Принц Х Царевич - 4

Тяжелые капли дождя постукивали в оконную раму. Утро выдалось темноватым. В такую погоду не то что из дома выходить — из постели вылезать неохота… Пересвет потянулся, зевнул. Повернулся на другой бок — и замер. Глазами похлопал. — Прости, — тихо, почти шепотом, произнес Ёширо. На мужа не глядел. Сидел, зябко обняв себя за плечи, утопая в оборках-кружевах подушек. Волосы не причесаны, взбиты, глаза покрасневшие. — Я тебя разбудил всё-таки? — Нет, не ты! — поспешил заверить царевич. — Дождь громкий… Ёжик зажмурился, зашипел тихонько, болезненно. Запястье к переносице прижал на мгновенье, потер пальцами сомкнутые веки. — Прости, — шепнул он снова. — Голова ужасно болит. Наверное, от вчерашнего зелья. Пересвет вздохнул сочувствующе: успокаивающий дурман всё-таки заставил вчера сильно спьяниться? А теперь вот похмелье настигло. — С головой ясно, — сказал царевич. — А как вообще самочувствие? Не рассчитал спросонья голос, слишком громко получилось — принц поёжился. И вообще вздрогнул всем телом, когда вдруг прохладная ладонь плюхнулась на лоб со всего размаху. Иначе ведь не поймал бы его Пересвет, уклоняться бы начал, отмахиваться. А так — замер от неожиданности. Только покосился недобро… Царевич прислушался к ощущениям. Теплый. Но не чересчур. С чего ему быть холодным, если из постели не вылезал… Спохватившись, Пересвет ладонь вверх передвинул, приподняв волосы со лба. Как он мог забыть!! Здоровенный синячище наливался багрянцем и фиолетовым. — Прости! — удрученно прошептал Пересвет. — Больно, да? Кириамэ хотел из упрямства отрицательно мотнуть головой, заодно руку со лба стряхнуть. Да не тут-то было: царевич ему голову обеими ладонями обхватил, пряди от левого виска тоже убрал назад — там ссадина обнаружилась. И до того неприглядная, от одного вида мигрень разыграется. Еще вон на щеке глубокая царапина. И на шее сбоку — лиловеющая полоса от удара чем-то длинным. Царевич дернул ворот ночного кимоно, рывком распахнув, спустил шелк с плеч. Вот! Еще ссадины, еще синяки… На бледной коже ярко красовались, хоть пересчитывай дюжинами. Одно дело, когда вчера Пересвет сам с него кровь смывал, пока принц был в обмороке после разговора в кабинете царя. Тогда и не разобрать было — чужая ли кровь запеклась, своя ли. А за ночь все следы безумной битвы проявились в пугающей расцветке, без слов повествующей, какой силы удары пришлось ему вынести, какую цену ему пришлось заплатить за свою жизнь и жизнь Пересвета. Кириамэ, мрачный и смущенный, пытался воспротивиться беспардонному осмотру, неловко натягивая ускользающий шелк обратно на плечи. Но хмурящийся Пересвет, увлеченный плачевным зрелищем, вновь и вновь бездумно сдергивал кимоно, с осторожностью водя по коже ладонями. Собрался еще для полноты картины одеяло стащить и пояс развязать, отпихиваясь от мешающихся коленок, в стеснительности подтянувшихся к груди. В конце концов дождался — принц ощутимо ударил его по рукам, чтобы отстал. Царевич опомнился, отпрянул. — Извини! — горько вздохнул он. — Нет, я сам виноват, — тихо возразил раскрасневшийся Ёжик, отведя глаза. Запахнулся в одежку, натянул одеяло, обнял колени руками. — Эти следы… Они — напоминание для меня. Чтобы то, что было вчера… не показалось мне лишь дурным сном. — Да, — опустил голову Пересвет. — Жаль, вчерашнее нам не приснилось. — То, что… что случилось потом? — осторожно спросил принц, краснея еще больше, сверля напряженным взглядом вышитый цветочек на лоскутном одеяле. — Я смутно помню… Словно сквозь туман… Ведь всё остальное мне тоже не приснилось? — Ты о… о том… — тоже принялся запинаться царевич, через силу слова выжимая. — …о том, что было после драки? — Да, я об этом. — О том, что ты меня… чуть не… Об