотой развеять окутавший вдруг Алису туман печали Густаф. – Разве не замечательно, что меня не сослали на Луну или в марсианскую пустыню.       – Пусть бы только попробовали! Я бы выщипала Милодару усы рейсфедером!       – Милодар здесь ни при чём. Он тоже не всё решает.       – Но имеет достаточные связи среди тех, кто «решает».       – Не переживай, милая. Мне лучше быть вдали от людей.       – Не думаю… – продолжала хмуриться девушка.       Прошло полтора года с тех пор, как Густаф попал на Землю после разгрома базы «Моро» на планете Карбун. Он имел статус осуждённого в особо тяжких преступлениях и содержался в относительной изоляции от общества в маленьком посёлке недалеко от Соликамска. Шесть дней в неделю по семь часов Густаф был задействован на исправительно-трудовых работах самого разного характера, но зачастую являющихся просто-напросто тяжёлым и грязным трудом на водоочистительных станциях или комбинатах по утилизации мусора. Особой статьёй в его «трудовом кодексе» проходило предписание по содействию полиции в отлове пособников синдиката Эннингтона. Что, впрочем, Густаф делал без всякого принуждения. И за это имел некоторые льготы в установленной ему судом «реабилитации». А вот другой пункт из того же «обязательства перед Обществом» немало его раздражал. Это были весьма частые продолжительные и крайне унизительные разговоры с психологами и психиатрами. Они, якобы, должны были помочь Штреззеру перевоспитаться и обрести своё место в социуме. Но Алиса полагала, и небезосновательно, что эти «промыватели мозгов» заняты лишь сбором материала для своих бестолковых никому не нужных, кроме них самих, диссертаций и исследовательских трудов, предметом которых был «уникум» Густаф. Вся их деятельность приносила пользу только им, а Штреззеру наоборот мешала забыть, кто он такой, кем он был совсем недавно.       Постоянный полицейский контроль так же угнетал Густафа. Виду он не подавал и выражал искреннюю радость тому, что его вообще не упрятали в тюрьму, а просто «держат на коротком поводке». Но Алиса чувствовала, как тяжело другу, и считала, что и малейшее сокращение свободы для него несправедливо. И «короткий поводок» она находила слишком коротким. Ей было невыносимо представлять, что её добрый друг сидит под колпаком в так называемом «резервационном секторе» где-то у подножья Уральских гор. Алиса не разменивалась на фигуральные выражения – резервацию Густафа незримой полусферой окружало силовое поле, на вроде тех, что заменяли в КосмоЗо вольеры. По поводу чего Штреззер изредка не удерживался от свойственных ему едких колкостей в адрес своей исключительной ценности для коллекции профессора Селезнёва или о корпоративных сделках между полицией и зоопарками. Тем не менее, у стен невидимой темницы был и положительный аспект – они защищали Густафа от возможного покушения со стороны бывших «коллег», что было крайне актуально с его статусом главного свидетеля. Что к чему Алисе разъяснять не требовалось, но в двоякой функции силового поля резервационного сектора она видела, прежде всего, тюремный забор.       Огорчало её и то, что и этот «колпак», и полицейские эскорты кому-то показались недостаточной мерой контроля над осуждённым, и вшитый чип-пеленгатор дополнительно ограничивал его передвижения. Любой транспорт автоматически блокировался, если Густаф попадал в него без соответствующей санкции органов надзора, производимой путём перекодировки чипа с пульта управления службы слежения.       Часто из-за этого Алиса летала в гости к Густафу из Москвы. Но порой, ценой огромного количества нервных клеток, героически павших в штурме бюрократических бастионов и форсировании редутов чиновничьего лицемерия, ей удавалось добиться для друга кратковременных путешествий. «Густафу необходим контакт с как можно большим количеством простого народа, – мотивировала свои просьбы девушка. – Чем больше ему будет даваться свободы, чем больше он будет общаться с людьми, тем скорее он почувствует себя обычным человеком». К сожалению, к её мнению редко прислушивались…       А Густаф только сочувственно качал головой на негодование Алисы и просил её не угнетать себя всеми этими дрязгами. Он сохранял кротость и спокойствие перед решением суда и то же пытался внушить отстаивающей его права девушке.       