Принц Х Царевич - 4

От избушки отъехали не так уж далеко, когда один из всадников без крика вывалился из седла. — Ай, я и забыл, — с досадой сказал Чумкум-гей. Приказал отряду остановиться — посреди дороги, на заснеженную поляну съезжать не стали. По его слову, колдун взялся врачевать раны дружине. Кого-то принц порезал неглубоко, но от потери крови сознание мутилось. Кому-то нужно было разбитую кость срастить с помощью заклинания. Кому-то царапины свести, намазав пахучей колдовской мазью. За всё время, что Ашик был занят ибирцами и бородачами, Чумкум-гей держался в сторонке. Он не был ранен, так как не участвовал в схватке. А вид чужой крови, похоже, был ему противен. Кириамэ, по-прежнему сидевший возле сундука с зельями, связанный, как бабочка в коконе, изображал безучастную статую и из-под ресниц наблюдал за мурзой. Мурза же наблюдал за ним. То и дело прикладываясь к фляге. И не вода у него там была, похоже. Черт, при таком внимании к пленнику удрать будет сложно. Но всё-таки нужно постараться. Очередного раненого, чтобы вставить выбитый сустав на место, Ашик положил на телегу, а пленника без лишних разговоров отпихнул, заставив отсесть подальше. Кириамэ посторонился, ему не жаль… Но не упустил возможности позаимствовать у раненого нож, который тому еще долго не понадобится. Под прикрытием орущего от боли бородача и пыхтящего от усердия колдуна с одной стороны, и сундука — с другой, Кириамэ незаметно перерезал свои путы. Но концы веревок сжал в ладони, не спеша демонстрировать свободу. Всему свое время. — Чего ты там елозишь? — заподозрил неладное Чумкум, подошел к телеге. Кириамэ не ответил, приняв высокомерно-безучастный вид. — В кустики захотел, что ли? Так и сказал бы, — оскалился мурза. Взял пленника за подбородок жесткими пальцами с грязными ногтями, заставил поднять голову и взглянуть в глаза. — Напрудить в штаны я тебе не дам. Сейчас холодно, знаешь ли. А заморозить твое мужское орудие я не хочу. Я жажду тебя узнать во всеоружии, синеокий принц Страны Восходящего Светила, прямой наследник империи. Кириамэ не удержался — плюнул в лицо. Тот лишь захохотал, утерся. По щеке пленника похлопал. И с силой отпихнул от себя, так что Ёж об угол окованного сундука спиной ударился. И сапогом задел нож, которым веревки перерезал. Ашик, увидав закрутившийся на дне телеги нож, выкрикнул ругательство — и размахнулся ударить пленника по лицу. Но Чумкум перехватил тонкое запястье колдуна, заломил тому руку назад. Произнес медленно — специально на понятном для пленника языке: — Не смей к нему прикасаться. По сравнению с ним ты — грязь придорожная, Ашик. Имей терпение, я научу тебя, как с благородными принцами нужно забавляться. Чумкум многозначительно ухмыльнулся и выпустил своего колдуна. Тот надул губки, но на пленника кинул оценивающий взгляд, как на обещанную игрушку. Кириамэ стошнило бы от этой пары, если бы у него была свобода к подобной роскоши. Интригующая сцена привлекла внимание всех, кто был способен держать оружие — а благодаря стараниям самородка-Ашика весь отряд оправился от ранений чересчур быстро. Ёширо не мог позволить себе ни одного лишнего движения — под прицелом пяти арбалетов, четырех копий и двух клинков. Мурза, ухмыляясь, приказал снова связать пленнику руки, но теперь спереди. Зачем — показал сразу же, как только Ашик затянул узел. Чумкум взял за связанные запястья и рванул пленника к себе, заставив встать перед собой на колени. — Э-э, — с омерзением протянул старший бородач, убрав меч в ножны. — Постыдился бы, мурза! Не обязывались мы к твоим гадостным развлечениям присоединяться. — Не хочешь, не смотри, — парировал Чумкум, поглаживавший костяшками пальцев нежные ладони хмуро глядящего исподлобья пленника. — Присоединяться я тебе и не предлагаю, велика с тебя честь. Бородач обвел взглядом