этом, да?.. — Да. — Не дожидаясь ответа, Кириамэ закрыл лицо руками, ссутулился виновато. — Да не… Не… — покачал головой Пересвет. Неловко протянул руку, хотел прикоснуться. Но не осмелился. — Нет, это был просто кошмар. Тебе приснилось. — Мне приснилось?! Что я тебя чуть не… — шепотом воскликнул Ёжик, взглянув в растерянности на мужа сквозь пальцы, не смея открывать пылающее лицо. — Нет. То есть да. И там, за оврагом, в роще. И здесь, потом… Нет, ничего такого не было. Тебе причудилось. Просто кошмар. — Кошмар… — согласил Ёж. — И потом еще здесь, значит? — Ага, — кивнул Пересвет, зачарованно уставившись на распущенные по плечам, по белоснежному шелку ночного кимоно, серебристые длинные пряди. — Здесь совсем ничего не было. Даже не целовались, нет. Ты заснул сразу. Мы ничего не успели, совсем ничего. — Я же тебя чуть не… — не верил принц неискусной лжи. — А ты говоришь, что ничего? — Ага. Всё ж в порядке! Я цел, невредим. И даже не покусан. — Царевич издал смешок, который должен был подтвердить смехотворность безосновательных страхов и опасений. — Ты ведь тогда озверел только чуть-чуть, считай. Даже ушей или хвоста не появилось. Так что не волнуйся. — Я ведь мог тебя убить. И даже не понял бы этого. — Мог. Но не убил же. Ты узнал меня даже в таком состоянии. — И захотел тебя… — Принц с горьким вздохом уткнулся лбом в сцепленные на коленях руки. Царевичу до боли в сердце захотелось схватить этот комочек расстроенных нервов и обнять, крепко-крепко. — Почему? — глухо раздалось из-под рассыпавшихся прядей. — Я должен сейчас всеми силами помогать тебе с решением проблем государственной важности! А вместо этого заставляю нянчиться со мной! — Ты забываешь, что ты у нас и есть — первая проблема государственной важности, — расплылся в улыбке царевич. — Какая может быть внешняя политика без тебя? Сам посуди! Обернешься зверем — кого тогда предъявим нихонским послам? У Кириамэ, конечно, нашлось бы, что на это возразить. Или обидеться собрался на звание «проблемы»? Но рот открыть не дал робкий стук в дверь. Пересвет нехотя вылез из постели. Чтобы через минуту вернуться обратно — с огромным блюдом свежеиспеченных, ароматных, румяных крендельков с солью и орехами! Кувшин с малиновым морсом и две кружки он поставил на стол рядом с кроватью, чтобы далеко не тянуться. — Попробуй! — тут же принялся царевич потчевать мужа. Тот покосился на печенюшки покрасневшим глазом из-под непричесанных прядей. Шмыгнул носом, уточнил капризно: — Они постные? — Самые что ни есть постные! — заверил Пересвет, чуток подумав. — Масло эллинское, оливовое, яиц нет… — Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Кириамэ. — В детстве матушка мне их сама готовила, — улыбнулся Пересвет. — А я рядом на кухне крутился, изображал поваренка. Ну, думал, что помогаю. Обычно потом няньки отмывали меня полдня. Попробуй! Царевич, ухватив с блюда один кренделек, горячий, обжигающий пальцы, подул тихонько, чтобы чуток остыл — и маняще поводил им перед губами муженька. Губы дуться перестали, разомкнулись… Пересвет сам слюнки сглотнул. — А ты чего вдруг постным озаботился? — спросил он, поспешно отвернувшись к кувшину с морсом. Кириамэ, похрустев, откликнулся — очень аппетитно при этом причмокнув, отчего у царевича мурашки где-то по пояснице пробежались крохотным табуном: — Я всё утро размышлял, отчего оборотничество от меня никак не отстает. — И?.. — Пересвет подал ему кружку. И потянулся… нет, не для поцелуя — чтобы губами забрать ореховую крошку с уголка рта. Ёширо замер, позволив это сделать. И вид у него стал рассеянно-задумчивым. — И… знаешь, во мне, похоже, скопилось слишком много скверны, — сделал вывод принц. Пересвет хмыкнул — опять он за своё! — Зря смеешься, — надулся