Попутный ветер в удел

-1- Когда она была ребенком, она никогда о них не задумывалась. И если бы ее спросили, что собой представляют эти немногословные знакомые незнакомцы, самый высокий из которых едва достигал подбородка ее тринадцатилетнего брата-подростка, она не смогла бы сказать о них ни плохого, ни хорошего. Ближайшие соседи, точно также, как и эльфы из Леса. Раз или два в месяц они спускались в Дейл, чтобы заключить очередную сделку на поставку оружия или закупку провизии. Она иногда видела их в лавке отца или на узких извилистых улочках. Они расплачивались сразу и всегда золотом, держались вместе, шагали решительно и торопливо, исподлобья поглядывая на прохожих. Их лица с крупными чертами и резкими профилями, широкие плечи и большие руки с короткими сильными пальцами казались ей такими же угрюмыми и смутно-угрожающими, как и высокая Гора, откуда они приходили. Гора, полускрытая туманом, наползающим с реки по утрам, и подернутая темно-синей дымкой облаков по вечерам. Даже лучи солнца не освещали, а как будто разбивались об эту серую громаду. Она решила, что от этого, наверное, гномы так молчаливы и неулыбчивы - они живут в полумраке горы, и солнце никогда не заглядывает в окна их дворца. Ей было поэтому даже немного жаль их. В те редкие моменты, когда она, освободившись от домашних хлопот, выбегала на улицу поиграть и сталкивалась с одним из них возле лавки, она всегда вежливо склоняла голову. Этого почему-то никогда не делал ее отец. Впрочем, чувство странной жалости по самым невероятным причинам и к самым разным существам - к животным не меньше чем к людям, эльфам или гномам - было частым и привычным для нее. Она и сама не знала, почему ее сердце вдруг начинало биться сильнее, щекам становилось жарче, и руки сами собой стискивали край фартука, всякий раз, когда отец отчитывал приказчика, замешкавшегося за прилавком, или когда мать подсовывала залежавшееся мясо подслеповатой покупательнице, или когда младший брат громко вскрикивал "бу!" под ухом соседского старичка, задремавшего после обеда на крыльце. Сестры и подруги усмехались, а мать выговаривала, что нельзя же вот так краснеть и закусывать губу из-за каждого недотепы. Женщины в Дейле вели суровую жизнь и работали не покладая рук с раннего утра и до глубокой ночи. Забот было много, денег всегда не хватало. И разве до того, что происходит вокруг? Себя бы пожалеть, да некогда. Муж, дети, дом, извечный путь, что ведет вкруговую: от плиты к корыту со стиркой, от корыта в лавку, из лавки к корзине с шитьем, от корзины к плите... Но уж кто-кто, а гномы совсем не нуждались в жалости. Когда она стала постарше, она начала понимать, почему гномы так гордо-неприветливы, а отец и кое-кто из владельцев лавок так снисходительно-почтительны, и почему они так криво усмехаются, стоит двери захлопнуться за гостями с Одинокой Горы. Отдельно услышанные фразы приобретали смысл: "денег-то не меряно", "эх, ум недолог, да кошель полон", " среди их народца кто уродливее и хитрее, тот богаче...", "э, брат, чему тут удивляться, видел как-то их бабу, и та с бородою"... Она постепенно привыкла к тому, что некоторые люди - такие, как ее отец и его приятели - гномов недолюбливают. Считают, что чем их меньше поблизости, тем лучше; и что сделки между гномами и людьми заключаются только благодаря нескончаемому богатству первых и мастерству их кузнецов и ювелиров, а разумнее было бы держаться от них подальше, как это уже делают эльфы. Уже в десять лет она, неосознанно подражая отцу и матери, стала сторониться гномов, и, выходя навстречу, опускала голову или смотрела в сторону. Но она не могла презрительно усмехаться за их спиной и мерить ладонью пространство на метр от земли, как это иногда делали ее братья и сестры. Она не могла так легко презирать тех, кто так гордо и твердо ступали по каменной мостовой, и кто были такими искусными ювелирами и каменотесами. А сделанные на заказ украшения, которые иногда приносили соседу, хозяину парфюмерной лавки и которые сосед продавал втридорога придворным дамам, так тонко звенели золотом и переливались нежным светом драгоценных камней. И хоть сами гномы были на редкость некрасивы, ей нравились их