Принц Х Царевич - 4

Не отрываясь от истерзанных, припухших губ, Ёширо взялся рвать на царевиче одежду: к черту застежки на воротнике, отлетающие пуговицы… Он распахнул кафтан, всем телом впитав волну тепла. Торопливо вытащил рубашку, заправленную под кушак, запустил руки под мягкую ткань, ладонями взялся оглаживать грудь, живот... Пересвет откинул голову назад, приложившись затылком о ствол, но это нисколько не отрезвило. Облизнул освобожденные наконец-то, словно обожженные, губы. Ртом дышал, отдышаться не мог. — А ты возмужал за эти полгода, — вкрадчиво прошептал Ёж, уткнувшись в шею. — Будто еще в бане не заметил? — хохотнул хрипловато царевич. Шаловливые пальцы скользнули под кушак, под пояс штанов. Поглаживали кожу, наслаждались рельефом напрягшихся мускулов на животе. Пониже пупка нашли дорожку несмело-мягких волосков, чересчур завлекательно уходящих еще ниже… Однако ладони не спустились глубоко — ожидая возражений. Которых не последовало. — Говорят… — срывающимся голосом выдохнул царевич. — Говорят, после свадьбы… уже не мальчик, но муж… Как-то так? Вроде бы… Он хотел рассмеяться нелепой шутке, но дыхания хватило на всхлип. — Да ты что? — отозвался насмешливо Ёж. Взялся выцеловывать шею, куснул за мочку уха, вызвав ответный стон сквозь зубы. Пересвету бы съязвить в ответ. Но слова разбегались. Косноязычие напало, словно в бреду маялся. Его принц ведь тоже сильно изменился за это время… — Ты ведь тоже… это… За девушку уже не примут… — пробормотал Пересвет. Хотел сказать, что внешне не изменился нисколько. Как был изящным-тощим, так и остался. Но разве во внешности тут дело? В движениях не девичьей резкости прибавилось. В словах уверенности. Уж не прячет скромно глаза при разговоре, как постоянно бывало прежде — напротив, сквозь синеву сталь черненая поблескивает! Вот прямо как сейчас сверкнула, полоснув прямо по душе… Ой, неправильно сказал! Не те слова подвернулись! Пересвету хотелось завыть. Но как тут объяснишь, если язык не ворочается, как у пьяного?! Ёж скривил губы в злой улыбке. Ну, точно — обиделся! При его-то болезненно тщеславном отношении к своей внешности. — Соу-ка… — протянул Ёширо. [вот как] — Я… не то сказал… не так… прости… — зашептал Пересвет, торопясь объяснить. Но принц заткнул рот поцелуем — и пришлось отвечать, но молча. — Почему не отталкиваешь? — не выдержал наконец, прошипел Ёж. Поцелуй оказался коротким. Вздумалось лишь поддразнить? И наплевать ему было, что супруг тянулся к нему, против смущения и стыда — робко искал его губы. — Почему не сопротивляешься? Ты же теперь знаешь, что будет дальше, если не остановишь. Тебя же Хильда просветила! Останови меня, пока не поздно. Оттолкни. Ну же? — Нет, — выдохнул Пересвет. Он не понимал, почему Ёж злится! Он же не возражает — так что же не так? Чего ему теперь не хватает?! — Пока не поздно? — настаивал Кириамэ, жарко шепча. Заодно и ухо облизнул, одарив волной дрожи. И ладонь, прижатую к животу, чуток ниже опустил. Кончиками пальцев мягко погладил по нежной, чувствительной коже. — Ты же знаешь, будет больно… Очень больно… — Я… согласен. — Останови меня. — Делай, что хочешь… — Уверен? Лучше оттолкни сейчас. Пока еще можно перетерпеть. Потом будет гораздо больнее — и тебе, и мне. — Делай, что хочешь, — упрямо повторил Пересвет. Взглянул принцу в глаза вопросительно, непонимающе. — Разрешаешь? — усмехнулся тот. — Уверен? Пересвет кивнул. Отцепился от дерева — хотел взять за плечи, притянуть к себе. Поцеловать… Но Кириамэ с неожиданным раздражением отмахнулся от его рук, отпихнул в грудь. — Согласен уже на всё? — спросил едко. — Позволишь себя обесчестить? Ты согласен даже на это?! Пересвет отвел глаза, густо покраснев. Но всё равно кивнул. — Я