МГНОВЕНЬЯ ЛЮБВИ

«Бери, что хочешь, но плати сполна!» Испанская пословица       Под флаером проплывало лоскутное одеяло уральского ландшафта: пепельно-серые с золотом участки березняка сменялись тёмной зеленью хвойных боров; мелькали проплешины луговин с пожухлой травой; чернели прямоугольники полей; отсвечивали сизые пятна болот, дымчатое стекло речушек и озёр; угрюмые и таинственные горбились пермские известняки и солончаки.       Всё время полёта Алиса размышляла о верности принимаемого решения. Если быть дотошным, то о степени его полезности. Потому что уверенности, правильно она поступает или нет, у девушки не было. Она делала то, в чём видела пользу. И в какой-то неуловимый момент понятие пользы подменило понятие правильного поступка. Теперь Алису беспокоила эта, несущественная на первый взгляд, разница. Она внушала растерянность и рождала в душе колючую тоску.       Она не может быть с Густафом. Так?       Она хочет, чтобы Густаф был счастлив. Так?       Из этого следовало, что она должна была отпустить его и сделать всё возможное для восстановления отношений Штреззера с его возлюбленной на Итаке. Из его рассказов она заключила, что Густаф был беспредельно счастлив с той женщиной, а его нынешнее отношение к Алисе отчасти проекция тех старых волнительных чувств. И если повернуть время вспять, всем будет очень-очень хорошо.       Но не заблуждается ли она в прогнозах этого всеобщего благоденствия?       У Алисы не было полной уверенности, что гипотетическая семья станет для Густафа мирной гаванью, а не наоборот, разбередит его душевные раны. И прежде всего, её волновало, что будет с детьми Густафа, и будут ли они вообще?       Дети – это то, ради чего создаётся семья. Все сердечные порывы, кипение страстей, вся романтика милований мужчины и женщины в основе своей хранят древнейший из инстинктов – сохранение и продолжение Жизни. От этого, кстати, любовные отношения и всё, что с ними связано, ничуть не теряют своего очарования и красоты, равно, как это не оправдывает «свальный грех». Алиса, будучи биологом, знала эту догму задолго до того, как сама начала замечать в собственном поведении проявления отнюдь не дружеской симпатии к противоположному полу.       Теперь девушка серьёзно сомневалась в благополучии возможного союза Штреззера с его давней зазнобой именно в таком конструктивном моменте, как рождение ребёнка. Её беспокоило, что на детях могла отразиться зависимость Густафа: или они вовсе не появятся на свет, или родятся позором Природы, стыдом Небес.       И кто будет повинен в этом? Алиса Игоревна Селезнёва, как проектировщик и вдохновитель всей этой идеи с воссоединением разлучённых сердец? Подобные мысли угнетали девушку.       Но не меньше её томила горькая кручина, что Густаф, её добрый, хороший Густаф будет принадлежать другой. Будет обнимать другую, как никогда не обнимет Алису. Будет целовать другую, как никогда не поцелует её. Другой будет всецело принадлежать божественная ласка и животворная сила его рук. Другую будет пробуждать его нежное «С добрым утром, любимая». Другой он будет посвящать стихи со странными для конца XXI-го века рифмами и ритмикой. И другая будет наслаждаться им и его любовью!       Алиса жестко устыдила себя в том, что считает Густафа своей собственностью. Делала она это не в первый раз. И не в первый раз её собственнические чувства проигнорировали хулу в свой адрес. Лишь ещё громче её мысленных ругательств в голове раздалось: «Густаф только твой! Разве тебе это не нравится? Разве ты не гордишься этим?»       Увы, она гордилась. Даже очень-очень. Когда они гуляли с Густафом по городу (на столь редких встречах!), она украдкой ловила взгляды прохожих и с надменным своекорыстием отмечала в них смесь восхищения, удивления и… опасения. Да-да, она буквально слышала, что они думают! Людям кругом казалось, будто хрупкая девушка прогуливается с ручным тираннозавром. И хоть вид у этого «завра» был сытый и довольный, а его внимание было полностью приковано к хозяйке, никто не мог поручиться, что ему не захочется порезвиться тем образом, как это принято у хищников. А отсутствие намордника и поводка добавляло беспокойства.       