МГНОВЕНЬЯ ЛЮБВИ

«Люди – мухи. Нам боги любят крылья обрывать». У. Шекспир «Король Лир»       Все духовные и умственные мироощущения остались за дверью. В беспамятном забытьи Густаф шатался по городу пустой, как мыльный пузырь, оболочкой. Не осталось ни боли, ни угрызений совести, досады, разочарования, даже уныния в той его критической фазе, что именуют «апатией». Он боролся сколько мог с напором яростной стихии неукротимого слепого рока. Он сопротивлялся до последнего, но всё равно проиграл. Все его хитрые плотины и запруды смела грубая стремнина неизмеримо более могущественного Фатума. И теперь перед ним простиралась безмолвная и спокойная бескрайняя водная гладь, погребшая под собой все его песочные замки. Это была новая девственно чистая страница в его жизни, он не знал, что и как на неё писать. Да и не хотел.       Так он бродил до утра, а рассвет встретил - приведённый в сознание острым чувством голода, предвещающим скорую ломку. Наполнив на треть крышку от термоса витафором, Густаф поправил здоровье и огляделся. Так! Где он и что происходит?       Кругом простиралась лесопарковая полоса, отделяющая космопорт от города. Густаф стоял на вершине холма и у подножья видел коммуникации космической гавани. Значит, ноги на автомате принесли его сюда, к спасению от полиции. И Ордена. Иногда неплохо отдаваться на волю инстинктов?       «Когда всё хуже некуда, не самые плохие вещи становятся хорошими, да, Уилли?»*– мрачно ухмыльнулся Густаф, поёживаясь от утренней прохлады. За ночь он промок насквозь и теперь его сильно знобило. Но Штреззер был рад холоду – он отвлекал приходящий в рабочую кондицию мозг от совсем ненужных сейчас дум о потерянном рае.       Разве он с самого начала этой истории с ограблением не полагал улететь. Судьба только подтолкнула его к этому шагу, со свойственными ей отсутствием деликатности и безразличием к человеческим чувствам. На Итаке его теперь ничего не удерживает. Этим полезно воспользоваться, пока его не задержала здесь полиция. Но направляясь к видневшейся вдалеке шахматке взлётного поля, Густаф пообещал себе вернуться. Неизвестно, как и когда, но вернуться, чтобы поговорить с Кэтрин, попробовать объясниться. Он не надеялся вымолить у неё прощение или понимание, но хотел сделать так, чтобы она не страдала. Как этого добиться - Густаф тоже пока не представлял. Возможно, лучшим было и не возвращаться, не бередить раны. Но он решил до поры отложить детальное рассмотрение этого вопроса.       Уже не доходя и сотни метров до звездолёта, Штреззер заметил рядом с ним пару сине-чёрных флаеров. Кэт заявила в полицию. Густаф не злился на неё. Она права, она во всём права: он убийца и место его не просто в тюрьме или на каторге, а в самом пекле!       Со спокойствием рельса заброшенной железной дороги «враг общества» взялся за решение головоломки, грозящей перерасти в головомойку. В принципе (и без принципа тоже) он мог проникнуть на корабль с боем. Ему и двадцать полицейских не помеха, патрульных же у корабля он насчитал всего семь. Правила полицейских арестов Густаф знал хорошо – молча на него никто набрасываться не станет, а вежливо попросят сдаться. И такая тактика обернётся для хранителей порядка проблемами со здоровьем.       Мало тебе крови? – выругал себя Густаф. Очередной раз становиться причиной человеческих страданий он вовсе не желал. А вдруг он снова кого-нибудь убьёт в потасовке? Нет, вариант со штурмом годится только на крайний случай, а пока следует придумать что-нибудь нейтрально-мирное.       Например, можно было уехать в другой город и там «лечь на дно» до лучших времён. Идея не плохая. Да только нет гарантии, что он уже не объявлен в общепланетный розыск. А с этим добраться до другого города будет весьма затруднительно. По флаерам такси и общественному транспорту уже, поди, разостлана ориентировка с описанием внешности Линьома и данными его чипа. Ни одна летучка не поднимется с ним в воздух, ни один наземный родстример не двинется с места, отсканировав автоматическими датчиками его биометрику и показания, ставшего обузой, контроллера в его предплечье и направив соответствующую информацию, куда следует. Пытаться перебраться в иной населённый пункт пешком смешная затея. Нужна карта. Нужна провизия. Нужно чёртово «зелье», наконец! Мало того, что его запас на корабле теперь труднодоступен, и Штреззеру снова придётся добывать ингредиенты для его приготовления, так в придачу у него теперь ещё и нет ни оборудования, ни лаборатории для безопасного синтеза витафора. И это главная причина, почему ему необходимо завладеть своим звездолётом!       