Ёжик. Уже самостоятельно, без уговоров, взял еще кренделек, захрустел. — Яга-сан обещала, что поцелуй возлюбленного снимет колдовство? Но… мы уже столько целовались… — буркнул он, пряча легкий румянец за кружкой морса. — Если бы я был в Нихонии, то всё решилось бы просто: поездкой в один из горных монастырей. Оммёдзи провели бы обряд изгнания злых духов. Неделя поста и медитаций, молитвенное стояние под струей водопада… Без сомнения, это изгнало бы остатки волчьего проклятия. — Прости, у нас здесь поблизости нет водопадов, — сказал Пересвет. — А монастыри? — спросил Кириамэ. — Самый ближайший — женский. Тот самый, куда мы твою жену сослали, выдуманную. Конечно, если мы обставим дело так, будто ты хочешь съездить ее навестить… — И ее глубоко больную бабушку, — поддакнул Ёжик, прихлебывая морс. — Да, и ее бабушку, — повторил царевич, — которая всё еще благополучно при смерти, дай бог ей здоровья… Мысль, о чем хотел сказать, потерял. Ёжик смотрел на него внимательно, ожидая идеи собственного спасения. А что он? А Пересвет лениво воображал, как будет целовать эти соленые губы. Принц несколько изменился в лице — в распахнувшихся глазах отразилось недоверие, удивление… радость? — Неужели ты… после всего, что случилось… — пробормотал он. — А? Что? — очнулся от грёз царевич. Ёжик поспешно отвел взгляд, смущенно опустил голову. — Больше никаких поцелуев, — мягко сказал он. Пересвет встрепенулся: откуда Ёж узнал, о чем он думает? Что за чертовщина? — Я боюсь снова впасть в безумие, — пояснил принц. — Если я до беспамятства захочу овладеть тобой — и причиню тебе вред... я убью себя. — Но… — промямлил Пересвет, краснея. — Я не боюсь тебя. Ты никогда не сделаешь мне больно. Я уверен. — А я не уверен, — покачал головой принц. — Поэтому нам лучше ночевать в разных постелях. Пересвет огорченно засопел. — Поехали к отцу Фёдору! — предложил радикальный способ царевич. Кто ж его знает, сколько ночей его муженек будет бояться самого себя! И отказываться делить с ним одну кровать. — Сходим на службу, постоим обедню, поставим свечки, причастимся… — Исповедуемся? — бледно улыбнулся принц. — М-да, — протянул Пересвет. — Отец Федор вряд ли поймет наше затруднение. Нет, поймет, конечно… Но коленями на горох в угол поставит. И с отцом, наверное, разругается окончательно… Оба замолкли, задумавшись. Ну, как замолкли? Усиленно захрустели крендельками. — Тарелочка с золотым яблочком всё еще у Василисы Никитичны? — первым нарушил молчание Кириамэ. — Точно! — без вопросов поддержал невысказанную мысль супруга Пересвет. — Сейчас принесу! — Только оденься, — с улыбкой напомнил Ёжик. …Когда Пересвет явился с тарелочкой, на нем лица не было. И задержался он сильно — полчаса пропадал, хотя обещался за пару минут туда-обратно сбегать. — Что-то случилось? — встревожился принц. — Нет, ничего, — принялся запираться царевич. А сам в глаза не смотрит. Но всё-таки лихорадочно придумал достоверную отговорку: — Мне тут сказали, оказывается, через три дня полнолуние будет. Может, поэтому… моих… ну, это… одних поцелуев мало, чтобы лунное влияние перебороть? Кириамэ на предположение неопределенно пожал плечами. Яга откликнулась не сразу. Подошла к тарелочке с ворчанием: — Какого лешего трезвон устроили? Из-за вас яблоко по фарфору так расскакалось, чуть вдребезги не разбило!.. В чем дело? Вон, вижу, расколдовались успешно! До дома, гляжу, добрались. До постели тоже. Чего ж тогда старушку зря беспокоите? Ёширо на ворчание бровью не повел. Рассыпался извинениями, прибавил пуд благодарностей за науку и помощь. — Побыстрее к вопросу! Не затем меня вызывали, поди, чтобы полчаса нахваливать, — буркнула польщенная ведьма, заметно сбавив тон ворчания. — Скоро девчонки вернутся. Если вас