И Алиса упивалась впечатлением, которое производило её появление в обществе в компании Густафа. В ореоле силы Штреззера она ощущала себя ни много ни мало внушительной и величественной личностью. А то, как порой завистливо заглядывались на Густафа девушки и женщины, без всяких волшебных зеркал давало повод Алисе быть уверенной, «кто на свете всех милее, всех румяней и белее». Конечно она! И обязана она этим вот этому замечательному статному красавцу. Никогда ни с кем она не разделит эту подаренную ей Судьбой драгоценность!       Снова и снова Алиса упрекала себя, что всё это происки эгоизма и гордыни, и она должна бороться с ними, искоренить их из своего сознания и души. Густаф стал её искушением. Теперь она прекрасно понимала оступившихся людей. Она оценила, как сложно бывает сдержаться от желания поставить свои интересы во главу угла. Это были уже не книжные примеры, над которыми можно было рассуждать с холодным умом и таким же нетёплым сердцем. Это была реальная жизнь и реальные искусы. У каждого своя мера грехопадения. Кто-то не выдерживает… А она должна выдержать! Должна гнать гордыню прочь, пока она не отравила её отношения с…       «С любимым? Это ты хотела сказать?» – издевательски спросила гордыня.       «Да, с любимым, – твёрдо ответила Алиса. – С любимым другом».       Но как же хотелось спрятать этого «друга» от всех алчных женщин и особенно тех, что обитают на Итаке, спрятаться с ним самой и…       Алиса закрыла глаза и тяжело вздохнула. Взросление штука сложная!       Вскоре показался дачный посёлок Верхушки, видом сверху напоминавший запятую. Основная масса садовых участков располагалась недалеко от низкого обширного холма с заброшенными соляными выработками. А «хвостик» этой запятой упирался в берёзовую рощу, на опушке которой и находилась «резервация» Густафа – самый крайний из участков.       Флаер приземлился поодаль от живой изгороди из барбариса, совсем недавно аккуратной, но теперь почти лишённой листвы и потому выглядящей бесформенной грудой переплетённых ветвей. Здесь царствовала осень, и её храм был украшен облупившейся тут и там позолотой, едва прикрывающей нищенскую наготу деревьев и кустарников. Лишь развесистая ирга казалась обойдённой грустным художником и не поддавалась общему нудизму. Своей густой лиловой листвой, словно мантией патриция, она практически скрывала от глаз маленький домик Густафа.       Чуть в стороне от прохода в живой изгороди стоял пластиковый садовый гном с роскошной шляпой мухомора на голове. Кичливая статуя скрывала в себе генератор силового поля. На жетон-пропуск Алисы гном мигнул зелёным светом глаз, и девушка прошла за контур, оставив карточку в зубах забавного охранника.       – Милый? Милый, это я!       Никто не отозвался.       Но Алиса уловила приглушённые звуки музыки и поспешила к домику. Она прошла сквозь сад, в котором чувствовались уход и старания хозяина, но наблюдалась и явная недостача одних его рук. Больше всего в нём было цветов. Увы, уже поблёкших и понурых. Но девушка знала, что в трёх оранжереях расположенных по периметру участка, удивительные розы, орхидеи, лилии, тюльпаны, ирисы, гладиолусы, гвоздики, пионы и прочие-прочие продолжали лучезарно цвести, словно выплеснутая на землю радуга, даже в самые лютые морозы капризной уральской зимы.       – Милый?       Алиса взбежала на веранду, казавшуюся укрытой спутанной рыболовной сетью из-за увивающих её выцветших и высохших вьющихся побегов бешеного огурца и лоз дикого винограда. Из-за приоткрытой двери лилась светлая печаль джазовой мелодии «Лунной серенады».* Девушке навстречу вышел Штреззер: в глазах восторг, в скромной улыбке признательность, в движениях грация потягивающегося после сна тигра.       «Он неотразим! Как я могу позволить другой прикасаться к нему, слушать его, чувствовать его поцелуи?» – на мгновение растерялась Алиса.       – Здравствуй, милая, – Густаф по обыкновению поцеловал её ладонь.       Приятно, как всегда. Впрочем, нет. Не как всегда. Сегодня иначе. Сегодня не «приятно», а «великолепно»!       