Как Густаф не взвешивал все «за» и «против» в складывающейся обстановке, а по всему выходило, что единственным приемлемым вариантом для него было торчать здесь и ждать счастливого момента, когда полицейские потеряют бдительность, и тогда он сможет тайком прокрасться на корабль. Или же пока его не вынудит пойти в лобовую атаку ломка…       Штреззер снял рубашку, соорудил из неё чалму, а рукава небрежным элементом экстравагантного головного убора опустил на лицо в виде своеобразной чадры. Странная маскировка? В космосе и не такие наряды встретишь. Вы бы посмотрели на тряпки пилагейцев!       Пройдя ещё полсотни метров к кораблю, Густаф организовал себе наблюдательный пункт возле небольшого катерка-стратолёта метеорологической службы. Может угнать его? Густаф поморщился – пустая трата сил. Главное-то не корабль, а его содержимое. А на катере не было заветного наркотика, из-за которого разросся весь этот проклятущий сыр-бор. Межпланетный перелёт на этом аппарате тоже не совершишь. Так что нечего на глупости растрачиваться.       Минуло несколько часов загорания на солнышке. Их невыносимая скука была развеяна короткой перепалкой с роботом-заправщиком, попросившим Штреззера отойти от катера, чтобы в случае аварии при заправке не отравиться озоном. Густаф воспользовался представившейся возможностью выместить на ком-то злость, и на безобидного слугу обрушился поток несустветнейших ругательств. Робот, правда, не мог их оценить в силу ограниченности заложенной в него программы функционирования. Он продолжал деловито герметизировать соединение подающего топливо шланга с ресивером катера, пока человек в красочных деталях излагал, где, когда и в каком виде он видел робота и всех, кто его создал, всех, кто создал его создателей, и вообще весь этот мир.       Безответная безразличность заправщика к художественной лингвистике Штреззера ещё больше раззудила гнев Густафа. Но очередной виток виртуозных бранных оборотов он не закончил, потому что внимание его привлекла группа людей подошедших к полицейскому пикету. Их лица были ему слишком хорошо знакомы, чтобы он не разобрал их на расстоянии в семьдесят ярдов.       Сердце Густафа зазвенело камертоном. Беда одна не приходит, и дела его теперь принимали совсем уж отвратительный ход. Разве он такого не подозревал? Подозревал! И будь он проклят миллион раз за такие подозрения! Древний философ-самоучка Дик Бах* утверждал, будто всё происходящее с нами суть наших подспудных мыслей и желаний. Ими создаётся индивидуальная вариация реальности для каждого её субъекта. То, о чём мы думаем, и есть наша реальность! Поэтому так важно уметь сосредоточиться на позитивных помыслах и оптимистическом настроении. А о чём последнее время думал Густаф? И не его ли смутные опасения теперь вполне себе настоящими охотниками Ордена предстали его взору? Проклятье!       Люди тем временем заговорили с полицией. Предъявили какие-то документы. Улыбаются. Смеются. Качают головами…       Сволочи!!!       Густафу не нужно было слышать, о чём они там беседуют. Он и без того прекрасно знал их приёмы, способы и типы поведения, каждую из их чёртовых чуть ли не хрестоматийных фраз.       Вот сейчас охотники объясняют федералам, что это их звездолёт. Что некто угнал его. Что они получили сигнал о розыске некого Брэма Линьома. И эта информация дополнялась кодом корабля, на котором тот прибыл на Итаку. Теперь они хотят получить свою собственность обратно.       А полиция им отвечает, что это невозможно пока не будет пойман Линьом.       На это снова предъявляются документы.       