настолько жалок в твоих глазах? — понизив голос, рассмеялся Кириамэ. – Настолько, что ты готов пойти даже на это унижение?! Отдашься здесь, на голой земле — как последняя деревенская девка? Лишь бы я успокоился, да? Лишь бы отстал от тебя наконец-то? Перестал бы изводить приставаниями? Ты на это надеешься? Пересвет был слишком взбудоражен, чтобы обращать внимание на оскорбления. Попытался отшутиться: — Твою кислую мину видеть каждый день — худшая пытка. Неудачная вышла шутка. — Я тебе опротивел? — зашипел супруг, сверкая глазами. А глаза-то опять на мокром месте! — Так оттолкни же! Прогони! Отпусти меня! — Не отпущу. Что хочешь со мной делай — всё стерплю. Но не отпущу. — Ты… ты… — не находил приличных слов Ёж. — Как ты не понимаешь — не это мне от тебя нужно!! — А что же тогда?! — воскликнул Пересвет. — Если бы мне нужно было только твое тело — я давно бы взял тебя силой! — заявил супруг трагичным тоном. — Да неужели?! — взбеленился царевич. — Да кто бы тебе еще позволил такое! Пересвета задело не на шутку! Схватил супруга за плечи, швырнул на хрусткий снег, покрывавший жухлую траву и подмерзший мох. Хотел прижать всем весом, чтобы не рыпался. Но у того гонора было не меньше, на сдачу не поскупился — оказавшись на спине, Ёширо мужа через голову перекинул. Мигом взлетел над ним — и на живот уселся, разложил, оглушенного, коленками бока стиснув. Пересвет зарычал, вскинулся ответить, сбросить, повалить, подмять. Но не заметил, что сопротивление пропало так же внезапно, как вспыхнуло. Спустя миг царевич опомнился, сидя верхом на безвольно распластанном принце, прижимая покорно ослабевшие руки к земле. Ёж не отводил непроницаемых глаз. В золотом мерцании, наполнявшем поляну, в всполохах жар-птичьего огня его глаза искрились влажным блеском. Пересвет запыхтел. Что теперь делать? Отпустит, слезет — и не факт, что в тот же миг не получит в морду сапогом за унижение. — Э… Гомэнэсай? Онегай… — промямлил царевич, осторожно отпуская запястья, но готовый в любой миг обороняться. [прости пожалуйста] — Ты меня прости, — произнес ровным тоном принц. — Я вообще не должен был появляться в твоей жизни. — Опять за своё! — с досадой фыркнул царевич. Поднялся, протянул руку, помог встать. — Я до безумия хочу тобой овладеть, — всё так же безжизненным голосом сообщил Ёж. — Но если бы я себе это позволил… Нет, тебе бы понравилось, не сомневайся. — Да неужели? — хмыкнул Пересвет. — В первое время, возможно, мне удалось бы завоевать твою влюбленность. Возможно… — продолжал тот. — Но потом… Рано или поздно ты стал бы презирать меня за эту телесную слабость. За похоть. За то, что не смог совладать с низменными желаниями и заставил тебя отдаться против твоей воли. — Но теперь-то я не против воли предлагаю! — заикнулся Пересвет. — Из жалости? — горько усмехнулся Кириамэ. — Это всё равно, что снасильничать. Даже хуже. Словно я тебя по своему желанию сломал… Поэтому я и прошу: отпусти! Пока не зашли слишком далеко. Пока не смертельно расставание. Ты найдешь себе девушку… — Да иди ты!! — вспылил Пересвет. В сердцах пнул подвернувшийся пенёк, разлетевшийся ржавой трухой. Жар-птицы шугнулись было, закаркали — но быстро успокоились, снова слетелись клевать хмельное зерно. — Уйду, — покладисто кивнул принц с улыбкой. — Куда? — нахмурился, процедил Пересвет. — Хоть наемником в Шемор, — пожал плечами тот. — Хоть к Зигурду в любовники. — И тебе хватит совести? — усомнился царевич ядовито. — Твоя императорская честь это позволит?! — Мне будет безразлично. Я заставлю его потерять голову от страсти, будь уверен. И получу всё, что пожелаю. Пусть за это я заплачу унижением в постели — какая мелочь, право. — Ты не полюбишь его никогда!! — У царевича