остальной отряд — ибирцы ухмылялись, им такие забавы были не в новинку. Некоторые явно рассчитывали, что и им что-то перепадет после хозяина. И бородачи от неожиданного зрелища отворачиваться не собирались — когда еще эдакое непотребство доведется узреть? Старший с презрением сплюнул под ноги. Обратился к колдунишке: — Эй, малой! Проверь-ка сундук, авось там самогонка найдется! На трезвую голову с вами дело иметь совершенно невозможно. — Нету, — коротко отказал колдун. На его плечо легла тяжелая рука — и пришлось сундук открыть, показать содержимое, непригодное к распитию. Бородач быстро выхватил одну из бутылей — поглядел на приклеенную бумажку с коряво выведенными, но вполне читаемыми буквами. Скривился: — Тьфу, вот мерзость… Гляди, колдун, кокнутая бутылка-то! Что ж ты за своим хозяйством не следишь? Ашик вскинулся — и верно! По темному стеклу змеилась трещина, от донышка до узкого горла. — Это очень дорогое зелье! — не на шутку всполошился колдун. — Очень важное! Одна капля сделает из дружины армию, которая не то что Тыгыдым-бея — всю Улус-орду победить сможет! — Помолчи, — оборвал причитания колдуна Чумкум. Слишком много чужакам знать не положено. — Верно — помолчи! И ищи самогон, — поддакнул бородач, подмигнул. — Тебе ж нужна тара, чтобы перелить драгоценное варево? А мы опустошить поможем. Вам же, нехристям, спиртное употреблять пророк запрещает! Ибирцы зашумели возмущенно — они про своего пророка всякую ерунду городить чужакам не позволят! Мол, про вино запрет известен. А про самогон пророк ничего плохого не говорил! Ашик пожал плечами, нырнул в глубины сундука. Чумкум-гей меж тем продолжал ленивые развлечения. Налюбовавшись на огромные глаза, полные невысказанной ненависти, он пошел дальше — связанные руки пленника прижал себе к животу. И, наслаждаясь видом медленно краснеющих скул, заставил ладони плавно сместить вниз, к поясу — и ниже. Мурзу вдохновляло то, что пленник не сопротивлялся, не рвался, не противился. — Покажешь мне, что умеешь? — охрипшим голосом негромко ворчал Чумкум, как зверь, перед носом которого маячит соблазнительная приманка. — А я научу тебя всему остальному. Поиграем с тобой всласть. Загляделся, как пленник стрельнул глазами — прямо ему в сердце, почудилось! Как сладострастно облизнул принц свои зарозовевшие губы. — Ты ведь знаешь, как ублажить мужчину? — продолжал он нашептывать, наклонившись к уху пленника. — У тебя развратные глаза, в них нет невинности. Нет страха… Не бойся меня, правильно. Если ты будешь послушный, я оставлю тебя в живых. Если же нет — твоё право. Возьму силой. Наиграюсь. И отрежу тебе голову. Он облизнул широким языком дрогнувшие губы принца. На удивление, тот не отвел взгляд, не отшатнулся. — Отрежу голову, — продолжал мурза, ничуть не стесняясь быть на виду у своей дружины, — и отошлю твоему деду с записочкой. Напишу, будто это улус-ордынцы тебя убили, а я только тело спасти смог. Твое белое, нежное…Как думаешь, Хунь-Юань будет за тебя мстить Улус-орде? Я думаю, станет. А когда они сцепятся, мой батюшка Тыгыдым останется без покровителей. И ему я тоже отрежу голову. Ты в любом случае принесешь мне несравненное наслаждение, красавчик. Чумкум похотливо ухмылялся. Нежные длинные пальчики сами погладили шнуровку вздыбившихся штанов, без принуждения. Сладкие губы сложились в лукавую улыбку… Но тут же рука сжалась, будто стальные тиски, вызвав вопль неподдельной боли. И, когда мурза согнулся пополам, вырвала из болтавшихся на поясе ножен короткий кинжал. Размахиваться не пришлось — клинок сразу же вернулся к хозяину. Не в ножны, а вонзившись в живот. Чумкум заорал, как подстреленный лось. Старший бородач, не думая, двинул пленника по голове тем, что в руке оказалось: бутылкой с зельем. — …!!! — заорал на чистейшем матерном колдун, имея в виду вовсе