Алиса вдруг почувствовала страшную слабость. Но Густаф, милый, чуткий Густаф успел подхватить её прежде, чем она упала.       Что это с ней? Неужели обычное приветствие друга её так взволновало? Но оно было совсем не «обычным»! Лёгким приветом её ладони Густаф недвусмысленно намекал: «Ты принадлежишь мне!» И совсем необычно Штреззер сейчас держит её в объятиях. Алиса не чувствовала его рук. Будто она на перине лежит. И эта перина такая мягкая, что девушка одновременно и тонет в ней, всё никак не достигая дна, и парит, окутанная ей. А над ней переливаются всеми оттенками синего глаза Густафа.       «Боже, как близко! Боже!»       Мужчина поставил её на ноги и, осторожно придерживая за талию, сказал с заботливой иронией:       – У тебя жуткий график. Ты когда-нибудь отдыхаешь, моя пчёлка?       – Д-да… Не знаю, что это на меня нашло…       Алиса попыталась помотать головой – взбодриться. Голова не слушалась. Вернее, она не могла двинуть ей и этим отвести взгляд от двух лазурных лучей, пеленающих её душу.       – Т-ты готов лететь? – еле слышно спросила она, смутно соображая, что ни вопрос, ни ответ ей уже не интересны.       – А ты?       Густаф поправил прядь Алисиных волос и как ни в чём не бывало оставил руку на её затылке.       – Конечно! – тише прежнего отозвалась Алиса, млея от прикосновений… любимого.       – Вот как? Я тебя в таком состоянии никуда не пущу. Да и передумал я.       Голос мужчины продолжал оставаться ироничным и ласковым, но от этого ещё чётче в нем ощущалась невозможность каких-либо возражений.       У Алисы голова шла кругом. Что такое говорит Густаф? Какое «такое состояние»? Над чем он «передумал»? Всё стало неважно. Теперь её сознанием владело только синее счастье. Манящее, притягательное, неистовое. Оно так близко! Так хочется попробовать его вкус! Так хочется окунуться в него!       А нос Густафа касается её носа. Его дыхание дразнит её губы.       «Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Милый, прекрати эту пытку!» – кричала в уме Алиса. И тянулась-тянулась к нему. Вот она коснулась его губ. Несмело, боясь, что это мираж, что он растает от её прикосновения, что её вздох затушит благотворное синее пламя, как свечу.       И Густаф действительно слегка отстранился, но лишь за тем, чтобы Алиса, распалившись, смелее потянулась за обещанным поцелуем.       – Хочешь потанцевать? – прошептал мужчина.       – Ч-что? – моргнула Алиса.       – Как ты это любишь…       – Густаф, подожди… Что происходит? Нам нужно лететь на Итаку…       Алиса попробовала освободиться из нежных объятий. Тщетно!       – Не нужно! Мы можем летать и здесь, сколько нам вздумается.       И, прежде, чем Алиса успела возразить, Густаф поцеловал её.       Наконец-то!       Долгий, как сама жизнь, поцелуй: мягкий и страстный одновременно, солоновато-сладкий, вдохновляющий божественностью и в прямом, и в переносном смысле. Алиса утратила связь с действительностью и почувствовала, что взлетает. Но это Густаф приподнял её, чтобы девушке не пришлось запрокидывать голову. И Алиса, обняв Штреззера за шею, с полной отрешённостью от мира наслаждалась движеньями его губ и языка. Неспешными. Уверенными. Властными.       Но блаженство оборвалось. Алиса едва дышала. Она ощутила себя рыбой, выброшенной на берег. Но задыхалась она не от поцелуя, а от его отсутствия. Весь кислород Земли ей был не нужен, он стал для неё ядом. Всё, от чего зависело её существование теперь, хранилось в дыхании обнимающего её мужчины.       – Ещё! – умоляюще выдохнула девушка.       И он снова и снова целовал её. А она едва не теряла сознание от удовольствия, жгучего, будоражащего, сотрясающего её тело крупной дрожью. Ещё! Ещё! Ещё!       – Спаси меня, милая, – промурлыкал Штреззер, уткнувшись в шею Алисы. – Какая же ты сладкая, моя пчёлка!       Всё завертелось и смешалось. Небо опрокинулось под ноги. И Алиса провалилась в его бескрайний простор.       «Мы можем летать здесь, сколько нам вздумается».       