опять кулаки нестерпимо чесались. — И пусть. Жить с тем, кого не любишь, гораздо легче и спокойней. Не больно будет над ним издеваться. — Хватит уже… — прошипел Пересвет. — Позволь? — умоляюще прошептал Кириамэ. — Я освобожу тебя. Ты найдешь себе девушку… — Не хочу я никого! — …которая одарит тебя радостью отцовства — тем, чем не смогу за твоё падение отплатить я. Но ведь я вообще ничего не могу тебе предложить взамен!! Мне нечего тебе дать, понимаешь?! Без будущего! Без семьи! Без уважения окружающих... Ничего!! — Пусть! — перебил Пересвет. — Это моя вина, — не слышал его принц. — Я уже отравил тебя, исковеркал жизнь, замутил разум… Но ты всё равно никогда не подпустишь меня ближе, понимаешь? Никогда! Я это знаю. Не разделишь мои желания. Тебе это не нужно! Так лучше и не пытаться… Если ты не испытываешь ко мне тех же чувств, не переступай через себя! Не поддавайся! Разорви наши узы сейчас, не тяни! Умоляю! Неужели ты хочешь, чтобы я до самой смерти ходил за тобой, как пёс на привязи? Бесился и рычал на каждую приблизившуюся к тебе девицу? На тебя и через тридцать, через сорок лет будут женщины заглядываться. Ты заслуживаешь обрести нормальную семью, завести детей. А пока я рядом — у тебя этого ничего не будет, пойми! Это слишком дорогая цена за мою ошибку! Я знаю, о чем говорю, поверь: именно это и есть счастливая, достойная жизнь для мужчины. А тебя всего этого лишаю я!! Я лишь буду отравлять тебе жизнь ревностью. Стану злым, издерганным, растолстею на ваших баранках-пряниках, как кадайский мандарин. Стану тебе противен — и только тогда ты меня прогонишь? Потеряв последнюю крупицу терпения и снисходительности? Скажи, твоя дружба настолько великодушна, что сможет простить меня за отравленную тебе жизнь?! — Отчего ты решил? — скрипнул зубами тот. — Ты решил всё за меня? Ты хоть спросил меня? Спросил, что я к тебе испытываю? Ты хоть знаешь, что я люблю тебя, извращенца! Кириамэ поник, словно его плечи придавили каменной плитой. — Но не так, как люблю тебя я, — проговорил он. — Не так! — согласился Пересвет. — А я не ты, между прочим! Меня по-другому воспитывали, видишь ли. Иной у меня склад мыслей! Другая у меня душа! Другое сердце! Бьется оно по-другому! Не могу я любить тебя точно так же! Не могу! Ясно?! — Прости. Обронил одно слово и умолк. Пересвет не сдержался, встряхнул его за плечи. Но принц всё равно не ответил на взгляд. — Я просто хотел, чтобы ты оттолкнул меня, — признался Ёж, упрямо пряча глаза. — А вместо этого запутал тебя еще больше. Прости. Хочу от тебя уйти — и не могу представить, что ты меня вправду прогонишь… У меня сердце разорвется, наверное, когда ты с другой в брачную постель ляжешь… Пересвет хотел было его обнять. Но услышав последнее — не сдержался. Звук пощечины оглушил затихший лес. Даже жар-птицы примолкли. У Ёширо голова мотнулась от сильного удара, чуть на ногах устоял. За горящее лицо рукой схватился. Огромные влажные глаза распахнул растерянно. Но ни звука не вырвалось из приоткрывшихся губ. — Ёжик… — опомнился царевич. — Ёжик? Нет, я… Я не хотел! Пожалуйста!.. Пересвет снова схватил его, обнял. И тот позволил, не вырывался, не оттолкнул. — Не извиняйся, — с улыбкой произнес Ёширо, уткнувшись лбом в его плечо. — Я… Я просто слепой идиот. — Ты… Я… — не мог найти себе оправдание Пересвет. — Не беси меня больше так! Иначе я просто убью тебя! И себя тут же. Понял?! Царевич обхватил узкое, бледное лицо ладонями, заставил поднять голову, поглядеть в глаза. И… словно безумие какое-то на него нашло. Стиснув, принялся целовать — куда придется, без разбора: в щеки, в губы, в скулы, в виски, в брови, в ресницы и дрожащие влажные веки… Зарычал по-звериному, глухо, жадно. Ёж не противился. Судорожно