***
— Мама!! — поздним вечером вбежал Пересвет в личные покои царицы. — Он есть отказывается! Совсем!! Что мне делать?! — Сперва — успокоиться! — строго сказала Василиса Никитична. Для государыни этот день выдался очень утомительным. Одна отрада — младший сын и любимый зять. Кто же еще позаботится о мальчишках, как не родная мать?.. Если первую половину дня царица потратила на выяснение, не затаились ли среди стражников еще предатели, то вторую половину ей пришлось протрястись в карете по городу. Хорошо, что большинство убитых были холосты. Некоторые приехали служить в столицу, оставив семьи в родных деревнях — для них царица просто продиктовала письма с соболезнованиями. Но в пять семей пришлось наведаться лично. Василиса Никитична взяла с собою двух самых доверенных боярынь из свиты, но тем предписывалось лишь помалкивать с выражением скорби — и внимательно наблюдать за реакцией вдов и осиротевших родителей. Все объяснения и выяснения легли на плечи государыни. Кто же, если не мать, позаботится о безопасности собственного семейства? Увиденное царицу не обрадовало. Оказалось, кадайского следа в этом происшествии не было. По крайней мере, ей не удалось его нащупать. Жены откровенно каялись своей государыне: богатыри ненавидели нихонского принца лично. Похоже, они и не захотели бы вступить в сговор с кадайцами — из глубокой неприязни к иноземцам вообще и восточным нациям в частности. Эдакие патриоты! Чересчур озаботившиеся благом государства. — Болваны вбили в головы, будто Ёжик нас околдовал! — жаловалась Василиса Никитична Пересвету, отпаивая того от нервного расстройства сладким чаем. Да и сама не забывала прикладываться к чашке, в которой успокоительной настойки на травах было поболее, чем кипятка. — Я одной говорю: разве я похожа на околдованную? Смотри, говорю, дура, внимательнее! Опомнись! Чего городишь-то про свою царицу — да мне же в глаза! Ох, тяжко с необразованными простолюдинами общаться... Как же дремуч, всё-таки, наш народ, Пересветик. Иной раз диву даюсь! Ну что за ересь они придумали? — Может, кто-то нарочно про него сплетни распускает? — вставила одна из доверенных боярынь. — Да и без недругов сплетен не избежать — людям ведь только дай волю языками почесать! — возразила другая, пододвигая царевичу вазочку персикового варенья. Но тот поморщился, не взял — цедил пустой чай, помня, что супруг объявил голодовку. — К иностранцам у наших людей всегда подозрения. Особенно если человек такой странный, как наш Ёширо Мотохирович. И внешностью необычен, и повадками… — Цыц! — шикнул Пересвет. У боярынь глаза округлились. Царевич опомнился, покраснел, буркнул извинения. — А главное — колдуном его сразу посчитали, — продолжили клуши, как ни в чем не бывало. — Из-за того, что девушкой наряжался — это раз. Из-за того, что с золотыми змеями якшался — это два… — Да хватит уже! — рыкнул Пересвет. Обвел тяжелым взглядом тётушек, извиняться больше не стал. — И Пересветлану Берендеевну, хоть ее никто в глаза не видывал — а народ очень уж теперь жалеет! Что ее, бедняжку, сразу после свадьбы в монастырь сослали. Якобы не понравилась она принцу, в первую брачную ночь не угодила, — брякнула самая смелая боярыня. Пересвет шумно вздохнул, поставил чашку на стол. — Они правду говорят, — произнесла царица. — Народ у нас, если по одиночке брать — просто чудо что за люди! А если толпою сойдутся — любой дряни готовы поверить, без рассуждений. Летает по столице чумное мнение, будто в наших бедах именно Ёжик виноват. Будто все несчастия с его появлением начались. Глупость — но что поделать, каждому ведь не объяснить политический расклад… Не хмурься, родной! Всё уладим, дай Бог. Вот оправится Ёжик — будем его народу показывать. Пусть привыкают к нему и не городят глупости. — Что? — изумился царевич. — Я уж придумала! — улыбнулась матушка ободряюще. — Со мной он по святым местам поездит. Да хоть в монастырь к Пересветланушке! К отцу Фёдору наведаемся. С Берендеем Ивановичем… — Кстати, я его сегодня не видел, — вспомнил царевич. Да и от дикой темы хотелось уйти поскорее. — Он сейчас у владыки. А весь день в Думе промучился. Бояре, горячие