не пленника. Кириамэ, оглушенный ударом в осколки разлетевшейся бутылки, облитый зельем, упал назад, вновь привалившись к сундуку. В голове зашумело, перед глазами разлилась багровая темнота. Он отчетливо ощутил, как из порезов под волосами потекла горячая кровь — сзади по шее под воротник, спереди через лоб на брови, капая на ресницы, вдоль носа, на губах стало терпко и солёно. — Какого … ты это сделал?! …!! …!! — орал колдун. Его визгливый голос отдавался болью в помрачившемся сознании принца. Каждый звук — как удар по голым нервам. Ибирцы заорали, но слова на незнакомом языке было не разобрать. Бородачи в растерянности переглядывались, не понимая, почему вдруг их подельники кинулись к лошадям. Колдун бросился к своему хозяину. Дрожащими пальцами полез ощупать рану, но мурза, взревев, грубо его отпихнул. Тот упрямо прильнул снова, вереща что-то сбивчивое… Кириамэ, в голове которого малейший шум отдавался раскатом грома, застонал. Однако сквозь стиснутые зубы вырвалось рычание. Каждая мышца в его теле нестерпимо болела. Каждый сустав ныл, кости, казалось, выворачивались, хотя вроде бы и оставались на месте, внутри корчащегося от судорог тела. Он хотел встать на ноги — удалось, пошатываясь, подняться на четвереньки. Веревки с запястий упали, не развязанные. Он зарычал снова. Разлепил веки — глаза резануло ярким светом, пробившимся сквозь алую пелену. Среди человеческих голосов резко выделялся птичий ор. Жар-птицы в клетке, стоявшей здесь же, в телеге, взбесились. Они колотились о прутья, как сумасшедшие, хлопали крыльями, издавали душераздирающие вопли. От раскалившихся перьев несло гарью и печным жаром. Деревяшки начали обугливаться, завоняли. Кириамэ, взревев, пнул клетку — и та слетела прочь кубарем, ударилась о землю, разбилась в щепки. Из щепок и обломков взвились три сверкающих огня, скрылись среди ветвей деревьев. Избавившись от одной надоевшей проблемы, Ёширо повернул голову на верещащего колдуна. Тот в неподдельном ужасе прижимался к мурзе, словно закрыть собой хотел. Краем глаза принц отметил, как трусливо ибирцы удрали, вскочив на коней. Бородачи таращились на нихонца, идиотски выпучив глаза. У нескольких хватило наглости вытащить мечи и шагнуть вперед. Кириамэ хотел рассмеяться. Но наполнившая нутро ненависть и ярость, разгоревшаяся под дурманом зелья, заставила издать нечеловеческий звук — рык зверя, изготовившегося к смертельной охоте. Бородач, посмевший облить его вонючей жижей, порезать осколками стекла голову — этот бородач, от которого нестерпимо несло потом и страхом — он не сбежал. Выхватил меч, замахнулся. Принц видел каждое его движение, будто в замедленном причудливом танце. Перехватить руку не составило труда. Ёж легко, играючи, без малейшего усилия вцепился в кисть, сжал, вывернул — заставив выпустить клинок. Вскинувшаяся вторая рука тоже не стала неожиданностью, он легко располосовал ее в кровь, вырвав из ладони лоскут кожи с мясом. Из богатырской груди бородача исторгся вопль — он, уже не представляющий угрозы, свалился на землю, корчась, не зная, которую из рук, распоротых до костей, баюкать от боли. Кириамэ вновь обратил всю ярость на застывшую в испуге парочку. Или ему показалось, что они застыли? Они так медленно пытались от него убежать? Передвигали ноги еле-еле, точно в сапоги пудовые гири напихали. Колдун заверещал, как мелкий зверек в пасти волка, и кинулся вперед, по глупости вообразив, будто сумеет защитить господина. Ёж отшвырнул его в сторону одним ударом. Чумкум, трясясь, кривя рот в попытках рассмеяться в глаза противнику, медленно-медленно поднял клинок, выставил перед собой. Кириамэ позволил ему полоснуть воздух — а сам плавно ушел вбок. Сперва можно разобраться с менее интересными противниками. Разорвать четверых бородачей — на это не ушло много времени. Пока