выдохнув, шею подставил под засосы-укусы. Руками за плечи обнял, дал подхватить себя, поднять над землей — и только охнул слабо, оказавшись зажатым между шершавым сосновым стволом и жарким, настойчиво прижимающимся мускулистым телом. Пересвет вроде бы сознавал, что творит. Кажется, мог управлять своими руками, лезущими под одежду. Даже сдерживался сколько-то, боясь стиснуть слишком сильно, ведь ненароком и так синяков наставит на белой, нежной коже… Но чёрта с два он понимал, как себя остановить!! — Прости… Прости… — шептал он, не слыша сам, что бормочет. — Дай-ски ё… — чуть слышно всхлипывал между вздохами принц. — Дзутто… дзутто-кими о омоттэру… Кими-нащи дэ икирарэнай… [прим: люблю тебя… всегда буду любить… не могу без тебя жить] Но тут раздалось карканье! Ловушка сработала: в клетку залезли и теперь остервенело забились аж три птички. Ослепляло сияние мельтешащих перьев, всполохами ночь разрезая. — Чертовы курицы!! — заорал Пересвет. Не выпустил бы из рук Ёжика! Наплевать на всю стаю, как оказалось, успевшую рассесться вокруг них на деревьях — загомонили хуже подстреленного солью воронья! Пусть орали бы, словно их заживо для супа обдирают!.. Но Ёж сам разжал колени, обхватывавшие царевича за пояс, встал на грешную землю, отпустил шею Пересвета. Взглянул смущенно, покусывая губы, чтобы не дрожали и не растягивались в улыбке. Растрепанный, зацелованный. Со вновь зажегшейся надеждой в просветлевшем взгляде. Почти вытряхнутый из одежды. Пересвет заморгал — когда это он успел? Он сам, своими руками? Своего принца?.. Чуть не того?.. Ну, это самое?.. Царевич сглотнул судорожно. Назад попятился. И наступил на длиннющий птичий хвост. Занятые друг другом, не заметили, как одна нахальная курица по следу рассыпанных зерен добралась до мешка — и с упоением принялась раздирать когтистыми лапами, расклевывать в ткани дыру. Нисколько не заботилась птица о том, что длинные перья хвоста обмахивали сапоги — и вот, дождалась, что наступили. От собственного вопля даже яйцо снесла тут же, на мешок выронила. Хмельная стая заголосила с новой силой, крыльями захлопала, но разлетаться и не подумали. Если б сами в клетку не залезли, не трудно было бы пьяных кур поймать, похватать прямо с веток — и силком в мешок засунуть! — Матте-кудасай. [подожди пожалуйста] Ёширо схватил отшатнувшегося из-за птичьего гомона царевича за ворот, скрутил рубашку в кулак под горлом — и к себе силком притянул. Прильнул поцелуем к растерянно приоткрывшимся губам. Одновременно с тем вторая рука его скользнула вниз, под расстегнутый пояс штанов. Пересвет замычал, мучительно покраснел — когда это его собственные штаны расстегнуться успели?! На честном слове на бедрах держатся!.. — Позволь мне, — прошептал жарко принц. — Позволь дать тебе освободиться? Потерпи, всего минуту… — Нет! — пискнул Пересвет, голосом не владея. — Не смей! Даже не думай!.. Но поздно — рука супруга нашла, что искала. Сжала, погладила кончиками нежных пальцев… У Пересвета в глазах потемнело. Он только успел Ёжика за плечи схватить, чтобы оттолкнуть от себя, чтобы не вздумал чудить, лезть, куда не просят… Но теперь вцепился в мужа крепкой хваткой, стиснув пальцы до обоюдной боли. Губы растянул, оскалился, зарычал, зажмурившись. Кириамэ поверить боялся — на самом деле это происходит? Или чудится ему? В ушах гулко бухало собственное сердце. А рука ласкала горячее, влажное… Самое нелживое доказательство того, что он не безразличен своему супругу, как бы тот ни противился влечению собственного существа. Пересвет заорал по-звериному, голову запрокинув. Кажется, сердце чуть не разорвалось! Внутри, в напряженном до боли животе, как будто какая-то неведомая пружина ожила — сжималась, сжималась… И