Свет померк. Уши заложило. Тело потеряло чувствительность. Оно и окружающее его стало однотонно холодным и пустым. Только горячие поцелуи Густафа оставались ярким светом в меркнущей реальности, и всё жгли и жгли Алису справа чуть ниже уха.       – Мой хороший, где ты? Дай поцеловать тебя! – пробормотала девушка онемевшими губами.       Она открыла полные эйфорических слёз глаза, ища возлюбленного. И вот он возник пред её взором, отвлечённый от лобзания её шеи.       Первое, о чём подумалось Алисе, что у неё крайне странная реакция на мужскую ласку. И проявляется она в глупейших галлюцинациях. Потом она поёжилась от совсем не воображаемого дискомфорта. Весь воротничок и плечо блузки насквозь промокли и противно липли к телу.       А Густаф смотрел на неё с нирваной застенчивого юноши, перед которым предстала сама Афродита. В переливающихся сапфирами очах простёртый Рай и Вселенная Любви. Лицо в розово-бурых разводах. В счастливой улыбке обнажены волчьи клыки.       – Спаси меня, милая, – раздался утробный рык из его горла.       Алиса отшатнулась от жуткого зрелища. Рванулась и, оставляя в руках Штреззера лоскуты блузы, не удержавшись на ногах, упала навзничь.       – Спаси меня, – наклонился к ней Густаф.       – Нет!       Она брыкнула ногой наудачу и угодила в перепачканное кровью лицо. Удар оказался слабым, но Штреззер его не ожидал. Он неловко отступил, потерял равновесие и опрокинулся на спину, повалив стоявшие на веранде плетёное кресло и столик. Пока он неуклюже барахтался, путаясь в разбитой мебели, Алиса успела вскочить и броситься прочь от чудовища к оставленному на опушке флаеру. Но спасительной машины на месте не оказалось…       С недоумением и разгорающимся отчаяньем девушка завертела головой. Кругом ни намёка на летучку! Она что, умудрилась активировать её автоматическое возвращение в авиапарк?       Из-за спины послышался топот и тяжёлое дыхание. Бежать наперерез в посёлок? Пытаться найти там людей и помощь? Или… Карточка! Она забыла пропуск в зубах гнома. Нужно вынуть его, и между ней и Густафом встанет воздушная преграда. Нет! Ледяной страх сковал сердце Селезнёвой, ни малейшего шага назад она сделать не могла. Она не могла даже обернуться, объятая ужасом и неясной тихой скорбью перед возможностью вновь увидеть изуродованное звериным оскалом лицо любимого.       Тогда она побежала в рощу. Ноги сами несли её, не разбирая тропинок среди цепких трав и валежин, норовящих поставить подножку корней и предательских ям от трухлявых пней, засыпанных опавшей листвой.       А березняк сменился угрюмым осинником. Тут и там стояли выродившиеся груши, яблони и сливы, скрюченные облепихи, тесные куртины вишни и густые заросли малины – всё, что осталось от бывших здесь когда-то садов и огородов.       Скоро стена малинника выросла во всю ширь вдоль фронта насколько хватало глаз. Обогнуть препятствие представлялось задачей не менее сложной, чем прорваться через него. Алиса уже не слышала за собой преследования. Она оглянулась, и ей почудилась мелькнувшая между стволов тень. Не раздумывая долее ни секунды, она кинулась в гущу упругих ветвей и вечной спутницы малины – крапивы.       Усыпанные колючками прутья, давно забывшие, что такое секатор, жадно цеплялись за одежду, больно хлестали кожу, пружинили, словно ведомые злым сознанием норовили обвиться вокруг ног и рук. А девушка всё продиралась и продиралась вперед, точно одержимый азартом атаки солдат из романа Ремарка, лезущий напролом через проволочные заграждения. Но Алису гнал не кураж, а страх.       Внезапно, вырвавшись из колючих и жгучих петель и силков, Селезнёва оказалась на краю широкого оврага. От неожиданности она не успела погасить инерцию рывка из сплетения малины, оступилась на открывшемся перед ней обрыве и кубарем покатилась вниз.       Очнулась Алиса в толстой подстилке из прелой опавшей листвы, скопившейся на дне оврага за долгие годы. Над лесом нависло иссиня-черное ночное небо с редкими звёздами. Густаф, если и гнался за ней, то, видимо, не смог её найти, когда она провалилась сюда, и её укрыл ворох листьев. Но Алиса сомневалась, что Штреззер на неё охотился. Она поддалась панике от неожиданности его перевоплощения, а у страха глаза велики…       Но что же происходит? Что с ним такое стало? Откуда это? Последствия наркотиков дают о себе знать? Не зря Густаф говорил о спасении. Что он имел в виду? Чтобы Алиса помогла избавиться ему от этого вампиризма или просил напоить его?       