занимался ими, отплевываясь от горячей крови, льющейся в глотку, от обжигающей язык желчи, от вонючих потрохов, вываливающихся на грязный снег, кажется, от легчайшего прикосновения… Пока отвлекся на этих четверых — упустил момент. Не заметил, когда успел удрать старший бородач. И не один удрал — прихватил с собой колдуна. Только доносящийся издали, удаляющийся мат четко указывал, что Ашик покинул хозяина не по своей воле. Плевать на них. Мурза уйти не успел. Кириамэ пригвоздил его к земле одним звуком глухого рычания. Сделал пару шагов, примерился — и прыгнул. Повалил, налетев всей тяжестью, на жесткую землю, в алую лужу из хрустящего льда и липкой крови, вцепился в плечо. Что мурза хотел с ним сделать? Он уж и не помнил, верно ли расслышал, верно ли подсказывает помутившаяся память, захлебывающаяся алым пламенем. Собирался запереть и валять по постели? Издеваться и так, и эдак? Взасос целовать вот этим ртом? Ёширо с размаху полоснул по перекошенной физиономии, оставив жуткие борозды. Хотел, чтобы он приласкал его мохнатый отросток? Он приласкает сейчас, чего ждать! А чтобы не мешал играться, не рвался и не корчился под ним — прижал ударом в живот, не задумываясь, вспоров плоть вместе с одеждой. …Очнулся принц среди кровавого месива. Над дорогой, где поперек высилась перевернутая телега, повисла тишина. Олени и лошади убежали. Ибирцы, сбежавшие до начала бойни, спасли свои шкуры, остались в живых. Остальные, за исключением тех двоих, — все лежали здесь. Кириамэ вывернуло горькой желчью. От резкого запаха смерти, от четкого осознания того, что всё это устроил он один… Он не сожалел. Убивать ему приходилось и раньше. И не мало. Но не таким отвратительным способом. Хорошо, что Пересвету не довелось это увидеть. Пошатываясь, он поднялся с еще теплого тела мурзы. Весь в крови, в застывшей на холоде грязи. Добрался до придорожных кустов, хотел перепрыгнуть через сугроб — но впереди оказался откос оврага. Ломая хрупкие обледенелые ветки, он сорвался вниз. Кубарем прокатился в снежной круговерти до дна… Можно сколько угодно долго валяться в снегу — это не избавит от мерзости, пропитавшей его существо, кажется, насквозь. * * * — Вот мурза мурзавец! Тьфу, мерзавец… Яга ворчала, очень и очень сердитая. Пересвет разлепил глаза. Веки свинцовые. Голова гудела, в затылке трещало. Во рту было сухо и на душе горько. Перед глазами маячили, плавно покачиваясь, потолочные доски. От их дурацких плясок у царевича тошнота к горлу подступила. Какого лешего, вообще? Потолку не положено качаться… — Очнулся! — крикнула Дунька. И от резкого возгласа у царевича в мозгу будто что-то взорвалось. За голову схватился, застонал. Яга шикнула на помощницу: — Иди-ка отсель! Лучше лошадей проведай. Пересвет приподнялся на локтях — и перед глазами закачалась вся избушка. Яга тоже, в такт. — Перестаньте, — хрипло попросил царевич. — Что, касатик? Крепко тебя пристукнули, — нагнулась к нему, лежащему на лавке, участливая ведьма. От ее длинного носа с бородавкой, закачавшегося близко-близко, Пересвету сделалось совсем худо. Он откинулся назад, зажмурившись. — Сколько я провалялся? — спросил царевич. — Три часа с лишком, — вздохнула бабка. Поднесла ему кружку с пряным отваром и, хоть он морщился, заставила выпить всё до капли. — Где Ёжик? — проглотив, смог спросить Пересвет. Зелье подействовало на удивление быстро — тошнота отступила, боль в затылке притупилась. А главное — всё вокруг встало на свои места, прекратился хоровод. — Кто ж знает, — не смогла соврать Яга. Пересвет рванулся вскочить, но смог только сесть. — Тише ты! — поддержала его ведьма. — Не маленький он, сам справится. А тебе полежать надо, пока мозги ушибленные на место улягутся. Некогда Пересвету было лежать. Заставил Ягу рассказать всё, что сам пропустил. Побледнел страшно, чуть