вдруг распрямилась, ударив в колени и голову — оглушающе. Во всем теле разлилась истома бессилия. Звенящая пустота наполнила Пересвета, заставив каждый мускул, каждую мышцу тела расслабиться и обмякнуть. Он упал на колени. Взглянул на принца сумрачным, пьяным от пережитого потрясения взглядом. И не выдержал, ладонями пылающее лицо закрыл, ссутулился. Всхлипнул: — Ками-сама, за что мне всё это?.. [боже] Множество светящихся куриц наблюдали за ними обоими, резкими, дерганными движениями поворачивая головки то к одному, то к другому. Кириамэ посмотрел на свою руку. По пальцам стекали тягучие белые капли. Он всё-таки заставил царевича это испытать? Это было не трудно, Пересвет балансировал на пределе: только дотронулся — и тут же вспыхнул… Но что было в том взгляде? Испуг? Без сомнения. Бессильные слезы. Ненависть? Кто знает… Презрение? Да, именно. Отвращение. Похоже, бездумным порывом он заставил царевича себя презирать. Вернее — презирать их обоих. Ёширо — за упрямое бесстыдство. Себя самого — за то, что не смог противиться противоестественному плотскому соблазну. Что же принц наделал? Хотел избавить распаленного супруга от физической боли — и потерял последнюю каплю доверия. Этого унижения Пересвет ему никогда не простит. Царевичу настолько противно, что расплакаться готов. Ёж достал платок, вытер руку. И бросил платок на колени царевичу — несложный намек привести себя в порядок. Пересвет вздрогнул. Не посмел поднять голову. Не хотел увидеть прищуренный злой взгляд. Не пережил бы презрения в синих глазах. Как он мог? Как Пересвет позволил себе… Нет, позволил ему! Как могло это случиться?! В разуме царевича будто небо с землей местами поменялось. Мир точно перевернулся, пусть глаза не врут ему! Он не совладал с нахлынувшим наваждением — и опозорился перед принцем. Как мерзкое похотливое животное… — Ты как? Отдышался? — сказал Кириамэ мягко, Пересвету показалось — насмешливо. Пересвет кивнул. — Я… Сейчас вернусь, — пробормотал царевич, боясь даже взглянуть в его сторону. Поддерживая спадающие штаны, ушел за кусты. Кириамэ подобрал с мешка свежеснесённое яйцо. Маленькое, гладкое, перламутровая скорлупа, еще тёплое. Отёр горстью тающего на пальцах снега, завернул в клочок разодранной мешковины, сунул в свою шапку и оставил меховое «гнездо» на клетке — хоть для этого пригодился головной убор, не зря с собой таскал по настоянию Яги. Проверил, хорошо ли заперлась захлопнувшаяся дверца ловушки. Пойманные птицы сбились в клубок, задремали, сморенные самогоном. Стая на ветвях тоже утихомирилась. Нахохлившись, сонно клевали носами. То ли от перьев всполохи мерцали, то ли напряжение начало отпускать принца, поэтому искры обморочные в глазах заплясали… Хорошо хоть опять кровь носом не пошла, вот был бы позор. Скоро вернувшийся царевич помог вытряхнуть оставшееся зерно — освободившимся мешком закутали клетку. Потом долго бродили по поляне, собирая мерцающие перья, выпавшие, пока стая голосила и хлопала крыльями. Птицы равнодушно поглядывали на них с ветвей. Распушившиеся, увеличившись в размерах в разы, прижались друг к дружке, словно нанизанные на одну нить золотые филигранные бусины с подвесками длинных хвостов… Оба молчали. Оба вздрагивали от каждого случайного прикосновения, или ненароком встретившись взглядами. Оба до замирания сердца боялись невысказанного презрения друг друга. До рассвета остались в лесу. Ушли с птичьей поляны на другую, поменьше, более уютную — без молчаливого наблюдения сотен осоловевших глазок. Развели костерок, хотя обоим и без того жарко было. Но не возвращаться же в таком-то состоянии к Яге! Догадается, засмеет, хоть в болоте топись… Спать ни тот, ни другой не думали даже. И есть тем