В саду, заросшем раскидистыми кустами орешника, ирги и жимолости, скрывающими в своей тени выделенный ему крохотный домик, протекали одинокие дни Густафа. Он находил утешение в литературе и выращивании роз, которые иначе как "волшебными" язык не поворачивался назвать. Они отличались не только необычайной цветовой насыщенностью, но, главное, могли по несколько месяцев стоять в вазах, не увядая, а высаженные в землю легко приживались даже на бедной почве.       – Что-нибудь случилось, милая? У тебя какое-то дело ко мне? – спросил Густаф, переводя неприятную тему разговора.       – Да, у меня к тебе важное дело, – кивнула Алиса.       На лице Густафа отразилась светлая грусть. Алиса ласково улыбнулась.       – Но, прежде всего, я очень-очень хотела с тобой встретиться и вытащить тебя из глухомани.       – Спасибо! Я тоже скучал.       – Извини, я так завертелась последнее время…       Густаф прервал оправдания Алисы лёгким движением бровей.       – Встреча искупает любое ожидание.       Девушка ответила лишь полным благодарности к такту Густафа взглядом.       Они свернули с аллеи на тропинку вдоль живой изгороди из туи и через полсотни шагов упёрлись в один из парковых тупиков, представлявший из себя овальную площадь, по периметру обсаженную грабами и каштанами. Октябрь давно вступил в свои календарные права, но дыхание осени ещё не обратило пожаром зелёный убор листопадных деревьев в обманчиво долгом лете Москвы. Лишь фонарики – пока ещё бледные в не отгоревшем закате – зажигались в их раскидистых кронах. И только сокращающийся световой день да обильный урожай орехов, рассыпанных в траве вокруг каштанов, красноречиво говорили о том, какое всё-таки на дворе время года.       По вытянутым флангам площади располагалась пара прудиков, возле которых под присмотром матерей и одного робота-няньки возилась малышня. А в её центре пёстрым пышным ковром разнообразных цветов раскинулась широкая клумба, посреди которой на постаменте из лабрадорита тусклыми золотыми бликами мерцал странный памятник. Он изображал субтильного человечка, задравшего к небесам длиннющий нос. На лице его застыла мечтательная ухмылка. Ослиные уши полоскались, словно от порыва ветра. Левой рукой он высоко поднял тяжёлый пулемёт с насаженным на ствол шлемом. На золотой табличке на русском и космолингве было выгравировано лаконичное: «Не ради славы, но вопреки Судьбе».       Густаф принял от Алисы букет, передав ей из сумки перчатки и совок. Девушка с задумчивостью гениального стратега, расставляющего в процессе планирования военной операции фишки на карте, принялась искать места в цветочном буйстве, куда можно было приютить подаренные розы. Задача оказалась непростой – на клумбе и лепесточку негде было упасть. Да и, кроме того, Алиса старалась рассадить цветы более-менее симметрично, так что повозиться ей пришлось изрядно. Словно бильярдист, выбирающий оптимальную позицию для удара и угол атаки, девушка кружила вокруг клумбы, иногда бросая на терпеливо ждущего друга извиняющиеся взгляды. Густаф только благодушно улыбался в ответ, мол: «Всё отлично! Продолжай».       Когда Алисе удалось «расквартировать» пять роз, за её спиной раздался вдруг восторженный вздох:       – Какая прелесть! Это что-то невозможное!       Алиса обернулась. Рядом с Густафом стояли две женщины, которых они видели с детьми у прудиков. Дамы с благоговейным восторгом смотрели на розы в руках Густафа. Самому Густафу, впрочем, тоже доставалась изрядная доза облучения нескромными взорами. Алиса не смогла подавить тёплого чувства самодовольства, нагло ластящегося к душе.       – Откуда это у Вас? – чуть дыша от переполняющего её восхищения, спросила одна из женщин, кивнув на розы.       – С Ишерима*, мадам, – невозмутимо ответил Штреззер.       – Ишерим? Это где? В Индии?       – Почти, мадам. Отсюда не видно.       – А что это за сорт? – обрела дар речи вторая женщина.       – «Апрель в тёмно-пурпурных тонах»*, мадам, – академичным тоном камердинера ответствовал Густаф.       – Они восхитительны! – в унисон выдохнули женщины. – А как бы достать саженцы?       Алиса растеряно взглянула на Штреззера. Своим хладнокровным спокойствием он вызвал у неё ассоциации с Даниилом, окружённым львами. Вернее, львицами. Двумя.       – Очень просто, мадам!       С благодушной улыбкой Густаф протянул чуть не свалившимся в обморок от счастья женщинам по цветку. Едва ли бы праведный христианин Средневековья столь же радовался бы подаренному ему самим Христом Граалю, как эти дамы розам Густафа.       – Просто посадите в землю. Они отлично приживаются. Но держите подальше от астровых и остерегайтесь обращаться к ним в плохом настроении. От этого у них вырастают шипы, – со скромным укором давал советы Густаф.       Женщины только кивали в ответ, не в силах вымолвить даже «спасибо», очарованные необычным приветливым мужчиной.       Они бы и дальше так стояли, пленённые обаянием Густафа, если бы к ним не подбежал мальчонка с полным пакетом каштанов и, потянув одну из женщин за руку, не заканючил: «Да-а-а-мой ха-а-а-чу!» Тогда женщины, наперебой сбивчиво треща то благодарности, то извинения за беспокойство, оставили Густафа в покое. Правда, покидая площадь, они ещё долго оглядывались на Штреззера и о чём-то говорили друг дружке, с безуспешными попытками сдержать смех, заговорщицкий характер которого недвусмысленно намекал на предмет их разговора.       – Всё равно, им всем было бы здесь тесно, – беззаботно рассмеялся Густаф на немой вопрос Алисы: не жалко ли ему дарить другим цветы, предназначенные ей.       Девушка промолчала. Иногда и у неё не хватало слов, чтобы выразить, как глубоко её трогает галантность Густафа.       Она посадила две оставшиеся розы, мысленно поздравив себя с успешным решением флористической задачи. Штреззер набрал воды из прудика в припасённую в сумке бутылку. И, полив цветы, Алиса теперь смотрела на них, сияя счастьем от упоения их красотой.       Розы шевелили листьями, словно махали зелёными платочками, провожая последние отблески заката, дробящиеся призрачным пламенем в кронах каштанов. Капли воды россыпью брильянтов переливались на их отливающих перламутровой лакировкой лепестках. Их лёгкий ненавязчивый аромат не могло заглушить всё медовое благоуханье клумбы. Алиса готова была поклясться, что слышит, как розы шёпотом поют гимн солнцу и Жизни.       – Они чудесны, Густаф! Чудесны! Какой же ты молодец!       – Их жизни вдохновляются любовью, – просто ответил Штреззер.       – Как всё прекрасное в нашем Мире…       Они сели на одну из скамеечек, расположенных по периметру площади. Алиса, закрыв глаза, прижалась к плечу Густафа. Пальцы их рук переплелись в нежном привете. Девушка затаила дыхание.       «Пожалуйста! Пусть он сделает это…» – мелькнула полунадежда-полууверенность.       И свершением своих ожиданий она почувствовала поцелуй Густафа на макушке. Алиса поёжилась от щекочущего удовольствия.       – Спасибо за встречу, милая, – губы Густафа легко коснулись её уха.       Приятно до дрожи!       – Милый… Как хорошо, что ты есть у меня! – тихо ответила Алиса.       – Отчего же грусть в твоём голосе?       Уж от кого другого, а от Густафа своих эмоций Алисе было не утаить. Ни один прибор не был таким чутким к малейшим колебаниям её чувств, как его сердце. Но Алиса и не стремилась скрывать, что в её душе рождает находящийся рядом мужчина.       – Густаф, ты знаешь, что такое «счастье»?       – Счастье – это когда не думаешь, что ещё нужно для счастья, – раздался по-отечески снисходительный голос Штреззера.       Алиса открыла глаза и погрузилась в простёртую перед нею синюю бездну влюблённого взгляда Густафа. Так близко! И бесконечно далеко…       – И ты не думаешь? – смутившись наивности собственного вопроса, спросила она.       