отороченные мехом одежды и кожаные пояса с золотыми и серебряными бляхами. А особенно ей нравилось, как дружны они были, и выглядели так, как будто никто и ничто им не страшно. Сама она боялась очень многих и многого. Боялась отца, чей громкий голос заставлял мать суетиться и ронять кастрюли. Боялась братьев, которые, когда бывали в плохом настроении, не стеснялись отвешивать сестрам оплеухи и подзатыльники. Боялась матери, которая таскала ее за волосы всякий раз, когда по недосмотру суп сбегал с плиты или строчка в шитье выходила неровной. Боялась холодного плеска темной речной воды и неясных теней позади дома, когда поздно вечером мать посылала ее за водой. Наверное, этот постоянный страх, ставший почти таким же привычным, как и жалость, и заставлял ее, молчаливую и послушную, совершать иногда непонятные ей самой поступки, о которых она никогда никому не говорила, и которые не переставали ее удивлять. Однажды в июле она была за городом - собирала озерную смородину - когда небо потемнело, надвинулось ниже, и глухо прокатился гром. Вместо того, чтобы подхватить корзину с ягодами и бежать скорее домой, она забралась на холмистый пригорок и там, открытая ветру, синеватым всполохам молнии и крупным холодным каплям, которые, учащаясь, превратились в светлые потоки воды, накатывающиеся волна за волной, долго стояла, раскрыв руки и запрокинув голову. Она не знала, чего ей больше хотелось в тот момент - закрыть голову руками и присесть на корточки или взобраться на вершину самого высокого дерева, чтобы молния ударила в грудь ослепительным светом и болью. В другой раз, когда соседский волкодав сорвался с цепи и, грозно оскалившись, понесся по улице, и дети с визгом бросились в стороны, она вырвала руку из ладони сестры и, замирая, с гулко бьющимся сердцем и ноющим затылком, пошла навстречу псу. И когда с разбегу он опрокинул ее на землю, и она ощутила жаркое зловоние его дыхания на своем лице, вместе с безумным страхом пришло какое-то веселое волнение и даже торжество. Она, такая бледная и слабая, самая низкорослая в семье, да и пожалуй, во всей округе - в свои четырнадцать ниже десятилетних малышей - она сильнее всех, она смогла! Сильнее кого? Смогла что? На эти вопросы у нее не находилось ответа. -2- В первый раз она увидела молодого гнома на ежегодной ярмарке, которая организовывалась объединенными усилиями всех жителей приозерных и речных территорий. Единственное событие, которое посещали все - люди, эльфы, гномы и даже иногда редкие путешественники из неизвестных народов издалека за горами. Ей было тогда пятнадцать, возраст, когда замужество считалось обычным делом. Ее семнадцатилетняя сестра уже ожидала второго ребенка, а младшая, Элеон, еще подросток тринадцати лет, но рослая и округлившаяся, уже вызывала восхищенные взгляды. Сосед - владелец парфюмерной лавки - вел переговоры с ее отцом о замужестве, возможно даже следующей осенью. На ярмарке старший сын соседа не отступал ни на шаг и норовил невзначай пожать руку или, как будто бы под напором толпы, прижаться к бедру Элеон. Никто не вел переговоры о ней, никто и не думал окружать вниманием. Ростом с двенадцатилетнюю девочку и таким же сложением (и как только выносит ребенка?), самое обычное бледное лицо, вдруг ни с того ни с сего разгоравшееся неестественно ярким румянцем (не чахотка ли?), рыжевато-русые вьющие волосы до плеч (не черные и не золотистые - только эти два цвета считались неотъемлемым признаком красоты). Соседи с сожалением покачивали головой и пожимали плечами. Что же, в семье, как говорится, не без урода. Хороши были только большие светлые серо-голубые глаза, но кому какое дело до этого, когда другие недостатки столь явно перевешивают. Отец приказал ей следить за прилавком, пока он не промочит горло с приятелями, сестры с матерью не выберут материю на платья, а братья не передерутся со всеми окрестными молодцами за право потанцевать с самыми красивыми девушками. Она не возражала. Из-за прилавка можно было смотреть налево, где велись торги лошадьми, или направо, откуда гулко ухали барабаны и звенела скрипка, и где девушки и парни искоса мерили друг друга нерешительно-заносчивыми взглядами - скоро начнутся