более не хотелось, хотя скатерть-самобранку с собой предусмотрительно захватили, не зная, сколько в засаде ждать пришлось бы. Так и сидели, разделенные костром. Безуспешно делали вид, что ничего не случилось. Оба молчали. Пересвет — потому что пытался сообразить, что сказать. Как оправдаться! Виноват так, хоть харакири себе делай! «Прости, сам не знаю, что на меня нашло?» Да всё он прекрасно знает!! А Ёжик… Сидит, молчит. Черт знает, что думает… А может, задремал? Нет, что за нелепость чудится. Вон, на огонь смотрит не отрываясь. Настолько оскорблен, что взглянуть даже в сторону царевича не может? Ну да, не удивительно… Сперва по лицу со всего маха влепил. Потом вообще… совсем… Черт, самому себе признаться стыдно! Едва не изнасиловал! Не постыдился руки распустить — а думать теперь о том, что натворил — уши горят, да?! И еще это… Даже сказать тошно. Осквернил похотью. Прямо в ладонь выплеснулся… Ну, да! Принц сам залез к нему в штаны. Распаленный был, после такого-то, что Пересвет с ним сотворил. Но это же не значит, что надо замарать его? Разве так можно к самому дорогому человеку относиться — лапать, тискать и… кончать в его ладонь. Нет, конечно, Пересвет и раньше иногда, очень нечасто правда, позволял себе ночью втихомолку разрядиться, помогая рукой. Но бывало это, только когда уж совсем невмочь делалось, и из спальни в другую горницу уходил, чтобы чуткий сон принца не нарушить... Но разве можно сравнить полусонное рукоблудие — с этим?! Первый раз в жизни Пересвет испытал подобное состояние! Настолько острое, яркое. В руках своего венчанного, законного мужа! У него на глазах!! Странное наслаждение — сердце чуть не лопнуло, словно обухом по голове треснули, искры из глаз, дрожь во всех конечностях… И вот что из этого вышло!! Боже, да как от таких грешных мыслей царевича с небес молния до сих пор не поразила?! Пересвет понятия не имел, что теперь делать. Как жить дальше. Как в глаза смотреть? Вздрагивал от каждого шороха и настороженно косился на молчащего, словно статуя, мужа. Кириамэ беззвучно молился, чтобы царевич не вздумал начать оправдываться. Молчит, пыхтит — наверняка себя винит во всех грехах, пытается презрение к развращенному супругу перебороть, обратить злость против себя самого за слабоволие. Как будто он его не знает! Но только если Кириамэ хоть полслова от него услышит, вроде «Прости, я не хотел! Не знаю, что на меня нашло!» — не выдержит, за катану схватится. И зальется поляна алыми потоками. Потому что и оставшихся лоскутков вдрызг порванной гордости хватает, чтобы от боли сердце скручивало. А если услышит еще, что тот «на самом деле не хотел»!.. Поэтому даже неосторожное движение принц боялся сделать — Пересвет тотчас ведь кинется извиняться, на свою погибель. Эх, если бы только догадался прикусить язык — и без глупых оправданий и вопросов подойти, просто обнять, просто поцеловать… Довести начатое до конца… Ведь они оба этого хотят с равной безумной силой!.. Но куда там. Ёж взглянул поверх пламени — поймал взгляд испуганных глаз. Пришлось быстро отвернуться, чтобы не воспринял, как знак начать разговор. Делать шаг первому Кириамэ нельзя. Хватит, попробовал уже. Еще попытается — Пересвет шарахаться от него начнет. Принца не отпустит, не прогонит — но и к себе не подпустит, несмотря на откровенный зов собственного тела. Ну и что — тело? Это всего лишь похоть. Страсть, разожженная самим Кириамэ по своему желанию. Без добровольной любви вожделение принесет только отвращение и стыд… Нет, всё тщетно. Пересвет никогда не решится сблизиться настолько, чтобы переступить эту невидимую черту, за которой невозможно было бы попятиться назад. Как вот сейчас. Слишком много царевич размышляет о последствиях