Ха! Съели, провинциальные простофили? ИнтерГпол, Особый Отдел! Расследование на попечении Суда Союза. Мы, де, работаем под прикрытием… Мы не хотели бы афишировать… Операция секретная…       Полицейские, как загипнотизированные, кивают на фразы, произносимые многозначительным тоном: «Это очень важно… Спасибо за содействие… «Старший брат» о вас не забудет…» На планетах Центра охотники никогда бы не стали махать своими липовыми ксивами. Другое дело – периферия. Здесь вера в подлинность документов порой вызывалась не качеством подделки, а наглостью и обаянием предъявителя. Того и другого у юпитерианских «борзых» хватало. И вот полицейские козыряют, грузятся в флаеры и летят обедать, радуясь, что скучная сидня в засаде благополучно сгружена на чужие плечи.       Засада!       Это слово шарахнуло и размазало Густафа, словно монорельсовый экспресс. На корабль ему теперь уже точно не пробраться. Охотники не полиция – его вырубят раньше, чем он успеет сблизиться для дистанции рукопашного боя. А для верности, вот – пожалуйста, они уже подгоняют трак для слива топлива, и звездолёт превращается в огромный сейф с витафором. Но это уже не заботило Густафа, когда он со всех ног бежал обратно в город.       Если бы юпитерианцы вышли на него через полицейскую ориентировку после заявления Огаст, то они бы не успели добраться до Итаки так скоро. А, следовательно, они вычислили Штреззера иным образом. И следовательно, действительно давно могли таиться на планете: следить, присматриваться, подмечать…Всё это означало, что Кэтрин грозит опасность, если охотники решат устроить засаду на Штреззера и в её квартире!       И Густаф мчался на помощь любимой, забыв обо всём на свете. Ярость и страх стали неисчерпаемым источником энергии для его мышц, когда менее чем за полчаса он преодолел шестнадцать километров, отделяющие космопорт от города.*       Замок не отреагировал на карточку. Кэтти сменила код. Ну, конечно! Или…       Густаф саданул по двери ногой. Хлипкий пластиковый щит с оглушительным грохотом распахнулся и вывернутый с петель крутящим моментом инерции обрушился на пол. Штреззер вихрем влетел в квартиру.       – Кэт?! Кэт?!       Он успел уловить движение за спиной. И один из нападавших в мгновение ока с выдернутой из плеча рукой был размозжён о стену. Кулак снёс второму полголовы. А потом раздался знакомый треск электрического разряда, и Густафа, сдавившего горло третьего охотника, окутала тьма.       А потом была расплата… Целый Океан, Космос, проклятая Вселенная мучений.       Сучий Менгеле ликовал – вот у какого ублюдка зверство просто в генах!       «Угадай, кто догадался проверить регистрационные карты космопортов? – хихикал он, пока Густафа выворачивали наизнанку. – Неужели так трудно было сменить код корабля, вундеркиндик?»       Густаф всегда обходился общими фразами, рассказывая о том, что с ним творили хозяева за этот побег. Но Алисе и не нужны были подробности. Хватало того, как мужчина надолго замолкал и отчуждённо смотрел в пустоту, а его красивое лицо вдруг превращалось в страшную погребальную маску.       «На самом деле человеческий организм может выдержать удивительно много, если знать, как и что в нём ломать и резать. Тем более, если он накачан витафором… И в профессионализме палачам во втором корпусе нельзя было отказать. А со стороны могло показаться, что я бессмертен», – сказал однажды Густаф в единственном порыве откровения.       Он не пытался терпеть боль. Это было бесполезно. Да и доказывать свою стойкость было некому. Но он молчал в редких перерывах на допрос, когда от него требовали назвать тех, с кем он контактировал, или рассказать, где могут прятаться его возможные пособники.       В нём теплилась надежда, что в итоге его порешат, если и не за побег, то за упрямство. Так пускай мучают сколько влезет, но, в конце концов, всё равно убьют. Эта мысль внушала ему хоть какое-то облегчение. Но он недооценил палачей. Если Бог хочет наказать, Он никогда не убьёт обречённого на Его гнев. Кара будет сохранением жизни. Ведь ад – это мы сами. Пока живо тело, душа мучается в этом аду. Боги Ордена, по крайней мере, зловещий Реклифт, следовали этому принципу. Но это не мешало им «убивать» Густафа вновь и вновь, особенно в самом конце, когда они поняли, что он будет молчать и дальше.       