танцы. Прямо перед ней широкими полосами расходились другие прилавки, откуда звенели голоса эльфов, низко и отрывисто вторили им гномы, и раскатисто смеялись люди. Там продавали иноземные фрукты, ткани и оружие. Остро и притягательно пахло пряностями. Темнело, и на горные гряды вдали надвигался речной туман. Она увидела его... Нет, вначале даже не его самого, а только неясную тень из-за угла слева. Потом услышала бряцанье застежек на плаще и сапогах. Широкий шаг, властный взгляд (глаза серые или голубые? - не разглядеть так быстро), слишком уверенный и тяжелый для такого юного лица, кожа которого еще не загрубела от времени, ветра и копоти подземных пещер. И с размаху, на лету - на одно короткое мгновение - этот каменно-тяжелый взгляд встретился - столкнулся! - с ее удивленным растерянно-заметавшимся взглядом. Столкновение. Удар. Почти физическая боль, заставившая ее глаза наполниться слезами. И сразу запах пряностей усилился, стал одурманивающе-сладким. Звуки, наоборот, как будто отдалились, и движение всего вокруг замедлились. Даже воздух, вместо того чтобы легко наполнить напрягшуюся грудь, стал тягучим, застыл где-то в горле. И стук собственного сердца в висках, в затылке и в животе. Пока она, вцепившись в прилавок и смаргивая слезы, судорожно пыталась снова овладеть дыханием, гном в сопровождении еще двоих, не менее богато одетых, уже прошел мимо к дальним прилавкам. -3- Она не понимала причину своего внезапного недомогания. Нечто подобное она испытала только раз в детстве, когда, споткнувшись, упала на живот с высокого крыльца. Слезы от боли выступали у нее на глазах гораздо чаще, когда мать таскала ее за волосы, или отец отвешивал звонкую пощечину. Дыхание перехватывало, когда она пыталась поднять ведро с водой. Звуки замирали на какое-то время, если, пытаясь увернуться от подзатыльника, она стукалась виском о дверь или полку в тесной кухне. Все эти явления были понятны и знакомы. Но чтобы вот так сразу... И ведь гном и руки не поднял, чтобы ее ударить. Испуганная и удивленная, она решила было, что это должно быть проявление какого-то опасного колдовства. Но гном, несмотря на боль, которую она испытала, встретившись с ним взглядом, казался совсем не злым. И потом, она никогда не слыхала, чтобы гномы обладали волшебными силами. -4- Потом она видела гнома еще два раза. Однажды он проезжал по главной улице города на темно-сером пони в сопровождении все тех же двух гномов. Она снова удивилась надменности светло-голубых (на этот раз ей удалось разглядеть цвет) глаз, богатству его мехового плаща и седла и глянцево-черным длинным волосам. Второй раз она видела его опять верхом. Она собирала ягоды в поле за городом, и он проехал мимо по направлению к Одинокой Горе. Он взглянул в ее сторону, но словно бы сквозь нее, так же спокойно и равнодушно, как если бы она была серым камнем, поросшим мхом, или одиноким деревом с облетающей осенней листвой. В этот раз она услышала его низкий неспешный голос и даже смех. Его спутники гулко хохотали в ответ. От приятелей отца она услышала его имя и узнала, что он был наследным принцем, старшим внуком короля гномов Трора. Они произносили его имя сквозь зубы, желая казаться насмешливыми, но за насмешкой она услышала алчную зависть. Принц гномов был самым богатым, молодым и гордым из племени, и его ожидало огромное королевство и Гора, полная несметных сокровищ. А вот их, людей, ждал тяжкий труд от зари до зари и полдесятка голодных ртов в дурно-пахнущем тесном доме. Она не завидовала. Она просто замирала в тихом удивлении каждый раз после встречи с ним. Он был противоречием всему, что ей говорили, и во что она привыкла верить о гномах. Говорили, что гномы уродливы, а он... Она не знала, что и думать. Если красота - это длинные светлые волосы и бледные бесстрастные лица лесных эльфов, тогда выходило, что красив он не был. Но когда она смотрела на эльфов, ее сердце билось ровно и тихо, а когда она видела его, каждый раз у нее на миг останавливалось дыхание, и сердце словно проваливалось глубоко, куда-то в живот, и трепетало там быстро и часто. Говорили, что гномы порочны и жадны, но в его лице она не видела теней и пугливого скользящего