и препятствиях. Слишком боится собственных порывов. Думал бы поменьше — легче стало бы обоим… А уйти принцу теперь будет еще больнее. Пересвет очень удивился, обнаружив, что смог всё-таки задремать. Перед рассветом рука принца мягко потормошила его за плечо: — Просыпайся? Пора возвращаться, Яга заждалась уже, наверное. Огонь в костре по-прежнему весело потрескивал. Лес наполняла тишина и жемчужный серый отсвет нехотя проясняющегося неба. Похоже, Ёж не сомкнул глаз за всю ночь, следил за костром, подкармливал пламя хворостом. Ну, он ведь с Баюном в обнимку вчера допоздна проспал… Принц не смотрел в сторону мужа. Проверил клетку. Птицы не обратили внимания на приподнявшийся край мешка, закрывавшего деревянные решетчатые стенки от ветра — лениво завтракали, склёвывали остававшееся в клетке зерно. Вырываться из своей темницы они не пытались, на досках и решетке не было видно следов огня. Оперение «пленниц» мерцало неярко, опасным жаром не веяло. Пересвет вздрогнул нервно, когда Ёж спросил буднично, не хочет ли он пить или есть, готов ли идти. — Н-нет, я… Ёжик? — позвал царевич взволнованно, тихо. И принцу всё же пришлось поднять на него глаза. — Ёжик… Вчера… — заикнулся Пересвет. — Пожалуйста, не надо об этом. — Кириамэ поспешно отвернулся, чтобы скрыть то ли смущение, то ли досаду, то ли злость. — Пожалуйста, забудь то, что случилось вчера. — Как же! — вздохнул царевич. — Такое забудешь… — Тогда сделай вид, что ничего этого не было, прошу тебя, — упрямо сказал принц. — Мне стыдно об этом говорить. — А мне-то как… — пробормотал Пересвет. Царевич глубоко вдохнул, собрал всю волю — и бухнулся перед супругом на колени, по нихонскому обычаю лбом оземь ткнулся: — Прости меня!! Делать нечего. Без тени насмешки принц в таком же низком поклоне кончиками прядей хвоста утоптанный снежок обмёл: — Нет. Ты меня прости. Больше ничего друг другу не сказали. Но вроде бы полегчало малость. Хотя, возможно, Пересвет один вздохнул с облегчением. На обратном пути к домику Яги царевич украдкой искоса поглядывал на молчаливого супруга — и тяжесть наваливалась на сердце хуже прежнего. Нет, принц не игнорировал его, отвечал на ничего не значащие фразы ровным голосом: — Тут скользко! Дай руку! — предупреждал царевич. — Не нужно, аригато. Я сам. — Осторожно, ветка. — Да, я вижу, спасибо. Не маши так клеткой — из птиц омлет сделаешь. Давай я понесу. — Вот еще! У тебя катана и так тяжелая! — Пересвет пытался подшутить. Тщетно. Глаза, вчера на короткое время засиявшие невероятным, согревающим светом надежды — опять потускнели, померкли под сенью густых ресниц. Всё ясно. Ёжик вновь утонул в привычной серой меланхолии. Окутался непробиваемым облаком покорности судьбе, кроткого терпения и мученической стойкости. Непонятно почему, Пересвета это его состояние начинало злить, как никогда ранее. Но что сделать, чтобы пробиться через эту стену невысказанного упрёка, он не знал… Вернее — догадывался. Но стоило представить — и уши пылали. Хотя, что он теряет? И так опозорился вчера дальше некуда. Еще хуже опозориться перед мужем точно не получится, как бы ни старался. Возможно стоит вот прямо сейчас остановиться, схватить его в тиски объятий… И что дальше? Зацеловать до обморока? Нет, этого будет явно недостаточно. Придется действовать жестче, грубее. И не слушать протестов и всхлипов. Главное — самому не испугаться, но в коем веке проявить мужество и силу воли… Однако додумать коварный план примирения Пересвет не успел. Недалеко от домика Яги Кириамэ сделал ему знак остановиться и не шуметь. Прислушиваясь к долетающим странным звукам, они подобрались поближе. Сквозь стену кустарника разглядели неприятно удивившую картину — дом ведьмы брали штурмом.