узрят, визгу будет на весь лес! Кириамэ послушно изложил проблему коротко и сжато. И в крайне вежливых, изящных выражениях попросил у бабульки милости — пояснить, что ж за чертовщина происходит? — Ушки? И хвост? — озадаченно переспросила Яга. — Впервые о таком слышу! Вот сколько живу на свете — а такого симбиоза не встречала! Видать, подселенный в тебя зверь вошел в крепкий резонанс с твоим собственным крутым нравом. Пересвет нахмурился. А Ёжик попросил сжалиться и объяснить доходчивей. — Прижился, говорю, волчий дух как родной! — заявила ведьма. — Даже и не знаю, что вам посоветовать. Поцелуями в вашем случае действительно не обойтись. Пересвет робко напомнил о полнолунии. — Верно! — обрадовалась Яга. — Лунная фаза на оборотней шибко влияет! Это действительно может оказаться одним из факторов. Очень они в такое время большую силу набирают. — Но могут быть и еще какие-то другие причины? — осторожно уточнил принц. Ведьма прикинула. — А ты уверен, что хочешь отпустить зверя, что сейчас дремлет в тебе? — прищурилась Яга. — Если зверь чувствует, что тебе нужна его сила, его не так-то просто прогнать. Тем более, вишь, как он к тебе привязался! Опасается, что без него пропадешь. Смотри сам, надо ли впрямь от него избавляться? Волчий дух ведь от чистых помыслов тебе помочь желает. Да и все ушибы-раны с его присутствием в твоем теле заживут как на собаке. Кириамэ задумался. А Пересвета оторопь взяла. Ведь ежели ради улучшения собственных боевых навыков принц пожелает оставить способности оборотня при себе — так это сколько же времени придется по разным постелям ночевать?! — Ты, мил цветик лазоревый, погоди челом мрачнеть! — сказала ведьма. — Пережди полнолуние. Ежели за эту неделю ни разу полностью в волка не обратишься, — в том смысле, чтобы полноценно: с четырьмя лапами, с мохнатой шкурой, а не одни лишь ушки-хвостик! — тогда и печалиться тебе будет не о чем. Зверский нрав — он у тебя такой от природы, сам знаешь. Оборотное зелье лишь снизило порог твоего самоконтроля… — Яга заметила вытянувшееся лицо царевича, который книжной речью владел сам на неплохом уровне, но в данный момент панически отказывался понимать сложные объяснения. — Я говорю, — погромче, как для глухих, взялась она объяснять заново, — если в волка не обратишься в течение трех дней до полнолуния и трех дней после, то заклятье само собой постепенно сойдет, без всяких усилий. — А если опять уши и хвост появятся? — глухим голосом отозвался принц. — Или, того хуже, я в беспамятство впаду? В бешенство? — А то разве вчера ты не впал бы в зверство в любом случае? — покачала головой Яга. — Нет, голубки, не валите всё на колдовство. Зелья тут не сильно виноваты. Ну, чуток усугубили в тебе ярость, поделился волк своей силой и ловкостью — и только-то. Ты, касатик, коли боишься в безумство впасть, эту неделю своими нервами займись. Очень они у тебя расшатались, как я погляжу. Отдохни, отоспись, помедитируй, мужа приласкай… Кириамэ заикнулся об очищении от скверны. На что Яга, хмыкнув, отмахнулась: — Да чем хочешь занимайся! Лишь бы это тебя успокаивало. Всё, недосуг мне с вами лясы точить. Вон, девчонки идут. Прощевайте! Будьте здоровы! Через тарелочку донеслись звуки жизнерадостных девичьих голосов, скрип открываемой двери. Яга, не дожидаясь, когда разогнавшееся яблочко остановится и изображение в тарелочке полностью сотрется, поставила волшебную вещицу на полку — пошла встречать воспитанниц. Пересвет сквозь медленно сгущающуюся дымку видел впорхнувших в светелку Марью и Марфу, а за ними Дуню. Близняшки именно впорхнули — крохотными куколками с радужными крылышками бабочек за спиной. — Ой, ты с кем тут болтала? — заметила тускнеющую тарелочку бесхитростная Дуня. — Неужто царевич с