взгляда, какой бывал иногда у матери, когда она тайком подменяла товары в корзине у проезжего покупателя. -5- В один вечер она увидела его пони у входа в таверну, где вино стоило в два раза дороже, чем в обычных заведениях, и куда часто заходили придворные Гириона, правителя Дейла. Не думая о том, что делает, двигаясь будто во сне, она медленно подошла ближе. Пони покосился на нее и нервно переступил с ноги на ногу. Небрежно перекинутый через седло меховой плащ. Она коснулась воротника - густой ворс щекотал огрубевшую от стирки ладонь. Запах кожи и горьковатых пряностей, запах пыльных камней, и чего-то еще, чему она не знала названия. Она вдохнула глубже, до спазмов в груди, до озноба. Задержала дыхание. Тонко зазвенело в ушах. Она медленно выдохнула и опустила руку. Подол плаща был выпачкан грязью дорог, и почему-то ей было так важно и необходимо очистить его плащ. Она оглянулась - вечерняя улица была пуста и тиха. Из окон таверны раздавались раскаты пьяного смеха. Она быстро опустилась на колени и привычным движением бережно потерла рукавом складки плаща. Грязь засохла и въелась в ворсинки меха. Она потерла сильнее и наклонилась, чтобы сдуть пыль. Внезапно пони резко вскинул голову и отступил на шаг. Потеряв равновесие, она оперлась руками о землю, и в тот же миг сильный удар в затылок опрокинул ее ничком. Она не успела опомниться и обернуться к обидчику, как пинок в спину и ругательство таким знакомым яростным шепотом помогли ей узнать: Отец! Он схватил ее за волосы и рывком поднял на ноги. Его рот, перекошенный злобой, жарко дохнул в самое лицо. Страх. Боль. Бессилие. Она не посмела поднять руку, чтобы защититься от очередного удара. - Негодная дрянь... Мало того, что не могу сбыть тебя с рук, так ты решила почистить плащ гному! Позорная девка... Дверь таверны отворилась, и на крыльцо вышел он. Холодный взгляд. Холодный презрительно-спокойный голос: - Что здесь происходит? Что ты, человек, делаешь возле моей лошади? Даже сквозь боль от пощечины и подзатыльников она почувствовала, как привычно заныло и рванулось сердце в ответ на этот голос. Отец раскрыл было рот, чтобы выругаться, но, узнав гнома в лицо, нехотя отвернулся в сторону. - Девчонка моя на пони вашего загляделась, Торин, сын Трейна, да и споткнулась на пути... Вот гляньте, губу раскровенила, - пробурчал он, - Уж не серчайте. Гном подошел ближе. Она заметила, что он почти одного с ней роста, и это не удивило, ведь она была меньше всех в округе. Удивило то, что отец - шестифутовый гигант - вдруг показался под повелительным огнем голубых глаз почти что карликом, ниже ее самой, ниже младшего восьмилетнего брата, ниже... И задыхаясь от непонятного сумасшедшего восторга, она вывернулась из цепких рук отца - этого карлика-недомерка - и склонилась перед принцем Эребора. Подняла упавший на землю плащ. -Я только хотела снять грязь с вашего подола, - робко прошептала она, - Мех, он такой красивый... Мой отец рассердился, что я прикоснулась к чужим вещам. Простите меня... Руки и ноги беспомощно холодели, а щеки жгло от удара или страха - она не знала. Как когда-то давно, в летнюю грозу, слабея от собственной смелости, она мягко опустилась на колени и прикоснулась губами к его руке. Шершавость собственных губ - прохлада его кожи. Где-то рядом резко втянул воздух отец и издал неясный горловой не то стон, не то рычание. Она подняла глаза. Принц внимательно посмотрел на нее, потом на багрового от злобы отца и усмехнулся, словно все происходящее было забавной шуткой: -Ну что ж, за такую заботу... Он твердо подхватил ее под локоть и помог подняться с колен. Потом обернулся к отцу: - - Я ведь знаю тебя... Ты владелец продуктовой лавки, Ар. - Хорошая же у тебя память, Торин, сын Трейна, внук Трора... - тихо произнес отец. Ей послышалась в его голосе угроза, и невольно она обернулась, чтобы ... защитить принца? От чего? Она не знала... Отец стоял, угрюмо опустив голову. Несколько людей поодаль с любопытством следили за разговором. - А у тебя, как видно, хорошая дочь, Ар, и красавица к тому же, - ответил гном в тон ему, - Смотри же, не наказывай ее слишком сурово за усердие в делах... А лучше, - он снова слегка улыбнулся, будто