Вот тогда началась настоящая БОЛЬ!       Юпитерианцы притащили с Итаки шестерых людей. Густаф их знал. Это были служащие больницы, его бывшие коллеги и друзья Кэтрин, с которыми он завёл приятельские отношения. Видимо, не имея возможности добраться до самой Кэт, они решили отыграться на них, а заодно выпытать информацию, где же может быть этот пресловутый «главный свидетель».       Несчастных мучили на глазах Густафа и вместе с ним, попеременно задавая один и тот же вопрос: где Огаст? Густаф молчал. Больше ему ничего не оставалось. Он не знал (и, слава Богу!), куда подевалась Анастаси, и почему вездесущие охотники не могут её найти. Истязуемые тоже ничего не говорили, кроме «Не знаю!». Штреззер им верил, ему хотелось им верить. Никто бы не выдержал пыток садистов второго корпуса и развязал бы язык, будь ему что-нибудь известно.       Но если хоть кто-то из этих шести был в курсе, где Кэтти…Густаф гнал прочь подобные помыслы, терзавшие его сознание едва ли не ужаснее, чем то, что творили с его телом палачи Грейса. И он молился на мужество ни в чём неповинных людей, терпящих сейчас невообразимые страдания, только за то, что судьба свела их с Густафом Штреззером. И не было предела его ненависти к самому себе, за то, что он может убивать людей даже вот так, просто познакомившись с ними! За то, что он, как инфекционное заболевание, разносит боль и проклятье, заражая ими всех, случайно оказавшихся рядом с его дьявольской персоной. Не псы Профессора рвали плоть шестерых знакомых Густафа, а он сам, тем, что стал причиной их мук.       Чудовищная пытка. Он запомнил её поверх того, что ранее хранилось в его памяти. Эта пытка стала для него самым страшным грехом, какой он записал на свой личный счёт. Записал отдельно каждый миг из тех кошмарных двадцати трёх дней, восемнадцати часов, девяти минут и пятнадцати секунд. Он мерил время. Всё, что он мог – отмерять каждую крупицу песков Времени, падающую на весы, взвешивающие его прегрешения и добродетели. И ещё он молился, молился, молился, чтобы никто не выдохнул вместе с кровью ужасное: «Огаст находится…»       Нашли юпитерианцы Кэтти или нет, для Густафа осталось тайной. Спрашивать было бессмысленно и опасно. Ему бы не ответили. А если Кэт еще жива, интерес Густафа мог спровоцировать у Ордена новые поисковые мероприятия. С новыми пытками… Поэтому Густаф довольствовался лишь косвенными уликами того, что хозяева потерпели фиаско в погоне за Огаст. В корпусе №2 она не появлялась, но её могли убить и на Итаке. Такие рассуждения казнили Густафа. Но ни отец, ни Профессор не говорили ему, что его пассия мертва, а этого от них вполне можно было ожидать, как от Менгеле, который единственный, нет-нет да зубоскалил: «Покрошили твою зазнобу свиньям на прокорм».       Густаф игнорировал подтычки подонка. Тот же добивался очередного срыва Густафа, чтобы лишний раз поиздеваться над ним – ему всё было мало. Его бесило, что Реклифт, несмотря на постоянное своеволие Густафа, не превратит его в обычного раба, каким был сам Менгеле.       Реклифт же и его помыслы оставались непроницаемы. Он оставил жизнь Густафу. Он не стал ограничивать его свободу, но установил за ним тщательную слежку. Из-за неё Густаф опасался разыскивать Кэтрин – его расследование могло вывести Орден на след любимой. Такой риск был для него баснословной роскошью, и он попытался просто забыть Огаст.       Попытался обмануть себя, что сможет забыть её – так всё обстояло на самом деле. Как в старой шутке: «Попробуй тридцать минут не думать о белом медведе». Если бы тебе не посоветовали этого не делать, тебе бы было абсолютно начхать на всех белых медведей в Галактике. Да ты бы даже не знал, что они существуют! Но твое внимание акцентировали именно на них. А ты теперь пытаешься выкинуть их из головы, но через это создаёшь лишь комфортные условия для их существования в твоих мозгах. Ведь чтобы не думать о чём-то, необходимо не сосредотачиваться на любых мыслях об этом «чём-то». Это не так сложно, когда изначально не даётся установка, сосредотачивающая на определённом ходе мыслей, так или иначе связанных с тем, над чем по условию думать не следует.       