нихонцем в самой столице про нас вспомнили? — Что? — встрепенулись близняшки. На своих мельтешащих крылышках подлетели прямиком к полке, заголосили: — Ваши высочества!! Как же мы?! Про нас вы совсем забы!.. Связь оборвалась, яблочко перестало вертеться. — Вот видишь, — сказал Пересвет, пытаясь прогнать ощущение неловкости. — Всё оказалось не так уж страшно, как казалось. Тебе предписан отдых, крепкий сон… — Но если в это полнолуние я обращусь в волка, — произнес принц, — то останусь зверем до конца своих дней. Царевич не нашелся, что на это возразить. — Не думай, — негромко сказал Пересвет, — будто в таком случае тебе удастся сбежать от меня в лес. Устрою охоту. Капканов понаставлю. Найду. Поймаю. И… обратно одомашню. Так и знай. Кириамэ обернулся к нему, в недоумении выгнув бровь. Однако столкнулся с уверенным взглядом: царевич не шутил. Царевич вообще был настроен в это утро крайне серьезно. Визит к царице немало способствовал тому, чтобы благодушие и романтические мысли улетучились из его разума, вытесненные тяжкими думами о насущном. Насущное не радовало. Реальный мир был суров и недружелюбен. Особенно к влюбленным. К ним двоим — в особенности. Не зря Ёжик подсказал ему одеться, как следует. Зря царевич не внял этому совету. Наверное, одетым он чувствовал бы себя не так неуютно. А то просто накинул кафтан на ночную рубашку, а подштанники на штаны не озаботился сменить. Рассчитывал по-домашнему к матери забежать на минутку — и, вернувшись, обратно в постель запрыгнуть. Не получилось. У дверей матушкиного кабинета, (где она любила в послеполуденные часы заниматься рукоделием и болтать с белошвейками и придворными боярынями), сегодня было необычное столпотворение. Причем — сугубо мужское! Хуже всего, Пересвета откровенно бросило в дрожь от вида алых кафтанов дворцовой стражи. В алом тут были все! Дворцовой страже вообще-то тут делать было нечего, во внутренних покоях. Тем более на царицыной половине терема. Их долг — охранять ворота, входы-выходы, при особых случаях стоять на карауле в парадных залах. Сейчас же, вместо свиты из боярынь, мамок и нянек, под дверью кабинета Василисы Никитичны толпилась сотня-полторы богатырей. Пересвет опасливо поглядывал на них, верзил, снизу вверх, проталкиваясь к двери. А плечистые молодцы опасливо поглядывали на царевича и переглядывались между собой. Видать, весть о резне до них еще не докатилась… — Следующий! Очередной перепуганный богатырь, вжимая голову в плечи, послушно шагнул в открывшуюся дверь. Пересвет юркнул следом. Как оказалось, после вчерашнего предательства, всех до единого стражников решили подвергнуть строжайшему допросу на вопрос преданности царской семье. Допрашивал Патрикей Дормидонтович лично. А царица присутствовала ради эффективности — под ее печальным, строгим, воистину материнским взглядом никто не смел лгать или замалчивать правду. Стражники были впечатлены уже тем, что их пригласили в личные покои государыни. Сама царица желает их видеть и говорить с ними! Детинушки, макушкой потолок подпиравшие, терялись, смущались, заметно уменьшались в росте и принимались лепетать, заикаться и мямлить. По наводящим вопросам дядьки Патрикея царевич сообразил, что официально вчерашнее событие представили так: самовольное самоуправство отдельно взятых стражников. Мол, узнали богатыри, будто некие злоумышленники готовят нападение на терем — и решили они встретить супостатов, не допуская до дворца. Однако стражники, ослепленные гордыней, не рассчитали свои силы: вместо того, чтобы вернуться героями — сложили в сече буйны головы. Врага не пропустили, но и не победили — прихватив своих убитых и раненных, супостаты скрылись, не оставив ни следов, ни улик, ни зацепок. — А если бы враг оказался