забавляясь, - Выдай замуж за хорошего человека. Как появится такой, пришли известие в мой дворец. Я дам ей в приданое четыре фунта золота. Четыре фунта золота! Это больше, чем приданое двух старших сестер вместе взятых. Это почти столько же, сколько было дано за дочерью младшего придворного. Она тихо охнула и оглянулась на отца. Тот беспомощно открывал и закрывал рот, кулаки его судорожно сжимались. От группы людей неподалеку поспешно подошел владелец парфюмерной лавки. -Дело говоришь, Торин, сын Трейна, внук Трора, - быстро и нараспев заговорил он, - Прости, что вмешиваюсь, но я старый друг семьи, почитай, родственник. Старший сынок-то мой давно на девицу заглядывается, почитай, слажено между нами. Так что, если уж и вправду эдакий королевский подарок сделать желаешь, не обессудь... Вот и свидетели имеются... Свадебку-то через месяц играть хотели. Почему такая боль в груди от его взгляда? Или это ноет ребро, ушибленное, а может, сломанное отцом? Она вздохнула, хотела что-то сказать, объяснить, что никогда старший сын о ней и не думал, что Элеон, что... но рука отца стиснула ее плечо, а Торин уже поднимался в седло. -Мое слово, - сухо сказал он, слегка поморщившись и отвернувшись от отца, его друга и нее. Отвернувшись от нее! -6- В ночь накануне свадьбы она не спала. Долго лежала, всматриваясь в узорные тени от быстрой речной воды на потолке. Слушала дыхание младшей сестры и братьев. Элеон в комнате не было. После того, как Элеон дважды набросилась на нее и расцарапала лицо, и один раз попыталась обварить кипятком, мать услала Элеон на окраину Дейла к тетке до самой свадьбы. Не потому, что она так уж беспокоилась за невесту, но потому что средняя, некрасивая и нелюбимая дочь по стечению обстоятельств сделалась ценным товаром. И кто знает, не вздумает ли этот гном послать своих сородичей на само торжество. Да и потом, после свадьбы, кто знает, до чего может дойти, и зачем он вообще подарил золото... Предположение невероятное, но и ведь и то, что произошло у входа в таверну, тоже довольно странно; так что все может быть. И времена сейчас нелегкие. С гномами лучше быть в добрых отношениях. В особенности, с принцами гномов. Отец теперь все больше молчал, да по вечерам все чаще уходил из дома в кабак, а, возвращаясь поздно ночью, гремел засовом, ругался, бил тарелки. Мать прятала ее в погребе, опять-таки не из любви, а из страха, что сорвется сделка. Она сидела там часами, дрожа от сырого речного воздуха, раскачиваясь из стороны в сторону, покорная, молчаливая, без воли и без желания. После того первого вечера, попытки объяснить и отказаться, и страшного крика отца, который бросился на нее, сжал пальцы на ее горле и не отпускал, пока мать и владелец парфюмерной лавки, который, сладко улыбаясь, велел называть его "папой", не оттащили его в сторону, все вдруг стало ей странно безразлично. От нее ничего не зависело. Они заперли ее в доме и не позволяли даже выйти во внутренний дворик или лавку. Мама или старшая сестра постоянно были при ней; не спускали глаз, чтобы как бы чего-нибудь не случилось. Старшего сына владельца парфюмерной лавки она видела только раз на протяжении пяти минут в присутствии родителей с обоих сторон. Он не произнес ни слова и ни разу ни взглянул на нее. Ей было все равно. Она тоже молчала. Молчала, когда ее запирали в погребе и "случайно" забывали накормить на целый день. Молчала, когда мать наскоро наметывала швы на свадебном наряде, надетом прямо на ней, и несколько раз кольнула иглой так, что пошла кровь. Молчала, когда увидела, как младшая сестра украдкой плюнула в ее тарелку. Ей не было себя жаль. Ей было жаль Элеон и своего жениха. Она бы ушла из дома только ради них, но при постоянном надзоре это было неосуществимо. А даже если бы возможность и представилась, куда ей идти? Ни один дом в Дейле не примет ее. Лесные эльфы? Они бы только рассмеялись и велели бы ей идти обратно. На севере варги, орки и гоблины, которых она никогда не видела, но которые вызывали в ней смутный леденящий ужас. Если умереть, то быстро от удара молнии, но не той медленной и мучительной смертью от их зубов и когтей. Была еще Одинокая Гора... гномы, и ОН. Прийти, упасть на