опять сознание не потерял, как услышал, что из-за него принц в плен сдался. Но справился со слабостью, причитать не стал. Встал решительно — благо бабка за рассказом еще зельями напоила, от которых силы вернулись. И потребовал: — Лошадь мне. — Да хоть слона! — хмыкнула вернувшаяся Дунька. — Не спросил даже, в какую сторону укатили. — По следу найду, — отмахнулся Пересвет. — Да ты на смерть собрался? — уточнила ведьма. — Один, безоружный — против дружины Чумкума? Что делать-то станешь? Разговоры разговаривать? — Соображу как-нибудь, — отрезал царевич. Ему главное Ёжика увидеть, узнать, живой ли… А что с ним самим сделается — не важно сейчас совсем. — Не вздумай! Он у тебя мечник знатный, — взялась уговаривать бабка. — Он восьмерых порешил до гроба, десяток не дорезал немножко, не успел просто. А ты? Куда ты поедешь? Мешаться ему? Сам он выберется, без помощников. А как управится — к тебе прилетит, ты не сомневайся! — Да что ж вы меня, совсем за слизняка считаете? — спросил Пересвет горько, и на глазах слезы блеснули. — Чумкум красивых парней любит, ничего твоему нихонцу не грозит! — вставила не к месту Дуня. — Не убьет, не бойся! Потому и в полон взял, сразу обрадовался, глаз положил… Яга за спиной царевича ей кулак показала — да поздно. Пересвет побледнел уже в зелень — и прочь рванул, дверью хлопнув. — Оденься хоть, дурак! — крикнула вслед Яга и, схватив в охапку забытые царевичем кафтан с шапкой и сапоги, бросилась догонять. — Я лошадь оседлала, как ты велела! — крикнула Дуня хозяйке. Руками всплеснула досадливо и тоже поспешила, с громким топотом по крыльцу сбежала. Яга царевича всё же догнала, вразумила одеться. Дуня с крылечка оседланную лошадь свистнула. Оказалось, пока за жар-птицами ходили, лошадки успели уменьшающее заклятье преодолеть и вымахали в прежний размер. Пересвет пояснения-наставления не слушал. Как только Яга ему последнюю пуговицу на воротнике застегнула и костлявыми пальцами отцепилась — в седло вскочил. Каблуками коня под бока ударил, со двора стрелой вылетел, чуть калитку не вышиб. Яга и Дуня махали ему, одна платочком, вторая ладошкой. Взглядами сочувствующими проводили — сперва в одну сторону. Потом в другую, когда он резко осадил коня, круто развернулся и еще раз мимо них галопом пролетел. — А, с другого бока поглядеть, и хорошо, что уехал, — вслух поразмыслила Дуня. — Увидел бы, что на заднем дворе делается, поплохело бы ему надолго. — Да, — согласилась Яга. — Не царевичу на такое глядеть, с его нежным придворным воспитанием. С заднего двора доносились удары топора. Саморубящее колдовское орудие тщательно разделывало оставленные Чумкумом «гостинцы» на куски, ловко отделяло мякоть от костей и жил. Яга, разумеется, не себе вялить мясо собралась — есть кому продать! Летом русалки отморозятся, лешие бродить будут, мало ли кто еще соблазнится на лакомство. — Мряф! — возвестил о своем возвращении Баюн. — Чего это ты приволок? — почесав кота за ушком, заинтересовалась Яга. Любимец гордо сложил добычу к ногам хозяйки, как положено порядочному коту. Дуня взяла принесенный мешок, отряхнула от комков налипшего снега. Засунула руку — внутри оказалось тепло! Вытащила полную пригоршню светящихся пёрышек, изумилась: — Красотища!! Веер себе сделаю. Яга отобрала мешок, сама туда нос засунула. Извлекла соболью серую шапку. Из шапки достала яйцо с перламутровой скорлупой. Теплое — перья сохранили. — Омлет поджарим? — хихикнула Дуня. — Или сварим в крутую? — Обойдешься! Пригодится на будущее, — сказала Яга. — Вот уж кто из нас людоедка! — покачала она головой. Воспитанница дурашливо надула губы. Ведьма бережно спрятала руку с яйцом за пазухой. Дома найдется для диковинки теплое местечко. Можно хоть под курицу засунуть. Слыхала Яга, что жар-птичьи яйца в лютый мороз не замерзают — но мало ли?