головушки, бунтуют, голосят единогласно — требуют развязать войну с Кадаем. Не нравится им, видишь ли, что царь мягкую иностранную политику предпочитает. Называют переговоры и дипломатию непотребным унижением. — Дураки, — буркнул Пересвет. — Вот он им и разъясняет, что к чему, бедняга, — покивала Василиса Никитична. — Да ты меня не перебивай! С отцом, говорю, пускай в Думу наведается. Поговорит там с одним стариком, с другим — он мальчик умный, сразу покажет себя с лучшей стороны. А зима настанет — так вы с Войславкой, все втроем, народные гуляния посещать будете! На санях покатаетесь, в снежных боях поучаствуете! Вот народ у нас его за своего и полюбит. Согласись, правильно же говорю? — Правильно, — вздохнул Пересвет. — Вот только он на это всё вряд ли легко согласится. — А ты объясни, — махнула ладошкой Василиса Никитична, — уговори! — Я его поесть уговорить не могу, не то что… — в голосе царевича звучало нешуточное беспокойство. — Два кренделька ореховых только утром схрумкал — и всё! Говорит: после убийств держу голодовку! — Ты ж говорил, вроде бы, пост у него? — напомнила боярыня. — Да, — кивнул царевич. Мрачнее тучи и лоб наморщен. Тётушки и матушка смотрели на него с сочувствием. — От голодовки не отличается. Крендельки-то есть стал, только когда я ему соврал, будто там ни молока, ни яиц нет. — А их там и нет, — сказала царица. — А мне-то откуда знать?! — взорвался Пересвет. Но тут же потух: — Извините… — Пост — это не голодовка, — уверенно сказала матушка, потерла руки: — Итак, для начала надо выяснить, от чего он решил воздерживаться? Пересвет чуть не брякнул первое, что на ум пришло: от поцелуев и брачной постели! Но прикусил язык. Подумав, взялся перечислять: мясо, молоко, яйца и прочее, по списку. — Мда, эдак он навечно тощим останется, — сказала старшая боярыня. — Как только саблю-то свою в ручонках держит? — А рыбу? — вспомнила царица. — Он же охоч до рыбки! Пересвет уныло помотал головой. — Остаются грибы и орехи, — подсказала свита. — Грибы терпеть не может, — отрезал Пересвет. — Требует риса. На воде. Черт, я слыхал, что нихонец на одной чашке риса может год прожить! Но мне-то что за радость?!.. — Спокойно! — похлопала сына по плечу царица. — Ты бы помнил, как я тебя в малолетстве накормить пыталась, а ты от всего, что ни дашь, нос свой конопатый воротил! А всё равно вон какого тебя вырастили — загляденье! И с Ёжиком справимся. — Бабоньки! — обратилась государыня к своей свите. — Задача понятна? Прежде, чем зятя в народ водить, его в божеский вид привести надобно! Откормить, чтобы смотреть не страшно было. Всем вам приказываю: не в службу, а в дружбу! Чтобы каждая к завтрашнему утру придумала постное кушанье! Та, чье блюдо придется Ёжику по вкусу, получит государственную благодарственную грамоту! Понятно? Придворные дамы дружно закивали. И шустро разбрелись, ибо час был уже поздний. Замужние — по городу, по родным теремам разъехались. А те, кто при царице круглосуточно в компаньонках состоял — те отправились на кухню, советоваться с кухарками и поварами. Василиса Никитична, несмотря на усталость, тоже загорелась припомнившимся рецептом и решила присоединиться. Мда, давно такого высокого посольства кухарки не видали в своих жарких владениях… Однако конкурс был назначен к завтраку. А царевича ждала голодная ночь! В сочувствии к супругу он сам за весь день (и за вчерашний, к слову сказать, тоже!) ничего в рот, кроме крендельков, не брал. — Ты! Стой! — выхватил из свиты царевич охнувшую девушку. По виду горничная, причем довольно миленькая. Ее большеглазое личико показалось знакомым — но мало ли! Пересвет никогда особенно не приглядывался к служанкам. — Пойдешь со мной. Девушка повиновалась приказу безропотно. Хотя перепугалась, конечно, изрядно.***