еще сильнее? — вопрошал дядька Патрикей. — Этими жертвами трагедия бы не ограничилась! Спрашивается: кто их надоумил? Коли получили сведения о готовящемся нападении — доложите начальству, как положено! Нет, самовольничать вздумали! Героями захотели прославиться! За что и поплатились жизнями. Оставили детишек своих сиротами, жен — вдовами! Вот были головы на плечах, спрашивается? Почему не предупредили? Почему молчком собрались своей компанией в условленном месте врагов встречать? Надо же было супостатов окружить и взять живыми! Откуда они взяли сведения? Надо было всю цепочку проследить! Всех негодяев накрыть разом, как тараканов одним тапком!.. От проникновенной речи первого министра, потрясающего сухощавым кулаком и жиденькой бороденкой, вызванный для дачи показаний очередной богатырь бледнел и растерянно пучил глаза. Василиса Никитична стойко держалась, хотя богатырей было много, а душевного здоровья у царицы — мало. Начались допросы с самого спозаранку — и, пожалуй, до обеда не управиться! А потом еще к семьям убитых надо будет съездить, побеседовать с безутешными родственниками. Причем говорить придется крайне аккуратно, взвешивая каждое слово: за героическую смерть ради защиты дворца — благодарить, за глупое своеволие — осуждать. Да суметь выведать окольными намеками, не имели ли покойные каких-либо подозрительных связей — с кадайцами ли, с предателями ли какими… Неожиданный приход сына придал государыне сил. Оживившись, матушка шепотом (чтобы не мешать Патрикею) выспросила о его самочувствии, о состоянии принца — телесном и моральном в особенности… Видимо, лицезрение материнской любви в нежнейшем проявлении надавило на совесть следующего допрашиваемого лучше любых угроз или посулов. — Матушка государыня! — взвыл богатырь, падая на колени. — Не вели казнить! Вели слово молвить! Пересвет Берендеевич! — Будто царицы мало, обернулся стражник и к отпрянувшему царевичу. — Помилосердствуйте! Позвольте признание сделать! Заступитесь за недостойного — в память о совместной поездке в Тюрильское королевство!.. Пересвет нахмурил брови: верно, сейчас перед ним пресмыкался один из тех богатырей, что сопровождали его в долгом путешествии на запад. Сложновато было узнать в перекошенной, красной от волнения физиономии того хлыща, который на привалах постоянно гонял царевича за водой или за хворостом. Стражник признался — всё, о чем вещал Патрикей Дормидонтович, в корне неверно. Никаких кадайцев или других лиходеев в помине не было. Никаких сведений о нападении на дворец ниоткуда не поступало. Погибшие сами виновны в своей смерти — ибо покусились на жизнь ненавистного нихонского принца! Сам-то он тоже был обижен выходкой Ёширо Мотохировича. Но пообижался малость и забыл. Мальчишка ведь! Шалость, шутка — так чего тут обижаться-то?! А эти — копили злобу, как гадюка яд. Вот и получили по заслугам! — Этот уже второй, кто признался, — сказала Пересвету матушка. С горьким вздохом покачала головой. — Если б они раньше проговорились… За чистосердечное раскаянье стражника поблагодарили. Но за молчание, за то, что не выдал вероломства предателей вовремя — из дворцовой охраны разжаловали до чистильщика отхожих мест. Тот, ожидавший смертной казни, остался даже счастлив таким назначением. С тяжелым сердцем ушел Пересвет от матушки. Забрав тарелочку с золотым яблочком, вернулся к своему принцу. Большого усилия ему стоило не рассказать обо всём супругу тотчас же. — Не тревожь Ёжика этим, — велела царица. — Мальчонке и без того досталось. Пусть хоть немного отдохнет. Мы сами разберемся. Только не позволяй ему выходить из терема одному! И вообще одного старайся не оставлять. Тяжело ему сейчас. Пересвет вздохнул: а ведь ей не было известно и половины правды…