колени, взмолиться: "Делайте, что угодно, я буду вашей слугой, рудокопом в самой глубокой глубине горы, и пусть я никогда не увижу солнца, только заберите обратно свой подарок, только скажите снова, еще только один раз, что я красива... Даже если это неправда, а это неправда, я знаю. Но я так люблю вас, принц... Правда ли, что гномы-женщины носят бороды? Я согласна отрастить бороду, все что угодно, только не отсылайте меня обратно, не говорите, что мне нужно замуж... Только бы мне видеть вас, хоть раз в месяц..." Она беззвучно, одними губами, повторяла эти слова снова и снова, зная, что ничего этого не будет, что она никогда не придет к подножию горы и не скажет эти слова принцу гномов. Зачем ему девчонка с бледным лицом, похожим на диск луны, тускло мерцающий в темном провале маленького решетчатого окна? Зачем он предложил отцу золото? Он даже не смотрел на нее тогда. Ему, наверное, забавно было так пошутить над человеком, который ненавидит гномов. Пошутить над ней... нет, о ней он даже не думал. Что будет завтра? Свадьба с человеком, которому она противна и который ей безразличен. Следующей ночью она будет в его доме, его постели. Что скажет она ему тогда? "Оставь меня, женись на моей сестре, ведь золото за меня уже получено, и принц не потребует денег обратно..." "Нет", - ответит он, - "Твоя сестра меня никогда не простит, и отец никогда мне не позволит, он боится потерять это золото." Что будет потом? Долгие дни и ночи, годы, привычка, которая, быть может, со временем, сотрет неприязнь, обиду и боль, отполирует гнев и горечь утраты до спокойного взаимного безразличия. Если боги будут милосердны... Она лежала и смотрела в окно, в котором медленно разгорался багровый рассвет... Так скоро... Невероятно скоро... Рассвет... Она вскочила так быстро, что больно заныло едва зажившее сломанное отцом ребро. Сестра на соседней кровати сонно приоткрыла глаза. "Куда ты?" Вниз по лестнице. Оттолкнула бросившегося навстречу брата. Распахнула дверь. В лицо пахнуло дымом и жаром огня. Оттуда, издали, с Одинокой Горы в сторону города росло, ширилось, вздымалось ввысь и ярким светом полыхало пламя. А с неба, отовсюду, нарастал грохот, вой, нет, рев, как будто тысяча соседских волкодавов враз сорвались с цепей. Как будто тысяча молний одновременно ударили в гору. Как будто... гора взорвалась! Она рванулась. Бежать. Туда. К Нему. Руки старшего брата обхватили ее, сдавили. Она забилась. Она, тихая и покорная, рвалась и царапалась, била ногами и руками по всему, что попадалось - по его лицу, груди, плечам... И выла пронзительным голосом, который все же был недостаточно громок, чтобы заглушить рев, идущий с неба, и скрежет рушащихся балок соседних домов, и дробь сыплющейся черепицы. - Оставь... Оставь меня! Нужно туда! Помочь! Обвал! Рудники! Пусти!!!!! Он тоже что-то кричал в ответ: она видела широко раскрытый рот и шевелящиеся губы на темном, покрытом сажей и копотью лице. И вдруг скорее догадалась, чем услышала, почему он держит ее, почему тащит в погреб, куда уже забились мать, сестры, отец и остальные братья. - Не обвал! Дракон! Это же дракон! -7- Она ничего о нем не слышала несколько дней. Долгих дней, наполненных страхом и ожиданием, от которого пересыхало в горле, немели руки и ныло сердце, погребной сыростью и дымным угаром дней. Первый день они просидели в погребе, не осмеливаясь даже приоткрыть дверь наружу. На следующее утро, на рассвете, старший брат и отец выползли из погреба и не возвращались до позднего вечера. Вернулись они усталые, измазанные копотью, в разорванных одеждах и бессильной яростью в глазах. Дракон сжег город дотла. Улицы в руинах. Мертвые обожженные тела тех, кто не успел или не смог найти убежища, повсюду - мужчины, женщины, дети, старики. Испуганные и голодные домашние животные - кошки и собаки - собираются у этих тел и... - Отец не смог договорить, поперхнулся и начал долго растирать горло. Мать, сестры и младшие братья не стали задавать вопросов и только смотрели покрасневшими от усталости и дыма отчаянными глазами. Отдышавшись, отец рассказал еще, что от лавки почти ничего не осталось, как и от дома и лавки родителей незадачливого жениха, что уцелевшие люди