Селезнёва поёжилась от жуткой мысли. Она осторожно прикоснулась к шее. В темноте под пальцами сухой пылью рассыпалась то ли засохшая кровь, то ли грязь.       «И как он только мне горло не перегрыз, такими-то клычищами? Мой бедный Густаф…»       Испуг прошёл – тоска осталась. Алиса горько вздохнула, вспоминая нежные, уютные, теплые объятия любимого. Она непроизвольно облизнулась в смутной надежде, что на пересохших губах сохранился вкус поцелуев Густафа. Нет. Только горечь перегоревшего страха и желчной слюны от нервного потрясения и погони.       Нужно найти людей. Нужно помочь другу. Что бы с ним ни приключилось, она в ответе за него. Она обещала всегда быть рядом. А вот предала его… Из-за чего? Из-за пустяка!       Грустный смешок сорвался с уст Алисы. Ну, что она, первый раз вампиров видит? Один, помнится, её тоже цапнул. Да только она в того кусаку не влюблялась. Кажется, подобное было модно лет сто назад…       «Густаф, Густаф… Что же мы с тобой натворили, мой хороший?»       Девушку бил озноб. Всё-таки уральские леса не Москва – климат здесь натуральный, и на дворе не месяц май. А из одежды на Алисе только лёгкие брюки и обрывки блузки. Она попробовала растереться для согрева. Упражнение принесло больше вреда, чем пользы: заныли и защипали многочисленные ссадины, порезы и ушибы.       На дне оврага было темно, как в шахте. Кое-как поднявшись, на ослабевших затёкших ногах, Алиса нажала на бусинку светодиода, встроенного в лёгкий браслет. Тьма жидко расползлась от голубоватого облака. Девушка подняла руку и осмотрелась в рассеянном свете фонарика.       Овраг оказался глубиной метра в три с достаточно пологими склонами. Хватаясь за выступающие из земли корни и поросль ракитника, Алиса выбралась из него на противоположной от злополучного малинника стороне.       Дальше что? Связаться с людьми, запросить помощи. Легко сказать! Вот когда пожалеешь, что не носишь портативный видеофон. Будь он тысячу раз тяжёлым, постоянно требующим подзарядки и просто вредным, а сейчас бы он здорово помог. Да что там! И «сотик» бы сгодился. А где он? Остался в сумке. А сумка – в летучке. А летучка «тю-тю». Эх, знать бы, где упадёшь, да соломки подстелить…       Алиса активировала функцию сигнала S.O.S. в замаскированном под клипсу пеленгаторе. Через пару-тройку часов её найдут. Но стоит ли всё это время сидеть и ждать у моря погоды? Её местоположение всё равно отображается на радаре GPS-трэкера, так что её обнаружат, дожидайся она помощи здесь, у оврага, или реши «прогуляться».       Девушка углубилась в лес и через несколько минут оказалась на небольшой поляне. Так… Алиса попыталась припомнить топографическое расположение Верхушек и направление, в котором она спасалась от Густафа. Кажется, северо-запад. Значит, если двигаться тем же курсом, она может выйти к станции лесничества, находящейся, как помнилось Алисе, менее чем в десяти километрах от дачного посёлка.       Селезнёва поискала на небе знакомые созвездия и уточнила по их положению стороны света. Определившись с маршрутом, она смело зашагала в лес, в призрачном свечении фонарика. Ночная чаща не внушала Алисе боязни тьмой и таинственными звуками наполняющими её. Даже факт того, что, не в пример вековой давности, в здешних лесах привольно обитают волки и рыси, не смущал девушку. Недаром же она числится лучшей ученицей Милюшина! Главные же проблемы были связаны с холодом – у Алисы зуб на зуб не попадал. И сердце больно ныло от переживаний за Штреззера…       Через несколько часов она действительно вышла к комплексу лесного хозяйства. Уставшая и замёрзшая так, что едва могла пошевелить пальцами, Алиса поспешила к зданию. Двери словно специально были открыты настежь, и жёлтый тёплый прямоугольник освещённого проёма приветливо приглашал войти горемычную путницу.       – Здравствуйте! – дрожащим от озноба голосом крикнула девушка в пустом фойе.       Никто не встретил её, никаких людей или роботов. Кругом умиротворенная, но неестественная тишина. Повсюду горит свет. У стойки гардероба опрокинутый кулер с пустой бутылью.       Алиса привела агрегат в правильное положение, прошла за стойку и, сняв с вешалки одну из курток лесников, с удовольствием укуталась в неё.       – Здравствуйте! Есть здесь кто-нибудь? – вновь позвала она, дивясь странной безлюдности.       Час, конечно, поздний, но всё же кто-то должен быть на посту. Профессия лесника требует не меньшей бдительности и самоотверженности, чем профессия пожарного! И не только из-за того, что действительно может начаться лесной пожар, и служащие станции должны будут первыми вступить в бой со стихией. Но у них и других забот хватает. Может поступить сообщение о вспышке бешенства среди лисиц. Может и браконьер объявиться (редкость, но случается и такое). А с год назад в тайге заблудился беспечный турист с Альфы-Центавры. Нашли бедолагу только благодаря лесникам-следопытам. Так что работы у них всегда хватало. Не забалуешь! А здесь покойно как…       Алиса прогнала глупые думы. Хватит с неё и того, что дорогой сердцу человек превратился в зверя. Нечего теперь всякие кошмары выдумывать. Всему, наверняка, есть объяснение. Просто необходимо присмотреться, что к чему. А, может, и хозяева найдутся. Станция-то большая!       Пройдя по коридору, Алиса толкнула дверь с надписью «Наблюдательный пункт». Дверь оказалась не заперта, и девушка очутилась в большой комнате с не менее, чем полусотней мониторов обозрения, передающих изображение из разных участков вверенной заботам станции территории. Сейчас на экранах мигал лишь «белый шум». Дежурного не было.       У Алисы засосало под ложечкой. Тревога исподволь прокралась в душу. От её ведовского нашёптыванья Селезнёва утратила самообладание. И потому, когда вдруг раздался приглушенный детский плач, девушка подскочила на месте, едва не закричав с перепугу.       С тем трепетом в душе, какой ведом лишь женщинам, она поспешила на этот универсальный призыв о помощи, заглядывая во все двери вдоль, казавшейся бесконечной, анфилады коридора. Всюду она наталкивалась не просто на безлюдную, а безжизненную пустоту. Лишь всё усиливающийся плачь был настоящим в этом сюрреалистическом, застывшем в безмолвии, в бездействии, в безвременье мире.       На пороге очередного помещения, по-видимому, лаборатории Алиса замерла, с беспощадно таранящим грудную клетку сердцем. Волосы встали дыбом от анафемской фантасмагорической сцены.       На белом столе, заливаясь рёвом и беспомощно дёргая ручками и ножками, лежал крохотный розовый младенец. А над ним склонились три уродливые, едва похожие на людей фигуры со шприцами и трубками в руках. Существа повернули лица к хлопнувшей двери. Живые мертвецы! Полуразложившиеся, с провалившимися носами и выдвинутыми бульдожьими челюстями, в чёрных опухолях и гнилых струпьях. У одного выпал и прилип к раздутой щеке жёлтый глаз.       Алиса в кошмарный, будто растянувшийся до целого часу, миг рассмотрела мельчайшие детали происходящей перед ней картины. Она даже поняла, что монстры приветливо улыбаются ей оскаленными развороченными пастями. А в следующее мгновение девушка оттолкнула ближайшего мертвяка, сгребла несчастную малышку в сорванную с себя куртку и припустила во весь дух вон из проклятого здания. Она мчалась, как ветер, не чуя под собой ни ног, ни земли, забыв обо всём на свете, кроме маленького живого комочка, укрытого в ревностных объятиях.       Мелькали стволы деревьев, мелькала обгрызенная луна, мелькала тьма. Алиса бежала и бежала, пока её дыхание не превратилось в один сплошной протяжный рокот, а лёгкие как будто не заполнились битым стеклом. Хватая ртом отвердевший вдруг воздух и пытаясь сбить в отару разрозненные мысли, девушка перешла на шаг. Когда так минула первая минута, немного успокоившись, Алиса первым делом поднесла к уху драгоценный свёрток, из которого во мраке белел носик младенца. Ребёнок спал, убаюканный бешеным стуком Алисиного сердца. Девушка облегчённо вздохнула. Она остановилась, аккуратно перепеленала кроху, открыв ей лицо, исправляя последствия поспешности её спасения. Бережно, словно опасаясь, что дитя лопнет, как мыльный пузырь, Алиса прижала его к ноющей груди. Спокойствие малышки и хлопоты над ней окончательно привели Селезнёву в чувства.       «Этого ещё не доставало! – думала она, – Космическая Чума!»       Ей хватило и секунды, чтобы распознать симптомы чудовищного заболевания. Опыт был. Ещё какой! Но откуда зараза взялась на Земле? Опять под Челябинском упал метеорит?* Или из какого-нибудь екатеринбургского эпидемиологического центра снова упустили вирулентные споры, как в 1979 году?* И что теперь будет с ней, с этим ребёнком, с планетой? И что за странное поведение было у заражённых? Что они держали в руках? Приборы для переливания крови?       С холодной отрешённостью Алиса перебирала вопросы, отвечать на которые ей вовсе не хотелось. Усталость и апатия навалились на неё, скорбь и отчаянье повисли многотонным грузом на сердце, увлекая тело к земле: лечь, закрыть глаза и ждать. Ждать конца…       Между деревьями показались багровые отблески. Вот и утро, а её ещё не нашли. И найдут ли? Остались ли те, кому искать?       В полусне Алиса вышла из перелеска на поле – равнину, которой не было ни конца, ни края, ни с флангов, ни с фронта не было видно замыкающих её леса или гор, и горизонт проваливался в неведомой дали, точно речной поток в водопаде. И с ним же в пропасть с небес стекала тёмно-красная тушь рыдающего солнца.       Равнину устилали сожжённые остовы разбитой техники и тела. То, что от них осталось. Смятые и растерзанные грозной колесницей Ареса* печальные останки и тлен, насильно разлучённый с духовным огнём. Страшное свидетельство дикого пиршества Войны. В безветрии к облакам курились дымы. А на обожжённой спёкшейся в кремневую корку почве стояли лужи загустевшей крови.       «Сколько я провалялась в том овраге, пока здесь гремел этот Армагеддон? Или я умерла? Или мне это снится?»       Но ни холод, ни боль, ни усталость – всё, что мучило её плоть, не соотносились со сном и могильным покоем.       Разбитая и потерянная, с мирно посапывающим младенцем на руках, Алиса замерла на пороге Хаоса. Две искорки Жизни в царстве Аида. Две робкие души в холле преисподней.       Ни страха, ни отвращения не было в девушке. Лишь горчайшая скорбь и жалость к безымянным жертвам свирепой бойни обжигающими ручейками стекала из глаз по озябшим щекам.       Внезапно в заиндевелой тишине до Алисы долетел тихий стон. Он шёл с покосившегося неподалёку телеграфного столба. На нём висел человек. Такой же изрубленный и обугленный, как чудом устоявший в шторме битвы столб. Алиса, более с инстинктивным чувством, чем ясным представлением о том, как помочь распятому, подошла к импровизированному кресту.       – Ты довольна? – спокойным ласковым голосом Густафа спросил человек, не поднимая упавшей на грудь головы.       – Довольна? – всхлипнула Алиса.       – Ты не этого хотела?       – Хотела? Этого? Нет… никогда… Что это? Почему?       – Потому что на свете существует Любовь – чувство, дарящее жизнь, и как никакое другое требующее жертв. И люди готовы отдать что угодно за это сокровище, не считаясь с ценой. Каждый из этих несчастных всего лишь жертва твоей любви.       – Моей любви? – вздрогнула всем телом Алиса.       – Да, – грустно произнёс человек. – Твоей любви. Неестественной. Запретной. Жестокой… Чтобы любить всем сердцем, порой нужно быть жестоким. А за жестокость всегда приходится расплачиваться.       – Не… – замотала головой девушка, оглушенная тихими словами распятого.       – Да.       – Я люблю! Но эта любовь никого больше не касается! Она только моя! Моя! Только моя душа её жертва, иных мне не надо! – отчаянно запротестовала, захлёбываясь слезами, Алиса.       – Только твоя? – с досадой переспросил человек.       У Алисы спёрло дыхание, в горле встал комок. Она упала на колени от сокрушительного смысла собственных слов. И слезы солёными реками умывали её лицо.       – На мне нет греха! Его нет в моей любви! Ты лжёшь! Кто бы ты ни был, ты лжёшь!       