— П-простите! Ваше в-высочество? После робкого стука, в спальню заглянула горничная. Кириамэ оторвался от книги, сел. Ибо валяться в постели, поверх скомканных покрывал, лёжа на животе, листать книгу и болтать ногами было приятно. Но не в присутствии юной девушки, в самом же деле. — В-ваше в-высоч-чество!.. — дрожащим голоском пролепетала девчушка, не зная, куда глаза спрятать. Смотреть на принца, когда он был одет и причесан, ей и то казалось непозволительной вольностью. А сейчас, когда он в тонком халатике, с распахнутой грудью, да с распущенными волосами… Краска жгучего стыда залила всё личико, не только щеки. Ёширо ее сразу же вспомнил. Сказалась не только натренированная на лица память наследника империи, вынужденного ежедневно иметь дело с огромным штатом придворных. Но и весьма пикантные обстоятельства первого знакомства с этой милашкой. Мягко улыбнувшись, принц чуть наклонил голову к плечу, ожидая продолжения заготовленной речи. — В-ваше высочест-тво! — пыталась справиться с доверенной ролью несчастная. — В-вы приказали п-принести в-вам рис… Но… но… но рис с-сегодня не готовили… И… и… Его очень долго в-варить нужно… Если желаете, сегодня готовили гречку… — Ну что ж, можно гречку, — мило согласился принц. Хотя эту сильно пахнущую крупу он терпеть не мог. Но если уж морить себя суровым постом — противное кушанье подходит идеально Ободренная согласием, девушка еще ярче запылала румянцем. — А… а… прикажете с чем гречку? С молоком? Принц покачал головой, отчего распущенные пряди пришли в движение… и служанка, заглядевшись, едва не зашаталась им в такт. — Простую, ни с чем, — улыбнулся принц. — С-с… с маслом… — как будто не слышала его горничная. С трудом повернула голову, словно превратилась в скрипучую деревянную куклу — бросила умоляющий взгляд в темноту за дверью. — С грибочками?.. Под сме-сметанкой… Или, может быть, желаете с рыбным паш-паште-те-том? С соленым огурчи-чик-ком?.. С курочкой? С яишинкой?.. На все предложения Ёж отвечал всё более разочарованными вздохами. На «буль-бульончике» и «т-творожн-ной зап-пеканоч-чке» терпение его кончилось. Встав, он подошел к девушке. Та задрожала, что было очевидно — все оборочки на платье пришли в мелкое волнение. Кириамэ подошел очень близко. Он возвышался над несчастной на целую голову — девушка имела редкостный для царского терема скромный женский рост. Принц улыбнулся. На этот раз его улыбка была печальна — из-за непонимания. Он поднял руки (заставив горничную сдавленно охнуть) и принялся поправлять оборки на бретельках ее фартука, которые, впрочем, из-за сурового крахмала торчали крылышками исправно и в поправлении не нуждались. — Милая… — проникновенно-нежно произнес принц. — Кстати, как твое имя? — Д… д… Д-дарёна… То бишь, Д-дарья я… — Дарёнушка, милая! Я приказал принести простое блюдо, без всяких добавлений и приправ. Что в этом плохого? — Н-ничего… П-простите, в-ваше в-высочество! Я сейчас же принесу!! — Стой! — повысил голос Ёж. И девчушка встала, как вкопанная, хотя мгновение назад была готова сорваться с места стрелой. — Спасибо. Я сыт вашей гречкой. Будь добра, к завтраку приготовь мне… Да, ты сама, лично, своими нежными руками, поняла? Приготовь мне рис, на воде. Не вздумай ничего туда добавлять! Уж будь любезна. — С-слушаюсь… И д-даже соли? — Что? — Даже соли не класть? Принц тяжко вздохнул: — Соль разрешаю. Иди! Девушку точно сквозняком сдуло. А Кириамэ шагнул за порог, цепко выхватил из темноты чертыхнувшегося царевича, прятавшегося за дверью и имевшего наивность слишком громко подсказывать подосланной девушке. — Где пропадал? — ласково осведомился Ёж у супруга, прежде чем швырнуть того на постель. — Мне будет обидно услышать, что ты обсуждал меня с родителями — в мое отсутствие. — Так в чем загвоздка? — надулся царевич. — Пошел бы со мной, чайку бы попили! Принц фыркнул. Забрал с кровати оставленную книжку. И ушел в другую комнату, где его уже ждала застеленная софа. Софа эта была ничуть не хуже постели, честно скажем — не уже, не короче, такая же мягкая. Но Пересвета совершенно не устраивало, что его супруг предпочел ночевать там, а не с ним! — А я думал, служанки смирились и бросили стелить вторую постель, — произнес царевич, не скрывая обиду. — Они перестали, — сказал Кириамэ. — Мне пришлось напомнить. Спокойной ночи! И, паршивец, дверь за собой закрыл! На ключ запер. Пересвет откинулся на покрывала, негромко зарычав. Покрывала еще хранили тепло его тела… тонкий, цветочный запах бальзама для волос…***