собрались в подвале дома правителя - Гирион тоже сгинул в огне дракона - и обсуждают, что делать и как уйти незаметно. Оставаться одним в погребе дальше было бессмысленно - у них была еда, но не было теплой одежды и оружия, чтобы защитить себя при необходимости. А по городу уже начинали рыскать варги и орки. Она помогала матери и сестрам собирать еду и вещи в нетерпении, от которого дрожали руки так, что она несколько раз роняла вещи. Впрочем, мать и сестры были в не меньшем волнении, и в первый раз в жизни ее ни разу не оттаскали за волосы. Подвал дома Гириона казался единственным местом, где она могла хоть что-нибудь узнать о судьбе гномов. Их встретили такие же испуганные и растерянные люди. Гномов не было видно. Да, несколько из них приходили в первый день после нападения дракона. Известно зачем, просить оружие! Дурачье - они всерьез думали, что их несчастной горстке удастся одолеть дракона. Он перебил большую часть гномов и захватил гору со всеми сокровищами. Тем, кому удалось бежать, придется уйти несолоно хлебавши. Им неоткуда ждать помощи. Даже эльфы, и те не захотели связываться. Признаться, если бы дракон ограничился только Горой, они, люди, не стали бы слишком возражать. Но он сжег Дейл, родной Дейл... О мой бедный отважный Эрон... О крошка Лис, зачем ты не послушала маму и не поехала навестить тетю в соседний город... Их стонам, слезам и проклятиям не было конца. Но что же гномы? Да откуда нам знать! Пришли несколько, в обгоревшей одежде, с черными лицами, не разобрать, кто и где - их выставили вон. Еще не хватало помогать им, ведь это из-за них дракон пришел в наши края. Впрочем, один из них, кажется, называл себя Торином, сыном Трейна... Как будто нам есть дело до их королей, принцев и прочего народца! Посмотрим теперь на королей без королевства. Сулил золото, если пойдем с ним на дракона. Нашел дураков! Да и где теперь его золото... Люди повышали голоса, ожесточались, осыпали гномов проклятиями и винили их во всем, что случилось, едва ли не больше, чем самого дракона. Она сидела молча, неподвижно. Не возмущалась, не просила за гномов. Не ложилась спать, не дотрагивалась до еды. Ждала. И знала, что по истечению пятого дня, если ничего не узнает и не услышит, она уйдет из подвала. И пусть дракон превратит ее в сморщенный комочек обгорелой плоти, или варги раздерут на части, но прежде она найдет принца. Если он еще жив. Если... На третий вечер гном с опаленной бородой и в обрывках когда-то роскошного плаща тихо постучал в дверь погреба. С ним разговаривали через крохотное решетчатое отверстие вентиляции - дверь отпирать боялись (ночью варги задрали двух людей, которые вышли набрать воды из реки, да и дракон совершал ночные налеты). Гном сказал, что немногие из выживших разместились на окраине города в опустевших тюремных подземельях. На рассвете они уходят. Он просил немного еды и теплой одежды. В другое время, несколькими днями раньше, люди согласились бы. Но теперь еды не хватало и новых запасов взять было неоткуда. Ее отец и обозленный бывший владелец парфюмерной лавки осыпали гнома страшными ругательствами, остальные люди подняли крик. Откуда-то из глубины улиц раздалось тявканье варгов. Люди испуганно притихли, гном отступил и исчез в одном из боковых переулков. -8- Через несколько лет, стараясь припомнить, что все-таки произошло с ней той ночью, она не могла даже смутно воспроизвести в мыслях свой долгий путь к подземельям бывшей тюрьмы. Дорога, которая обычно заняла бы не более получаса, в эту ночь, казалось, растянулась на несколько часов. Несколько часов, в течении которых она кралась по опустевшим улицам, прижимая к себе мешок, полный хлеба и копченого мяса, унесенный из припасов отца, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди или позади, когда она вернется утром... если вернется... Стараясь ступать бесшумно, дышать легко, напрягая зрение и слух, вздрагивая от любого шороха. Несколько раз ее босые ноги попадали в склизкую лужу - чего? Не думать, только не думать... Один раз она наступила на чью-то обгоревшую руку - только руку - туловища не осталось... Ей повезло: туман, дождь и осенний холод, а может, и опасение близости дракона, заставили