Распятый ответил с тем же ласковым умиротворением:       – Каждый, кто лежит здесь, немой свидетель, что грех не только был, он и сейчас на твоих руках.       Алиса с недоумением уставилась на руки, держащие младенца. Нельзя сказать, что она проводила много времени у зеркала, но собственные черты могла легко узнать. И сердце её замерло от знакомого вида пухленькой румяной рожицы, выглядывающей из свёрнутой куртки.       Малышка сладко зевнула и открыла веки. На Алису полыхнула не человеческая не подвластная этому миру жестокость, спрессованная в ледяное индиговое* пламя взгляда Реклифта. Взгляда с отражением мук и страданий всего живого, испытанных за миллиарды лет существования Жизни. Взгляда, наравне с Богом объявляющего один Закон: «ЭТО МОЯ ВОЛЯ!»       Распятый поднял голову, и Алиса содрогнулась, увидев лицо Густафа с пустыми глазницами.       – Время платить по счетам, дурочка… – печально улыбнулся Густаф.       А младенец осклабился беззубым ртом и захохотал. И в этом инфернальном, заполнившем весь мир смехе с рёвом и шипением клокотал беспощадный огонь тысячи тысяч ядерных взрывов. И среди завывания этого тайфуна Алиса слышала вопли горящих заживо людей и животных. Девушка беззвучно закричала сама от неописуемого ужаса. Тогда ребёнок начал плавиться в её руках кипящей алой массой, и лишь его дьявольские очи висели в воздухе, словно две окровавленные сапфировые звезды. И они росли, росли, росли, выталкивая за пределы Вселенной всё сущее…       Алиса распахнула зажмуренные глаза.       Она сидела во флаере и, до боли в сведённых судорогой пальцах сжимая штурвал, пыталась вырвать его из панели управления. На сотню ладов гудела сирена. Девушка ошарашено разжала пальцы. Тревога смолкла. Из динамиков раздался механический вежливый голос:       – Здравствуйте, пилот! Вы совершили действия, поставившие под угрозу Вашу жизнь и сохранение целостности пилотируемой машины с бортовым номером П-704/К. Мы вынуждены перевести машину в автоматический режим полёта. Пожалуйста, не пытайтесь перевести машину на ручное индивидуальное управление. Пожалуйста, сообщите место желаемого пункта доставки для синхронизации маршрута с системой сопровождения полёта. Для этого нажмите на панели кнопку со знаком «Связь». Пожалуйста, не пытайтесь покинуть машину до завершения полета, приземления машины и полной остановки двигателей. Если вы считаете, что Вам необходима психологическая помощь, сообщите об этом диспетчерской службе, нажав на панели кнопку «S-Help». Так же Вы можете воспользоваться аптечкой, расположенной на спинке кресла. Инструкцию по применению успокоительного Вы найдёте в аптечке. И главное, помните: Ваша жизнь прекрасна и дорога другим людям! Мы любим Вас! Спасибо, что пользуетесь услугами компании «Пегас» – Пермской гражданской авиационной службы!       – Вам спасибо, – машинально проговорила потрясённая Алиса.       Что это было? Сон в одну секунду, как на мосту через Совиный ручей?* И эта секунда едва не стоила ей жизни! Автоматика флаера сработала на «Ура», а то лежать бы ей сейчас среди обломков летучки вон на том выходе мергеля.* Или это знамение? Слишком ярко, слишком чувствительно для сна!       Нет, это всё её чувства к Густафу! Это предупреждение ей – держать их под контролем. А действенный способ для этого, если уж она вовсе не может отказаться от встреч с ним, это хотя бы найти того, кто встанет между ними. Того, кто будет воплощением запрета. Может сам Густаф охладеет к ней, если всё получится, и возлюбленная его простит. Может…       Она должна лететь на Итаку! Ради их будущего и ради себя. Она всё сделает правильно. Если её любовь требует жертв, она принесёт жертву! Она отдаст Густафа. Она откажется от него. Как бы ей ни было больно, но иной жертвы она не допустит, кроме того, что действительно в её власти, того, за что она отвечает сама.       Алиса связалась с диспетчером и назвала координаты необходимого ей пункта.       Через несколько минут на горизонте показался посёлок Верхушки. Сердце Алисы радостно закувыркалась в предчувствии встречи с… другом.