Синева подёрнулась мрачной дымкой. Пальцы Густафа, до этого выписывавшие магические вензеля на ладони Алисы, вдруг закостенели.       – Какое это имеет значение?       – Об этом я и хотела с тобой поговорить. Это и есть моё «важное дело».       Густаф устало вздохнул. Небрежным, но исполненным заботы жестом поправил чёлку Алисы. Улыбнулся, когда девушка, желая продлить приятный момент прикосновения, чуть склонила голову вслед за его отступающей рукой.       – Милая, мы это уже обсуждали. Я радуюсь своей судьбе и вполне ей доволен.       – Мой милый, хороший Густаф… Конечно, всё это было не раз. И я же по себе знаю, как больно может жечься сердце. А ты терпишь этот огонь постоянно. Наши желания не скрыты от нас, чтобы вновь и вновь говорить о них. Но то, что я ощущаю твою муку, заставляет меня не оставаться безмолвной. Она слишком хорошо мне знакома, чтобы я, помимо своей души, наблюдала её в тебе.       – Прости, пожалуйста… Печально, когда любовь приобретает такие формы. Но я счастлив этим: и своими чувствами, которых ты не сторонишься, и твоей взаимностью, твоей заботой, лаской, любовью, всем прекрасным, что живёт в твоей душе, и что ты так щедро даришь мне, когда я этого не заслуживаю. Просить или добиваться большего я просто не имею права. И ни тебе, милая, и никакому иному человеку мне этого права не внушить. В жизни есть вещи, которые просто приходится принимать, как должное, учиться жить с ними, получая пользу даже от кажущихся неудобств, что они преподносят нам. То, о чём ты говоришь, всего лишь природа. Противовесом ей у нас есть интеллект и духовность. Их верная комбинация помогает нам смирять свои страсти, которые в своих заманчивых обещаниях счастья таят ещё больше проблем, чем мы имеем, отказываясь от соблазнов.       – Не могу я с этим смириться, Густаф. И не думаю, что «зов Природы» можно отделить от нашей духовности. Я хочу, чтобы ты был счастлив по-настоящему! Без запретов хотя бы в этом… Когда тебе везде понаставили границ… И теперь ты сам отгораживаешься…       – Причину ты знаешь, – в голосе Густафа появилась добрая строгость. – Эти границы делают безграничной нашу любовь.       – Да! Миллион раз «да»! И мне не передать, как я благодарна тебе за эту жертву. Я не отказываюсь от неё. Я счастлива этим великодушным даром. Но…       – Что?       – Густаф, признайся, ведь я стала для тебя тем же, чем был «Моро»? Ты был прикован к нему страхом. А теперь ты прикован ко мне любовью. Я не хочу быть для тебя тюрьмой, как и ты не хочешь подобного для меня. И как ты, мучаясь, даришь мне свободу, мой хороший, я хочу ответить тем же. Я хочу, чтобы ты был свободен!       Густаф молчал и смотрел мимо Алисы.       – Я ошибаюсь?       – Нет, милая.       – Ты переживаешь, что может возникнуть ревность? Что наши отношения изменятся, если ты посвятишь часть своей любви другой? Всё меняется… И я не знаю, что будет завтра. Я не могу обещать тебе неизменности и не требую этого от тебя. Но я уверена, что, как бы ни изменилась наша любовь, она останется любовью. Если мы этого пожелаем. И если будем свободны друг от друга…       – Ты мудро рассуждаешь… Только… Милая, я не хочу отношений без духовности. Я не хочу притворяться. Я не хочу, чтобы, общаясь со мной, люди не знали о моём прошлом. Я устал от лжи и лицемерия. Но, похоже, даже в твоём мире отношения строятся, прежде всего, на них. Вот сказать бы сейчас этим милым дамам, что были здесь час назад, из чьих рук они получили цветы. Думаешь, они бы продолжали им радоваться?       – Прости им эту слабость. Они всего лишь люди.       – Дело не в этом. Я не против недоверия, настороженности, страха по отношению ко мне. Это естественно. И, видит Бог, я это заслужил. Но когда я представляю то же самое последствием разочарования человека во мне, я снова ощущаю себя убийцей… Я не проливаю кровь, но убиваю тем, что люди теряют веру. Вот я представился им приятным, вежливым, добрым человеком. А потом они узнают, какой долг висит на моей шее. Вот оно - разочарование в людях. Вот она – гибель веры. Я не желаю в этом участвовать. А сказать в лоб: «Привет, я Густаф Штреззер. Не слышали обо мне? Как же! Я знаменит тем, что отправил на тот свет больше двух сотен человек»,– это значит сразу оборвать нить контакта. Получается замкнутый круг: и правдой не добиться симпатии, и ложью её недолго удержишь.       – Ты чересчур самокритичен!       – Нет. Это просто факты. Упрямые-упрямые факты.       – А ты делаешь на них упрямые-упрямые акценты.       – Я? Ничего я с ними не делаю. Мне нет до них дела. У меня есть дела поважнее и интереснее. Это ты, милая!       – В деловой хватке тебе не откажешь! – залилась музыкальным смехом Алиса, обвивая руками шею Густафа. – Но, всё-таки, мой хороший, я серьёзно: с этим надо что-то решать.       Она потянулась к полыхающему счастьем синему свету глаз мужчины. Но Густаф осторожно освободился из объятий девушки и расцеловал её ладони.       – Не знаю я, что с этим решать. Ничего на ум не приходит.       – А мне кое-что пришло.       – Я говорил и буду говорить, что восхищён твоей сообразительностью и изобретательностью.       – Хочешь узнать, что я придумала? – таинственно зашептала Алиса.       – Спрашиваешь! – подыграл её интриганству Штреззер.       – Я попросила Кору провести кой-какое расследование на Итаке.       – Что?!       Густаф вскочил. Его аристократическая сдержанность улетучилась. Растерянность и страх мертвенной краской выбелили его лицо.       – Она нашла её, Густаф… – немного нервничая от бурной реакции друга на новость, проговорила Алиса.       – Нашла! Она жива?       Густафа трясло. Глаза бегали. Зубы стучали. В сгущающихся сумерках лицо по фосфоресцирующей бледности спорило со свесившимся из облаков месяцем.       Алисе пришлось усадить вошедшего в ступор друга рядом с собой и долго растирать ему дрожащие похолодевшие руки. Похлопать его по щекам для приведения в чувства она считала непозволительно вульгарным действием. По крайне мере, в отношении себя.       Когда взгляд Штреззера вновь приобрёл осмысленность, Алиса с заботой спросила:       – Милый, с тобой всё хорошо? Прости, пожалуйста, я поступила опрометчиво…       – Она жива?       – Жива! Конечно, жива. Ты же сам в это верил, – продолжала гладить руки Густафа Алиса.       – Верил! Но как? Как?       Алиса весело рассмеялась.       – Да очень просто! Это вы, мужчины, любите всё усложнять и путать зазря следы… Главное, она послушалась тебя тогда. А остальное дело техники.       – Это… Это невозможно… – пробормотал Густаф.       – Очень даже.       – И… И… И с ней всё в порядке?       – Насколько я поняла по выражению лица и голосу, когда видеофонила ей, то да, в порядке. Но лучше слетать узнать на месте. Я договорилась о скорой встрече.       – Ты что сделала? – Густаф порвался снова вскочить, но Алиса его удержала.       – Ты сердишься?       – Я ничего не понимаю! Это так… так неожиданно… Нет, что ты! Не сержусь… Но… Нет-нет! Это невозможно! Прости, милая, это невозможно…       – Почему?       – Это всё в прошлом…       – В прошлом остаётся только то, что мы хотим там оставить.       – Милая, нельзя войти в одну реку дважды…       – Верно. Но река уже другая, и ты уже другой.       – Алиса! Ну, неужели ты не понимаешь? – взмолился Густаф.       – Понимаю, милый. Прошлое причиняет боль. Но я уверена, эту боль можно излечить.       – Боже, пошли мне силы! – закрыл руками лицо Штреззер.       – Ты не можешь её забыть, милый? Но мучаешь себя напрасными попытками. Откройся навстречу этим воспоминаниям. У тебя есть шанс всё вернуть. Ты же надеешься, что она всё ещё любит тебя. Так не лучше ли это проверить?       – Нет! Нет! Нет!       – Ты переживаешь, что она не поймёт, отвернётся от тебя? Мой хороший, я же буду с тобой, мы всё объясним…       – Нет! Нет! Нет!       – Или ты думаешь, что у неё давно другая жизнь? Семья? И не стоит тревожить её?       Густаф опустил руки и, ссутулившись, вдруг постарев лет на двадцать, смотрел в пустоту.       – И это тоже… Напрасные надежды… Прошло пять лет… Проще сжечь этот роман, чем пытаться его редактировать и расставлять точки над «i»…       – Густаф, я не знаю, есть ли у неё кто-нибудь. Но она не замужем…       – Алиса! Я поклялся, что больше не причиню ей боли!       – Этого и не будет, милый! Мы полетим на Итаку, чтобы исцелить боль!       – Нет…       Штреззер снова обречённо уткнулся в ладони.       – Густаф, посмотри на меня, – ласково, но твёрдо прошептала девушка. – Посмотри мне в глаза.       Мужчина поднял на неё взгляд. И у Алисы невыносимо заныло сердце от застывших в нём страданий и тоски, многократно умноженных сквозь призмы слёз.       – Скажи, ты видишь во мне её отражение? – едва сдерживаясь, чтобы самой не расплакаться, спросила Алиса. – Я для тебя – она? Не визуально, конечно… Духовно?       – Да, – чуть слышно отозвался Густаф.       – И ты не можешь выбрать?       – Время сделало свой выбор…       – А ты? Милый, свобода с этого и начинается – с нашего выбора. Не становись моим заложником. Я не могу тебе этого запретить, но и одобрить не могу.       – Не сердись, – содрогнулся от протяжного вздоха Густаф.       Алиса осторожно коснулась его лица       – Вовсе нет, мой хороший. Но, пожалуйста, будь смелым, каким ты был, пытаясь спасти меня от Эннингтона. Я понимаю, как тебе тяжело. Я всецело разделяю твою боль. И я буду с тобой, я не оставлю тебя. И я утешу тебя, мой хороший, если ничего не получится. А если получится, представь, как счастлив будешь ты, каким счастьем наполнится и моё сердце, радуясь за тебя. Пожалуйста, милый. Я хочу помочь, потому что люблю тебя. Дай мне возможность проявить эту любовь, пока она не сожгла меня. Обрети смелость принять мой дар.       Густаф с нежностью накрыл ладонью руку Алисы у себя на щеке.       – Ты воплощение грёз…       – Густаф, не отгораживайся от своих чувств. Не замыкайся на иллюзорных страхах. Ведь часть твоей любви ко мне принадлежит и той, что осталась на Итаке?       – Да…       – Большая часть? – прищурилась девушка.       – Огромная…       – И ты ни капельки не хочешь рискнуть попробовать вернуть это сокровище? – всё больше входя в образ искусительницы Бьондетты*, осведомилась Алиса.       Штреззер поддался её азарту. Глаза его заблестели по-новому.       – И когда ты думала туда отправиться? – разволновался он.       – Да хоть завтра! Милодар мне добыл разрешение на перелёт с открытой датой. Надо только в КРОНОс* просигнализировать. Гай-до свободен. Академ-отпуск Николай Валерианович мне задним числом выбьет.       – Ах, ты лиса! – вытирая слёзы носовым платком, усмехнулся Густаф. – У тебя, значит, всё заранее спланировано?       – Не без этого, – пококетничала Алиса, но продолжила уже серьёзно. – Милый, ты полетишь?       – Пожалуй, ты права. С этим лучше не тянуть, пока сомнения не одолели, – рассуждал мужчина. – Прыгнуть сразу, как в прорубь!       – Ты согласен?       Густаф кивнул.       – Замечательно! Значит, завтра к шести вечера я за тобой прилечу, и мы отправимся навстречу судьбе!       – Звучит внушительно.       – Мы на пороге славных дел.       – Что ж, Беатриче*, веди меня в свой Рай!       Алиса обняла Густафа и поцеловала в щеку. И он ответил ей тем же.       – Милая, а ты домой на флаере собираешься возвращаться? – огляделся Густаф.       Сумерки уже отвоевали себе плацдармы под кронами деревьев. Небо приобрело насыщенный синий цвет. И только множество фонарей вокруг вели локальные оборонительные бои с решительно наступающей ночью.       – А что?       – Я бы хотел проводить тебя, если ты не устала и не против.       – Что ты, Густаф! Конечно, проводи меня. С удовольствием прогуляюсь!       Алиса подхватила Густафа под руку, и они зашагали прочь с парковой площади. А вокруг клубился прозрачный мрак. И парк наполнял стрёкот кузнечиков и сверчков, странные шорохи и перешёптыванье листвы, журчание и плеск воды в фонтанах. Далёкий гул городского транспорта смешивался с тихим перезвоном колокольчиков, остроумно развешанных на ветвях деревьев.       Тёплый уютный вечер. Почти такой же, как пять лет назад на туманном Карбуне.       Почти…