отступить варгов и орков. Подземелья встретили ее темнотой, сыростью и плеском близкой реки. Она блуждала в лабиринтах, слишком испуганная и замерзшая, чтобы позвать гномов. На одном из поворотов она, наконец, увидела тускло мерцающий свет. Шаг навстречу. Острая резкая боль в протянутой вперед руке. Рука немеет. Становится тяжелой и горячей. - Нет, не надо! - Кто это? - Остановись, это ведь только девчонка. - Откуда она? Эй, ты, откуда пришла? - Ты одна здесь? - Да... И прижимая к себе пораненную ножом или кинжалом руку и мешок с едой, она, шатаясь, опустилась на холодные сырые камни. - Принц Торин... пожалуйста, скажите, что он еще здесь... -9- - Мы не можем взять тебя с собой... - он сидит напротив нее. Усталое, повзрослевшее сразу лет на двадцать лицо так же, как и лица ее отца и братьев, черно от копоти. Спутанные волосы и борода. Острый запах обгоревших волос, пота и влажной одежды. В полумраке смутно виднеются лица гномов, окруживших их. Впрочем, они не слушают. Они больше заняты хлебом и мясом. Изголодавшиеся, измученные, они рвут мешок из рук в руки, вполголоса спорят, кому и что нести. - Мы не знаем, куда мы идем и что найдем на нашем пути... Наши женщины и дети мертвы... - отрывистые слова, роняемые, как тяжелые холодные камни, хриплым голосом почти без всякого выражения, - Девушка из рода людей... как ты будешь среди нас? Вернись в свою семью... Твое место среди них. - Я не знаю, куда мне идти... - отвечает она так же тихо и бесцветно, прижимая к груди онемевшую руку, наскоро перевязанную обрывками когда-то ярко-голубого плаща гнома, - Меня никто не ждет в моей семье... Меня, может быть, убьет мой отец сегодня утром, когда увидит пропажу еды. - Нет, - он снимает с мизинца чудом уцелевший золотой перстень и кладет ей на колени, - - Я ведь видел твоего отца раньше, говорил с ним. Он жаден и злобен, но он не безрассудно жесток. Он не убьет тебя, если ты отдашь ему это. Она плачет без слез, сухими судорожными короткими всхлипами. Золотой перстень вздрагивает и подпрыгивает на ее коленях в складках изорванного платья. Он молчит. Смотрит на нее и молчит, сгорбив широкие плечи. Она внезапно замечает засохшую кровь на его лбу и виске. Еще она видит, что он очень устал. Неимоверно устал. Настолько устал, что слегка покачивается, и глаза его закрываются сами собой, и лишь усилием воли он заставляет себя держать их открытыми. Она видит это, и ей нестерпимо хочется обхватить его голову и притянуть к плечу, чтобы вместе, забыв о непрекращающемся кошмаре реальности, провалиться в сон, или в смерть. Вместо этого, она глубоко вздыхает и тоже делает над собой нечеловеческое усилие. До крови закусывает и без того искусанную губу, впивается ногтями в ладонь здоровой руки и... перестает дрожать и всхлипывать. - Нам пора, Торин... - раздается над ухом чей-то тихий голос, - Скоро начнет светать. Он протягивает руку, хочет коснуться ее ... плеча? щеки? губ? Она не знает. Бессознательно вжимается в стену, подальше от его руки. Почему-то кажется, что прикосновение будет больнее, чем пощечина отца, чем удар ножом. Или настолько невыразимо прекрасным, что лишит ее всякой силы, и она свалится к его ногам, чтобы кричать и просить... Просить забрать ее с собой или убить тут же, на месте, но не возвращать в холодный подвал к людям, которые ее не хотят и не любят. Он и другой гном с опаленной седеющей бородой провожают ее до самого входа в бывший подвал бывшего правителя бывшего города. Потом без слов поворачиваются и медленно, шаркающей походкой, с согнутыми спинами, уходят. Она, прислонившись спиной к развалинам полуразрушенного дома, провожает их взглядом. Когда они скрываются за поворотом, она медленно опускает голову. Восходящее солнце розовит дождевую лужу. В луже она видит бледное отражение. Серое лицо. Серые глаза. Серые губы. Серые волосы... Она резко выдыхает. Хватает прядь волос и с усилием дергает. Вытягивает перед собой ладонь с вырванными волосками. Закрывает глаза. Вновь открывает. Смотрит. В рыжевато-русой тонкой пряди на ее ладони вдруг проблескивает тусклая безжизненная седина. Она вспоминает... сегодня день ее рождения. Ей только что исполнилось шестнадцать лет.