Так получилось и с Кэт. Вычеркнуть её из памяти Густаф не мог хотя бы по той причине, что постоянно себе говорил, что, кого и почему он должен забыть. Что ради её же блага он не имеет права искать её или пытаться бежать вновь. Он поклялся себе, что другого побега не совершит. Его останавливало крепче всякого внушения или иных препятствий понимание того, что вырвавшись с Карбуна, он непременно рванёт к Анастаси. И приведёт за собой Орден. Ну, а потом будет снова смотреть глазами со срезанными веками, как истязают людей только за то, что те перекинулись с ним парой слов. Как истязают его любимую…       Убедив себя в обречённости, Густаф смирился со своим положением и вернулся к своей «спасительной» миссии, к тому единственному, чем он мог дать сатисфакцию ненависти к Ордену. Но себя-то он от этого ненавидел не меньше…       Минуло три года. Кэтрин для Густафа стала так же недосягаема, как Бог. Иногда в минуты доброй меланхолии он думал, что их встреча ему лишь приснилась. Всё чаще и чаще в своих рассуждениях он склонялся к тому, что не только ради безопасности Кэт, но и просто для её душевного покоя он не должен помышлять о встречи с ней. «Наша связь оказалась ошибкой», – говорил себе Густаф. Ещё одна ошибка на его грешном жизненном пути, который никак не оборвётся. Он и сам был ошибкой. Ошибкой отца, наверно, рассчитывавшего, что Густаф пойдёт по его стопам и когда-нибудь займёт его место. Ошибкой Природы, вопреки всей противоестественности, питающей бренность Густафа жизненной энергией. Ошибкой Бога, позволившего Ордену создать его. В нем всё было неправильным, начиная с «условного» рождения и заканчивая его, не пойми каким, предназначением.       Кэт и Густаф находились на разных полюсах мироздания. Их разделяло больше, чем преступления Штреззера. Так стоило ли сближаться? Стоило ли отдаваться этой сумасшедшей любви когда-то. Много ли они приобрели с Кэтти друг от друга? Мгновения счастья. А сколько потеряли? Учитывая, что друг друга, тогда – Всё. И Веру. И Надежду. И Любовь.       Как мантру Густаф повторял выводы из своих суждений. Изредка он даже верил в них.       Ну, а время бежало, бежало, увлекая своим потоком события и жизни, что-то шлифуя, что-то стирая, а что-то вымывая из-под осевшего ила Прошлого. И скоро судьба буквально столкнула Густафа с ней! С кажущейся такой хрупкой в своей растерянности девочкой. Но Густаф моментально распознал в ней мерцающую светлую силу. И увлечённый ей, вдруг уловил ту же ауру добра и нежности, которые он столь безуспешно пытался позабыть. Он мог просто закрыть глаза и с наслаждением купаться в исходящих от девочки флюидах счастья, представляя, что это Кэтти сейчас рядом с ним.       И снова он потерял голову! Как тогда на Итаке. Все радостные воспоминания тех дней до малейшей детали ожили в нём и вдохнули новое пламя в его любовь. Счастливый миг. Счастливая встреча. Он не рассчитывал и не просил о большем, кроме этих воспоминаний, подаренных ему Фортуной и ласкающих его душу, когда он беззаботно вёл светскую беседу с прекрасной девочкой, совершенно забыв, что за ним следят через стоящего рядом киборга.       И был приказ. Как он не сошёл с ума от бешенства, Густаф понятия не имел. Может, снова сказалась отцовская выдержка. Но корчи невыносимой боли сотрясали его каждый раз, как он представлял, явлённого ему в Эдеме, волшебного ангела в аду второго корпуса. И, Боже, Боже, она была так похожа на Кэтти! И он знал её как будто всю жизнь! Как будто всю жизнь он любил её! И ему вести этого агнца на заклание?!       Демиург вновь глумясь предложил ему партию. Карты были сданы, и Густаф принял вызов, без банка, без козырей, без надежды. Но когда тем вечером на Блуке, прощаясь с Густафом, девочка помахала ему рукой, странное чувство пронзило его. Простой жест показался ему слишком знакомым. И волнение волос при повороте головы, и луч заката, отразившийся в наполненных любовью глазах, и улыбка нежная, как объятья богоматери – всё было ему откуда-то знакомо! Тогда Густаф понял, что его путь подходит к долгожданному концу, – из этой игры он не выйдет живым.       Но это была уже совсем другая история…